— Об этих своих обязанностях Марк никогда не забывал,— возразил Зиновьев,— но он стремится в настоящий сложный момент их выполнять... ну как вам сказать... с необходимой осторожностью. Разумеется, по отношению к другим.
— С такой осторожностью, при которой невозможно понять, что он защищает — партию или ее ликвидаторов. Впрочем, это вы не смогли понять. Я понял. И от своих обвинений не отказываюсь.
— Почему бы вам тогда не обвинить и Дубровинского? Он ведь тоже сейчас не вполне разделяет ваши позиции!
— Оставьте! — Ленин резко повернулся на каблуках.— Да, не разделяет.От бесконечной веры в честность борьбы, в возможность сблизиться с меньшевиками на принципиальных основах. С ним однажды такое уже бывало — примиренчество! — и вот новый, смягченный рецидив. Но это не ликвидаторство. И не то примиренчество, к которому тянетесь вы. А Иннокентия, кстати, я знаю тоже несколько больше, чем вы.
— Вы обижаете меня, Владимир Ильич,— хмуро сказал Зиновьев, поворачиваясь лицом к окну, за которым в некотором отдалении тихо раскачивались тонкие ветви сирени.— Хорошо, не станем касаться Иннокентия. Но я никак не могу согласиться с тем, что Марк должен остаться при убеждении, будто он в нашем представлении ликвидатор.
— Да, да, он ликвидатор, и никто иной! Он покровитель еще более вредного ликвидатора Игоря! Он — этот шаткий кустик сирени, на который вы, Григорий Евсеевич, с таким удовольствием любуетесь. Красив, изящен! Но опереться на этот кустик невозможно. Повалитесь и расшибетесь. Да, да! А перед вами, если я вас обидел, я готов извиниться.
Он выбрался из тесноты, от стола, в узкое пространство между кроватями и заходил, возбужденный,— устойчивая привычка, приобретенная в тюрьме. Зиновьев барабанил пальцами по столу.
— Вчера в пылу полемики, Владимир Ильич, вы говорил чрезмерно резкие слова. А резкие слова не всегда бывают самыми точными.
— Чаще — бывают,— заявил Ленин с прежней решимостью.— Во всяком случае, теперь, когда речь идет о спасении партии, когда вопрос поставлен ребром — быть или не быть объединенной партии,— резкие слова гораздо лучше и действеннее многих. Они определеннее очерчивают позиции спорящих...
— В споре рождается истина,— нетерпеливо вставил Зиновьев.— И неплохо бы дождаться ее рождения!
— Да простится тогда и мне такой каламбур: бесспорно, что в споре рождается истина, но спорно весьма, что истина рождается в любом споре. А резкие слова не убивают, они помогают тому, кому адресованы. Если он хочет их понимать. Именно хочет!, А Марк донимать не хотел! И потому вертелся. Вы назвали рядом с Марком польских представителей. Им я говорил те же резкие слова. Они их поняли прекрасно, хотя с ними и не согласились. Ценю. Это открытая позиция. И она в тысячу раз лучше, чем двусмысленная позиция Марка.
— Марк хотел и хочет понять! — вскрикнул Зиновьев.— Но с большевиками мы сами, большевики, должны разговаривать не так, как с нашими противниками.
— Совершенно верно, до тех пор, пока они большевика, А не противники наши.
— Все это чересчур, чересчур! Надо Марку разъяснить хладнокровно... — с упрямой монотонностью в голосе начал Зиновьев.
Ленин медленно приблизился к столу. Хлопнул ладонью по стопе чистой бумаги. И отступил, заложив руки за спину.
— Прекрасно! Извольте, разъясним. В письменном виде разъясним, что позволит и пишущему и читающему обдумать каждое слово. Разъясним как большевики, как члены редакции Центрального Органа партии, ответственные за судьбу партии не менее, чем член ЦК Любимов, Марк.
Он протянул Зиновьеву лист бумаги, придвинул поближе к нему чернильницу. Сам примостился на уголке стола, взял и себе письменные принадлежности.
— Вам не нравилось, Григорий Евсеевич, что Марк оказался поставленным на одну доску с представителями поляков. Что же, считаете вы, поляки тоже нуждаются в разъяснениях?
Зиновьев вертел перо в руках. Что-то его не устраивало в предложении Ленина. Он покусывал губы, переводил взгляд то на окно, за которым раскачивались тонкие ветви сирени, то на чистый лист бумаги, лежащий на столе.
— Так как вы считаете, Григорий Евсеевич? — спокойно спросил Ленин.
— Представителям поляков разъяснять нечего,— с неохотой ответил Зиновьев.— Они не согласны были с нами вчера по самому существу дела. Но они не протестовали против оценки их поведения, сколь резко ни прозвучала вчера эта оценка. И поэтому, я полагаю, о позиции польских представителей должно сообщить непосредственно в главное правление польской социал-демократии. Пусть товарищи сами там разбираются.
— Согласен!
— Такое письмо написать могу я,— сразу оживившись, проговорил Зиновьев.— И мы его подпишем оба. А Марку пишите вы. После сегодняшнего утреннего разговора с ним мне не найти удачных формулировок.
— Согласен,— снова сказал Ленин и обмакнул перо в чернильницу.
В дверях показалась Крупская. Осторожно спросила:
— По всем признакам, Володя, ты еще не скоро освободишься. Вероятно, прогулка наша до обеда не состоится? Тогда я пойду по разным домашним делам. Маме сегодня что-то совсем нездоровится. Надо помочь ей.
— Да, Надюша, да, ступай,— ответил Ленин, весь поглощенный работой.
Перо его, как и всегда, стремительно летело по бумаге, временами в конце слова забывая поставить твердый знак. Он останавливался, перечитывал еще не законченную строку, исправлял,
чтобы немного погодя опять к ней вернуться. Наконец удовлетворенно перебелил письмо, а черновик скомкал, бросил в корзину. Расправил плечи, сел прямее. Зиновьев тоже положил перо. Свое письмо он не переписывал и не сделал в нем ни одной поправки.
— Прочтите,— предложил Ленин.
Поднеся близко к глазам лист бумаги, Зиновьев стал читать:
— «Дорогие товарищи! Вчерашний обмен мнений с Вашими представителями в общепартийном учреждении показал нам, что Ваши делегаты обнаруживают колебание в проведении решительной борьбы за партийность и против ликвидаторов, вступая на путь «примиренчества», объективно служащего службу только ликвидаторам.
Колебание в такой важный момент перелома в партийной жизни, по нашему глубокому убеждению, пойдет на пользу только врагам партии.Мы вынуждены будем проводить линию партийности без Ваших делегатов, или, может быть, даже против них. Об этом мы сейчас же доводим до Вашего сведения в нескольких словах. Подробно же мы объяснимся с Вами в ближайшие же дни, вероятнее всего,— в печати.
Надеемся, Вы поймете, почему именно к Вам, организации, с которой мы так близки идейно-политически, мы обращаемся в первую голову. С товарищеским приветом. Члены редакции ЦО — большевики». И дальше, Владимир Ильич, идут наши подписи.
— Отлично,— сказал Ленин. Взял письмо, окинул его быстрым взглядом.— Очень правильно! Хотя местами и несколько жестковато. Не затронет ли национальные чувства? И еще. Может быть, тут же нам следовало упомянуть, приводя это как факт борьбы против единства партии, о безобразнейшей позиции Игоря. О его гнуснейшей попытке сорвать решение январского пленума ЦК путем противодействия закрытию всех фракционных печатных органов. Как вы думаете?
— В письме обещается в ближайшие дни подробно выступить в печати. Все это мы тогда сделаем там.
— Ага! Ну что же — подписываю!—сказал Ленин. Он расчеркнулся на письме, и вслед за ним Зиновьев.
— Теперь читаю я.— Ленин схватил перо, поправил еще одно слово.— «Уважаемый товарищ! Вчерашнее совещание окончательно убедило нас в том, в чем мы почти не сомневались и до него, именно что Вы совершенно не представляете большевистского течения, представлять которое в ЗБЦК Вы претендуете.
Имея все основания считать себя представителями большевистского течения, по письмам русских единомышленников и по данным о политике заграничных большевиков, мы заявляем, что Ваши колебания в политике, Ваше желание допускать...» — Он еще сделал поправку:—Нет! «...терпеть пребывание в ЗБЦК ликвидатора и заговорщика против партии Игоря, прикрывать срыв им партийного объединения...» — Ленин поднял руку с вытянутым указательным пальцем:—Вот тут абсолютно необходимо еще раз напомнить Марку о подлейшем поступке Игоря, ибо если и это его не отрезвит, то что еще? Что еще должно ему разъяснить? Я продолжаю. Здесь в скобках: «(вместо того, чтобы разоблачить Игоря, потребовать от ЦК ультимативно его удаления и решительно вступить на путь борьбы с ликвидаторами и отстаивания союза большевиков и партийных меньшевиков, союза, который один только мог бы еще, может быть, спасти дело объединения)...» — скобки закрываются — «все это Ваше поведение убеждает нас, что, вольно или невольно, Вы являетесь игрушкой в руках ликвидаторов.
Мы оставляем за собой право довести наше заявление до сведения большевиков, а при надобности и всей партии и печати. Члены ЦО большевики...» Мною уже подписано. Прошу, Григорий Евсеевич!
И по столу пододвинул лист бумаги к Зиновьеву. Тот долго, очень долго вглядывался в него, перечитывал, постукивал пальцами. Ерошил жесткие волосы.
— Но это же... это же, Владимир Ильич, скорее обвинение безусловному политическому противнику, а не разъяснение нечеткой позиции товарищу,— проговорил он наконец, вставая и недоуменно разводя руками.
— Да, это обвинение,— подтвердил Ленин.— Однако в достаточной мере и разъясняющее суть ложной позиции Марка, которого мы еще продолжаем считать нашим товарищем, о чем очень определенно свидетельствует обращение к нему в начале письма. Да, конечно, мы обвиняем товарища! Но объясняем и почему. И предупреждаем о том, что мы намерены предпринять в дальнейшем, если он будет по-прежнему гнуть свою линию, вернее изгибаться от дуновения любого ветерка. И оставляем ему протянутую дружескую руку, если он сам захочет принять ее. А не руку Игоря.
— Все это следует значительно смягчить. Вы нашли мое письмо полякам жестковатым местами. Ваше письмо Марку все сплошь очень жесткое.
Теперь оба они стояли. Зиновьев, как-то бочком навалясь на стол, на груды книг и тесня их так, что они вот-вот могли свалиться. Ленин стоял, всем корпусом откинувшись назад и ухватившись за прутья железной спинки кровати.
— Вещи надо всегда называть своими именами, Григорий Евсеевич. И не след сопоставлять наши письма по тону, ибо написаны они в совершенно различные адреса. Вы настаивали, чтобы Марку были даны разъяснения. Даны! Неужели теперь и вы сами нуждаетесь в этом?
— Ищу точной меры словам — и только!
Книги посыпались на пол. Зиновьев пытался их подхватить на лету, это не удалось. Ленин помог восстановить на столе порядок.
— Как видите, Григорий Евсеевич, точная мера должна соблюдаться и в движении, в действиях,— проговорил он, улыбаясь.— Не мои слова вызвали эту катастрофу, а ваши неправильные действия.
— Вызванные вашими словами.— Зиновьев тоже улыбался, но как-то недобро кривя губы. И вдруг заговорил уже совсем сердито:— Если вы хотите навсегда оттолкнуть Марка, таким письмом вы этого можете добиться легко.
— Вот как! — воскликнул Ленин.— Члена Центрального Комитета, большевика, и можно оттолкнуть от большевизма? Да настоящий большевик тут же полезет в драку, если прочтет несправедливые слова о нем! А если они справедливы, как могут они его оттолкнуть? Они лишь дадут ему пищу для серьезнейших размышлений. «Оттолкнуть»! Вот вы же сейчас лезете со мной драться!
— Защищаю человека! — А истину?
— Истина сложна, Владимир Ильич. Пока она раскроется и высветится во всей полноте, человек может уйти.
— Гм, гм!.. «Сложна...» А «человек» может «уйти»... Многие уже уходили! Только потому ли, Григорий Евсеевич, что истина для них оказалась слишком «сложна» и никак «не высвечивалась во всей полноте»? Не вернее ли предположить, что их просто не устраивала наша истина?
— Мы говорим сейчас не вообще, а об определенной личности!
— Именно так! Именно, хочу я сказать, Марка наша истина сейчас и не устраивает. Иначе он бы с нею согласился. Иначе бы он боролся за нее вместе с нами, а не против нее, вместе с ликвидаторами.
— Ну, я не знаю, как вам еще доказать...— Зиновьев раздражался все больше.— Так мало осталось товарищей, на которых можно во всем положиться. Надо держаться за каждого!
— Когда товарищей остается мало, они должны быть только такими, на которых можно во всем положиться. Держаться за них не следует — это и тому и другому связывает движения. Надо идти рядом, плечом к плечу. И свободно! А кто метит з кусты, такого вообще удерживать не годится: он может не добежать, со всеми последствиями.
- Хорошо, Владимир Ильич,— сказал Зиновьев, И нервная дрожь отозвалась у него в голосе. Он еще раз перечитал письмо.— Пусть так. Хорошо. Но вы отдаете себе ясный отчет в том, что таким решительным тоном мы ставим Марка как бы на карту? Либо выигрываем его, либо проигрываем окончательно. Третьего не дано!
— В карты люблю играть иногда, но не на деньги и тем более не на товарищей,— резко ответил Ленин.— А в том, что я делаю, я всегда отдаю себе ясный отчет. Большевикам не в первый раз приходится бороться в столь тяжкой обстановке, когда все кости трещат. Более тяжкого положения, чем сейчас, в партии еще не бывало. У вас нет желания, Григорий Евсеевич, разделить со мной эту тяжесть, нет желания подписать это письмо! Не подписывайте! Оно пойдет за моей подписью только!
Он сказал это, и воцарилась сразу какая-то странная тишина. За окном немо качались тонкие бледно-зеленые ветви сирени. На кухне кот, любимец семьи Ульяновых, грыз косточку, постукивая ею об пол. А где-то в конце улицы глухо урчал автомобильный мотор. За стеной, на половине Елизаветы Васильевны, часы пробили двенадцать. Но все эти звуки никак не разрушали напряженную тишину комнаты, тишину — предвестницу крупной ссоры.
Ленин стоял, согнув руки в локтях, а локти положив на спинку кровати. Прищурясь, он выжидательно всматривался в Зиновьева.
Тот постукивал пальцами по столу. Потом скрестил руки на груди. Обвел глазами углы комнаты. Поерошил волосы. Опять сложил руки вместе. И очень быстро, передернув плечами, наклонился к столу, схватил перо, подписал письмо, вложил его в конверт — стопка конвертов лежала рядом с чернильницей — и начертал адрес Любимова.
— Я сам занесу его в почтовую контору,— сказал и вышел, не попрощавшись.
Оставшись один, Ленин устало зашагал туда и обратно в узком пространстве между кроватями.Ни в чем нельзя по-настоящему положиться на этого человека. Твердит о своей приверженности большевистской линии в партии, а сам на деле гнет совсем в другую сторону. Извольте находиться с ним в одной упряжке! А в этой упряжке после январского пленума оказались еще и «старые друзья» Мартов и Дан — редакция Центрального Органа партии! Хорошо еще, поляк Барский поддерживает.
Январский пленум... Он мог бы стать действительным союзом двух фракций, объединить на общей политической платформе большевиков и меньшевиков-партийцев, при тесном сотрудни-
честве поляков и латышей. Так нет, опять-таки не без помощи того же Зиновьева туда притащили всех — ликвидаторов, отзовистов, примиренцев, богдановских «впередовцев» и прочая и прочая. Явился и подлейший карьерист, «нефракционный» Троцкий в надежде — опять-таки при милом соучастии Григория Евсеевича — протащить идею превращения своей венской газетки в Центральный Орган партии. Решили числом задавить, басистыми голосами перекричать. Ну что ж, пришлось сражаться. Три недели тягчайшей борьбы. С вынужденными уступками, в коих, к сожалению, Дубровинский, по доброте своей сердечной, им подыгрывал, но и с серьезными победами. Каких неимоверных усилий стоило добиться хотя бы недвусмысленного признания ликвидаторства и отзовизма проявлением буржуазного влияния на пролетариат!
Были и другие полезные решения. Но все эти решения теперь саботируются. Договорились на пленуме закрыть все фракционные газеты, оставив только единый Центральный Орган партии «Социал-демократ». Большевистский «Пролетарий» закрыт. «Социал-демократ» испорчен, а с приходом туда Мартова и Дана — воткнули-таки их! — работа стала совершенно каторжной. Ни дня без склоки, без истерик и угроз со стороны этих господ меньшевиков, с которыми ныне порвал отношения и Плеханов. Большевистского «Пролетария» нет, а ликвидаторский «Голос Социал-демократа» преспокойно выходит. Вот вам и решения пленума о закрытии, в пользу единства партии, всех фракционных печатных органов!
Большевистский Центр все в тех же интересах сближения фракций распущен. Но «голосовский» меньшевистский «центр», не нося формально такого названия, существует и всюду, где может, сует палки в колеса. Заграничное бюро ЦК перетрясли, от большевиков—на паритетных началах!—вошел в него единственным представителем Любимов — Марк, а он, пожалуйста... И Зиновьев уговаривает делать перед ним реверансы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104