— Мы выбрали лаву. Вперед, навстречу пушкам, как говорил небезызвестный Наполеон.
Внизу с равномерным приглушенным шуршанием двигался лавовый поток. В воздухе стояла серая мгла, пахло горелым и сернистым газом. Овчарук с летчиком сняли с пола вертолета толстую кошму и просунули в дверь. Данила все еще не решался спрыгнуть на сероватую колышущуюся массу. С виду он был спокоен, но внутри кипело. Варя стояла рядом, строгая, плотно сжав губы. «Ну и выдержка», — с уважением подумал он и стал спускаться.
Лава пружинила под ногами, как молодой осенний ледок на реке. Расстелив кошму, пропитанную, как объяснил летчик, огнеупорным составом, Данила принял на руки Варю, помог спуститься летчику. Овчарук где-то замешкался. «Сгорит, черт», — подумал Данила и взялся было за лесенку, чтобы вытащить журналиста за шиворот, но тот сам показался в дверях со свертками под мышкой и фотоаппаратом на груди.
— Да бросьте вы эти свертки! — крикнул Данила.
— В нашем хозяйстве теперь все пригодится, — спокойно сказал он. — Держите.
Овчарук спустился, снял лесенку и потащил ее за собой.
Отойдя в сторонку, он нацелился фотообъективом на товарищей.
— Такой исторический момент следует запечатлеть на пленку. Уверяю вас, будет уникальный снимок. А через месяц вы увидите свои веселые морды на страницах всех центральных газет.
Овчаруку не ответили. Варя перевязывала обожженную руку летчика. Данила внимательно осматривался. Случайно вертолет сел на лаву с затвердевшей коркой, и это спасло всех. Немного выше клокотала жидкая лава — смерть. Данила посмотрел на вертолет. Фюзеляж уже обуглился и осел. Хвост задрался и повис в воздухе; пламя его не коснулось. «На хвосте не полетишь», — с горечью подумал Данила и увидел неуклюжую фигуру Овчарука, подкрадывающегося к обгорелой машине.
— Назад! — крикнул Данила.
Обломок вертолета упал на лаву. Овчарук, пыхтя, поволок его.
— Пригодится на настил, — сказал он.
Данила молча прислушался. Шуршащие звуки усиливались. Донесся глухой взрыв.
— Старик сердится, — сказал Овчарук. — Сначала стукнул нас вулканической бомбой, а теперь как бы не искупал в проклятой жиже.
Если бы знать, что впереди нет лавопада, то где-нибудь в долине можно было бы выбраться на твердую землю. Но у Данилы не было такой уверенности. Лава текла к глухой каменной стене, круто уходящей ввысь, и, конечно, никакой долины там не может быть, а скорее всего будет узкий и глубокий каньон.
— Пойду в разведку, — сказал Данила. Овчарук согласно кивнул.
С той минуты как вертолет плюхнулся на лаву, Данилу признали старшим, и он молчаливо согласился с этим, считая, что кому-то же надо быть нянькой Вари и Овча-рука. Но он ошибся. Они не нуждались в опеке. Особенно Овчарук. С момента аварии он начал удивлять Данилу. Куда девались его неуклюжесть и рассеянность. Он был собран, энергичен, бодр духом.
Не сомневался Данила и в Варе. А вот летчик, на которого больше всего можно было надеяться, — раскис. То ли на него удручающе повлияла гибель машины, то ли по другой причине, только он сидел на кошме, подогнув ноги под себя, безучастный и безвольный. Левой, здоровой рукой он поддерживал на груди правую, перевязанную и упрятанную под меховым комбинезоном.
— Отойдет, — сказал Овчарук. — Борис, ты что там шепчешь?
Летчик не отозвался.Данила направился вниз по склону. Дальше корка была плотнее и почти не гнулась под ногами. Обогнув небольшое озерцо жидкой лавы, он вышел к северному берегу потока и остановился перед ручейком незастывшей лавы. По другую его сторону тянулось ровное сероватое поле застывшей вулканической массы, а дальше сверкал снег, и на его фоне отчетливо вырисовывались кудлатые кусты стланика. Белка, перепрыгивая с ветки на ветку, выскочила на крайний кустик и, устроившись поудобнее,
принялась извлекать из кедровой шишки орехи. Шишка выскальзывала из лапок, но белка была терпелива, крутила лакомство так и эдак, только бы с ним не расставаться.
Вдали над потоком желтел слабый отблеск заката. «Надо выбираться до наступления сумерек», — думал Данила. Вот наконец место, где можно перебраться на ту сторону. Данила вплотную подошел к ручейку. Под ногами запру-жинило. Жаром пахнуло в лицо. Но корка выдержала тяжесть человека.
Данила поспешил назад, к товарищам. Только сейчас он почувствовал, что устал. В теле тяжесть от вдыхания воздуха, отравленного ядовитыми газами. Захотелось пить. И чем ближе к лагерю, тем сильнее становилась' жажда; во рту привкус серы. Но что это? Что за странные существа окружили лагерь? Данила замедлил шаг и не сразу заметил, как перед ним вздулся огромный пузырь и тут же лопнул, издав свистящий звук. Данила отскочил в сторону.
Описывая замысловатые зигзаги, Варя, Овчарук и летчик поспешно перебирались на безопасное место. Данила глянул вверх, в истоки потока. Вулкан, видимо, выдавил из кратера свежую порцию лавы и этим ускорил движение уже полузастывшей массы.
— Фу! Вот это бег с барьерами, — сказал Овчарук. — По сему случаю разопьем «мечту путешественника».
Из внутреннего кармана он извлек бутылку лимонада. Бутылка пошла по кругу. Данила пил последним. Более вкусного он, казалось, ничего не пробовал в жизни. Немного утолив жажду, все оживились и зашагали к месту переправы. Овчарук, тяжело отдуваясь, тащил обломок вертолета, а за его спиной раздавались угрожающие свистящие звуки.
— Да бросьте вы его, — сказал Данила.
— Нельзя, — ответил Овчарук. — Тут, дорогой, дело принципа. Я ничего ему не оставлю, пусть шипит. А обломок нам еще пригодится.
Поток двигался с приглушенным, но в то же время мощным шорохом, кажущимся вечным и неотвратимым. Переправы, найденной Данилой, не было.
— Конец, — по-мальчишески всхлипнул летчик.
— Молчать, — прикрикнул Данила.
У Вари по щекам текли слезы. Овчарук сопел под своей ношей. С низовий доносились глухие звуки, словно там кто-то замешивал тесто. Сверху двигалась свежая лава. Слева путь преграждало жидкое месиво из грязи, пепла. А что справа? Жизнь или тоже смерть? Данила тыльной стороной ладони смахнул пот с лица, посмотрел: поздно бежать на правый берег потока, там уже протянулся длинный язык расплавленной лавы.
Еще минута — и путники окажутся словно на островке.
— Ну, чего остановились? — Овчарук гнулся под тяжестью ноши.
Данила хотел было сбросить с его спины ненужный груз, когда в голову пришла дельная мысль:
— А ну, давайте-ка ваш трофей сюда! Сейчас мы его приспособим.
Вдвоем они раскачали и бросили обломок вертолета так, что он лег через ручеек. Получился мостик. Варя первая прошла по нему. Летчик, переправляясь вторым, потерял равновесие и долго балансировал, чтобы не свалиться в огонь. Потом благополучно перебрался Овчарук. Данила осторожно ступил на мостик и тут же отпрянул назад: мостик неожиданно провалился. «Неужели конец?» — подумал Данила.
— Погоди, — крикнул Овчарук, приноравливаясь, как бы удачней бросить кошму через ручеек. Течение несло Данилу в ущелье. Сверху приближалась огненно-жидкая лава. В ее шипенье чудились слова: «ты наш-шш... ты наш-шш...» Данила выпрямился и торопливо начал раздеваться. Долой куртку, свитер, торбаса... Свернув в узел
одежду, перетянул ее ремнем и перебросил на тот берег. Огонь настигал. Отвердевшая корка вздувалась под наплывом лавы. Жгучее дыхание огня обжигало босые ноги. Задыхаясь от ядовитых паров, он прыгнул в ту самую минуту, когда лава заливала островок...
...Ночь. Небо стало багровым, вспышки взрывов вулкана — ярче. Вырвавшись из огненного плена, путники, минуя скалы, обрывистым склоном пробирались в долину. Путь был тяжелый. Временами спуск на три метра занимал четверть часа; из-под ног скатывался снег. Лишь через пять часов, мокрые от пота, пленники вышли в долину и разожгли костер.
— Вот благодать-то! — сказал Овчарук, широко улыбаясь. — Я снова ощущаю радость бытия.
Данила, раздевшись до пояса, умылся снегом и подошел к костру. Оставшиеся комочки снега таяли на теле и сбегали крупными каплями. В каждой капле горел костер, и казалось, что мускулистое тело усыпано звездами.
— Снимки у меня, не хвалясь скажу, уникальные. — Овчарук возился с фотоаппаратом. — А какой великолепный прыжок у вас был, Романов!
Данила, до красноты растираясь жестким полотенцем, Слегка кивнул. По телу разливалось тепло; одевшись, он пошарил в кармане дошки и вытащил плоскую флягу.
— Хотите коньяка, Овчарук?
— Глоток, — отозвался журналист. — Мы ведь вернулись из ада. Сначала налейте Варе. Врачи тоже нуждаются в лекарстве.
— Я не хочу быть на особом положении, — сказала она. — Пустите флягу по кругу.
Овчарук отпил глоток и зажмурился.
— В городе, в теплой квартире, рассказ о сегодняшних приключениях вызовет бурю восторгов. А я не в восторге. Коньяк лучше закусывать лимоном. Ночевка на снегу всегда хуже, чем в мягкой постели. На, Борис, выпей. Может, глоток солнечной влаги согреет твою душу.
Летчик слабо улыбнулся. Его рыжие бакенбарды потеряли свой франтоватый вид.
— Самый строгий моралист не осудил бы меня сейчас, — сказала Варя, отпив глоток.
— Быть самим собой — вот высшая мораль, — заметил Овчарук. — Так называемые строгие моралисты зачастую оказываются ханжами в жизни.
Пламя костра отражалось в глазах Вари.
«И я не в восторге от ночевки под открытым небом, — говорил себе Данила. — Но забудутся многие ночи, проведенные в теплой постели, а эта ночь вблизи вулкана, блестящие глаза Вари в памяти останутся навсегда».
— Пора! — скомандовал Овчарук.
Разбросали головешки, разгребли угли и на месте, где горел костер, соорудили шалаш из стланика. Здесь пригодился топорик, оказавшийся у запасливого Овчарука.
Овчарук, скитаясь по Камчатке, немало зимних ночей коротал в таких вот жилищах, на постели из веток. При лунном свете пейзаж выглядел фантастически. Но путникам было не до него. За день они достаточно натерпелись, намаялись и теперь торопливо устилали горячую землю зеленой хвоей, чтобы быстрее лечь и отдохнуть.
Летчик отказался спать в шалаше и остался у костра.
Овчарук, как только лег, сразу же захрапел. Данила лежал с открытыми глазами. Сквозь хвою пробивалось тепло и приятно грело тело.
— Вы спите? — вдруг раздался шепот.
— Нет, — ответил Данила. Он положил было руку на плечо Вари, но она резко отбросила ее.
Летчик у костра вполголоса напевал грустную мелодию.
— Почему Борис спать не идет? — спросил Данила. Ему было неловко, и он не знал, сердится Варя или нет.
Варя промолчала.
— Говорят, пошлая песенка, а мне нравится, — продолжал он. — Слушаешь ее — грустно и хорошо на душе.
Песня умолкла. Тишина. Варя повернула голову.
— Вы о чем думаете?
Он прислушался к интонации ее голоса и ответил не сразу.
— Я думаю о вас, об опасности, которой мы подвергались, о жизни, обо всем сразу; какой-то винегрет мыслей и воспоминаний, — сказал он и, помолчав, добавил: — Еще думаю о счастье, о простом человеческом счастье. Иногда совсем немного надо человеку, чтобы быть счастливым. Лежать вот так рядом в шалаше, слушать ваш голос. Хорошо... Наши далекие предки, очевидно, жили в таких шалашах...
— И вы решили познать во всей полноте первобытную жизнь? — она рассмеялась.
— Там, за шалашом, — продолжал он, — дышит вулкан, мерцают звезды на небе, но всего этого словно не существует. Существуете вы. Посмотреть бы в ваши глаза, и, кажется, ничего не нужно больше на свете...
— Это успеется. Завтра. Давайте спать. Придвигайтесь ближе, теплее будет. Только без вольностей.
Последние слова она произнесла сонным голосом. Он поправил на ней дошку и долго лежал, боясь пошевельнуться. В душе его росла нежность.
Колбин проснулся в отличном настроении. Напевая песенку, он с приятным чувством вспоминал вечер в обществе Марины Сенатовой.
В клубе, на концерте художественной самодеятельности, Марина чем-то была раздражена и пускала шпильки в его адрес. Он отшучивался, но не отходил от нее, а когда начались танцы, пригласил ее на первый вальс. Она оттаяла и ласково сказала:
— Вы по-прежнему превосходно танцуете. — Потом, при выходе из клуба, спросила: — Сколько же вы намерены пробыть на Камчатке?
— А что?
— Я давно начала писать ваш портрет. Хочу закончить.
Разговоры, смех, музыка слились за дверью в глухой нестройный шум.
Колбин взял Марину под руку.
— Что только будет, когда проснется вулкан Синий? — сказала Марина.
Колбину не хотелось думать о делах. С Соколовым наживешь неприятности; ссылки на давние статьи Колбина в журналах, чтобы как-то обосновать свои действия, — совершенно недопустимы. Он постарался выкинуть все это из головы и слегка прижал руку Марины. Она не отстранилась.
Они поравнялись с домиком, в котором жил Колбин. Он предложил:
— Зайдемте ко мне? В знак примирения выпьем по бокалу шампанского.
Крупными хлопьями падал снег. Они стояли на свету, падавшем из окон домика.
— Восхитительно, — сказала Марина и засмеялась.—
Танец снежинок... Смотрите, каждая кружится по-своему... Готовый сюжет для картины: льется свет из окон; танцуют снежинки; силуэты двух фигур: он и она. Картина будет называться «Свидание».
Колбин засмеялся.
— Так зайдемте?
— Пожалуй.
Он провел ее в свою комнату и помог снять пальто.
Они сидели рядом. Марина манила его своей теплотой, и ему не хотелось нарушать уютного покоя. Он ждал, когда она взглянет на него и улыбнется. Но она молчала, чувствовалось, что в ней нарастает какая-то напряженность. Вдруг Марина встала и сказала:
— Я пойду.
— Может, вы все же останетесь? — тихо спросил он. Марина отрицательно покачала головой и сняла с вешалки пальто.
Он подошел и хотел обнять ее.
— Не надо. — Она повернулась и пошла к выходу. Вспоминая, Колбин радовался, что отпустил вчера
Марину, не стал ее задерживать. Раз уж она вновь войдет в его жизнь, незачем портить отношения ненужной спешкой.
Плотно позавтракав, он направился на вулканологическую станцию. За ночь выпало много снегу. Небо было синее, без облаков. Только над вулканом Тигла стоял столб черного дыма. «Хороший день для полетов», — подумал Колбин. Увидев у крыльца собачью упряжку Кре-четова, он решил было пройти мимо станции, но тут же передумал: «Время все зарубцевало. Зачем же избегать встречи?»
В кабинете находились Соколов, Сенатова и Кречетов. Колбин поздоровался с ними кивком головы и сел на диван, заложив ногу за ногу.
— Вертолет вернулся? — спросил он, набивая трубку. Соколов отрицательно покачал головой.
— Жаль. Я хотел полетать над вулканами.
Ему никто не ответил. Все с нетерпением поглядывали на дверь. И как только вошел радист, Соколов спросил:
— Ну что?
— Малагин сообщает, что вертолет в «Зарю» не прилетел.
В кабинете воцарилась тишина. У Кречетова поникли
плечи. Марина побледнела. Соколов машинально перебирал бумаги на столе.
— Н-да, — он поднял голову и посмотрел на радиста. — Попробуйте связаться с летчиком.
Радист кивнул и стремительно вышел из кабинета. Соколов повернулся к Марине:
— Вы предупреждали летчика, что по новой трассе летать нельзя?
— Да. Но наш милый Борис, как вы называете его, всегда делает по-своему. Разболтался...
— Марина Семеновна, — перебил ее Соколов, — у нас нет другого летчика.
— Почему такая паника? — заметил Колбин, пожимая плечами. — Очевидно, вынужденная посадка...
Кречетов почти с ненавистью посмотрел на него.
— Может быть, и вынужденная посадка, — хмуро сказал Соколов. —Будем надеяться на лучшее. Сейчас все выяснится.
Вернулся радист и сказал, что ему не удалось связаться с летчиком.
Кречетов поднялся и тяжелой походкой направился к двери.
— Вы куда, Корней Захарович?
— Поеду.
Соколов вышел из-за стола и пожал руку Кречетову.
— Кстати, дневник Лебедянского при вас?
— Дневник? Какой дневник?
— Профессора Лебедянского.
— Нет, нет, — глухо ответил Кречетов.
— Ну, это не к спеху, — смущенно сказал Соколов. — Поезжайте.
Кречетов медленно вышел из кабинета.
— Данила Кориеевич, вставайте. Беда!
Данила открыл глаза и увидел встревоженное лицо Вари. Несколько секунд он разглядывал ее, все еще находясь во власти сна.
— Да вставайте же! — трясла она его за плечи.
В шалаше было тепло. Пахло хвоей. Вставать не хотелось.
— Что случилось?
— Беда. Овчару к и Борис пропали.
— Как пропали? Они же не маленькие.
— В лагере их нет.
Пришлось вылезать из шалаша. Снег, выпавший за ночь, слепил глаза, и Данила невольно зажмурился. Раздевшись до пояса, он обтерся снегом и подошел к костру. Дрова были подброшены совсем недавно.
— Это вы постарались? — спросил Данила.
— Нет.
— Наверное, ребята пошли за дровами, — сказал он, оглядываясь вокруг.
От костра веером расходились следы. Прошел час. Тревога стала закрадываться в сердце Данилы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24