«Я надеюсь, — писал Баскаков, — что вы успешно справитесь с возложенной на вас задачей и вернетесь с материалами для докторской диссертации. А там, бог-даст, недолог путь и в члены-корреспонденты. Человек вы энергичный, и со временем я охотно уступлю вам свое место в лаборатории вулканологии. Мой стол завален статьями на рецензирование, и как я с ними справлюсь без вас, — не знаю...»
Эти строки взволновали Колбина. Не дочитав письма, он отложил его в сторону. А почему бы ему и не занять место Баскакова? В душе он давно лелеял эту мечту и потихоньку, исподволь готовился к тому, чтобы спихнуть своего учителя.
Второе письмо было от Данилы Романова. Он кратко сообщал о дневнике Лебедянского, писал, что через три— четыре дня приступает к обобщению опыта использования термальных источников в колхозе «Заря», а также намерен посетить озеро в кратере вулкана Синего. В постскриптуме сообщал, что дневник Лебедянского передан полковнику Романову, который в ближайшие же дни доставит его в Лимры.
Полковник Романов? Это имя Колбину ни о чем не говорило. Просто мальчишество доверять научное наследие одного из крупнейших ученых незнакомому человеку! Колбин пожал плечами и стал дочитывать письмо Баскакова. И опять постскриптум. И опять полковник Романов. Неужели тот самый наивный, вихрастый Петя Романов, школьный товарищ, студент-неудачник, потом следователь?..
«РS. Сразу же после вашего отъезда на Камчатку пришло письмо от полковника Романова, того самого, который вел следствие по делу о гибели А. Н. в кратере вулкана. Он просит сообщить, почему (слово в письме подчеркнуто) я первый раз дал показания в пользу Кречетова, во второй — против и в третий — опять за. Я ничего конкретного не мог сообщить. Полный провал в памяти. А жаль, очень жаль...»
Колбин осторожно сложил письмо и сунул обратно в конверт.«Только в молодости я мог совершить такую глупость. Впрочем, в истории народов женщины служили даже поводом для начала войн», — подумал он, одеваясь. Но эта мысль не утешала. Зачем ворошить прошлое? Он давно расстался с Дусей Кречетовой, забыл о ней и не чувствовал вины перед ее мужем. Мало ли что бывает в молодости! А если говорить формально — была судебная ошибка. Ее исправили, и на этом можно ставить точку. «Может быть, Романов хочет, чтобы я извинился перед Кречетовым? Что ж, придется встретиться с Романовым и окончательно установить отношения».
Тучи мчались от одного моря к другому. Пурга ярилась и бушевала. Ветер сдирал белую одежду с черных скал, заметал снегом палатку на склоне вулкана Тигла. Ветер стих так же внезапно, как начался. Яркое солнце хлынуло на землю. И сразу все вокруг преобразилось.
Колбин вышел из палатки и зажмурился от ослепительного горного солнца. Пошел четвертый день, как он перебрался на Тиглу и приступил к наблюдению за вулканом. Лавовая река находилась в пятистах метрах от палатки, и Колбин ежедневно посещал ее. Она еще двигалась, но очень медленно. В недрах Тиглы не прекращался вулканический процесс. Сегодня Колбин намеревался подняться к кратеру, но сейчас не испытывал к этому особого желания. Погода капризничала, менялась в день по нескольку раз. Ветер то стихал, то поднимался, да такой, что трудно было устоять на ногах.
Колбин зажег примус и начал готовить завтрак. Поэтизировать жизнь в горах могла только одна Марина. Общение с природой. Очищение души. Какая ерунда! В палатке даже не покушаешь по-человечески. А сон в одежде? Нет, Колбин предпочитает город с его удобствами и
шумом. Если бы эти лишения не сулили выгоды в будущем, он все бросил бы и вернулся в Москву.Колбин взглянул на часы и пересел ближе к рации. Подходило время разговора с долиной. Поставив кружку чаю рядом с собой, он включил радиотелефон.
— Алло, алло, Тигла! — доносился далекий голос.
— Тигла слушает.
— Говорит Соколов. Вы хорошо слышите меня, Евгений Николаевич?
— Слышу, слышу.
— Сегодня приступили к перевозке дома. Сообщите погоду.
— Погода пока солнечная. Повторяю: погода солнечная. Но в кустарниковой зоне, кажется, метель.
— Разведите костер, чтобы летчик вертолета мог ориентироваться.
— Здесь нет дров. И без костра найдет. Новости есть?
—- Все по-старому. Ждите вертолет.
— Передайте привет Марине Сенатовой.
— Хорошо, передам. Как самочувствие? Правда, великолепно в горах?
— Как в первоклассной гостинице, Александр Федорович, — с иронией сказал Колбин и снял наушники.
В час дня прилетел вертолет. Под брюхом он нес щиты сборного домика. Вторым рейсом прибыли плотники. Они натянули палатку, развели костер, повесили громадный чайник. «И дрова нашлись», — с удивлением подумал Колбин, присаживаясь к огню. Плотники были, как на подбор, молодые, рослые, белозубые. Командовал ими высокий сухопарый старик с вислыми седыми усами и немигающим взглядом больших, чуть навыкате, голубых глаз. Напротив Колбина, по другую сторону костра, молодой паренек с увлечением читал книгу. Темнело, он пригибался все ближе к огню, чтобы разобрать строки.
— Сгоришь, — сердито сказал старик. — Брось глаза слепить, чаевать будем.
— Не хочу.
— Ну, как знаешь...
Где-то прогремел выстрел. Все прислушались. Перекликаясь в распадках, эхо замерло, наступила тишина. Петрович, так звали старика, расстелил на снегу кошму. Каравай хлеба домашней выпечки он резал целыми круг-
лыми ломтями. Запахло домашним. Паренек глубоко вздохнул и закрыл книгу.
— Интересно? — спросил Колбин.
— Какой там интерес, — проворчал Петрович. — Водку пьют, туманно так говорят о жизни. Не поймешь...
— Это вы напрасно. Хорошая книга. «Три товарища» Ремарка. Может быть, читали? — обратился паренек К Колбину.
— Ремарк с его скепсисом сейчас в моде.
— И только?
— Я ученый, привык считаться с фактами.
— Из фактов надо еще выводы сделать.
— Я и сделал — скепсис Ремарка сейчас в моде.
— Неправильный вывод. Ремарк большой гуманист, жизнь любит и людей любит, а как их сделать счастливыми — не знает.
— А вы знаете?
Уловив иронию в голосе Колбипа, парень с вызовом ответил:
— Знаю. Батько учил: жить надо для людей и с людьми.
Колбина занимала беседа. Он знавал иных молодых людей, немного развязных, немного хвастливых, живущих по принципу: «Бери от жизни все». Они тоже увлекались Ремарком. Им нравился хмельной, тоскливый скептицизм его героев, их легкое отношение к любви. А этот молодой плотник утверждает, что, герои Ремарка, вопреки всем болезненным наслоениям, глубоко человечны. Они суровы в своей нежности. Печальны в веселой насмешливости. Циничны в доброте.
— Циничны не потому, что плохие. Циничен мир, в котором они живут, — закончил паренек.
Колбин выбил пепел из трубки. «Умен для плотника», — подумал он, принимая от Петровича кружку пахучего чая.
К костру вышел человек с тяжелой ношей.
— Жаркое, — сказал он, сбрасывая груз к ногам Петровича.
— Хорош, — заметил Петрович, ощупывая убитого горного барана длинными узловатыми пальцами.
Охотник отер пот с крутого лба, жадно вдохнул запах пшеничного хлеба и широко улыбнулся.
— Плесни-ка, чайку, Петрович, — и взял в руки ломоть хлеба. — Ну и задал же он мне работенку, — кивнул он головой на тушу барана.
После ужина все закурили. Молчали. Плотник, увлекающийся Ремарком, убирал посуду. Охотник, стоя на коленях, свежевал барана. Разговор начался незаметно, как это часто бывает в большой и дружной крестьянской семье. Кто-то лениво бросил реплику, другой ему ответил, третий добавил. И пошло. Петрович, как глава семьи, зорко следил за «детьми» и, когда они «расходились», одним словом одергивал.
Колбина удивляла основательность, интеллектуальная глубина суждений собеседников. Когда они, черт побери, успели приобрести столько знаний?
— Вы в самом деле плотники? — спросил он Петровича.
Тот повернул голову, с удивлением посмотрел на Колбина:
— Сомнение какое?
— Разговоры не плотницкие.
— А-а... Так мы коммунистическая бригада, товарищ ученый. Студенты все. В институтах учатся.
— И вы? Петрович вздохнул:
— Отстал я.
Колбин промолчал. В годы его молодости ничего подобного не бывало.
«Время другое, — подумал он. — Но почему я лишь сегодня впервые встречаюсь с ними? А в газетах...» Размышления прервал чей-то звонкий голос. Колбин повернулся — у костра стоял Данила Романов.
— Не думал, что вы навестите меня здесь.
Данила сбросил рюкзак и устало опустился на него.
— По радио дали ваши координаты. Озеро на Синем я покинул утром, но не надеялся добраться до вас. Костер помог. Я уже облюбовал себе место на ночлег, да увидел ваш огонек...
— Выпейте чайку, — предложил Петрович. — После дороги чай — первое средство супротив усталости...
— Спасибо... — сказал Данила. — Благодать. Вот ведь как бывает: выпил кружку чаю — и счастлив человек...
Данила, как только забрался в спальный мешок, сразу же уснул. Он дышал медленно и ровно. Колбин долго лежал с открытыми глазами. Сегодня ему подкинули то, что
он потерял в молодости, — веру в людей. Она вошла в душу и требовала себе места. А места ей не было. И душа болела. Колбин нащупал в изголовье флягу с коньяком и припал к ней губами...
Утро было звонкое. На небе — ни облачка. Тигла дымила, как мощная домна. Данила вышел из палатки, потянулся, потом сбросил рубашку и начал обтираться снегом.
— Евгений Николаевич! — звонко и весело крикнул он. — Выходи глотать солнце! Проглотишь первый луч — широко вздохнешь, проглотишь второй — улыбнешься, проглотишь третий — засмеешься, и будешь ты сильным и здоровым, будут бояться тебя горные духи.
Он пересказывал содержание корякского сказания о богатыре, питающемся солнечными лучами. Колбин уже слышал это сказание много лет назад, когда работал на Камчатке. Он стоял у палатки и смотрел, как Данила бросал на себя горсти снегу. Спина широкая, гладкая. Снег таял на ней, и крупные капли воды скатывались на землю.
Плотники, поднявшиеся с первыми лучами солнца, побросали работу и тоже смотрели на Романова. Петрович с размаху воткнул топор в бревно и подошел к ученым. Данила, закончив «купание», насухо вытирался полотенцем.
— Просим позавтракать с нами.
— А что будет, баран? Петрович утвердительно кивнул.
— Пошли, Евгений Николаевич, — сказал Данила.
— Я не прочь полакомиться, — вяло ответил Колбин. После выпитого ночью коньяка голова у него гудела, как пробуждающийся вулкан.
Петрович разбросал остатки ночного костра и из широкой ямы, засыпанной тонким слоем земли, начал извлекать куски мяса, обернутые в баранью шкуру. Растягивая губы в ухмылке, довольно сказал:
— Жаркое в собственном соку.
— По такому случаю не грешно бы и стопку пропустить, — сказал Колбин.
— Ни-ни, — замотал головой Петрович. — Вино делу не помощник. Вот кончим дом; тогда и выпьем по чарочке.
Мясо чуть отдавало дымом и оттого казалось еще вкуснее.
Сразу же после завтрака плотники разошлись по местам и принялись за работу. Стук топоров звонко падал в тугой утренний воздух. Данила поглядел вверх. «Погода
летная». Колбин вернулся из палатки, глаза у него блестели. Принимаясь за остатки мяса, сказал:
— Итак, я вас слушаю.
— Извержение Синего вулкана принесет большие беды населению.
— Знаю.
— Поток лавы запрудит реку. Вмешательство человека изменило бы направление движения лавы.
— Каким образом?
— Взорвать вулкан.
— Вы в своем уме! — воскликнул Колбин и швырнул необглоданную кость. — Черт знает что вы говорите!
— Но...
— Никаких «но»! Никаких «но», Данила Корнеевич. Вы посмотрите на него, — Колбин взглянул на Синий вулкан. В серой дымке отчетливо проступали контуры горной громады. Она давила на все окружающее. Издали вулкан походил на срезанный конус. Его ребристые бока ярко блестели на солнце.
— Евгений Николаевич, дайте же слово сказать.
— Не дам, — отрезал Колбин. — Займитесь своими прямыми обязанностями. На вашем месте... —Лицо его побледнело. «От злости», — подумал Данила.
В Москве Данила восхищался им, удивлялся его кипучей энергии. Ему казалось, что Колбин воплощает в себе черты ученого-борца. А сейчас, слушая, просто терялся.
— Да, друг мой, оставьте свои сумасшедшие идеи. Или вы забыли, какая большая и ответственная задача поставлена перед вами? Черт возьми, будете отчитываться о своей работе перед министром. Понимаете, перед министром!..
— Ну и что же?
— То есть как — «что же»? — Колбин с изумлением посмотрел на Данилу. Затем встал и сунул руки в карманы куртки. — Неужели вы не представляете последствий этой встречи? В ваши годы надо понимать такие вещи. Наивный же вы человек, Данила Корнеевич!
Колбин неторопливо зашагал к палатке. Оттуда он вышел с рюкзаком за плечами.
— Прошу не сердиться. Я ваши интересы защищаю. Данила промолчал.
— Я решил подняться к кратеру Тиглы, — продолжал Колбин. — Нет желания прогуляться?
— Нет.
Колбин, нагнувшись, прикурил от головешки.
— Колхоз «Заря» надо перебазировать на новое, более безопасное место.
Данила подумал о том, что долина Синего благодатна и покидать ее незачем.
— Может быть, и не надо. Колбин махнул рукой и спросил:
— Что вы намерены делать?
— Полечу в Лимры, а оттуда в долину Синего.
— Счастливо, — Колбин поправил рюкзак, но не спешил уходить. Его томила какая-то мысль, но он не решался ее высказать. Наконец спросил небрежным тоном: — Почему дневник Лебедянского вы отдали Романову? И кто такой Романов? Ваш однофамилец?
Данила внимательно посмотрел на Колбина. «Знаете вы Романова, Евгений Николаевич, зачем же играете в прятки?» — подумал он.
— До войны полковник Романов вел следствие по делу Лебедянского. Вы, наверное, помните это дело и следователя помните.
— Его зовут Петр Васильевич? Вспоминаю, вспоминаю. Дела давно минувших дней. — Колбин раскачивался на носках. Руки в карманах. — И все-таки вы не имели права отдавать дневник кому бы то ни было.
— Не я нашел дневник, — пожал плечами Данила. — Да и никуда он не денется.
— Хотелось бы верить, хотелось бы верить, — озабоченно сказал Колбин.
Данила долго глядел вслед удаляющемуся Колбину.
Душу Данилы не запятнали ни суровое детство, ни суровая юность. Он верил в человека, верил в его светлый разум и великий талант. И ему казалось, что Евгений Николаевич — знаток всего прекрасного, любитель музыки и живописи, человек, посвятивший себя науке, — не может оказаться бочкой с двойным дном. Если это так, то как же должно быть тяжело ему жить.
Костер догорел. Головешки покрылись серым налетом. Носком торбасов Данила швырнул снег на тлеющие угли. Костер зашипел, на сером пепле появились темные пятна.
— Ну что ж... — сказал он.
Колбин сбил его с толку, и Данила не знал, что предпринять. Бросить мечту? Она зародилась еще в Исландии. Увидев, как с помощью небольших взрывов исландцы меняют направление движения воды и горячих источников, он подумал: «А что если взрывать вулканы до того, как они начнут извергаться? И какую практическую пользу можно извлечь из этого?» Мысль была мимолетной. Она скоро забылась. Ее забили другие заботы. Но где-то в глубине мозга она крепла и вот напомнила о себе. В самолете, по пути на Камчатку, он хотел поделиться своими мыслями с Колбиным, но тот высмеял его, а сегодня запретил даже думать об этом.
«Много на себя берете, Евгений Николаевич», — сказал про себя Данила и направился к плотникам. Деловитый стук топоров напомнил ему о годах юности, строительных площадках, о трудных послевоенных годах. Плотники работали налегке, без верхней одежды. Данила тоже скинул куртку. Петрович молча протянул ему топор. Данила ногтем попробовал острие, подмигнул и принялся за работу. Руки умели держать топор. Плотники заулыбались, и начался милый русскому сердцу перестук.
К полудню вертолет доставил на вулкан шифер для крыши. Данила отказался от обеда и, тепло попрощавшись с плотниками, полетел в Лимры.
Данила открыл глаза и... увидел Овчарука.
— Овчарук? Здравствуй, дорогой!
Журналист рассеянно кивнул и продолжал писать. Он был в ботах, пальто расстегнуто.
— У вас оригинальная манера посещать друзей, — сказал Данила. — Заходите в комнату и сидите, как сыч.
— Понимаете, не хотел вас будить. А тут очерк надо дописать. — Овчарук вытащил из кармана журнал, и вдруг из-под очков у него лукаво блеснули глаза. — Вот, смотрите.
Данила взял иллюстрированный журнал.
— Черт возьми!
На фотографии он увидел себя, Варю и Бориса. На заднем плане — облако дыма и догорающий вертолет.
— Мне срочно нужна ваша статья, — сказал Овчарук. — О дрейфе на лаве.
На десять утра у Данилы была назначена встреча с начальником вулканологической станции. Времени оставалось в обрез. Вчера, прилетев в Лимры, Данила побежал к Варе. Но она накануне улетела к больному куда-то на север. Неугомонная душа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24