Как военный трофей... (Говорят, нехМ-цы воевали, чтобы подчинить себе мир, англичане — чтобы защитить Англию, а американцы—ради военных трофеев.)
Есть, верно, в этом и своя выгода: хорошая поэзия, так же как и качественная проза, не возникает на почве благодушия; она родится скорее из трагических ощущений разбитой души, мечущейся в водовороте страстей; а то, что толкует Роберт Давид о радости сердца, есть идеалистическая бессмыслица. Однако Камилл знал, что сам себя обманывает.
До полуночи оставалось немного. Смертельно усталый, с черной пустотой в душе, очутился он в конце концов на пороге шумного вокзального ресторана. Сквозь дым и пивные пары его измученный взгляд с трудом различил пять-шесть блондинок, но ни одна из них... Боже мой, я совсем потерял рассудок — разве могла быть здесь моя недоступная богиня, привыкшая спать на ложе мадам Помпадур...
Совсем без сил упал он на одно из немногих свободных мест в зале ожидания. Проведу тут ночь, как бездомный бродяга, а утром, грязный и небритый, позвоню тете Мине...
И тут... За столиком неподалеку за бутылкой виски — два негра и три девки, одна, с прыщавым лбом, толстыми губами и в солдатской пилотке, насильно поворачивала к себе лицо своего соседа:
— Скажи «рж» Ч Ну, скажи «рж»!
Он что-то шепелявил, но у него никак не получалось, девица махнула на него рукой. Встала, с грохотом опрокинув стул, так что с пола поднялась пыль, споткнулась о другой стул, который хлопнулся спинкой об стол. Девица, пошатываясь, пошла прочь — двурогая пилотка съехала на затылок — и исчезла в дверях уборной.
Вокзальный репродуктор что-то хрипел, нельзя было разобрать ни слова. На соседней скамейке кто-то похрапывал тоненьким фальцетом, открыв рот и бессильно запрокинув желтоватое лицо.
«Нет, это не для меня», — внутренне запротестовал Камилл.
В одной телефонной будке в отверстии застряла американская монета, в другой на полу валялась оторвана трубка.
1 Особая фонема в чешском языке, произносящаяся как единый звук «рж»,
В тупом безразличии поднимался он на третий этаж, позвонил. Секунды — и в дверях появилась тетя Мина. Она была в другом платье, чем утром, на ногах лодочки, причесана — и без тени удивления.
— Вы... вы меня ждали? — пролепетал Камилл вместо извинения за столь поздний визит.
— Я знала, что вы придете, — улыбнулась она. — Только ненормальный мог вообразить, что сейчас в Пльзени можно найти ночлег.
— Ивонны не было?
Она сочувственно покачала головой.
— Можно подождать мне ее до утра в кресле?
— Зачем же так неудобно? К утру у вас шея заболит. Вы ужинали?
— Я о еде и думать не могу. — Камилл испуганно осмотрелся. — Но что скажет ваш муж?
— Для этого надо его иметь. Я уже три года как разведена.— Она принесла две рюмки и бутылку, ту же, что и утром. — Немного кофе? — Он кивнул.
Мина пошла на кухню. Ритмичным, по-молодому пружинистым шагом. Пусть лучше молчит, могла бы и предостеречь Ивонну от такого позора, но она и не подумала... Такая же предательница, и я ее за это ненавижу. Вообще, возможно ли, что она сестра налогового инспектора Мандёусека? Совсем на него не похожа, и не только внешностью, но прежде всего своим вольнодумием. Видно, Ивонна в нее пошла — эти две чем-то схожи. Никакой ответственности. Цинизм и в словах, и в поступках. Падки на грех. Кто ненавидит грехи, ненавидит людей, сказал как-то Роберт Давид, этот святой проповедник, только пусть не задается, сам-то на настоящий грех не горазд... Небеса ополчаются против нас за наши грехи, а люди — за наши добродетели, посмеивался этот преподобный, который вместо французского учил нас добродетели... Подивились бы, пан профессор, как вы воспитали Ивонну....
В кухне звякала посуда. Камилл машинально приподнял крышку деревянной шкатулки на столике. Сверху лежало несколько фотографий — на одной он с удивлением увидел смеющееся лицо Ивонны. Под ней другой снимок — Роберт Давид чокается с Мишью, у Миши в руке крышечка из-под косметики, а над головой виднеются какие-то тряпки... Да ведь это Руженка снимала тогда, в Татрах, наверное, Ивонна привезла показать тете Мине.
Веселое, такое фотогеничное лицо Ивонны... На глазах его выступили слезы, он не смог их удержать. Бее вместе— алкоголь, усталость и горе, усугубленное этим вот неожиданным напоминанием о его утраченной любви,— как бы завершило сегодняшний несчастливый день.
Тетя Мина вошла, да так и замерла; поскорей поставила поднос с кофе на старый комод.
— Боже мой, как же мне вас утешить... — обхватив голову Камилла ладонями, она прижала его к себе. Заплаканным лицом тот почувствовал прикосновение ее груди— наверное, она просто не осознает, что делает... Он закрыл глаза: пускай, ведь Мина Гайна—тетка его любви Ивонны, той самой, которая сейчас, быть может, с кем-то в любовных объятиях, и бог знает, какие они выкидывают номера... Я пьян и, похоже, не отдаю себе отчет, что происходит, — но он прекрасно все понимал: обнял Мину за бедра, крепко к ней прижался. Она отвела его руки, наклонилась и поцеловала в губы. И ошеломила отрезвляющей фразой:
— Вы не забыли, что я тетя Ивонны? И что это грех?
— Все равно, — прошептал он. — Теперь мне уже все равно...
Он нашарил выключатель торшера, под которым сидел, нажал. В узкой полоске света от уличного фонаря, рассекавшей темноту комнаты, поднималась к потолку колеблющаяся струйка пара над чашкой горячего кофе.
Ивонна тоже рассматривала фотографии в большом волнении (неизвестно, от чего больше: от самих снимков или от этого великолепного калифорнийского парня Ника?).
— Поскорее сделай мой портрет! — крикнула она Нику в ванную. — Сфотографировал крейсер, сумеешь и меня,— добавила она, довольная тем, что неплохо может изъясняться по-английски, теперь стократно окупаются часы, дни и месяцы учения, когда она, привычным движением нанизывая бусинки для украшений мужественных жен доблестных немецких героев, защищающих на Восточном фронте жизнь и безопасность жителей протектората, держала перед собой на рабочем столике английский словарик с надписью на обложке «Deutsch-bohmisches Worterbuch» Словно знала, что трудится ради собственного счастливого будущего и карьеры!
«Немецко-чешский словарь» (нем.).
— С крейсером-то было скорее везение, чем умение. —-Ник в халате вышел из ванной, два раза развел руки в стороны так, что в плечах затрещало, и подошел к ночному столику за бутылкой.
— Не надо столько пить, — попыталась остановить его Ивонна.
— Как вспомню то пекло, ощущаю страшную жажду, Айв, — улыбнулся он Ивонне (ах, эти великолепные зубы, словно с рекламы «Thymolin», пардон, «Colgate»1). — Я отправился тогда сделать несколько идиотских снимков на дурацкую тему типа «Подготовка наших моряков к Соевым действиям», вдруг слышу гул самолета, и правда: три бомбардировщика, чуть не сбивая брюхом верхушки пальм за пристанью, прут прямиком на тот крейсер. Мигом вытаскиваю фотоаппарат — три бомбардировщика метрах в пятидесяти над палубой крейсера — да это могут поместить на первой странице «Front Sodier» 2. Щелк — и в ту же секунду лечу кувырком! Встаю, помятый, оглушенный страшной серией взрывов — god damn3 — что там наши, с ума посходили?! Крейсер горит, а те три самолета разворачиваются над морем и — только их и видели! Лишь на солнце блеснули, и я разглядел на крыльях последнего японский опознавательный знак! — Повезло еще, что я нашел свой аппарат в пятидесяти шагах. Может, он уж ни на что не годен, но попытка не пытка — бегаю по молу, щелкаю как сумасшедший! И вот гляди, — показал он на пачку фотографий в руках Ивонны.
Накренившийся крейсер окутан дымом, орудийная башня сорвана, ствол пушки сломлен, будто засохшая ветка, корма в огне, матросы прыгают с горящей палубы в море...
— Косоглазые тогда устроили небольшую прогулку от Пёрл-Харбора на Гонолулу. Много людей погибло, это случилось в то время, когда наши парни получили увольнительные на берег. А я заработал на этом три тысячи долларов— мои кадры получили вторую премию на армейском фотоконкурсе и обошли многие журналы.
Ивонна, сидя на постели, с восхищением перебирала коллекцию снимков из репортажей Ника.
— Будь осторожна, Айв, а то сгорим, как те матросы с крейсера. — Ник смёл горстку пепла с одеяла. — Но мой
1 Марки зубных паст — чешской и американской.
2 «Фронтовой солдат» (англ.).
3 Черт побери (англ.).
шедевр — этот, — вытащил он из груды фотографий одну. — Наше контрнаступление в Арденнах. Первая премия в федеральном конкурсе фронтовых фотографий, я и говорить не хочу, сколько мне за нее перепало.
Тщедушный солдатик в американской каске прыгает через какой-то ров, рот приоткрыт, словно в удивлении, автомат только что выскользнул у него из рук и падает, а вся фигура солдата, повисшая в воздухе, будто сломалась — сразу видно, он смертельно ранен... Человек еще прыгает через ров, но он уже мертв...
— Это страшно, — выговорила Ивонна.
— Евреев вообще незачем посылать на войну, — сказал Ник. — Во-первых, у них плоскостопие, а во-вторых, все они...
Он произнес слово, которое Ивонна не поняла.
— Ну, значит, притягивают беду, как малиновый сок — ос. Но все же этот агентишка из Денвера подарил мне такой кадр, какого мне уж до конца жизни не сделать.—-Ник откупорил бутылку. — Да и никому другому. В «Life» 1 его напечатали на первой странице, как лучшую фотографию года.
— Ты побывал в жестоких переделках, Никушка!
— Ни-куш-ка... Это ты мне? — Он ткнул два раза в свою волосатую грудь.
Ивонна со смехом кивнула.
— Смелого пуля боится. Автомобили — уже не так. Когда в сорок четвертом мы прибыли в Париж, один бол« ван французишка, гражданский, конечно, надравшись по случаю победы, сшиб меня на машине, — сказал Ник и опять выпил.
— Не пил бы ты перед завтраком!
— Судя по тому, что ты еще в постели, дарлинг2, завтракать мы будем не раньше чем через час. Пардон, через полтора. Полчаса у тебя заберет твое киноличико перед зеркалом.
— Это в том случае, если ты соберешься сделать мой портрет для твоего знакомого кинооператора из Лос-Анджелеса.
— Сделаю, Айв. А к нему еще несколько красивых фотографий: ты на лоне природы в обнаженном виде.
— Только я не хочу, чтобы они потом ходили по всему пльзеньскому гарнизону...
1 «Жизнь» (англ.),
2 Дорогая (англ.).
— Такого мне больше никогда не говори, Айв. —Ник сделался серьезным и перестал жевать резинку, — За кого ты меня принимаешь? Ты для меня не какая-нибудь девица за двадцать долларов; я отношусь к тебе очень серьезно, Ивонна...
Это прозвучало неожиданно искренне, и прежде всего то, что он назвал ее полным именем. Ивонна соскочила с постели и бросилась ему на шею.
— Знаю, милый, извини. Я так и не думала...
Через полчаса она вернулась из ванной в халате Ника— забавно, уже несколько дней она пользуется чужими вещами, но, если не считать сумочки с туалетными принадлежностями, все ее вещи остались у тети Мины, а ей вовсе не хотелось заходить к ней за чемоданчиком, чтобы тут же сделать тете ручкой...
— Послушай, как это получилось: сначала ты служил на флоте, но ведь в Арденнах действовали не моряки; тогда тебя перевели в пехоту? Или как корреспондента посылают по всему свету?
Ник — он уже сидел в кресле — отложил «Picture Post» \ аккуратно пристроил горящую сигарету на краю пепельницы.
— Во время войны официальная должность не всегда совпадает с тем, что делаешь на самом деле, дарлинг. Война, правда, кончилась, но я пока еще ношу военную форму и потому предпочитаю не говорить о таких вещах. Ты все понимаешь и не станешь меня выспрашивать. Тем более что еще неизвестно, может, я останусь в армии, в оккупационных войсках в Германии...
Ивонна замерла перед зеркалом, обеими руками высоко подняв надо лбом свою роскошную золотую гриву.
— Значит, ты не скоро встретишься с тем оператором из Голливуда...
— Не беспокойся, Айв, твои фотографии я ему пошлю. И даже с письмом, где будут самые восторженные описания одной великолепной мисс из Златой Праги...
Ивонна уронила руки на колени, золотая кипа волос рассыпалась по плечам. В зеркале она увидела тень на своем лбу,
— Ты не должен был этого говорить. Как подумаю, что мне придется вернуться в Прагу, у меня начинаются желудочные колики...
«Иллюстрированная почта» (англ.).
Он подошел к ней сзади, обнял, увидел в зеркале свои загорелые руки на ее роскошной молодой груди — и у него участилось дыхание.
— Может, это будет ненадолго, милая Айв...
Крчма, расстроенный, вернулся в свой кабинет. Прочитал страничку своей монографии о Ромене Роллане, но строчки скользили мимо глаз, смысл написанного не до-< ходил до него, Из серебряной рамочки на письменном столе на Крчму критически поглядывало не слишком красивое, но выразительное молодое женское лицо. Он строптиво отодвинул фотографию, но тотчас устыдился этого и поставил ее на прежнее место. Неужели эти черты действительно принадлежали существу, именуемому ныне его женой?
Из-за закрытой двери в комнату Шарлотты раздался знакомый крик Лоттыньки, которым попугайчик почти всегда сопровождал свой свободный полет. После чего воцарилась многозначительная тишина. Высшая степень напряженности: даже с попугайчиком ни словечка, а ведь именно болтовнёю с ним Шарлотта часто, с обиженным видом, заменяет себе общение с мужем.
Чтобы успокоиться, Крчма начал обрезать кончик сигары. К черту эти скорбные годовщины! Перед глазами всплыл укоряющий образ алтаря там, за закрытой дверью: большая фотография Гинека обрамлена черным флером, с двух зажженных свечек капает воск, букет темных роз в вазе. А под фотографией — вырезанная из кости лошадка с развевающейся гривой, вставшая на дыбы. Их было две; Шарлотту невозможно было отговорить — поставила лошадок у подножия памятника над могилой, в которой, естественно, Гинека не было, как самую его любимую игрушку в детстве. Но кто-то одну лошадку украл, а вторую Шарлотта решила унести домой.
Новый торжествующий крик попугайчика в полете — и тотчас звук захлопнувшейся дверцы клетки: никто не смеет столь бесцеремонно нарушать сегодняшнюю скорбную тишину, даже самое близкое для Шарлотты живое существо, ее любимая Лоттынька За что, собственно, если не считать гибели Гинека, мстит мне Шарлотта? За то, что за последние годы она невероятно быстро постарела и от прежней ее привлекательности не осталось и следа? За то, что я ускользаю от нее в мир своих интересов, к которым она не причастна? Ее болезненная нервозность все больше и больше походит на душевное расстройство; если б каждая женщина в свои критические годы с таким эгоизмом переносила свою депрессию на окружающих... Какая ошибка — иметь жену намного старше себя...
Крчма попытался продолжить работу, но не смог сосредоточиться, найти мысль, которая логически увязывалась бы с последним абзацем.
Вошла Шарлотта с пыльной тряпкой в руке. Крчма тихонько вздохнул: почти всегда, когда он принимается за работу, Шарлотта находит способ продемонстрировать свою чрезмерную занятость, прямо перегруженность домашними делами.
Она вытерла деревянный футляр виолончели, стоящий в углу, хотя никакой пыли на нем не было.
— Отодвинь-ка свой хлам... — Она начала смахивать пыль с настольной лампы, с вещей на его столе. Хлам... Правда, надо отдать ей должное: к стопке школьных сочинений, над которыми иной раз я тружусь, как галерный раб, Шарлотта питает уважение: это неотъемлемая часть моей профессиональной работы; а все прочее — хлам.
Он молча подчинился.
— Голова уже не так болит?
— Порошок совсем не подействовал, — сказала она с миной торжествующего мученичества и страдальчески поджала губы.
Он знал, что это не так: когда у Шарлотты по-настоящему разыгрывается мигрень, она лежит пластом в полумраке со спущенными шторами и не может думать даже о самой легкой домашней работе.
Пыль стерта. Как бы поточнее выразить тот процесс в развитии воззрений Ромена Роллана, когда от надклассового гуманизма в понимании революции он подошел к постижению подлинных исторических и социальных причин ее?
Энергично щелкнула ручка двери, вошла Шарлотта с лейкой и направилась прямо к его столу. Он немного отодвинулся вместе со стулом, чтобы она могла у него за спиной полить большой фикус — свою гордость; цветок дорос до потолка, и там, изогнувшись, обрамил высокое окно их виллы в стиле модерн. Потом она занялась цветами на жардиньерке у противоположной стены. Крчма с тревогой заметил, как у нее вдруг бессильно опустилась рука с пустой лейкой.
— Знать бы, где Гинек лежит... — заговорила она знакомым тоном, предвещавщим слезы.
И хотя двери в ее комнату были закрыты, Крчма почти физически ощутил церковный запах горящих свечей.
— Для нас Гинек лежит на Ольшанском кладбище.— Он постарался сказать это примирительным тоном.
— Но где он покоится на самом деле? — всхлипнула Шарлотта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Есть, верно, в этом и своя выгода: хорошая поэзия, так же как и качественная проза, не возникает на почве благодушия; она родится скорее из трагических ощущений разбитой души, мечущейся в водовороте страстей; а то, что толкует Роберт Давид о радости сердца, есть идеалистическая бессмыслица. Однако Камилл знал, что сам себя обманывает.
До полуночи оставалось немного. Смертельно усталый, с черной пустотой в душе, очутился он в конце концов на пороге шумного вокзального ресторана. Сквозь дым и пивные пары его измученный взгляд с трудом различил пять-шесть блондинок, но ни одна из них... Боже мой, я совсем потерял рассудок — разве могла быть здесь моя недоступная богиня, привыкшая спать на ложе мадам Помпадур...
Совсем без сил упал он на одно из немногих свободных мест в зале ожидания. Проведу тут ночь, как бездомный бродяга, а утром, грязный и небритый, позвоню тете Мине...
И тут... За столиком неподалеку за бутылкой виски — два негра и три девки, одна, с прыщавым лбом, толстыми губами и в солдатской пилотке, насильно поворачивала к себе лицо своего соседа:
— Скажи «рж» Ч Ну, скажи «рж»!
Он что-то шепелявил, но у него никак не получалось, девица махнула на него рукой. Встала, с грохотом опрокинув стул, так что с пола поднялась пыль, споткнулась о другой стул, который хлопнулся спинкой об стол. Девица, пошатываясь, пошла прочь — двурогая пилотка съехала на затылок — и исчезла в дверях уборной.
Вокзальный репродуктор что-то хрипел, нельзя было разобрать ни слова. На соседней скамейке кто-то похрапывал тоненьким фальцетом, открыв рот и бессильно запрокинув желтоватое лицо.
«Нет, это не для меня», — внутренне запротестовал Камилл.
В одной телефонной будке в отверстии застряла американская монета, в другой на полу валялась оторвана трубка.
1 Особая фонема в чешском языке, произносящаяся как единый звук «рж»,
В тупом безразличии поднимался он на третий этаж, позвонил. Секунды — и в дверях появилась тетя Мина. Она была в другом платье, чем утром, на ногах лодочки, причесана — и без тени удивления.
— Вы... вы меня ждали? — пролепетал Камилл вместо извинения за столь поздний визит.
— Я знала, что вы придете, — улыбнулась она. — Только ненормальный мог вообразить, что сейчас в Пльзени можно найти ночлег.
— Ивонны не было?
Она сочувственно покачала головой.
— Можно подождать мне ее до утра в кресле?
— Зачем же так неудобно? К утру у вас шея заболит. Вы ужинали?
— Я о еде и думать не могу. — Камилл испуганно осмотрелся. — Но что скажет ваш муж?
— Для этого надо его иметь. Я уже три года как разведена.— Она принесла две рюмки и бутылку, ту же, что и утром. — Немного кофе? — Он кивнул.
Мина пошла на кухню. Ритмичным, по-молодому пружинистым шагом. Пусть лучше молчит, могла бы и предостеречь Ивонну от такого позора, но она и не подумала... Такая же предательница, и я ее за это ненавижу. Вообще, возможно ли, что она сестра налогового инспектора Мандёусека? Совсем на него не похожа, и не только внешностью, но прежде всего своим вольнодумием. Видно, Ивонна в нее пошла — эти две чем-то схожи. Никакой ответственности. Цинизм и в словах, и в поступках. Падки на грех. Кто ненавидит грехи, ненавидит людей, сказал как-то Роберт Давид, этот святой проповедник, только пусть не задается, сам-то на настоящий грех не горазд... Небеса ополчаются против нас за наши грехи, а люди — за наши добродетели, посмеивался этот преподобный, который вместо французского учил нас добродетели... Подивились бы, пан профессор, как вы воспитали Ивонну....
В кухне звякала посуда. Камилл машинально приподнял крышку деревянной шкатулки на столике. Сверху лежало несколько фотографий — на одной он с удивлением увидел смеющееся лицо Ивонны. Под ней другой снимок — Роберт Давид чокается с Мишью, у Миши в руке крышечка из-под косметики, а над головой виднеются какие-то тряпки... Да ведь это Руженка снимала тогда, в Татрах, наверное, Ивонна привезла показать тете Мине.
Веселое, такое фотогеничное лицо Ивонны... На глазах его выступили слезы, он не смог их удержать. Бее вместе— алкоголь, усталость и горе, усугубленное этим вот неожиданным напоминанием о его утраченной любви,— как бы завершило сегодняшний несчастливый день.
Тетя Мина вошла, да так и замерла; поскорей поставила поднос с кофе на старый комод.
— Боже мой, как же мне вас утешить... — обхватив голову Камилла ладонями, она прижала его к себе. Заплаканным лицом тот почувствовал прикосновение ее груди— наверное, она просто не осознает, что делает... Он закрыл глаза: пускай, ведь Мина Гайна—тетка его любви Ивонны, той самой, которая сейчас, быть может, с кем-то в любовных объятиях, и бог знает, какие они выкидывают номера... Я пьян и, похоже, не отдаю себе отчет, что происходит, — но он прекрасно все понимал: обнял Мину за бедра, крепко к ней прижался. Она отвела его руки, наклонилась и поцеловала в губы. И ошеломила отрезвляющей фразой:
— Вы не забыли, что я тетя Ивонны? И что это грех?
— Все равно, — прошептал он. — Теперь мне уже все равно...
Он нашарил выключатель торшера, под которым сидел, нажал. В узкой полоске света от уличного фонаря, рассекавшей темноту комнаты, поднималась к потолку колеблющаяся струйка пара над чашкой горячего кофе.
Ивонна тоже рассматривала фотографии в большом волнении (неизвестно, от чего больше: от самих снимков или от этого великолепного калифорнийского парня Ника?).
— Поскорее сделай мой портрет! — крикнула она Нику в ванную. — Сфотографировал крейсер, сумеешь и меня,— добавила она, довольная тем, что неплохо может изъясняться по-английски, теперь стократно окупаются часы, дни и месяцы учения, когда она, привычным движением нанизывая бусинки для украшений мужественных жен доблестных немецких героев, защищающих на Восточном фронте жизнь и безопасность жителей протектората, держала перед собой на рабочем столике английский словарик с надписью на обложке «Deutsch-bohmisches Worterbuch» Словно знала, что трудится ради собственного счастливого будущего и карьеры!
«Немецко-чешский словарь» (нем.).
— С крейсером-то было скорее везение, чем умение. —-Ник в халате вышел из ванной, два раза развел руки в стороны так, что в плечах затрещало, и подошел к ночному столику за бутылкой.
— Не надо столько пить, — попыталась остановить его Ивонна.
— Как вспомню то пекло, ощущаю страшную жажду, Айв, — улыбнулся он Ивонне (ах, эти великолепные зубы, словно с рекламы «Thymolin», пардон, «Colgate»1). — Я отправился тогда сделать несколько идиотских снимков на дурацкую тему типа «Подготовка наших моряков к Соевым действиям», вдруг слышу гул самолета, и правда: три бомбардировщика, чуть не сбивая брюхом верхушки пальм за пристанью, прут прямиком на тот крейсер. Мигом вытаскиваю фотоаппарат — три бомбардировщика метрах в пятидесяти над палубой крейсера — да это могут поместить на первой странице «Front Sodier» 2. Щелк — и в ту же секунду лечу кувырком! Встаю, помятый, оглушенный страшной серией взрывов — god damn3 — что там наши, с ума посходили?! Крейсер горит, а те три самолета разворачиваются над морем и — только их и видели! Лишь на солнце блеснули, и я разглядел на крыльях последнего японский опознавательный знак! — Повезло еще, что я нашел свой аппарат в пятидесяти шагах. Может, он уж ни на что не годен, но попытка не пытка — бегаю по молу, щелкаю как сумасшедший! И вот гляди, — показал он на пачку фотографий в руках Ивонны.
Накренившийся крейсер окутан дымом, орудийная башня сорвана, ствол пушки сломлен, будто засохшая ветка, корма в огне, матросы прыгают с горящей палубы в море...
— Косоглазые тогда устроили небольшую прогулку от Пёрл-Харбора на Гонолулу. Много людей погибло, это случилось в то время, когда наши парни получили увольнительные на берег. А я заработал на этом три тысячи долларов— мои кадры получили вторую премию на армейском фотоконкурсе и обошли многие журналы.
Ивонна, сидя на постели, с восхищением перебирала коллекцию снимков из репортажей Ника.
— Будь осторожна, Айв, а то сгорим, как те матросы с крейсера. — Ник смёл горстку пепла с одеяла. — Но мой
1 Марки зубных паст — чешской и американской.
2 «Фронтовой солдат» (англ.).
3 Черт побери (англ.).
шедевр — этот, — вытащил он из груды фотографий одну. — Наше контрнаступление в Арденнах. Первая премия в федеральном конкурсе фронтовых фотографий, я и говорить не хочу, сколько мне за нее перепало.
Тщедушный солдатик в американской каске прыгает через какой-то ров, рот приоткрыт, словно в удивлении, автомат только что выскользнул у него из рук и падает, а вся фигура солдата, повисшая в воздухе, будто сломалась — сразу видно, он смертельно ранен... Человек еще прыгает через ров, но он уже мертв...
— Это страшно, — выговорила Ивонна.
— Евреев вообще незачем посылать на войну, — сказал Ник. — Во-первых, у них плоскостопие, а во-вторых, все они...
Он произнес слово, которое Ивонна не поняла.
— Ну, значит, притягивают беду, как малиновый сок — ос. Но все же этот агентишка из Денвера подарил мне такой кадр, какого мне уж до конца жизни не сделать.—-Ник откупорил бутылку. — Да и никому другому. В «Life» 1 его напечатали на первой странице, как лучшую фотографию года.
— Ты побывал в жестоких переделках, Никушка!
— Ни-куш-ка... Это ты мне? — Он ткнул два раза в свою волосатую грудь.
Ивонна со смехом кивнула.
— Смелого пуля боится. Автомобили — уже не так. Когда в сорок четвертом мы прибыли в Париж, один бол« ван французишка, гражданский, конечно, надравшись по случаю победы, сшиб меня на машине, — сказал Ник и опять выпил.
— Не пил бы ты перед завтраком!
— Судя по тому, что ты еще в постели, дарлинг2, завтракать мы будем не раньше чем через час. Пардон, через полтора. Полчаса у тебя заберет твое киноличико перед зеркалом.
— Это в том случае, если ты соберешься сделать мой портрет для твоего знакомого кинооператора из Лос-Анджелеса.
— Сделаю, Айв. А к нему еще несколько красивых фотографий: ты на лоне природы в обнаженном виде.
— Только я не хочу, чтобы они потом ходили по всему пльзеньскому гарнизону...
1 «Жизнь» (англ.),
2 Дорогая (англ.).
— Такого мне больше никогда не говори, Айв. —Ник сделался серьезным и перестал жевать резинку, — За кого ты меня принимаешь? Ты для меня не какая-нибудь девица за двадцать долларов; я отношусь к тебе очень серьезно, Ивонна...
Это прозвучало неожиданно искренне, и прежде всего то, что он назвал ее полным именем. Ивонна соскочила с постели и бросилась ему на шею.
— Знаю, милый, извини. Я так и не думала...
Через полчаса она вернулась из ванной в халате Ника— забавно, уже несколько дней она пользуется чужими вещами, но, если не считать сумочки с туалетными принадлежностями, все ее вещи остались у тети Мины, а ей вовсе не хотелось заходить к ней за чемоданчиком, чтобы тут же сделать тете ручкой...
— Послушай, как это получилось: сначала ты служил на флоте, но ведь в Арденнах действовали не моряки; тогда тебя перевели в пехоту? Или как корреспондента посылают по всему свету?
Ник — он уже сидел в кресле — отложил «Picture Post» \ аккуратно пристроил горящую сигарету на краю пепельницы.
— Во время войны официальная должность не всегда совпадает с тем, что делаешь на самом деле, дарлинг. Война, правда, кончилась, но я пока еще ношу военную форму и потому предпочитаю не говорить о таких вещах. Ты все понимаешь и не станешь меня выспрашивать. Тем более что еще неизвестно, может, я останусь в армии, в оккупационных войсках в Германии...
Ивонна замерла перед зеркалом, обеими руками высоко подняв надо лбом свою роскошную золотую гриву.
— Значит, ты не скоро встретишься с тем оператором из Голливуда...
— Не беспокойся, Айв, твои фотографии я ему пошлю. И даже с письмом, где будут самые восторженные описания одной великолепной мисс из Златой Праги...
Ивонна уронила руки на колени, золотая кипа волос рассыпалась по плечам. В зеркале она увидела тень на своем лбу,
— Ты не должен был этого говорить. Как подумаю, что мне придется вернуться в Прагу, у меня начинаются желудочные колики...
«Иллюстрированная почта» (англ.).
Он подошел к ней сзади, обнял, увидел в зеркале свои загорелые руки на ее роскошной молодой груди — и у него участилось дыхание.
— Может, это будет ненадолго, милая Айв...
Крчма, расстроенный, вернулся в свой кабинет. Прочитал страничку своей монографии о Ромене Роллане, но строчки скользили мимо глаз, смысл написанного не до-< ходил до него, Из серебряной рамочки на письменном столе на Крчму критически поглядывало не слишком красивое, но выразительное молодое женское лицо. Он строптиво отодвинул фотографию, но тотчас устыдился этого и поставил ее на прежнее место. Неужели эти черты действительно принадлежали существу, именуемому ныне его женой?
Из-за закрытой двери в комнату Шарлотты раздался знакомый крик Лоттыньки, которым попугайчик почти всегда сопровождал свой свободный полет. После чего воцарилась многозначительная тишина. Высшая степень напряженности: даже с попугайчиком ни словечка, а ведь именно болтовнёю с ним Шарлотта часто, с обиженным видом, заменяет себе общение с мужем.
Чтобы успокоиться, Крчма начал обрезать кончик сигары. К черту эти скорбные годовщины! Перед глазами всплыл укоряющий образ алтаря там, за закрытой дверью: большая фотография Гинека обрамлена черным флером, с двух зажженных свечек капает воск, букет темных роз в вазе. А под фотографией — вырезанная из кости лошадка с развевающейся гривой, вставшая на дыбы. Их было две; Шарлотту невозможно было отговорить — поставила лошадок у подножия памятника над могилой, в которой, естественно, Гинека не было, как самую его любимую игрушку в детстве. Но кто-то одну лошадку украл, а вторую Шарлотта решила унести домой.
Новый торжествующий крик попугайчика в полете — и тотчас звук захлопнувшейся дверцы клетки: никто не смеет столь бесцеремонно нарушать сегодняшнюю скорбную тишину, даже самое близкое для Шарлотты живое существо, ее любимая Лоттынька За что, собственно, если не считать гибели Гинека, мстит мне Шарлотта? За то, что за последние годы она невероятно быстро постарела и от прежней ее привлекательности не осталось и следа? За то, что я ускользаю от нее в мир своих интересов, к которым она не причастна? Ее болезненная нервозность все больше и больше походит на душевное расстройство; если б каждая женщина в свои критические годы с таким эгоизмом переносила свою депрессию на окружающих... Какая ошибка — иметь жену намного старше себя...
Крчма попытался продолжить работу, но не смог сосредоточиться, найти мысль, которая логически увязывалась бы с последним абзацем.
Вошла Шарлотта с пыльной тряпкой в руке. Крчма тихонько вздохнул: почти всегда, когда он принимается за работу, Шарлотта находит способ продемонстрировать свою чрезмерную занятость, прямо перегруженность домашними делами.
Она вытерла деревянный футляр виолончели, стоящий в углу, хотя никакой пыли на нем не было.
— Отодвинь-ка свой хлам... — Она начала смахивать пыль с настольной лампы, с вещей на его столе. Хлам... Правда, надо отдать ей должное: к стопке школьных сочинений, над которыми иной раз я тружусь, как галерный раб, Шарлотта питает уважение: это неотъемлемая часть моей профессиональной работы; а все прочее — хлам.
Он молча подчинился.
— Голова уже не так болит?
— Порошок совсем не подействовал, — сказала она с миной торжествующего мученичества и страдальчески поджала губы.
Он знал, что это не так: когда у Шарлотты по-настоящему разыгрывается мигрень, она лежит пластом в полумраке со спущенными шторами и не может думать даже о самой легкой домашней работе.
Пыль стерта. Как бы поточнее выразить тот процесс в развитии воззрений Ромена Роллана, когда от надклассового гуманизма в понимании революции он подошел к постижению подлинных исторических и социальных причин ее?
Энергично щелкнула ручка двери, вошла Шарлотта с лейкой и направилась прямо к его столу. Он немного отодвинулся вместе со стулом, чтобы она могла у него за спиной полить большой фикус — свою гордость; цветок дорос до потолка, и там, изогнувшись, обрамил высокое окно их виллы в стиле модерн. Потом она занялась цветами на жардиньерке у противоположной стены. Крчма с тревогой заметил, как у нее вдруг бессильно опустилась рука с пустой лейкой.
— Знать бы, где Гинек лежит... — заговорила она знакомым тоном, предвещавщим слезы.
И хотя двери в ее комнату были закрыты, Крчма почти физически ощутил церковный запах горящих свечей.
— Для нас Гинек лежит на Ольшанском кладбище.— Он постарался сказать это примирительным тоном.
— Но где он покоится на самом деле? — всхлипнула Шарлотта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13