А бочки — их тоже туда перетаскивать? Заявится зимой покупатель, станет вино спрашивать, ну а не будешь жить в деревне или не будет у тебя бочек в городе — кукиш с маслом продашь! Мало того, Яно и дров не натаскал в городскую квартиру — черт возьми, неужто им с Филой еще и дрова в город перетаскивать?
— Начхать на город,— говорит однажды Яно. — Ей-ей, я вполне к деревне привык.
— А я что тебе говорила? — Фила сразу светлеет. — К деревне человек легко привыкает.
— Плохо только, что теперь работы не сыскать. Куда зимой податься? Сколько мужиков даже летом работу не нашли, уехали в Америку, в Канаду, во Францию. Два года назад я тоже об этом подумывал. Не женись я и достань денег на пароход, давно был бы в Америке, а то, глядишь, и воротился бы уже и знай долларами позвякивал.
— Тебе зазвякать ничего не стоит! Надо было ехать, отчего ж не поехал? Ведь некоторым даже денег на проезд предлагали. В Америке и в Канаде дураки еще как требуются. Только ты билет враз бы пропил, потому тебя не позвали, потому ты не поехал.
— Тоже скажешь! Во Францию мне и билета на проезд не понадобилось бы, туда ведь рукой подать! Захотел бы, и пешком туда бы дошел. Да мне плевать на них.
— Ясное дело, плевать. Кабы хотел работать, может, и не плевал бы.
— Ты чего языком плетешь? Разве я мало спину гну?
— Зато и зашибаешь не меньше.
— А кто не зашибает, скажи? Ты хоть разорвись в винограднике, а что за это получишь?
— Столько же, что и остальные. Виноград. И вино. И то и другое. А за вино — денежки.
— А где оно у тебя? Покажи!
— Чего тебе показывать? Прошлогоднее вино сам все и вылакал. А чтоб с нынешнего урожая я тебе показала — не дождешься!
— Вот видишь!
— Я ничего не вижу.
— И я ничего не вижу. Прошлогоднее вино свадьба вылакала.
— А что свадьба не допила, ты выдул.
— Выдул, выдул! Ну допил, правда. А не допей я, думаешь, его кто купил бы? Нынче вино как-никак есть, а покупатель где?
— Тебе-то что до него? Подожди! Подожди — явится!
— Приходится ждать. Однако и я в этом деле кое-что смыслю! Ну что ты получишь, что ты можешь вообще получить? Думаешь, придет хороший покупатель? А если
и придет, думаешь, даст тебе хорошие деньги? Видали таких господ! Дешево купить, подороже сбыть! А потом мне еще и возвращать им грош за их гнусное пойло?!
— Не пей!
— А я и не пью. Но работать и не пить да еще досыта не поесть — это и впрямь великая, толковая мысль! Наверняка она осенила какого-нибудь большого, то ли шибко умного, то ли глупого господина. Разумный человек с такой мыслью навряд ли может смириться. Право слово, лучше бы город подметать! Жди, жди, только и делай, что жди! Кого и чего? Хоть бы корова была! Или хоть какая поденщина! Виноградник снегу навалило, теперь туда с вилами или мотыгой не попрешь!..
Когда зима посуровела, успев до этого или меж тем завалить деревню снегом так, что и выйти из дому было нельзя, Яно решил навестить родню.
Впрочем, выйти, конечно, можно было, выйти всегда можно! Самое трудное сделать первый шаг, а уж когда сделаешь второй, третий, а там и четвертый да вдруг найдешь лопату или метлу — пожалуйста, только бери и отгребай или отметай снег на здоровье. А то просто убедишься, что можно дальше идти. Право слово, перелезешь и через суметы, протопчешь тропку. А там-то и обнаружишь, что в снегу тропок этих не перечесть! Найдешь тропку, куда захочешь. Вот и не диво, что Яно тоже нашел тропку к Филиному брату, или же к шурину.
Шурин был дома. Только дома была и его жена, и та, едва завидев Яно, сразу же подняла крик.
Яно на иное приветствие и не рассчитывал.
— Не блажите, люди, зачем кричать? Мы все же родня!
Но в этом доме словно бы уж наперед заготовлены были шпильки и иголки и даже, может, дубинки. Невестка запросто могла бы играть в театре или в кино чахтицкую госпожу. — Ну-ну, не примазывайся к нам! — кричала она на Яно. — Мы в такой родне не нуждаемся! Мало ли у нас в доме всякого дубья-батожья, нам что, к нему еще такой Ян-чурбан требуется! Пошел куда подальше! Другой раз сюда не суйся, лучше стороной наш дом обойди!
Напрасно пытался Яно ее убедить, урезонить. Да разве долго так выдержишь? Убрался он несолоно хлебавши.
А день-другой спустя опять туда наведался.
— Люди добрые, хотите — нет, а мы все равно родня. Со всей деревней живу в добром согласии, а с вами грызться прикажете?
Жена шурина уже поменьше ворчала и цеплялась к Яно, но ласкового слова так и не нашла для него.
Правда, его не очень-то это заботило. Хаживал к ним довольно часто. С шурином можно было поладить, хотя и он обыкновенно ронял слова с оглядкой. Видать, жены побаивался! Потому что, когда ее не было дома, враз становился веселее, и разговор оживлялся. Даже иной раз нацеживал для Яно вина в стаканчик. Однажды, когда оба набрались как следует, Яно сказал ему:
— Шурин, какие могут быть гневы? Родню-то человек не выбирает. Хоть я вам, может, и не нравлюсь, но я к вам со всем уважением. Не гоже нам друг на друга век злобиться.
— Янко, ты, пожалуй, прав,— согласился с ним шурин.
— Родня мы или нет? — наседал Яно.
— Ясное дело, родня. — Шурину снова пришлось поддакнуть. — У меня есть промашки, у тебя промашки, надо в них признаться, но и простить друг дружку, ты точно говоришь.
— Значит, прав я?
— Прав. И моя жена это понимает. Но баба, сам знаешь, она и есть баба. На жену не след обижаться.
— Упаси боже! Упаси боже, шурин!
— Но и то сказать, встречаются промеж них стервы. Иной раз собственная баба на меня страху нагоняет.
— Правда?
— Истинная правда.
— Иной раз вредничает.
— Эта бы да не вредничала? А в общем-то она неплохая, нечего тебе ее бояться. Увидишь, со временем она к тебе привыкнет, глядишь, и полюбит тебя. Промашки у каждого есть, Янко, я ведь и то знаю, что жить с Филой тоже не мед. Понятия не имею, что она тебе про меня говорила и что ты сам думаешь, но я ей не завидовал, никогда не завидовал. Не обижайся, что я об этом говорю. Хотя моя жена и брюзжит, Фила этот виноградник заслуживает! Знаешь ведь, какая она, и знаешь небось, что у тебя не будет с ней легкой жизни. А впрочем, почему бы и нет?! В конце-то концов почему нет?!
— Мы с тобой понимаем друг друга?
— Понимаем.
— Разве Фила плохая?
— Не-е ей-богу, неплохая! Я говорю так не потому, что мы уже малость выпили или что я хочу тебя как-то заморочить, но Фила моя сестра, и ты ее уже знаешь. Вот те крест, Янко, нечего тебе бояться!
— А я и не боюсь, шурин.
— Янко, или зять мой, чтоб мне тебя и словом за зятя признать, я рад, что ты так говоришь. Фила очень хорошая женщина! А нам, ежели в чем и спотыкаемся, надо исправиться. Грешков должно быть как можно меньше. Это и ко мне и к тебе относится. Или думаешь, я не знаю, что мы с женой оплошали? На свадьбу и то к вам не пришли. Но что было — уплыло, прости нас.
— А разве плохая свадьба была?
— Кто говорит, что плохая? И хорошая и веселая. Вся деревня тогда веселилась, только нам с женой было невесело. Мы уж давно в этом раскаялись. Люди нас тогда и осуждали. Не бойся, Янко, и моя жена это знает. Да она вовсе не такая уж плохая. Каждая баба — она и плохая, и отчасти хорошая.
— Ну а нам-то что надо? Шурин мой, Йожко, главное, что мы понимаем друг друга. Если хочешь, налей мне еще чуток!
Но и в дальнейшем жизнь Яно мало радовала. Ему все время чего-то недоставало. Уже и в виноградниках работы было полно, а он знай чего-то искал, пытался найти какое-то другое занятие. Только где и какое? Кто бы потрафил ему? Пожалуй, он и впрямь годился только в лесники; иногда он и сам. об этом говаривал. Может, тогда бы даже этих зайцев, куропаток и другую дичину по и по лесу так не гонял. Ведь в природе всегда всего вволю. А Яно умеет быть и заботливым, ловок в лесу и ручей очистить и там-сям, за недостатком воды, углубить или расширить вымоинку, чтобы зверю было где напиться. А уж коли не лесником, так, по крайней мере, каким-нибудь лесным иль полевым сторожем мог бы подрядиться; но при этом, конечно, он мечтал об огромном охотничьем угодье, где водилось бы много фазанов, зайцев, куропаток, перепелок, а возле этого угодья хотя бы кусок лесного урочища, оттуда выбегала бы и крупная дичь. И уж в этом угодье действительно никто бы не браконьерствовал, зайчишка и то не пропал бы, потому что Яно есть Яно, он знает всех браконьеров и знает, что найдутся среди них и такие, что ходят в лес не только затем, чтоб воровать, но и приносить кое-что, и главным образом зимой, когда в этом самая большая нужда. Что с того, если приношение подчас и попахивает краденым? Чего еще приносить, коли нет у них собственного? От этой малости корма крестьянин не обеднеет, а зверю, по крайней мере, не придется лютыми зимами деревца обгладывать. Вот и выходит, что у Яно все равно есть угодье, да, у него есть свое угодье, и он о нем тоже печется, ну а раз нету ружья, возьмет да поставит силок. Мать честная, сколько же силков в округе! Фила голодать не будет, это уж точно!
Ну а лето, что значит лето? Для кого это только виноградник и работа на нем. Но ведь оттуда можно и в лес стрекануть. А чтоб люди не заприметили, что Яно не очень-то задерживается в Филином винограднике, он нанимается сторожем. И сразу же все, действительно все принадлежит ему. Фруктов натаскает, бобов накрадет, а куропаточку просто подстережет: «Поди-ка сюда, куропаточка!»
Люди, однако, начинают на него жаловаться: там что-то сорвали, тут что-то пропало, клубника, мол, и цвела, и росла, и уж было созревала, да не созрела; крыжовник сам по себе обобрался; и лук исчез, как сквозь землю провалился; у фасоли, еще зеленой, стручки оборвали, а лупин понапрасну взяли да расхлопали. У кого-то повыдергивали почти всю картошку; холмики-то остались и ботва на холмиках, а под ботвой — ничегошеньки. Ну надо ли было окапывать, надо ли было окучивать?! И несколько снопов жита у кого-то пропало. Куда они подевались? Да и фазанам, перепелкам и куропаткам тоже, видать, здорово досталось!
А сторож, спрашивается, для чего? Разумеется,
многое от его глаз не ушло. Сам-то он не сказать чтоб таскал, нет, почти ничего, а то и вовсе ничего не таскал. Только, может, поднял иной раз кое-что да и примечал, как другие иной раз кое-что поднимали — но они-то ведь были с ним одного поля ягода! Он и ребятню замечал: одни волокли снопы, другие — полнехоньки сумки фасоли, а кто в поле и картошку пек. За лупин он их пропесочил, хотя и сам потехи ради парочку стручков рас- хлопал. Разве дети виноваты, что по лупину так славно лупить! Что говорить, лупин и правда впустую пропал, но не бежать же ему из-за лупина жаловаться на мелюзгу! Все равно некому было бы за это платить. А крыжовник, тот и вовсе продавался на рынке, да совсем по дешевке. Малость даже ему от крыжовника перепало. А с клубникой как быть? Знаешь, коли вздумал воровать клубнику, иди на дело ночью, да еще надень белые рукавички, чтобы знать, какая ягода спелая. Только где она теперь, клубника? Не сегодня-завтра снова помягчеет первый виноград, да уже и теперь помаленьку мягчеет, эка важность, если кто-то из тех, у кого нет своего, кто не копал, не мотыжил, не опрыскивал, начал уже помаленьку собирать гроздья и даже умудрился бочонок наполнить? В деревне- то уже кое-чем потягивает, и винных мушек до черта, даже лишку, пожалуй. А сторож неужто ничего не почуял, ни о чем не проведал? Для чего тогда у него такой носина? А глаза для чего? И вообще на кой ляд этот сторож?
А Яно есть Яно, он сторожит и не сторожит — разве усторожишь все? — да еще за голодранцев вступается, защищает их и украдкой, похоже, смеется, что они по- оттаскивали в свои каморки то, чем богатый хозяин собирался запастись на зиму. Что ж, Яно, ничего не попишешь, придется тебе распрощаться с должностью!
Яно раздосадован. Не жалует он деревенских и ничуть этого не скрывает. Куда ни пойдет, всюду честит их. Но больше всего своими речами Филу донимает.
— Знаешь, Филка, я люблю природу. И с деревней я уже свыкся, но деревенских на дух не выношу. Есть, конечно, среди них и хорошие люди, но много и погани. Ей-ей, эти поганцы за ягоду либо за орех готовы тебя
в суд потянуть или в церкви будто великого грешника под неугасимую лампаду поставить. Они способны ребенка убить из-за моркови или помидорины, пусть бы даже этой помидорине суждено сгнить в поле. Виноградником дорожат больше, чем человеком. И выпить дадут, и кусок хлеба отрежут, но стоит подуть ветру с другой стороны, у всех враз мозги набекрень. Рассвирепеют из-за глупости и со злости мигом в драку, вот те крест, ни за что ни про что прибьют! Не сердись, Филка, уйду я отсюда, твоего винограда и то мне не надо.
— Не блажи, дурень! Чего болтаешь? Уходить отсюда надумал? Да ведь вот-вот будет новый урожай!
— Урожай возьмем себе, а виноградник йотом пускай хоть черту достанется!
— И не думай! Правда, Яно, пустое говоришь! Виноградник-то у меня от родителей. Мое наследство. И эта горница. Матушка велела все мне отписать, потому что любила меня, может, даже больше, чем Йожо, ну и потому что я такая, какая есть и что такую меня выходила.
— Ну и что?! Филка, я городской человек, и у нас с тобой в городе комнатка. А теперь, теперь уже и ты в городе, как дома, зачем нам этот виноградник? Только зря в нем надсаживаемся. Не гожусь я для такой работы. Бедному все равно продать вино некому. Виноград, видать, только для богатых или для дураков. Продай виноградник и свою хату, вот и заживем с тобой на эти деньги.
— Наследство продать? Ни за что! Никогда этого не сделаю.
— Не будь глупой, Фила! Можешь ведь родне продать. Увидишь, как твой брат на наследство клюнет. Невестка тебе еще и руку поцелует. Угодишь им, как еще ни разу в жизни не угождала, а они в свой черед и нам добро сделают. Будут деньги, куплю ружье, и зайцы, как свистну, целым взводом прискачут. Куропатка упорхнет, лишь когда Яно позволит. Увидишь, Филка, одно мясо будем есть!
Фила долго упиралась. Изо дня в день толковали об одном и том же. Но в конце концов Яно уговорил ее.
Они продали виноградник и хату и перебрались в город.
В городе Яно и впрямь был как дома. Каждого знал. И много друзей там было. Только что с того?
Денег не хватало. Не хотелось родным продавать слишком дорого. Да если бы и подороже продали, вряд ли бы это их выручило. Не умели, не научились они толком хозяйствовать. Фила, пожалуй, кое в чем еще смыслила, но Яно всегда выставлял себя лучшим хозяином, вот и не диво, что Фила позволяла ему взять верх над собой, хотя и понимала, что Яно не прав,— да куда денешься? У нее никогда не хватало духу подолгу с ним спорить: она была мягкого, уступчивого нрава, ну а Яно как-никак ее муж! Зачем же счастье свое с ним портить.
Счастье! Они купили себе новый стол и подержанную кровать, потом пару кастрюль и две-три ложки, а Яно принес даже глиняный противень. А ну как им гуся захочется? На противне гусь лучше пропечется. Яно купил и новый зеленый костюм и сказал, что это, дескать, к ружью положено, ибо тот, кто хочет носить ружье, должен сообразно тому и выглядеть. А иначе какой угодно босяк, замарашка щеголял бы с ружьем. Ну а дальше он начал потихоньку тянуть из оставшихся денег якобы уже на ружье, однако всякий раз на покупку недоставало какой-то малости. Пришлось, должно быть, потратиться и на протекцию. Без протекции разве к ружью подберешься? Не то что охотники — зайцы и те будут над тобой потешаться.
Однажды Яно обнаружил, что от денег осталось одно воспоминание. Сперва он не мог в это даже поверить. Еще и на Филу рассердился.
— Черт знает! Как же так получилось? Где они? Куда подевались? Ведь мы ничего особенного и не покупали.
— Как так? Покупали. И ты из них помаленьку потягивал. Якобы на ружье и на заручку, да и на мясо. Еще поговаривал, что этим ружьем и заручкой мы мясо как бы наперед оплачиваем. А вот видишь! Теперь и противень не понадобится.
— Отчего же? — Яно, хоть и донельзя раздосадованный, стал понемногу приходить в себя. — Ты противень не трогай!
И вот настал день, когда он принес ружье. Верней не ружье, а какую-то рухлядь довоенного образца.
— Вот оно и дома.
И с того дня он только и знал, что возился с ружьем, а про угодья свои и думать забыл. Если до этого он кое-где и порасставил силки, теперь их давно и след простыл. Куропатка или заяц, должно быть, достались какому-нибудь прощелыге, а Яно все чинил ружье да чинил и постоянно что-то разыскивал. Ружью якобы недоставало какой-то важной детали. А потом он оттащил из дому новый стол, шут знает, что еще добавил к столу и деталь эту принес, а к ней еще и старый военный бинокль.
Но, видать, жандармы уже наперед о нем все проведали. Только вышел он с ружьем из дому, они и потопали следом. Схватили его, отобрали ружье; он с биноклем топал еще где-то в поле, а ружье уже покоилось в жандармском участке.
И это ружье они уже никогда ему не вернули.
Яно злился на жандармов, но против них был бессилен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— Начхать на город,— говорит однажды Яно. — Ей-ей, я вполне к деревне привык.
— А я что тебе говорила? — Фила сразу светлеет. — К деревне человек легко привыкает.
— Плохо только, что теперь работы не сыскать. Куда зимой податься? Сколько мужиков даже летом работу не нашли, уехали в Америку, в Канаду, во Францию. Два года назад я тоже об этом подумывал. Не женись я и достань денег на пароход, давно был бы в Америке, а то, глядишь, и воротился бы уже и знай долларами позвякивал.
— Тебе зазвякать ничего не стоит! Надо было ехать, отчего ж не поехал? Ведь некоторым даже денег на проезд предлагали. В Америке и в Канаде дураки еще как требуются. Только ты билет враз бы пропил, потому тебя не позвали, потому ты не поехал.
— Тоже скажешь! Во Францию мне и билета на проезд не понадобилось бы, туда ведь рукой подать! Захотел бы, и пешком туда бы дошел. Да мне плевать на них.
— Ясное дело, плевать. Кабы хотел работать, может, и не плевал бы.
— Ты чего языком плетешь? Разве я мало спину гну?
— Зато и зашибаешь не меньше.
— А кто не зашибает, скажи? Ты хоть разорвись в винограднике, а что за это получишь?
— Столько же, что и остальные. Виноград. И вино. И то и другое. А за вино — денежки.
— А где оно у тебя? Покажи!
— Чего тебе показывать? Прошлогоднее вино сам все и вылакал. А чтоб с нынешнего урожая я тебе показала — не дождешься!
— Вот видишь!
— Я ничего не вижу.
— И я ничего не вижу. Прошлогоднее вино свадьба вылакала.
— А что свадьба не допила, ты выдул.
— Выдул, выдул! Ну допил, правда. А не допей я, думаешь, его кто купил бы? Нынче вино как-никак есть, а покупатель где?
— Тебе-то что до него? Подожди! Подожди — явится!
— Приходится ждать. Однако и я в этом деле кое-что смыслю! Ну что ты получишь, что ты можешь вообще получить? Думаешь, придет хороший покупатель? А если
и придет, думаешь, даст тебе хорошие деньги? Видали таких господ! Дешево купить, подороже сбыть! А потом мне еще и возвращать им грош за их гнусное пойло?!
— Не пей!
— А я и не пью. Но работать и не пить да еще досыта не поесть — это и впрямь великая, толковая мысль! Наверняка она осенила какого-нибудь большого, то ли шибко умного, то ли глупого господина. Разумный человек с такой мыслью навряд ли может смириться. Право слово, лучше бы город подметать! Жди, жди, только и делай, что жди! Кого и чего? Хоть бы корова была! Или хоть какая поденщина! Виноградник снегу навалило, теперь туда с вилами или мотыгой не попрешь!..
Когда зима посуровела, успев до этого или меж тем завалить деревню снегом так, что и выйти из дому было нельзя, Яно решил навестить родню.
Впрочем, выйти, конечно, можно было, выйти всегда можно! Самое трудное сделать первый шаг, а уж когда сделаешь второй, третий, а там и четвертый да вдруг найдешь лопату или метлу — пожалуйста, только бери и отгребай или отметай снег на здоровье. А то просто убедишься, что можно дальше идти. Право слово, перелезешь и через суметы, протопчешь тропку. А там-то и обнаружишь, что в снегу тропок этих не перечесть! Найдешь тропку, куда захочешь. Вот и не диво, что Яно тоже нашел тропку к Филиному брату, или же к шурину.
Шурин был дома. Только дома была и его жена, и та, едва завидев Яно, сразу же подняла крик.
Яно на иное приветствие и не рассчитывал.
— Не блажите, люди, зачем кричать? Мы все же родня!
Но в этом доме словно бы уж наперед заготовлены были шпильки и иголки и даже, может, дубинки. Невестка запросто могла бы играть в театре или в кино чахтицкую госпожу. — Ну-ну, не примазывайся к нам! — кричала она на Яно. — Мы в такой родне не нуждаемся! Мало ли у нас в доме всякого дубья-батожья, нам что, к нему еще такой Ян-чурбан требуется! Пошел куда подальше! Другой раз сюда не суйся, лучше стороной наш дом обойди!
Напрасно пытался Яно ее убедить, урезонить. Да разве долго так выдержишь? Убрался он несолоно хлебавши.
А день-другой спустя опять туда наведался.
— Люди добрые, хотите — нет, а мы все равно родня. Со всей деревней живу в добром согласии, а с вами грызться прикажете?
Жена шурина уже поменьше ворчала и цеплялась к Яно, но ласкового слова так и не нашла для него.
Правда, его не очень-то это заботило. Хаживал к ним довольно часто. С шурином можно было поладить, хотя и он обыкновенно ронял слова с оглядкой. Видать, жены побаивался! Потому что, когда ее не было дома, враз становился веселее, и разговор оживлялся. Даже иной раз нацеживал для Яно вина в стаканчик. Однажды, когда оба набрались как следует, Яно сказал ему:
— Шурин, какие могут быть гневы? Родню-то человек не выбирает. Хоть я вам, может, и не нравлюсь, но я к вам со всем уважением. Не гоже нам друг на друга век злобиться.
— Янко, ты, пожалуй, прав,— согласился с ним шурин.
— Родня мы или нет? — наседал Яно.
— Ясное дело, родня. — Шурину снова пришлось поддакнуть. — У меня есть промашки, у тебя промашки, надо в них признаться, но и простить друг дружку, ты точно говоришь.
— Значит, прав я?
— Прав. И моя жена это понимает. Но баба, сам знаешь, она и есть баба. На жену не след обижаться.
— Упаси боже! Упаси боже, шурин!
— Но и то сказать, встречаются промеж них стервы. Иной раз собственная баба на меня страху нагоняет.
— Правда?
— Истинная правда.
— Иной раз вредничает.
— Эта бы да не вредничала? А в общем-то она неплохая, нечего тебе ее бояться. Увидишь, со временем она к тебе привыкнет, глядишь, и полюбит тебя. Промашки у каждого есть, Янко, я ведь и то знаю, что жить с Филой тоже не мед. Понятия не имею, что она тебе про меня говорила и что ты сам думаешь, но я ей не завидовал, никогда не завидовал. Не обижайся, что я об этом говорю. Хотя моя жена и брюзжит, Фила этот виноградник заслуживает! Знаешь ведь, какая она, и знаешь небось, что у тебя не будет с ней легкой жизни. А впрочем, почему бы и нет?! В конце-то концов почему нет?!
— Мы с тобой понимаем друг друга?
— Понимаем.
— Разве Фила плохая?
— Не-е ей-богу, неплохая! Я говорю так не потому, что мы уже малость выпили или что я хочу тебя как-то заморочить, но Фила моя сестра, и ты ее уже знаешь. Вот те крест, Янко, нечего тебе бояться!
— А я и не боюсь, шурин.
— Янко, или зять мой, чтоб мне тебя и словом за зятя признать, я рад, что ты так говоришь. Фила очень хорошая женщина! А нам, ежели в чем и спотыкаемся, надо исправиться. Грешков должно быть как можно меньше. Это и ко мне и к тебе относится. Или думаешь, я не знаю, что мы с женой оплошали? На свадьбу и то к вам не пришли. Но что было — уплыло, прости нас.
— А разве плохая свадьба была?
— Кто говорит, что плохая? И хорошая и веселая. Вся деревня тогда веселилась, только нам с женой было невесело. Мы уж давно в этом раскаялись. Люди нас тогда и осуждали. Не бойся, Янко, и моя жена это знает. Да она вовсе не такая уж плохая. Каждая баба — она и плохая, и отчасти хорошая.
— Ну а нам-то что надо? Шурин мой, Йожко, главное, что мы понимаем друг друга. Если хочешь, налей мне еще чуток!
Но и в дальнейшем жизнь Яно мало радовала. Ему все время чего-то недоставало. Уже и в виноградниках работы было полно, а он знай чего-то искал, пытался найти какое-то другое занятие. Только где и какое? Кто бы потрафил ему? Пожалуй, он и впрямь годился только в лесники; иногда он и сам. об этом говаривал. Может, тогда бы даже этих зайцев, куропаток и другую дичину по и по лесу так не гонял. Ведь в природе всегда всего вволю. А Яно умеет быть и заботливым, ловок в лесу и ручей очистить и там-сям, за недостатком воды, углубить или расширить вымоинку, чтобы зверю было где напиться. А уж коли не лесником, так, по крайней мере, каким-нибудь лесным иль полевым сторожем мог бы подрядиться; но при этом, конечно, он мечтал об огромном охотничьем угодье, где водилось бы много фазанов, зайцев, куропаток, перепелок, а возле этого угодья хотя бы кусок лесного урочища, оттуда выбегала бы и крупная дичь. И уж в этом угодье действительно никто бы не браконьерствовал, зайчишка и то не пропал бы, потому что Яно есть Яно, он знает всех браконьеров и знает, что найдутся среди них и такие, что ходят в лес не только затем, чтоб воровать, но и приносить кое-что, и главным образом зимой, когда в этом самая большая нужда. Что с того, если приношение подчас и попахивает краденым? Чего еще приносить, коли нет у них собственного? От этой малости корма крестьянин не обеднеет, а зверю, по крайней мере, не придется лютыми зимами деревца обгладывать. Вот и выходит, что у Яно все равно есть угодье, да, у него есть свое угодье, и он о нем тоже печется, ну а раз нету ружья, возьмет да поставит силок. Мать честная, сколько же силков в округе! Фила голодать не будет, это уж точно!
Ну а лето, что значит лето? Для кого это только виноградник и работа на нем. Но ведь оттуда можно и в лес стрекануть. А чтоб люди не заприметили, что Яно не очень-то задерживается в Филином винограднике, он нанимается сторожем. И сразу же все, действительно все принадлежит ему. Фруктов натаскает, бобов накрадет, а куропаточку просто подстережет: «Поди-ка сюда, куропаточка!»
Люди, однако, начинают на него жаловаться: там что-то сорвали, тут что-то пропало, клубника, мол, и цвела, и росла, и уж было созревала, да не созрела; крыжовник сам по себе обобрался; и лук исчез, как сквозь землю провалился; у фасоли, еще зеленой, стручки оборвали, а лупин понапрасну взяли да расхлопали. У кого-то повыдергивали почти всю картошку; холмики-то остались и ботва на холмиках, а под ботвой — ничегошеньки. Ну надо ли было окапывать, надо ли было окучивать?! И несколько снопов жита у кого-то пропало. Куда они подевались? Да и фазанам, перепелкам и куропаткам тоже, видать, здорово досталось!
А сторож, спрашивается, для чего? Разумеется,
многое от его глаз не ушло. Сам-то он не сказать чтоб таскал, нет, почти ничего, а то и вовсе ничего не таскал. Только, может, поднял иной раз кое-что да и примечал, как другие иной раз кое-что поднимали — но они-то ведь были с ним одного поля ягода! Он и ребятню замечал: одни волокли снопы, другие — полнехоньки сумки фасоли, а кто в поле и картошку пек. За лупин он их пропесочил, хотя и сам потехи ради парочку стручков рас- хлопал. Разве дети виноваты, что по лупину так славно лупить! Что говорить, лупин и правда впустую пропал, но не бежать же ему из-за лупина жаловаться на мелюзгу! Все равно некому было бы за это платить. А крыжовник, тот и вовсе продавался на рынке, да совсем по дешевке. Малость даже ему от крыжовника перепало. А с клубникой как быть? Знаешь, коли вздумал воровать клубнику, иди на дело ночью, да еще надень белые рукавички, чтобы знать, какая ягода спелая. Только где она теперь, клубника? Не сегодня-завтра снова помягчеет первый виноград, да уже и теперь помаленьку мягчеет, эка важность, если кто-то из тех, у кого нет своего, кто не копал, не мотыжил, не опрыскивал, начал уже помаленьку собирать гроздья и даже умудрился бочонок наполнить? В деревне- то уже кое-чем потягивает, и винных мушек до черта, даже лишку, пожалуй. А сторож неужто ничего не почуял, ни о чем не проведал? Для чего тогда у него такой носина? А глаза для чего? И вообще на кой ляд этот сторож?
А Яно есть Яно, он сторожит и не сторожит — разве усторожишь все? — да еще за голодранцев вступается, защищает их и украдкой, похоже, смеется, что они по- оттаскивали в свои каморки то, чем богатый хозяин собирался запастись на зиму. Что ж, Яно, ничего не попишешь, придется тебе распрощаться с должностью!
Яно раздосадован. Не жалует он деревенских и ничуть этого не скрывает. Куда ни пойдет, всюду честит их. Но больше всего своими речами Филу донимает.
— Знаешь, Филка, я люблю природу. И с деревней я уже свыкся, но деревенских на дух не выношу. Есть, конечно, среди них и хорошие люди, но много и погани. Ей-ей, эти поганцы за ягоду либо за орех готовы тебя
в суд потянуть или в церкви будто великого грешника под неугасимую лампаду поставить. Они способны ребенка убить из-за моркови или помидорины, пусть бы даже этой помидорине суждено сгнить в поле. Виноградником дорожат больше, чем человеком. И выпить дадут, и кусок хлеба отрежут, но стоит подуть ветру с другой стороны, у всех враз мозги набекрень. Рассвирепеют из-за глупости и со злости мигом в драку, вот те крест, ни за что ни про что прибьют! Не сердись, Филка, уйду я отсюда, твоего винограда и то мне не надо.
— Не блажи, дурень! Чего болтаешь? Уходить отсюда надумал? Да ведь вот-вот будет новый урожай!
— Урожай возьмем себе, а виноградник йотом пускай хоть черту достанется!
— И не думай! Правда, Яно, пустое говоришь! Виноградник-то у меня от родителей. Мое наследство. И эта горница. Матушка велела все мне отписать, потому что любила меня, может, даже больше, чем Йожо, ну и потому что я такая, какая есть и что такую меня выходила.
— Ну и что?! Филка, я городской человек, и у нас с тобой в городе комнатка. А теперь, теперь уже и ты в городе, как дома, зачем нам этот виноградник? Только зря в нем надсаживаемся. Не гожусь я для такой работы. Бедному все равно продать вино некому. Виноград, видать, только для богатых или для дураков. Продай виноградник и свою хату, вот и заживем с тобой на эти деньги.
— Наследство продать? Ни за что! Никогда этого не сделаю.
— Не будь глупой, Фила! Можешь ведь родне продать. Увидишь, как твой брат на наследство клюнет. Невестка тебе еще и руку поцелует. Угодишь им, как еще ни разу в жизни не угождала, а они в свой черед и нам добро сделают. Будут деньги, куплю ружье, и зайцы, как свистну, целым взводом прискачут. Куропатка упорхнет, лишь когда Яно позволит. Увидишь, Филка, одно мясо будем есть!
Фила долго упиралась. Изо дня в день толковали об одном и том же. Но в конце концов Яно уговорил ее.
Они продали виноградник и хату и перебрались в город.
В городе Яно и впрямь был как дома. Каждого знал. И много друзей там было. Только что с того?
Денег не хватало. Не хотелось родным продавать слишком дорого. Да если бы и подороже продали, вряд ли бы это их выручило. Не умели, не научились они толком хозяйствовать. Фила, пожалуй, кое в чем еще смыслила, но Яно всегда выставлял себя лучшим хозяином, вот и не диво, что Фила позволяла ему взять верх над собой, хотя и понимала, что Яно не прав,— да куда денешься? У нее никогда не хватало духу подолгу с ним спорить: она была мягкого, уступчивого нрава, ну а Яно как-никак ее муж! Зачем же счастье свое с ним портить.
Счастье! Они купили себе новый стол и подержанную кровать, потом пару кастрюль и две-три ложки, а Яно принес даже глиняный противень. А ну как им гуся захочется? На противне гусь лучше пропечется. Яно купил и новый зеленый костюм и сказал, что это, дескать, к ружью положено, ибо тот, кто хочет носить ружье, должен сообразно тому и выглядеть. А иначе какой угодно босяк, замарашка щеголял бы с ружьем. Ну а дальше он начал потихоньку тянуть из оставшихся денег якобы уже на ружье, однако всякий раз на покупку недоставало какой-то малости. Пришлось, должно быть, потратиться и на протекцию. Без протекции разве к ружью подберешься? Не то что охотники — зайцы и те будут над тобой потешаться.
Однажды Яно обнаружил, что от денег осталось одно воспоминание. Сперва он не мог в это даже поверить. Еще и на Филу рассердился.
— Черт знает! Как же так получилось? Где они? Куда подевались? Ведь мы ничего особенного и не покупали.
— Как так? Покупали. И ты из них помаленьку потягивал. Якобы на ружье и на заручку, да и на мясо. Еще поговаривал, что этим ружьем и заручкой мы мясо как бы наперед оплачиваем. А вот видишь! Теперь и противень не понадобится.
— Отчего же? — Яно, хоть и донельзя раздосадованный, стал понемногу приходить в себя. — Ты противень не трогай!
И вот настал день, когда он принес ружье. Верней не ружье, а какую-то рухлядь довоенного образца.
— Вот оно и дома.
И с того дня он только и знал, что возился с ружьем, а про угодья свои и думать забыл. Если до этого он кое-где и порасставил силки, теперь их давно и след простыл. Куропатка или заяц, должно быть, достались какому-нибудь прощелыге, а Яно все чинил ружье да чинил и постоянно что-то разыскивал. Ружью якобы недоставало какой-то важной детали. А потом он оттащил из дому новый стол, шут знает, что еще добавил к столу и деталь эту принес, а к ней еще и старый военный бинокль.
Но, видать, жандармы уже наперед о нем все проведали. Только вышел он с ружьем из дому, они и потопали следом. Схватили его, отобрали ружье; он с биноклем топал еще где-то в поле, а ружье уже покоилось в жандармском участке.
И это ружье они уже никогда ему не вернули.
Яно злился на жандармов, но против них был бессилен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13