Пальчики у Алевтины Кузьминичны были пеж-ные, ласковые. Они чуть подрагивали, словно о чем-то шептали. Без слов было понятно, что это чувство признательности. Не такое ли волшебное прикосновение ее пальчиков взволновало когда-то и Александра Тюльпанова, после чего он неожиданно для себя влюбился.
— Иван Иванович,— доверительно проговорила женщина,— не держите на меня зла из-за Крутоярова. Дурак оп, хотя и майор. Скажите ему при случае, что Алевтина еще никогда никого за решетку не отправляла, расправлялась с обидчиками сама. Получил — и этого ему хватит па всю оставшуюся жизнь. Прополоскают его на суде офицерской чести, да еще жена подсинит за то, что позарился на другую... Женщины — ужасные собственницы. Не поверите, даже я, в своем пиковом положении, ревную Сашу к Генераловой. Ничего у них не было и быть не может, Ка-тенька по-собачьи предана своему академику, а поди ж ты, как только вспомню, что они ездили вдвоем в Сочи, так и начинают скрести на сердце кошки.
Все-таки удивительное создание женщина! Если верить Библии, то мужчину сотворили из глины, использовали, так сказать, то, что оказалось под рукой. Жепщипу же мастер вытачивал из кости. Сказка сказкой, но за каждой легендой стоит жизненное наблюдение. Почему же две неделимые половины человечества нужно было создавать из двух столь разных материалов? Глина — вещество неорганическое, а кость — порождение живой природы.
Нет, не дано Адаму до конца познать свою Еву, ибо они из двух разных миров.Тюльпанова опознала Кузьмакова — это уже кое-что. Вне сомнения, машину вел на таран он, а стрелял в постового ГАИ — второй. К сожалению, о нем пока ничего не известно.
Ивану Ивановичу хотелось поделиться своей новостью со Строкуном. Он позвонил из приемной следственного изолятора. Дежурная телефонистка ответила, что полковник сегодня на связи еще не появлялся.
«Где-то в бегах»,— понял Иван Иванович.Данные о Кузьмакове были очень ваяшые. Орач позвонил в приемную генерала, зная, что тот сейчас на первомайской демонстрации. Порученец записал сообщение и заверил, что непременно передаст его начальнику управления.
Радостное чувство победы не оставляло Ивана Ивановича. Ему надо было выговориться. Позвонил домой Аннушке.
— Мать, приготовь чего-нибудь из печива, надо проведать Крутоярова.
Но прежде чем отравиться домой, он еще раз заехал в управление и написал обо всем Строкуну. Хотел в конце добавить: «Считаю, что Тюльпанову можно отпустить под расписку», по передумал. «Лучше скажу ему при встрече. Хотя задерживать ее, пожалуй, нет смысла. Никуда она не денется. Если понадобится — вызовем». И поверил в откровенность Алевтины Кузьмипичны и уже сочувствовал ей: «В следующий раз будет осмотрительнее».
Но потом понял, что осмотрительнее Тюльпанова пе станет. Она специально ищет себе жертву, чтобы проде-монстировать свое мастерство в самбо.«Подлая она все-таки баба»,— сделал он вывод. Но, как ни странно, в душе не осуждал ее: «Может, так и надо учить нашего брата-дурака...»
Крутоярова в санчасти не оказалось. Сосед по койке доверил тайну: «Решил сбежать на праздники домой».Иван Иванович осудил сослуживца за беспечность: с сотрясением мозга пе шутят. Чего доброго, по удержится и выпьет по случаю Порвомая. А потом болячка даст рецидив.
Но тут вспомнил исповедь Алевтины Кузьминичны: «Прополоскают его па суде офицерской чести, да еще жена подсинит за то, что позарился на другую...» «Отправился наш Олег Савельевич налаживать подгоревшие контакты,— решил Иван Иванович.— Только пе закоротило бы где-то... Попробуй в такой ситуации убедить свою благоверную, что ты ангелочек с крылышками!»
Да, не хотел бы он быть сейчас на месте этого донжуана. Иван Иванович не сомневался: Тюльпанова создала прецедент, поставила ловушку, а Крутояров, не моргнув глазом, попался в нее. Как говорится: факт имел место,
Иван Иванович прибыл в аэропорт, когда уже заканчивалась регистрация пассажиров. Дежурная за стойкой отчитала его:
— Я уже ведомости закрыла. Разве что по случаю праздника...
Объявили посадку. Иван Иванович решил еще раз позвонить Строкуну. Не надеялся, но так,'на всякий случай. Евгений Павлович снял трубку и хриплым недовольным баском пробурчал:
— Строкун слушает.
Иван Иванович обрадовался: вот кто оценит его работу!
— Я там оставил записку и протоколы. В машину на Мариупольской развилке подсели Кузьмаков и еще к го-то. Скорее всего, «папа Юля». Если это Григорий Ходан, тогда понятно, почему он взялся за автомат: знает, что при встрече с правосудием вышка ему обеспечена.
— Читал и твою писульку, и протоколы... — Евгений Павлович был чем-то недоволен, он всегда язвил, когда что-то складывалось пе так, как ему хотелось.— Только и без твоей Тюльпановой уже известно, что за рулем сидел Кузьмаков: криминалисты идентифицировали отпечатки пальцев.
— Тюльпанова этого знать не могла, она призналась во всем, можно сказать, добровольно,— защищал ее Иван Иванович.
— Можно и «сказать», но лучше — не говорить,— бурчал Строкун.— Умная баба, почувствовала, что мы обойдемся без нее, вот и раскололась. Ты, Иван, не очень полагайся па ее слова о том, что она якобы подцепила эту пару на Мариупольской развилке. Представь мне объективные данные, тогда, может быть, я и поверю.
Иван Иванович рассердился на упрямого начальника: не хочет считаться с действительностью!
— Шурин — лицо реальное. Он находился в машине Тюльпановой, когда она выезжала из Донецка. Александр Васильевич, тоже подтверждает, что в машине никого из посторонних не было,— с жаром перечислял Иван Иванович убедительные, по его мнению, факты.
— А вот этого доцент Тюльпанов как раз и не подтверждает. Сидел он в своих «Жигулях», к машине жены не подходил, в салон не заглядывал. Так что не забывай, подполковник Орач, старую истину: где у черта не получается, он посылает женщину в образе твоей Тюльпановой.
Ивана Ивановича раздражала такая манера разговора:
— Почему «моя»? Могу ее подарить...
— Поддался и ты ее чарам,— заключил Строкун.— И слепнешь. Как бы это «джентльменство» не вылезло тебе боком. Помни о судьбе Крутоярова.
Иван Иванович возмутился:
— Мне хватает и жены! — выпалил он.
— Да я нпе о том,— начал оправдываться Евгений Павлович.— Найди неопровержимые доказательства, что Кузь-маков с напарником добирались до Мариупольской раз-тиши не па тюльпановской машине, и я лично освобожу твою Алевтину Кузьминичну под расписку.
— Да никакая она не «моя»,— кипятился Иван Иванович.— Тюльпаповскую машину за Касьяновной обогнал на скорости ста сорока километров серый «Москвич» с номерными знаками, начинающимися на букву «Ц».
— Это показания Тюльпановой. Я их изучал. А ты положи мпе на стол докладную инспектора ГАИ о том, что «Москвич» с номерными знаками ЦОФ 94-32 двадцать девятого апреля в девятнадцать десять в районе Касьяновки превысил скорость.
Такого документа у Ивана Ивановича не было. Пока еще не было...
Никто в краснодарском аэропорту Ивана Ивановича не встречал. До города пришлось добираться автобусом.
Демонстрация уже закончилась, и очистительные машины елозили по центральным улицам, подбирая лопнувшие шарики и остатки растоптанных цветов у длинной трибуны, которая, отслужив свой недолгий срок, одиноко стояла на краю площади.
В сизом небе, словно подсолнух, висело огромное солнце. По улицам праздно бродили нарядные горожане. Детишки в цветастых кофточках и платьицах несли в руках связки шариков: длинных, как сосиски, и круглых, как футбольные мячи. Играла музыка. Вокруг веселье, оживление.
У Ивана Ивановича было тоже приподнятое настроение: большое, сложное дело наконец сдвинулось с места. «Поехало», как говорил в таких случаях генерал.
Он нашел управление. Вызвал «кого-нибудь из розыска». О нем знали, его ждали. Навстречу Ивану Ивановичу вышел человек в гражданском и представился:
— Подполковник Звягинцев. В свое время занимался случаем на кубанском мосту, так что это нераскрытое до сих пор дело числится за мной. Сообщили, что у вас «всплыл» автомат.
— Не всплывал, он так и лежал на дне, но река Сухой Яр обмелела, вот автомат и вылез наружу,— в тон подполковнику Звягинцеву ответил Иван Иванович и тоже представился:— Майор Орач.
Они поправились друг другу. Это гарантировало успешную совместную работу в будущем.Когда они прошли в кабинет, Иван Иванович вкратце изложил своему краснодарскому коллеге всю историю с автоматом. Показал снимки места обнаружения, которые привез с собой, копию акта металлографической экспертизы, обнаружившей стертый напильником номерной знак оружия.
— Вам в подарок,— сказал он.
— Еще бы и ту троицу в придачу,— пошутил подполковник Звягинцев.
— За ней я и приехал. Найдем — поделимся.
Звягинцев был чуть помоложе Ивана Ивановича. Легкий, подвижный, белобрысый. Светлые глаза. Открытое лицо. В глазах — лукавинка. Парень с юмором. Такие быстро находят общий язык со всеми, независимо от ранга и возраста. Его звали Игорем Карловичем. («Сын папы Карло»,— пошутил он.) Через полчаса Звягинцев был уже с гостем на «ты» и требовал, чтобы тот, в свою очередь, тоже величал его по имени.
— Так себя чувствуешь моложе,—пояснил он.
И хотя Иван Иванович привык обращаться к коллегам по имени-отчеству или по званию и фамилии («подполковник Звягинцев»), он перешел па более простую форму: Игорь.
— Ты когда-нибудь бывал в Краснодарском крае?
— Не доводилось.
— Оно и чувствуется. От Ростова через Батайск до Кущевской — рукой подать. Там есть железнодорожная ветка. А ты ложку в рот — через левое ухо: в столицу края.
Признавая правоту Звягинцева, Иван Иванович все-таки возразил:
— Мне же надо было вначале встретиться с тобой. Поинтересоваться, что есть в архивах. В частности по Тюльпановой. Девичья фамилия Шорник. Тридцать четыре года. Уроженка Кущевской.
— По случаю праздника архивы опечатаны,— отрубил Звягинцев.— Но в Кущевской побываем. Это двести километров с хвостиком. На Калинино, далее на Березан-скую — и по трассе на Ростов. Понимаешь, по Кущевской за мной числится еще одно «мокрое» дело — участковый.
Прихлопнули мальчишку, забрали пистолет, а труп — в полую Ию. Так говоришь, ваш мебельный брали с пистолетом? — Звягинцев так быстро тараторил, будто торопился освободиться от лишних слов.
— И с автоматом тоже.
— Выходит, снабжаем «ваших» оружием.
Иван Иванович разложил свою фотокартотеку. Нет, никого из этого семейства подполковник Звягинцев ранее пе встречал.
— Пока что не пересекались стежки-дорожки,— огорчился он.
Иван Иванович показал телеграмму, вызвавшую Тюль-панову к больной матери. Звягинцев повертел ее в руках.
— Отправлена из Кущевской, не вижу здесь никакой «липы».
Он извлек из несгораемого шкафа бутылку коньяку, полбуханки белого каравая и кусок колбасы домашнего производства.
— По случаю праздника. Бог не выдаст — свинья не съест, а начальству нынче пе до нас. Все порядочные отмечают праздник, а мы с тобой вкалываем. Разве это по-божески? — Он налил коньяк в стаканы.
Иван Иванович не стал отказываться от угощения. Впрочем, в те годы такая форма общения была почти повсеместно.
— В Кущевской нас ждут караси в сметане. Приходилось пробовать?
— Слыхивал.
— А теперь отведаешь. Там у меня свой человек, дядька погибшего участкового, колхозный механизатор. Кстати, твой тезка: Иван Иванович Иванов. Мужик — из настоящих. Сам увидишь.
До Кущевской — три часа езды. Пока добирались, Звягинцев успел прочитать курс лекций по истории родного края, начиная с тех времен, когда по здешним местам кочевали отпрыски некогда могучих племен ногайцев, и до наших дней.
— Паше богатство — виноград, табак, конопля, рис. Горы риса! Чай, кукуруза, подсолнечник. Сады. А какая пшеница! Лучшая в мире! Посевы сахарной свеклы за последнее годы выросли в шесть раз! — горделиво перечислял он.— В прошлом году собрали восемь миллионов тонн зерна. А в самом сытом предвоенном, сороковом,— всего три миллиона. А как у вас, в Донбассе?
На этот вопрос Иван Иванович не мог ответить. У пего в голове держались совершенно иные цифры: в Донбассе пять с половиной миллионов жителей, из каждых десяти — девять горожане. А урбанизация, как известно, придает свои оттенки общей оперативной обстановке.
Открытием для Звягинцева стало и то, что в Донецке жителей в два раза больше, чем в Краснодаре. А какой промышленный потенциал!..
Звягинцев, сделав вид, будто рассердился, сказал:
— Зато у вас нет таких карасей, как у пас. Это раз. Во-вторых, в чем у вас квас? В бочках. А у пас — в дижах. И в-третьих, «паша мама отправляется в полет, потому что наша мама называется пилот».
Он был общительный человек.В Кущевскую въехали уже затемно.Бывают деревни, села и станицы. Кущевская напоминала поселок сельского типа. Ехали-ехали но станичным улицам, пока не уперлись в широкие ворота, венчавшие шта-кетный забор.
Семья сельского механизатора, потомственного казака Ивана Иванова, встречала давнего друга на пороге дома. Со Звягинцевым облобызались все, даже детишки. С таким же радушием приняли они и Орача.
— Не прогоните? — спросил улыбающийся Звягинцев.— Как Лиса Патрикеевна выговаривала себе место? Хвостик — под лавку, голову — на лавку...
— Гость в доме на праздник — к добру,— шумливо говорил хозяин.
А узнав, что они с Орачем тезки, загомонил еще веселее.
— Иваны — стержень России: ее ноги, ее руки, ее голова.
Щедра кубанская земля. Это было видно по тем простым, но обильным яствам, которые красовались на столе.Жили Ивановы, судя но обстановке, на городской лад. Мебель современная, полированная. На стенках — ковры, как в сакле у родовитого черкеса. И все это было не напоказ, как иногда бывает,— стоит мебель в доме хозяином, а люди при ней — за прислугу, чтобы протирать, наводить лоск. Здесь же все было «рабочее», повседневное, нужное человеку.
— Пока хозяйка хлопочет, погутарим про мужские дела,— предложил Иван Иванов.
Они вышли на просторный двор, обтянутый густым шатром винограда. Сели на лавочку. Горел свет, освещая зеленый купол из молодых листьев.
— Как караси? — поинтересовался Звягинцев.— А то я разбахвалился...
— Преют в сметане. Окромя карасей, что от меня надобно? — перешел прямо к делу сельский механизатор.— Ты эе звонил, намекал, что что-то проясняется насчет Лешки.
Звягинцев пояснил Орачу:
— Лешка — его племянник, участковый, тело которого выловили из реки. У них в Донбассе что-то прописывается,— кивнул он в сторону Орача.
Орач поспешил внести ясность.
— Знаете, как оно бывает? Пал вечерний туман на речную долину, вверх не поднимается, отяжелел от сырости. Со стороны глянуть — разлито молоко по низине. А луну видно. И звезды в небе. Да только над речушкой от этого холодного света не стало меньше тумана.
Хозяин все понял.
— Ты сельский, что ли? — спросил оп.
— От дедов-прадедов — хлебороб. И фамилия такая: Орач, значит пахарь. А интересует меня жительница вашей станицы Лукерья Карповна Шорник. Не знаете такую?
— Ну как же не знать! Знаменитая в наших местах женщина: на сахарной свекле в свое время орден заработала, а медалей и грамот не счесть.
Эта новость заслуживала внимания. — А как у нее со здоровьем?
— Старый корень. Макушку смахнуло, но пока при земле — все гонит соки наверх.
— Так что помирать не собирается? — спросил Орач.
— Карповна? — удивился хозяин.— Да она еще нас с вами переживет.
Орач дал хозяину телеграмму, позвавшую Тюльпанову в дорогу. Прочитал ее Иван Иванов и рассмеялся:
— Клятая баба! Наверняка слукавила, хотела, чтобы дочка приехала к пей на праздники.
Вот оно что! А Орач черт знает что было подумал.
— Кто это «тетя Лена», подписавшая телеграмму?
— Соседка. Такая же бедолашная, как и Карповна, а может, еще несчастнее. Они одногодки, но у Карповны уже родился пятый, когда Пантелеевна только замуж вышла. За бездетного вдовца. Нарожать детишек не успела, война призвала мужа. Вернулся инвалидом. Лет десять с ним мучалась — ранение в позвоночник, лежал лежнем. Похоронила, тут бы и передохнуть. Но ушли бабьи годы, так и осталась вековухой. Ну и организовали они с Карповной
что-то вроде вдовьей коммуны: одна без другой — ни шагу. Кто у нас нынче держит в станице коров? Раз-два и обчелся. А жалуемся: масло в магазин редко завозят. Раньше крестьянин масло не покупал, а продавал. Нынче как? Восемь часов отволынил — и давай ему всего от пуза по полной норме. Отучили нас работать. Абы день до вечера протянуть. У Пантелеевны тоже нет коровы. У них с Карповной одна на двоих. По очереди доят и кормят.
Орачу все было ясно: две солдатские вдовы, одна другой опора в беде, в труде и в радости.
— Тезка,— обратился Орач к гостеприимному хозяину,— расскажи мне о Лукерье Карновне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Иван Иванович,— доверительно проговорила женщина,— не держите на меня зла из-за Крутоярова. Дурак оп, хотя и майор. Скажите ему при случае, что Алевтина еще никогда никого за решетку не отправляла, расправлялась с обидчиками сама. Получил — и этого ему хватит па всю оставшуюся жизнь. Прополоскают его на суде офицерской чести, да еще жена подсинит за то, что позарился на другую... Женщины — ужасные собственницы. Не поверите, даже я, в своем пиковом положении, ревную Сашу к Генераловой. Ничего у них не было и быть не может, Ка-тенька по-собачьи предана своему академику, а поди ж ты, как только вспомню, что они ездили вдвоем в Сочи, так и начинают скрести на сердце кошки.
Все-таки удивительное создание женщина! Если верить Библии, то мужчину сотворили из глины, использовали, так сказать, то, что оказалось под рукой. Жепщипу же мастер вытачивал из кости. Сказка сказкой, но за каждой легендой стоит жизненное наблюдение. Почему же две неделимые половины человечества нужно было создавать из двух столь разных материалов? Глина — вещество неорганическое, а кость — порождение живой природы.
Нет, не дано Адаму до конца познать свою Еву, ибо они из двух разных миров.Тюльпанова опознала Кузьмакова — это уже кое-что. Вне сомнения, машину вел на таран он, а стрелял в постового ГАИ — второй. К сожалению, о нем пока ничего не известно.
Ивану Ивановичу хотелось поделиться своей новостью со Строкуном. Он позвонил из приемной следственного изолятора. Дежурная телефонистка ответила, что полковник сегодня на связи еще не появлялся.
«Где-то в бегах»,— понял Иван Иванович.Данные о Кузьмакове были очень ваяшые. Орач позвонил в приемную генерала, зная, что тот сейчас на первомайской демонстрации. Порученец записал сообщение и заверил, что непременно передаст его начальнику управления.
Радостное чувство победы не оставляло Ивана Ивановича. Ему надо было выговориться. Позвонил домой Аннушке.
— Мать, приготовь чего-нибудь из печива, надо проведать Крутоярова.
Но прежде чем отравиться домой, он еще раз заехал в управление и написал обо всем Строкуну. Хотел в конце добавить: «Считаю, что Тюльпанову можно отпустить под расписку», по передумал. «Лучше скажу ему при встрече. Хотя задерживать ее, пожалуй, нет смысла. Никуда она не денется. Если понадобится — вызовем». И поверил в откровенность Алевтины Кузьмипичны и уже сочувствовал ей: «В следующий раз будет осмотрительнее».
Но потом понял, что осмотрительнее Тюльпанова пе станет. Она специально ищет себе жертву, чтобы проде-монстировать свое мастерство в самбо.«Подлая она все-таки баба»,— сделал он вывод. Но, как ни странно, в душе не осуждал ее: «Может, так и надо учить нашего брата-дурака...»
Крутоярова в санчасти не оказалось. Сосед по койке доверил тайну: «Решил сбежать на праздники домой».Иван Иванович осудил сослуживца за беспечность: с сотрясением мозга пе шутят. Чего доброго, по удержится и выпьет по случаю Порвомая. А потом болячка даст рецидив.
Но тут вспомнил исповедь Алевтины Кузьминичны: «Прополоскают его па суде офицерской чести, да еще жена подсинит за то, что позарился на другую...» «Отправился наш Олег Савельевич налаживать подгоревшие контакты,— решил Иван Иванович.— Только пе закоротило бы где-то... Попробуй в такой ситуации убедить свою благоверную, что ты ангелочек с крылышками!»
Да, не хотел бы он быть сейчас на месте этого донжуана. Иван Иванович не сомневался: Тюльпанова создала прецедент, поставила ловушку, а Крутояров, не моргнув глазом, попался в нее. Как говорится: факт имел место,
Иван Иванович прибыл в аэропорт, когда уже заканчивалась регистрация пассажиров. Дежурная за стойкой отчитала его:
— Я уже ведомости закрыла. Разве что по случаю праздника...
Объявили посадку. Иван Иванович решил еще раз позвонить Строкуну. Не надеялся, но так,'на всякий случай. Евгений Павлович снял трубку и хриплым недовольным баском пробурчал:
— Строкун слушает.
Иван Иванович обрадовался: вот кто оценит его работу!
— Я там оставил записку и протоколы. В машину на Мариупольской развилке подсели Кузьмаков и еще к го-то. Скорее всего, «папа Юля». Если это Григорий Ходан, тогда понятно, почему он взялся за автомат: знает, что при встрече с правосудием вышка ему обеспечена.
— Читал и твою писульку, и протоколы... — Евгений Павлович был чем-то недоволен, он всегда язвил, когда что-то складывалось пе так, как ему хотелось.— Только и без твоей Тюльпановой уже известно, что за рулем сидел Кузьмаков: криминалисты идентифицировали отпечатки пальцев.
— Тюльпанова этого знать не могла, она призналась во всем, можно сказать, добровольно,— защищал ее Иван Иванович.
— Можно и «сказать», но лучше — не говорить,— бурчал Строкун.— Умная баба, почувствовала, что мы обойдемся без нее, вот и раскололась. Ты, Иван, не очень полагайся па ее слова о том, что она якобы подцепила эту пару на Мариупольской развилке. Представь мне объективные данные, тогда, может быть, я и поверю.
Иван Иванович рассердился на упрямого начальника: не хочет считаться с действительностью!
— Шурин — лицо реальное. Он находился в машине Тюльпановой, когда она выезжала из Донецка. Александр Васильевич, тоже подтверждает, что в машине никого из посторонних не было,— с жаром перечислял Иван Иванович убедительные, по его мнению, факты.
— А вот этого доцент Тюльпанов как раз и не подтверждает. Сидел он в своих «Жигулях», к машине жены не подходил, в салон не заглядывал. Так что не забывай, подполковник Орач, старую истину: где у черта не получается, он посылает женщину в образе твоей Тюльпановой.
Ивана Ивановича раздражала такая манера разговора:
— Почему «моя»? Могу ее подарить...
— Поддался и ты ее чарам,— заключил Строкун.— И слепнешь. Как бы это «джентльменство» не вылезло тебе боком. Помни о судьбе Крутоярова.
Иван Иванович возмутился:
— Мне хватает и жены! — выпалил он.
— Да я нпе о том,— начал оправдываться Евгений Павлович.— Найди неопровержимые доказательства, что Кузь-маков с напарником добирались до Мариупольской раз-тиши не па тюльпановской машине, и я лично освобожу твою Алевтину Кузьминичну под расписку.
— Да никакая она не «моя»,— кипятился Иван Иванович.— Тюльпаповскую машину за Касьяновной обогнал на скорости ста сорока километров серый «Москвич» с номерными знаками, начинающимися на букву «Ц».
— Это показания Тюльпановой. Я их изучал. А ты положи мпе на стол докладную инспектора ГАИ о том, что «Москвич» с номерными знаками ЦОФ 94-32 двадцать девятого апреля в девятнадцать десять в районе Касьяновки превысил скорость.
Такого документа у Ивана Ивановича не было. Пока еще не было...
Никто в краснодарском аэропорту Ивана Ивановича не встречал. До города пришлось добираться автобусом.
Демонстрация уже закончилась, и очистительные машины елозили по центральным улицам, подбирая лопнувшие шарики и остатки растоптанных цветов у длинной трибуны, которая, отслужив свой недолгий срок, одиноко стояла на краю площади.
В сизом небе, словно подсолнух, висело огромное солнце. По улицам праздно бродили нарядные горожане. Детишки в цветастых кофточках и платьицах несли в руках связки шариков: длинных, как сосиски, и круглых, как футбольные мячи. Играла музыка. Вокруг веселье, оживление.
У Ивана Ивановича было тоже приподнятое настроение: большое, сложное дело наконец сдвинулось с места. «Поехало», как говорил в таких случаях генерал.
Он нашел управление. Вызвал «кого-нибудь из розыска». О нем знали, его ждали. Навстречу Ивану Ивановичу вышел человек в гражданском и представился:
— Подполковник Звягинцев. В свое время занимался случаем на кубанском мосту, так что это нераскрытое до сих пор дело числится за мной. Сообщили, что у вас «всплыл» автомат.
— Не всплывал, он так и лежал на дне, но река Сухой Яр обмелела, вот автомат и вылез наружу,— в тон подполковнику Звягинцеву ответил Иван Иванович и тоже представился:— Майор Орач.
Они поправились друг другу. Это гарантировало успешную совместную работу в будущем.Когда они прошли в кабинет, Иван Иванович вкратце изложил своему краснодарскому коллеге всю историю с автоматом. Показал снимки места обнаружения, которые привез с собой, копию акта металлографической экспертизы, обнаружившей стертый напильником номерной знак оружия.
— Вам в подарок,— сказал он.
— Еще бы и ту троицу в придачу,— пошутил подполковник Звягинцев.
— За ней я и приехал. Найдем — поделимся.
Звягинцев был чуть помоложе Ивана Ивановича. Легкий, подвижный, белобрысый. Светлые глаза. Открытое лицо. В глазах — лукавинка. Парень с юмором. Такие быстро находят общий язык со всеми, независимо от ранга и возраста. Его звали Игорем Карловичем. («Сын папы Карло»,— пошутил он.) Через полчаса Звягинцев был уже с гостем на «ты» и требовал, чтобы тот, в свою очередь, тоже величал его по имени.
— Так себя чувствуешь моложе,—пояснил он.
И хотя Иван Иванович привык обращаться к коллегам по имени-отчеству или по званию и фамилии («подполковник Звягинцев»), он перешел па более простую форму: Игорь.
— Ты когда-нибудь бывал в Краснодарском крае?
— Не доводилось.
— Оно и чувствуется. От Ростова через Батайск до Кущевской — рукой подать. Там есть железнодорожная ветка. А ты ложку в рот — через левое ухо: в столицу края.
Признавая правоту Звягинцева, Иван Иванович все-таки возразил:
— Мне же надо было вначале встретиться с тобой. Поинтересоваться, что есть в архивах. В частности по Тюльпановой. Девичья фамилия Шорник. Тридцать четыре года. Уроженка Кущевской.
— По случаю праздника архивы опечатаны,— отрубил Звягинцев.— Но в Кущевской побываем. Это двести километров с хвостиком. На Калинино, далее на Березан-скую — и по трассе на Ростов. Понимаешь, по Кущевской за мной числится еще одно «мокрое» дело — участковый.
Прихлопнули мальчишку, забрали пистолет, а труп — в полую Ию. Так говоришь, ваш мебельный брали с пистолетом? — Звягинцев так быстро тараторил, будто торопился освободиться от лишних слов.
— И с автоматом тоже.
— Выходит, снабжаем «ваших» оружием.
Иван Иванович разложил свою фотокартотеку. Нет, никого из этого семейства подполковник Звягинцев ранее пе встречал.
— Пока что не пересекались стежки-дорожки,— огорчился он.
Иван Иванович показал телеграмму, вызвавшую Тюль-панову к больной матери. Звягинцев повертел ее в руках.
— Отправлена из Кущевской, не вижу здесь никакой «липы».
Он извлек из несгораемого шкафа бутылку коньяку, полбуханки белого каравая и кусок колбасы домашнего производства.
— По случаю праздника. Бог не выдаст — свинья не съест, а начальству нынче пе до нас. Все порядочные отмечают праздник, а мы с тобой вкалываем. Разве это по-божески? — Он налил коньяк в стаканы.
Иван Иванович не стал отказываться от угощения. Впрочем, в те годы такая форма общения была почти повсеместно.
— В Кущевской нас ждут караси в сметане. Приходилось пробовать?
— Слыхивал.
— А теперь отведаешь. Там у меня свой человек, дядька погибшего участкового, колхозный механизатор. Кстати, твой тезка: Иван Иванович Иванов. Мужик — из настоящих. Сам увидишь.
До Кущевской — три часа езды. Пока добирались, Звягинцев успел прочитать курс лекций по истории родного края, начиная с тех времен, когда по здешним местам кочевали отпрыски некогда могучих племен ногайцев, и до наших дней.
— Паше богатство — виноград, табак, конопля, рис. Горы риса! Чай, кукуруза, подсолнечник. Сады. А какая пшеница! Лучшая в мире! Посевы сахарной свеклы за последнее годы выросли в шесть раз! — горделиво перечислял он.— В прошлом году собрали восемь миллионов тонн зерна. А в самом сытом предвоенном, сороковом,— всего три миллиона. А как у вас, в Донбассе?
На этот вопрос Иван Иванович не мог ответить. У пего в голове держались совершенно иные цифры: в Донбассе пять с половиной миллионов жителей, из каждых десяти — девять горожане. А урбанизация, как известно, придает свои оттенки общей оперативной обстановке.
Открытием для Звягинцева стало и то, что в Донецке жителей в два раза больше, чем в Краснодаре. А какой промышленный потенциал!..
Звягинцев, сделав вид, будто рассердился, сказал:
— Зато у вас нет таких карасей, как у пас. Это раз. Во-вторых, в чем у вас квас? В бочках. А у пас — в дижах. И в-третьих, «паша мама отправляется в полет, потому что наша мама называется пилот».
Он был общительный человек.В Кущевскую въехали уже затемно.Бывают деревни, села и станицы. Кущевская напоминала поселок сельского типа. Ехали-ехали но станичным улицам, пока не уперлись в широкие ворота, венчавшие шта-кетный забор.
Семья сельского механизатора, потомственного казака Ивана Иванова, встречала давнего друга на пороге дома. Со Звягинцевым облобызались все, даже детишки. С таким же радушием приняли они и Орача.
— Не прогоните? — спросил улыбающийся Звягинцев.— Как Лиса Патрикеевна выговаривала себе место? Хвостик — под лавку, голову — на лавку...
— Гость в доме на праздник — к добру,— шумливо говорил хозяин.
А узнав, что они с Орачем тезки, загомонил еще веселее.
— Иваны — стержень России: ее ноги, ее руки, ее голова.
Щедра кубанская земля. Это было видно по тем простым, но обильным яствам, которые красовались на столе.Жили Ивановы, судя но обстановке, на городской лад. Мебель современная, полированная. На стенках — ковры, как в сакле у родовитого черкеса. И все это было не напоказ, как иногда бывает,— стоит мебель в доме хозяином, а люди при ней — за прислугу, чтобы протирать, наводить лоск. Здесь же все было «рабочее», повседневное, нужное человеку.
— Пока хозяйка хлопочет, погутарим про мужские дела,— предложил Иван Иванов.
Они вышли на просторный двор, обтянутый густым шатром винограда. Сели на лавочку. Горел свет, освещая зеленый купол из молодых листьев.
— Как караси? — поинтересовался Звягинцев.— А то я разбахвалился...
— Преют в сметане. Окромя карасей, что от меня надобно? — перешел прямо к делу сельский механизатор.— Ты эе звонил, намекал, что что-то проясняется насчет Лешки.
Звягинцев пояснил Орачу:
— Лешка — его племянник, участковый, тело которого выловили из реки. У них в Донбассе что-то прописывается,— кивнул он в сторону Орача.
Орач поспешил внести ясность.
— Знаете, как оно бывает? Пал вечерний туман на речную долину, вверх не поднимается, отяжелел от сырости. Со стороны глянуть — разлито молоко по низине. А луну видно. И звезды в небе. Да только над речушкой от этого холодного света не стало меньше тумана.
Хозяин все понял.
— Ты сельский, что ли? — спросил оп.
— От дедов-прадедов — хлебороб. И фамилия такая: Орач, значит пахарь. А интересует меня жительница вашей станицы Лукерья Карповна Шорник. Не знаете такую?
— Ну как же не знать! Знаменитая в наших местах женщина: на сахарной свекле в свое время орден заработала, а медалей и грамот не счесть.
Эта новость заслуживала внимания. — А как у нее со здоровьем?
— Старый корень. Макушку смахнуло, но пока при земле — все гонит соки наверх.
— Так что помирать не собирается? — спросил Орач.
— Карповна? — удивился хозяин.— Да она еще нас с вами переживет.
Орач дал хозяину телеграмму, позвавшую Тюльпанову в дорогу. Прочитал ее Иван Иванов и рассмеялся:
— Клятая баба! Наверняка слукавила, хотела, чтобы дочка приехала к пей на праздники.
Вот оно что! А Орач черт знает что было подумал.
— Кто это «тетя Лена», подписавшая телеграмму?
— Соседка. Такая же бедолашная, как и Карповна, а может, еще несчастнее. Они одногодки, но у Карповны уже родился пятый, когда Пантелеевна только замуж вышла. За бездетного вдовца. Нарожать детишек не успела, война призвала мужа. Вернулся инвалидом. Лет десять с ним мучалась — ранение в позвоночник, лежал лежнем. Похоронила, тут бы и передохнуть. Но ушли бабьи годы, так и осталась вековухой. Ну и организовали они с Карповной
что-то вроде вдовьей коммуны: одна без другой — ни шагу. Кто у нас нынче держит в станице коров? Раз-два и обчелся. А жалуемся: масло в магазин редко завозят. Раньше крестьянин масло не покупал, а продавал. Нынче как? Восемь часов отволынил — и давай ему всего от пуза по полной норме. Отучили нас работать. Абы день до вечера протянуть. У Пантелеевны тоже нет коровы. У них с Карповной одна на двоих. По очереди доят и кормят.
Орачу все было ясно: две солдатские вдовы, одна другой опора в беде, в труде и в радости.
— Тезка,— обратился Орач к гостеприимному хозяину,— расскажи мне о Лукерье Карновне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41