Он подошел к Волкову и дружески обнял его за плечи:
— Не мешало бы вам после такой выгодной операции угостить нас всех хорошим ужином, дядя Арсюша.
— О, на этот счет можно быть спокойными, дядя Арсюша еще днем заходил в клуб и заказал ужин.
Андрей толкнул Григория в бок:
— Любит хвастнуть твой хозяин, Гриша. Как только сорвет где, так сейчас же и ужин.
Волков вызвал буфетчика и передал ему составленный еще дома список приглашенных гостей.
— Ну, а теперь пойдемте закусить, чем бог послал,— широким жестом пригласил он всех находившихся в гостиной.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ужин был накрыт в длинной комнате с низким потолком, с яркими цветными обоями. Четыре газокалильных лампы бросали бледный синий свет на огром-
ный, в виде подковы стол. На сверкающей от крахмала белой скатерти стояло множество графинов с водкой, настойками, наливками, бутылок с дорогими французскими коньяками, рейнскими винами. Вдоль стола были расставлены серебряные ведерки, где во льду замораживалось шампанское Клико, Редерер Аи. Рядом с шампанским в крашеных рыбацких деревянных чашках блестела, точно хорошо отшлифованная дробь, свежая зернистая икра. На длинных, узких блюдах лежали щедро нарезанные пласты розовой беломорской семги, двинской лососины, янтарного амударьинского балыка. Тянулись тарелки с разнообразными сырами, золотистой ветчиной, с дорогими заграничными консервами, с заливными из дичи, рыбы, домашней птицы.
Волков, стоя у двери, с веселой улыбкой поторапливал гостей.
Клингеля и его жену, бледную даму с анемичным лицом, он усадил в центре, оставив рядом место для себя.
Андрей не отпускал Григория.
— А мы с тобой сядем вон на тот краешек. Выпьем, друг, вспомним наш Ташкент. Шесть лет я в нем прожил...
По знаку Волкова лакеи наполнили бокалы шампанским. Он встал:
— Господа, здесь хозяина нет, здесь каждый хозяин. Угощайтесь сами, приглашенья не ждите. Прошу не забывать дам, ухаживать за ними, да только так, чтобы мужья не сердились. А то вон в прошлый раз один кавалер хотел пожать под столом ножку дамы, да вместо нее любимую мозоль мужу придавил...
Последние слова Волкова потонули в общем смехе.
— Не про себя ли ты это рассказываешь, дядя Ар-сюша?—крикнул через стол тучный молодой человек.,
— Нет, Ваня, не про себя. Я ведь казак, а казак промашки не дает, он всегда ловок, что на коне, что за столом. А был этот человек пудиков на девять, вроде тебя. Поменьше весил бы — муж, глядишь, и смолчал бы...
Толстяк, который придавил мозоль Кислякова вместо ножки его жены, от смущенья даже привстал из-за стола. Он, выпучив глаза, растерянно смотрел на Волкова, не обращавшего на него внимания, и после долгого молчания с трудом выдавил:
— Ну и дядя Арсюша, тоже скажет!
Андрей слегка охмелел от прозрачного, душистого цельтингера. Он, наклонясь к Григорию, называл ему фамилии гостей Волкова, рассказывал об их делах.
Григорий не вникал в слова товарища. Он с интересом прислушивался к разговорам коммерсантов. Звучали незнакомые коммерческие слова—тратты, акцент, лаж, куртаж, делькредере. Это внушало Григорию невольное уважение. Они говорили о хлопке, люцерне, каракуле, мануфактуре, чае, о сделках на сотни тысяч рублей. Ею так волновали названия известных по географии заграничных портов и городов — Шанхая, откуда в ханство шел зеленый чай, Гамбурга, Марселя, Нового Орлеана, куда отправлялись люцерна, каракуль, ковры, кишки, и где закупались краски, сукна, колониальные пряности. Они говорили о французских банках, немецких акционерных обществах, о крупных заграничных трестах, синдикатах. Через российские банки эти заграничные фирмы вели в ханстве коммерческие операции, покупали и продавали товары, которые производил хивинский дехканин; слали ему товары, которые производили крестьяне иных стран. Отделенные десятками тысяч верст, морями и реками, горами и лесами, эти заграничные коммерсанты властно распоряжались заработком дехкан, даже и не слыхавших об этих людях с диковинными именами.
Высокий, мрачного вида мужчина с грубыми чертами лииа, винными стаканчиками тянувший крепчайший французский коньяк, резко ругал заграничных жуликов. Поверив английским газетам, которые писали о плохих видах на урожай хлопка в Америке и в Индии, он купил Ливерпульский контракт на три тысячи кип волокна. Но вопреки предсказаниям газет, хлопок в том году уродился, и цены на него упали. Это грозило ему крупными убытками.
Толстый коммерсант в белом, не первой свежести пиджаке (мой папаша — шепнул Григорию Андрей), успокаивал мрачного господина.
— Никогда не связывайтесь с заграницей, бог с ней, Владимир Иванович. Вон возьмите наши отечественные акции Эмба — Каспийское нефтепромышленное товарищество. Нефть-то когда еще будет, а курс уже поднялся на двадцать пять процентов выше номинала.
Волков насмешливо улыбнулся.
— Это Эмбинские-то отечественные?—иронически спросил он Мешкова.— Попал пальцем в небо, Егор Петрович. В этом товариществе только название русское, а кто настоящий хозяин — это надо в Лондоне спросить.
Клингель попытался овладеть разговором, сделать его общим. Он заговорил о необходимости помочь великому визирю провести реформу ханства. Он считал, что проведение реформы облегчит проникновение русского капитала в хивинское хозяйство.— Реформа,— говорил Клингель,— нанесет удар, прежде всего, по ростовщику, на которого опирается хивинская торговля, а это даст возможность русскому коммерсанту успешнее конкурировать с туземными изворотливыми торговцами.—Словами статьи Волкова он взывал к коммерсантам, пытался пробудить в них корпоративный интерес к расширению русского товарооборота в ханстве.
Клингель говорил долго и, как ему казалось, убедительно. Но как только он умолк — стихший было беспорядочный разговор возобновился, точно никто, кроме Волкова и охмелевшего Кислякова, не слушал его.
Озадаченный равнодушием коммерсантов к такому важному для них вопросу, Клингель обратился к Мешкову, усиленно поившему водкой Прасковью Васильевну.
— Господин Мешков, неужели коммерсантов не интересуют вопросы реформы управления ханства? Это ведь и вам полезно. Я по работе банка чувствую, как трудно расширить работу, когда мешают, с одной стороны, хан с чиновниками, а с другой — ростовщик.
Толстый коммерсант неохотно оторвался от своей раскрасневшейся соседки.
— Ханские порядки нас не касаются,— недовольно сказал он.— Как он правит — его дело, на то он хан. Он с нас по мирному договору не имеет права брать налоги и подати, а что нам от него еще нужно? Со своими конкурентами мы сами справимся, на то мы и коммерсанты. Будет время — и вы приноровитесь к ихним порядком без всяких этих реформ, а ростовщик нам не помеха, и дехкане без него обходиться никак не могут...
Клингель с удивлением слушал Мешкова. Значит, Волков не выражал в своих статьях общего мнения коммерсантов? Он вспомнил полученный им недавно ответ правления банка на его доклад о неустройствах ханства. В этом докладе он указывал на необходимость скорейшего проведения реформ для успешной работы отделения. Председатель правления ответил ему вежливо и ядовито. Он писал, что из цифр ввоза и вывоза не видно, чтобы государственное устройство могло препятствовать работе банка. В соседней Бухаре блестяще работают десятки банков. Система управления обоих ханств одинакова. Банк— предприятие коммерческое, аппарат байка достаточно гибок. Надо уметь приспособляться к местным условиям. Председатель правления опасался, что взгляды господина Клингелл и местных коммерсантов на реформу могут разойтись...
И он был прав, этот хитрый далекий председатель банка!
Волков, внимательно слушавший Мешкова, возразил ему:
— Как хочешь, Егор Петрович, а только не миновать нам вмешаться в ханские дела. Хлопка да люцерны дехкане продают много, а зарабатываете вы на том деле меньше туземных дельцов. Весь заработок съедают ханский чиновник и ростовщик, всю прибыль они вместе с хивинскими купцами к рукам прибирают. Да еще дехкан против русских коммерсантов натравливают. Они говорят: русских не было — легче жилось. А если того же дехканина освободить от поборов ханского чиновника, ростовщику приказать, чтобы брал одиннадцать процентов не в месяц, а в год, так дехканин на нас богу будет молиться. Здесь хозяйство-то хуторское, мужик за землю зубами держится.
Мешков плохо слушал Волкова. Придвинув к себе деревянную чашку, он черпал ложкой икру и, громко чавкая, запивал ее белым вином. С трудом оторвавшись от чашки, он сказал, отдуваясь и икая:
— Ты ведь у нас газетчик, писатель, дядя Арсюша, тебе и книги в руки. Тебе нужно — ты и хлопочи, а мы и со своими заводами еле справляемся.
Невысокий рыжеватый господин в золотых очках саркастически улыбался, слушая разговор Клингеля с Мешковым и Волковым.
— Все эти разговоры о реформах в ханстве — пустая болтовня, господин директор,— сказал он.— Ни хан, ни его сановники не позволят их провести. Вот послушайте, что пишет военный «Разведчик» в № 823. Я нарочно вырезал одну статейку...
Рыжеватый господин пошарил в бумажнике, вытащил отуда газетную вырезку и громко прочел:
«Нельзя же верить, чтобы на пути реформ в Бухаре встретились бы препятствия в виде щедрых подарков, раздаваемых эмиром нашим сановникам». А наша газета «Средне-Азиатская Жизнь» пишет в ответ: «...Из бухарского города Куляба большими, средними и мелкими русскими начальниками вывезено: 184 лошади, 298 ковров, 103 парчовых и 4213 шелковых халатов, 3844 куска шелка, 1973 афганских одеяла... Главная причина неподвижности бухарских реформ заключается именно в этом. Чем крупнее начальство, чем оно «пе-тербуржистей», тем больше оно берет»...
— Конечно,— продолжал рыжеватый господин,— пока наши коммерсанты хорошо зарабатывают — им начихать на реформы. И Волков тоже, сегодня ему выгодно — он и распинается за реформы, а завтра — кто его знает, что он скажет. А вот, когда вконец разорят дехканина, взять с него будет нечего, тогда все начнут кричать о реформах. А сегодня над ними не каплет.
Волков несколько раз пытался оборвать рыжеватого господина, но тог не обращал на него внимания.
— Кто он?— спросил Клингель, удивляясь поведению гостя, так бесцеремонно аттестовавшего хозяина стола.
— Это мой родственник из Гурляна,— с досадой сказал Волков.— Трезвый — он хороший парень, а сейчас он уже успел накачаться...
Лакеи беспрестанно заменяли пустые бутылки, наполняли графины водкой и настойками. Разговоры становились все шумнее и развязнее. Не слушая друг друга, гости громко говорили о своих делах, рассказывали свежие анекдоты, устаревшие политические новости.
Очистив стол от закусок, лакеи внесли громадные фарфоровые блюда с горячим пловом, которым обычно угощал на своих ужинах Волков гостей. Крупные зер-
на отборного риса, в которых утопали куски фазана и желтели ломти душистой янтарной айвы, подняли настроение ужинавших.
Сильно опьяневший Мешков засучил рукав пиджака и отогнул манжет рубашки.
— Такой плов есть ложками просто стыдно... да и невкусно,— сказал он, погружая пальцы в стоявшее перед ним блюдо.
Григорий с удивлением глядел, как многие солидные коммерсанты последовали примеру Мешкова и ели плов руками.
Осоловевший от коньяка Клингель был в приподнятом настроении. Его жена, бледная, рано увядшая дама, с большими голубыми глазами, с удивлением смотрела на своего мужа. Клингель пил с Волковым на брудершафт, называл его «дядей Арсюшей», и все это так фальшиво звучало в голосе сдержанного петербургского банкира. Она взглянула на Волкова. Одетый в черный сюртук из дорогого английского сукна, крупный, с густыми казачьими усами, он был единственным настоящим мужчиной среди этих рыхлых коммерсантов. Жена Клингеля вспомнила, как муж сердито выговаривал ей за то, что она однажды назвала Волкова «дядей Арсюшей». Она высоко подняла бокал с вином и, задорно взглянув на мужа, потянулась к Волкову: — Выпьем с вами, дядя Арсюша!
Муж засмеялся...
Мешков, отец Андрея, оторвался от плова и налег на фрукты. Их вместе с кофе и ликерами подали на стол в высоких вазах.
Хмельные гости не могли оценить ни вкуса, ни аромата фруктов, красиво уложенных на изящные резные широкие листья винограда и инжира. Огромные пушистые персики, крупные кисти розоватого, холодного осеннего винограда, румяные хивинские сладкие яблоки, ароматный золотистый инжир ласкали глаза.
На фрукты никто не обратил внимания.
Багровый от чрезмерного количества выпитого коньяка, ювелир хана с бокалом в руке, шатаясь, обходил гостей. Он чокался с ними, выпивал и пытался вступать в разговор, но его никто не слушал. Ювелир хана остановился около Кислякова, мрачно, стаканами, пившего коньяк; он сильно проигрался в карты и не
знал, где взять денег, чтобы уплатить проигрыш, отрро-ченный под честное слово. Ювелир сел рядом с Кисляковым, чокнулся с ним, молча выпил, налил опять.
— Я видел, вы проигрались,— сказал он Кислякову.
— А вам какое дело?—грубо оборвал его Кисля-ков.
— Есть дело... Я знаю, вы служащий, вам трудно уплатить.— Вот деньги, оплатите весь ваш проигрыш.. Из дружбы и симпатии к вам даю...
Ювелир, плохо повинующимися пальцами, с трудом отсчитал пять сотенных бумажек, подал их Кислякову, придвинул к нему стул.
— Вы меня познакомьте с Клингелем и его женой; введите в дом. Он почему-то не принимает нас...
Первым движением Кислякова было вернуть деньги ювелиру: он сам не бывал у Клингеля. Но этот проклятый проигрыш...
Кисляков кивнул головой в знак согласия:
— Только не сегодня; вообще, не торопитесь... Рыжеватый родственник Волкова уже не держался
на стуле. Два лакея отвели его в комнату, где обычно спали гости клуба, терявшие способность владеть головой и ногами.
Прасковья Васильевна ревниво следила за Волковым. Он усиленно ухаживал за женой Клингеля и за сидевшей против него тучной дамой.
— Дядя Арсюша—симпатия моей мамаши,— смеясь, сказал Андрей Григорию.—Она ее не скрывает, а жена Кислякова с ума сходит...
Прасковья Васильевна не выдержала мук ревности — пересела, чтобы не видеть ни своих соперниц, ни своего любовника.
Было уже поздно. Гости один за другим благодарили хозяина и откланивались.
Клингель с чувством долго жал руку Волкова, восхищаясь его оригинальным ужином.
— Жду тебя в банк, дорогой Арсений Ефимович. У нас будет, я надеюсь, не безынтересный разговор. Однако было бы лучше сначала тебе справиться с гужевой конторой...
Волков, красный, возбужденный вином, поблагодарил Клингеля молчаливым поклоном. Он предложил руку его жене и проводил их до экипажа.
Лицо Волкова блестело от радости, когда он вернулся к гостям. Он не мог не радоваться: самая трудная в его жизни крепость — банковские кредиты — была взята.
Зычный голос Волкова заглушил пьяное бормотанье гостей.
— Что ж так скучно веселитесь, господа?.. Эй, вы, там, люди, шампанского на стол!
Осоловелый от громадного количества съеденной пищи и выпитого вина, отец Андрея по-медвежьи качал большой головой:
— Не дай бог тебе хлопком да люцерной заняться, дядя Арсюша.
Волков усмехнулся:
— А вот я с будущего сезона хлопком-то как раз и хочу заняться, почему же «не дай бог», Егорушка?
Коммерсант, разорившийся на ливерпульских контрактах, держась за край стола, с трудом приподнялся. Он весь вечер завистливо смотрел на дружеское общение Волкова с директором банка и искал случая сказать колкость удачливому коммерсанту. Он крикнул через стол:
— Потому не дай бог, что убытки понесешь, Волков. Хлопок любит чистые руки.
— Тогда оботри свои, Владимир Иванович,— усмехнулся Волков.
Владимир Иванович с трудом оторвал от стола правую руку и недоуменно посмотрел на ладонь. Она была выпачкана бараньим салом плова и табачным пеплом. Владимир Иванович стал оттирать ладонь краем белой скатерти.
Волков громко захохотал:
— Не старайся, не ототрешь, друг! . Песок — грязный товар, в кожу въедается. Ты в прошлом году в Чарджуе три каюка вместо товара песком грузил, да дорогой о скалы разбил. Хорошо, что страховые компании у нас добрые. Они тебя от «убытков» избавили! Или забыл?
Андрей в диком восторге от разгоравшегося скандала толкал Григория под столом ногой.
— Еще подерутся!
Мешков умоляюще протянул руки к Волкову и внезапно побледневшему мрачному господину.
— Дядя Арсюша, Владимир Иванович, ну чего вы с ума спятили? Свои люди, коммерсанты, а еще попрекаете друг друга. Я, ведь, почему сказал «не дай бог»?— Хлопок — золотое дело, это не почта или там арбакеши. Дядя Арсюша закормит, запоит нас тогда...
Толстый молодой человек, доваренный московской мануфактурной фирмы, подошел к Владимиру Ивановичу. Он пригрозил предать гласности весь инцидент, если тот не извинится перед Арсением Ефимовичем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Не мешало бы вам после такой выгодной операции угостить нас всех хорошим ужином, дядя Арсюша.
— О, на этот счет можно быть спокойными, дядя Арсюша еще днем заходил в клуб и заказал ужин.
Андрей толкнул Григория в бок:
— Любит хвастнуть твой хозяин, Гриша. Как только сорвет где, так сейчас же и ужин.
Волков вызвал буфетчика и передал ему составленный еще дома список приглашенных гостей.
— Ну, а теперь пойдемте закусить, чем бог послал,— широким жестом пригласил он всех находившихся в гостиной.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ужин был накрыт в длинной комнате с низким потолком, с яркими цветными обоями. Четыре газокалильных лампы бросали бледный синий свет на огром-
ный, в виде подковы стол. На сверкающей от крахмала белой скатерти стояло множество графинов с водкой, настойками, наливками, бутылок с дорогими французскими коньяками, рейнскими винами. Вдоль стола были расставлены серебряные ведерки, где во льду замораживалось шампанское Клико, Редерер Аи. Рядом с шампанским в крашеных рыбацких деревянных чашках блестела, точно хорошо отшлифованная дробь, свежая зернистая икра. На длинных, узких блюдах лежали щедро нарезанные пласты розовой беломорской семги, двинской лососины, янтарного амударьинского балыка. Тянулись тарелки с разнообразными сырами, золотистой ветчиной, с дорогими заграничными консервами, с заливными из дичи, рыбы, домашней птицы.
Волков, стоя у двери, с веселой улыбкой поторапливал гостей.
Клингеля и его жену, бледную даму с анемичным лицом, он усадил в центре, оставив рядом место для себя.
Андрей не отпускал Григория.
— А мы с тобой сядем вон на тот краешек. Выпьем, друг, вспомним наш Ташкент. Шесть лет я в нем прожил...
По знаку Волкова лакеи наполнили бокалы шампанским. Он встал:
— Господа, здесь хозяина нет, здесь каждый хозяин. Угощайтесь сами, приглашенья не ждите. Прошу не забывать дам, ухаживать за ними, да только так, чтобы мужья не сердились. А то вон в прошлый раз один кавалер хотел пожать под столом ножку дамы, да вместо нее любимую мозоль мужу придавил...
Последние слова Волкова потонули в общем смехе.
— Не про себя ли ты это рассказываешь, дядя Ар-сюша?—крикнул через стол тучный молодой человек.,
— Нет, Ваня, не про себя. Я ведь казак, а казак промашки не дает, он всегда ловок, что на коне, что за столом. А был этот человек пудиков на девять, вроде тебя. Поменьше весил бы — муж, глядишь, и смолчал бы...
Толстяк, который придавил мозоль Кислякова вместо ножки его жены, от смущенья даже привстал из-за стола. Он, выпучив глаза, растерянно смотрел на Волкова, не обращавшего на него внимания, и после долгого молчания с трудом выдавил:
— Ну и дядя Арсюша, тоже скажет!
Андрей слегка охмелел от прозрачного, душистого цельтингера. Он, наклонясь к Григорию, называл ему фамилии гостей Волкова, рассказывал об их делах.
Григорий не вникал в слова товарища. Он с интересом прислушивался к разговорам коммерсантов. Звучали незнакомые коммерческие слова—тратты, акцент, лаж, куртаж, делькредере. Это внушало Григорию невольное уважение. Они говорили о хлопке, люцерне, каракуле, мануфактуре, чае, о сделках на сотни тысяч рублей. Ею так волновали названия известных по географии заграничных портов и городов — Шанхая, откуда в ханство шел зеленый чай, Гамбурга, Марселя, Нового Орлеана, куда отправлялись люцерна, каракуль, ковры, кишки, и где закупались краски, сукна, колониальные пряности. Они говорили о французских банках, немецких акционерных обществах, о крупных заграничных трестах, синдикатах. Через российские банки эти заграничные фирмы вели в ханстве коммерческие операции, покупали и продавали товары, которые производил хивинский дехканин; слали ему товары, которые производили крестьяне иных стран. Отделенные десятками тысяч верст, морями и реками, горами и лесами, эти заграничные коммерсанты властно распоряжались заработком дехкан, даже и не слыхавших об этих людях с диковинными именами.
Высокий, мрачного вида мужчина с грубыми чертами лииа, винными стаканчиками тянувший крепчайший французский коньяк, резко ругал заграничных жуликов. Поверив английским газетам, которые писали о плохих видах на урожай хлопка в Америке и в Индии, он купил Ливерпульский контракт на три тысячи кип волокна. Но вопреки предсказаниям газет, хлопок в том году уродился, и цены на него упали. Это грозило ему крупными убытками.
Толстый коммерсант в белом, не первой свежести пиджаке (мой папаша — шепнул Григорию Андрей), успокаивал мрачного господина.
— Никогда не связывайтесь с заграницей, бог с ней, Владимир Иванович. Вон возьмите наши отечественные акции Эмба — Каспийское нефтепромышленное товарищество. Нефть-то когда еще будет, а курс уже поднялся на двадцать пять процентов выше номинала.
Волков насмешливо улыбнулся.
— Это Эмбинские-то отечественные?—иронически спросил он Мешкова.— Попал пальцем в небо, Егор Петрович. В этом товариществе только название русское, а кто настоящий хозяин — это надо в Лондоне спросить.
Клингель попытался овладеть разговором, сделать его общим. Он заговорил о необходимости помочь великому визирю провести реформу ханства. Он считал, что проведение реформы облегчит проникновение русского капитала в хивинское хозяйство.— Реформа,— говорил Клингель,— нанесет удар, прежде всего, по ростовщику, на которого опирается хивинская торговля, а это даст возможность русскому коммерсанту успешнее конкурировать с туземными изворотливыми торговцами.—Словами статьи Волкова он взывал к коммерсантам, пытался пробудить в них корпоративный интерес к расширению русского товарооборота в ханстве.
Клингель говорил долго и, как ему казалось, убедительно. Но как только он умолк — стихший было беспорядочный разговор возобновился, точно никто, кроме Волкова и охмелевшего Кислякова, не слушал его.
Озадаченный равнодушием коммерсантов к такому важному для них вопросу, Клингель обратился к Мешкову, усиленно поившему водкой Прасковью Васильевну.
— Господин Мешков, неужели коммерсантов не интересуют вопросы реформы управления ханства? Это ведь и вам полезно. Я по работе банка чувствую, как трудно расширить работу, когда мешают, с одной стороны, хан с чиновниками, а с другой — ростовщик.
Толстый коммерсант неохотно оторвался от своей раскрасневшейся соседки.
— Ханские порядки нас не касаются,— недовольно сказал он.— Как он правит — его дело, на то он хан. Он с нас по мирному договору не имеет права брать налоги и подати, а что нам от него еще нужно? Со своими конкурентами мы сами справимся, на то мы и коммерсанты. Будет время — и вы приноровитесь к ихним порядком без всяких этих реформ, а ростовщик нам не помеха, и дехкане без него обходиться никак не могут...
Клингель с удивлением слушал Мешкова. Значит, Волков не выражал в своих статьях общего мнения коммерсантов? Он вспомнил полученный им недавно ответ правления банка на его доклад о неустройствах ханства. В этом докладе он указывал на необходимость скорейшего проведения реформ для успешной работы отделения. Председатель правления ответил ему вежливо и ядовито. Он писал, что из цифр ввоза и вывоза не видно, чтобы государственное устройство могло препятствовать работе банка. В соседней Бухаре блестяще работают десятки банков. Система управления обоих ханств одинакова. Банк— предприятие коммерческое, аппарат байка достаточно гибок. Надо уметь приспособляться к местным условиям. Председатель правления опасался, что взгляды господина Клингелл и местных коммерсантов на реформу могут разойтись...
И он был прав, этот хитрый далекий председатель банка!
Волков, внимательно слушавший Мешкова, возразил ему:
— Как хочешь, Егор Петрович, а только не миновать нам вмешаться в ханские дела. Хлопка да люцерны дехкане продают много, а зарабатываете вы на том деле меньше туземных дельцов. Весь заработок съедают ханский чиновник и ростовщик, всю прибыль они вместе с хивинскими купцами к рукам прибирают. Да еще дехкан против русских коммерсантов натравливают. Они говорят: русских не было — легче жилось. А если того же дехканина освободить от поборов ханского чиновника, ростовщику приказать, чтобы брал одиннадцать процентов не в месяц, а в год, так дехканин на нас богу будет молиться. Здесь хозяйство-то хуторское, мужик за землю зубами держится.
Мешков плохо слушал Волкова. Придвинув к себе деревянную чашку, он черпал ложкой икру и, громко чавкая, запивал ее белым вином. С трудом оторвавшись от чашки, он сказал, отдуваясь и икая:
— Ты ведь у нас газетчик, писатель, дядя Арсюша, тебе и книги в руки. Тебе нужно — ты и хлопочи, а мы и со своими заводами еле справляемся.
Невысокий рыжеватый господин в золотых очках саркастически улыбался, слушая разговор Клингеля с Мешковым и Волковым.
— Все эти разговоры о реформах в ханстве — пустая болтовня, господин директор,— сказал он.— Ни хан, ни его сановники не позволят их провести. Вот послушайте, что пишет военный «Разведчик» в № 823. Я нарочно вырезал одну статейку...
Рыжеватый господин пошарил в бумажнике, вытащил отуда газетную вырезку и громко прочел:
«Нельзя же верить, чтобы на пути реформ в Бухаре встретились бы препятствия в виде щедрых подарков, раздаваемых эмиром нашим сановникам». А наша газета «Средне-Азиатская Жизнь» пишет в ответ: «...Из бухарского города Куляба большими, средними и мелкими русскими начальниками вывезено: 184 лошади, 298 ковров, 103 парчовых и 4213 шелковых халатов, 3844 куска шелка, 1973 афганских одеяла... Главная причина неподвижности бухарских реформ заключается именно в этом. Чем крупнее начальство, чем оно «пе-тербуржистей», тем больше оно берет»...
— Конечно,— продолжал рыжеватый господин,— пока наши коммерсанты хорошо зарабатывают — им начихать на реформы. И Волков тоже, сегодня ему выгодно — он и распинается за реформы, а завтра — кто его знает, что он скажет. А вот, когда вконец разорят дехканина, взять с него будет нечего, тогда все начнут кричать о реформах. А сегодня над ними не каплет.
Волков несколько раз пытался оборвать рыжеватого господина, но тог не обращал на него внимания.
— Кто он?— спросил Клингель, удивляясь поведению гостя, так бесцеремонно аттестовавшего хозяина стола.
— Это мой родственник из Гурляна,— с досадой сказал Волков.— Трезвый — он хороший парень, а сейчас он уже успел накачаться...
Лакеи беспрестанно заменяли пустые бутылки, наполняли графины водкой и настойками. Разговоры становились все шумнее и развязнее. Не слушая друг друга, гости громко говорили о своих делах, рассказывали свежие анекдоты, устаревшие политические новости.
Очистив стол от закусок, лакеи внесли громадные фарфоровые блюда с горячим пловом, которым обычно угощал на своих ужинах Волков гостей. Крупные зер-
на отборного риса, в которых утопали куски фазана и желтели ломти душистой янтарной айвы, подняли настроение ужинавших.
Сильно опьяневший Мешков засучил рукав пиджака и отогнул манжет рубашки.
— Такой плов есть ложками просто стыдно... да и невкусно,— сказал он, погружая пальцы в стоявшее перед ним блюдо.
Григорий с удивлением глядел, как многие солидные коммерсанты последовали примеру Мешкова и ели плов руками.
Осоловевший от коньяка Клингель был в приподнятом настроении. Его жена, бледная, рано увядшая дама, с большими голубыми глазами, с удивлением смотрела на своего мужа. Клингель пил с Волковым на брудершафт, называл его «дядей Арсюшей», и все это так фальшиво звучало в голосе сдержанного петербургского банкира. Она взглянула на Волкова. Одетый в черный сюртук из дорогого английского сукна, крупный, с густыми казачьими усами, он был единственным настоящим мужчиной среди этих рыхлых коммерсантов. Жена Клингеля вспомнила, как муж сердито выговаривал ей за то, что она однажды назвала Волкова «дядей Арсюшей». Она высоко подняла бокал с вином и, задорно взглянув на мужа, потянулась к Волкову: — Выпьем с вами, дядя Арсюша!
Муж засмеялся...
Мешков, отец Андрея, оторвался от плова и налег на фрукты. Их вместе с кофе и ликерами подали на стол в высоких вазах.
Хмельные гости не могли оценить ни вкуса, ни аромата фруктов, красиво уложенных на изящные резные широкие листья винограда и инжира. Огромные пушистые персики, крупные кисти розоватого, холодного осеннего винограда, румяные хивинские сладкие яблоки, ароматный золотистый инжир ласкали глаза.
На фрукты никто не обратил внимания.
Багровый от чрезмерного количества выпитого коньяка, ювелир хана с бокалом в руке, шатаясь, обходил гостей. Он чокался с ними, выпивал и пытался вступать в разговор, но его никто не слушал. Ювелир хана остановился около Кислякова, мрачно, стаканами, пившего коньяк; он сильно проигрался в карты и не
знал, где взять денег, чтобы уплатить проигрыш, отрро-ченный под честное слово. Ювелир сел рядом с Кисляковым, чокнулся с ним, молча выпил, налил опять.
— Я видел, вы проигрались,— сказал он Кислякову.
— А вам какое дело?—грубо оборвал его Кисля-ков.
— Есть дело... Я знаю, вы служащий, вам трудно уплатить.— Вот деньги, оплатите весь ваш проигрыш.. Из дружбы и симпатии к вам даю...
Ювелир, плохо повинующимися пальцами, с трудом отсчитал пять сотенных бумажек, подал их Кислякову, придвинул к нему стул.
— Вы меня познакомьте с Клингелем и его женой; введите в дом. Он почему-то не принимает нас...
Первым движением Кислякова было вернуть деньги ювелиру: он сам не бывал у Клингеля. Но этот проклятый проигрыш...
Кисляков кивнул головой в знак согласия:
— Только не сегодня; вообще, не торопитесь... Рыжеватый родственник Волкова уже не держался
на стуле. Два лакея отвели его в комнату, где обычно спали гости клуба, терявшие способность владеть головой и ногами.
Прасковья Васильевна ревниво следила за Волковым. Он усиленно ухаживал за женой Клингеля и за сидевшей против него тучной дамой.
— Дядя Арсюша—симпатия моей мамаши,— смеясь, сказал Андрей Григорию.—Она ее не скрывает, а жена Кислякова с ума сходит...
Прасковья Васильевна не выдержала мук ревности — пересела, чтобы не видеть ни своих соперниц, ни своего любовника.
Было уже поздно. Гости один за другим благодарили хозяина и откланивались.
Клингель с чувством долго жал руку Волкова, восхищаясь его оригинальным ужином.
— Жду тебя в банк, дорогой Арсений Ефимович. У нас будет, я надеюсь, не безынтересный разговор. Однако было бы лучше сначала тебе справиться с гужевой конторой...
Волков, красный, возбужденный вином, поблагодарил Клингеля молчаливым поклоном. Он предложил руку его жене и проводил их до экипажа.
Лицо Волкова блестело от радости, когда он вернулся к гостям. Он не мог не радоваться: самая трудная в его жизни крепость — банковские кредиты — была взята.
Зычный голос Волкова заглушил пьяное бормотанье гостей.
— Что ж так скучно веселитесь, господа?.. Эй, вы, там, люди, шампанского на стол!
Осоловелый от громадного количества съеденной пищи и выпитого вина, отец Андрея по-медвежьи качал большой головой:
— Не дай бог тебе хлопком да люцерной заняться, дядя Арсюша.
Волков усмехнулся:
— А вот я с будущего сезона хлопком-то как раз и хочу заняться, почему же «не дай бог», Егорушка?
Коммерсант, разорившийся на ливерпульских контрактах, держась за край стола, с трудом приподнялся. Он весь вечер завистливо смотрел на дружеское общение Волкова с директором банка и искал случая сказать колкость удачливому коммерсанту. Он крикнул через стол:
— Потому не дай бог, что убытки понесешь, Волков. Хлопок любит чистые руки.
— Тогда оботри свои, Владимир Иванович,— усмехнулся Волков.
Владимир Иванович с трудом оторвал от стола правую руку и недоуменно посмотрел на ладонь. Она была выпачкана бараньим салом плова и табачным пеплом. Владимир Иванович стал оттирать ладонь краем белой скатерти.
Волков громко захохотал:
— Не старайся, не ототрешь, друг! . Песок — грязный товар, в кожу въедается. Ты в прошлом году в Чарджуе три каюка вместо товара песком грузил, да дорогой о скалы разбил. Хорошо, что страховые компании у нас добрые. Они тебя от «убытков» избавили! Или забыл?
Андрей в диком восторге от разгоравшегося скандала толкал Григория под столом ногой.
— Еще подерутся!
Мешков умоляюще протянул руки к Волкову и внезапно побледневшему мрачному господину.
— Дядя Арсюша, Владимир Иванович, ну чего вы с ума спятили? Свои люди, коммерсанты, а еще попрекаете друг друга. Я, ведь, почему сказал «не дай бог»?— Хлопок — золотое дело, это не почта или там арбакеши. Дядя Арсюша закормит, запоит нас тогда...
Толстый молодой человек, доваренный московской мануфактурной фирмы, подошел к Владимиру Ивановичу. Он пригрозил предать гласности весь инцидент, если тот не извинится перед Арсением Ефимовичем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33