Сухой октябрьский ветер тучами песка и пыли засыпал нежное белое волокно, сбивал его на землю; небо хмурилось, дождь мог еще больше ухудшить качество хлопка.
По требованию Волкова Клингель собрал в банке широкое совещание хлопкопромышленников.
Они заседали в большом операционном зале. За длинным рядом столов, покрытых зеленым сукном, уставленных лампами под голубыми абажурами, сидели все крупные коммерсанты-хлопкопромышленники, собственники заводов, представители крупнейших московских мануфактурных фабрик, доверенные российских хлопкоторгующих фирм. Вместе с Абдурахманбаем на совещание пришел его брат, сановник хана.
Клингель, открывая совещание, просил коммерсантов высказаться по состоянию рынка.
— Чего тут высказываться,— недовольно пробурчал Мешков.— Дехкане не собирают, не везут хлопка, у нас наступают сроки договоров. Вот и все.
— Это вы, господин Мешков, констатируете факты всем известные,— возразил доверенный Ярославской мануфактуры, невысокий бритый мужчина.— Но какие по-вашему мнению надо принять к ним меры?
— Чтобы только не обострять с ними отношений, но и не показать им слабость,— добавил Клингель.
Коммерсанты заговорили наперебой. Они возмущались наглым требованием дехкан о повышении качественной оценки хлопка, тепло вспоминали прошлогоднюю кампанию. Представители ферганских и бухарских фирм ссылались на аналогичную качественную оценку хлопка в Ферганской долине и Бухаре, говорили, что она не вызывает там споров. Волков соглашался со всеми выступавшими коммерсантами, настаивал на сохранении принятых в ханстве стандартов.
— Мы же должны иметь гарантию, что нам не подсунут вместе с хорошим хлопком и низкокачественный!— воскликнул он.
Хлопкопромышленники после долгих споров единодушно согласились не менять ни стандартов, ни порядка определения качества хлопка. Они тотчас же стали обсуждать меры к прекращению этой своеобразной стачки дехкан,
Абдурахманбай снова указал, что по странной случайности все споры с дехканами и рабочими почему-то начинаются с завода Мешкова.
~ Это не господин Мешков виноват,— успокоительно сказал хивинец, заметив нервное движение тучного хлопкозаводчика.— Но он должен смотреть за своими служащими. Его машинист, мне говорил хаким, часто посещает дехкан. Ходит он ночами с ружьем, но никогда не стреляет.
Сыщеров, косясь на Григория, сказал, что сегодня Лазарев с вечера ушел опять на охоту.
— Он к Сауру это ходит,— сказал Волков,— а Саур первый начал безобразничать на заводе Мешкова. Они, видно, одной веревочкой связаны, Я бы на твоем месте, Иван Иванович, пошел сейчас к хакиму, взял бы у него парочку нукеров, да и махнул бы к Саурке-то.
Сыщеров предостерегающе показал Волкову головой на Григория, низко склонившегося над бумагами. Волков громко отрицательно щелкнул языком. Ему не была известна большая дружба Лазарева и Григория.
— Не мешало бы об этом сообщить в Петро-Алек-сандровск генералу Гнилицкому,— предложил Клин-гель.— Может быть, этого машиниста следует просто выслать из ханства.
— Сначала надо доказать его вину,— возразил доверенный Ярославской мануфактуры, — подобрать факты...
Клингель предложил коммерсантам не отвлекаться от темы обсуждения.
— Мы вложили огромные средства в хлопок, и мы должны его получить,— сказал Клингель. Он обратился к сановнику хана:— От вас теперь многое зависит, надо ускорить сбор налогов и податей...
Важный старик погладил бороду.
— Мы поговорим наедине об этом. У нас есть и другие средства, например, хлеб...
Григорий волнуясь слушал речи коммерсантов, уход с заседания Сыщерова еще больше встревожил его, ему хотелось выскочить из-за стола, побежать туда, к озеру, предупредить Лазарева и токаря Абдурахманбая, ушедших к Сауру. Эти колонизаторы слишком скоро почуяли опасность.
Он едва дождался конца заседания и тотчас, одев пальто, быстро вышел на улицу.
Густая черная ночь обступила его. Было холодно, сыро, и он не хотел сознаться себе — немного жутко. Григорий поднял воротник и прямо через базар зашагал к большой дороге, которая вела на озеро.
У него была только одна мысль: опередить Сыщерова. Базар скоро остался позади. Григорий снял с себя пальто и побежал по дороге. На топот его ног глухим лаем отзывались собаки, запертые во дворах кур-ганчей.
Смутный сумеречный рассвет застал усталого мокрого Григория у ворот Саура. Он во всю силу застучал камнем в ворота курганчи. Огромный пес Саура, хрипло лая, кинулся к подворотне. Громкий голос Саура окликнул Григория.
— Саур, скорей открывай ворота, зови Лазарева1 Ворота заскрипели. Встревоженный дехканин схватил его за руку, потащил в комнату. Там вокруг ярко горевшего очага сидело несколько человек дехкан, среди них Лазарев и седой токарь. Лазарев привстал от удивления, увидев Григория в воротничке, галстуке, в американской шляпе. Этот костюм так не подходил к обстановке курганчи.
Григорий бросился к машинисту.
— Скорее, скорее, спасайтесь, Николай Иванович. Сейчас сюда приедет Сыщеров с нукерами.
Лазарев усмехнулся.
— Почуяли говоришь, Гриша? Ну, ничего, в нынешний раз это им не удастся, а в другой раз мы по-другому устроимся.
По знаку Лазарева дехкане один за другим быстро покинули курганчу.
— А теперь пойдем и мы,—сказал он токарю и старшему рабочему с завода Мешкова.
За воротами Лазарев остановился.
— Саур,— озабоченно обратился он к смущенному дехканину.— Ты дочь свою рано домой взял. Сегодня же привези ее ко мне...
Восток алел. Трое русских и узбек-рабочий быстро шагали берегом озера. Лазарев внезапно схватил Григория за руку, указал на дорогу. По ней прямо к
курганче Саура скакал отряд нукеров, а вместе с ними зять Мешкова. Машинист засмеялся.
— Запоздали! Ну, давайте в камыши.
И зеленая стена камышей сомкнулась за ними.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Брат Абдурахманбая сейчас же после совещания хлопкопромышленников вернулся в Хиву. И в тот же день, к вечеру, из диван-ханы во все концы ханства помчались гонцы с приказами немедленно усилить сбор податей. Приказ, написанный в очень суровом тоне, запрещал чиновникам хана давать дехканам отсрочки по взносам платежей. Всех неплательщиков приказывалось подвергать наказаниям, продавать их имущество, а сопротивляющихся сажать в зиндан.
Вслед за гонцами в округа, для наблюдения и руководства сбором податей, выехали родственники хана и его сановники. Их сопровождали многочисленные диваны — писцы со списками плательщиков.
С утра и до позднего вечера по проселочным дорогам взад и вперед скакали озабоченные диваны, вооруженные нукера, аксакалы; проезжали важные сборщики податей и хакимы округов. Сборщики податей рассыпались по полям и на глаз оценивали урожай. Они тут же устанавливали размеры подати, диваны вносили их в списки, а хакимы с нукерами приступали к взысканию платежей.
От курганчи к курганче неслись вопли чрезмерно облагаемых дехкан. Они хватались за стремена хаки-мов, диванов, сборщиков, умоляя о справедливости. Чиновники хана оскорблялись сомнениями в правильности оценки ими урожая. Они избивали, недовольных дехкан нагайками и десятками направляли в зинданы. Они оскорблялись и в тех случаях, когда дехкане просили выдачи квитанций в получении с них податей. — Мы не берем лишнего. А если ты заплатишь лишнее, так ведь все это идет в пользу нашего благочестивого хана. Дехканин, как дерево тута: чем больше срубаешь с него ветвей, тем лучше оно растет.
Чиновники хана неизменно укоряли дехкан несобранным с полей хлопком.
— Подати мы обычно собираем с вас после снятия
урожая, но вы в нынешнем году не хотите его собирать. Из-за вашей нерадивости казна хана не может вести убытков.
Убийство одного из сборщиков податей и избиения диванов ожесточили ханский двор. Брат Абдурахманбая направил в округа новые отряды нукеров в помощь сборщикам и хакимам.
Удары сыпались на дехкан один за другим, им не давали опомниться.
С базаров постепенно исчезала пшеница, цена ее росла изо дня в день, догоняя цену хлопка. Потом вдруг пронеслись слухи о громадном недороде в России, спрос на пшеницу сильно оживился, но она пропала с рынка; цена ее сравнялась с ценой хлопка.
На базарах все чаще мелькали высокие шапки- каляндаров— нищенствующих дервишей, белоснежные кисейные чалмы ишанов и мадахов-прогюведников. Они словами корана призывали верующих строго выполнять свои долговые обязательства, ставили примером честность пророка Мухамеда, в бытность его торговцем.
Поручители ежедневно сообщали Волкову о настроении дехкан. Они говорили ему, что дехкане не верят слухам о недороде хлеба в России и знают о больших запасах зерна на складах транспортных контор. Поручители кусали пальцы от удивления, рассказывая Волкову о большой осведомленности дехкан.
— Они говорят, что сроки баев по сдаче волокна заставят их уступать дехканам, а у дехкан сроков нет,— говорили ростовщики, лавочники и кулаки.— Это бунтовщики уговаривают дехкан не сдаваться, не собирать хлопок.
Волков вместе с Клингелем немедленно поехал к хакиму: у него они застали Абдурахманбая.
Хаким подтвердил сообщения поручителей о вредных агитаторах и показал составленный им список подозрительных дехкан. Волков живо заинтересовался списком.
— А русских там нет? Жаль.., жаль... А Саура? И Саура нет? Ведь он главный агитатор!
Хаким в затруднении вертел в руках длинный список.
— Саур исправный дехканин, подати он уплатил.
Волков настаивал на аресте Саура, его поддержал Абдурахманбай.
— У моего брата есть особый интерес к Сауру,-сказал хлопкозаводчик.— Вы его арестуйте на два-три дня, а потом отпустите...— Он усмехнулся.— Уверяю вас, что после ареста он забудет о бунтах...
Хаким не осмелился возражать брату могущественного сановника и тут же отдал распоряжение об аресте Саура.
Елена рано утром постучала в дверь комнаты Григория. Григорий, одетый в синюю байковую рубаху, сидел за письменным столом и работал над большой статьей. Он, не оборачиваясь, пригласил гостя войти и подскочил от удивления, услыхав голос Елены. Она, видимо, недавно встала с постели. Небрежно накинутое на плечи пальто, плохо застегнутая блузка, кое-как причесанные волосы — все это говорило о большом волнении всегда аккуратно одетой девушки.
Елена молча протянула ему записку. Григорий узнал почерк Лазарева, развернул ее.
«Елена Викторовна, мне сегодня сообщили, что Саур вот уже три дня как сидит в зиндане хакима. Попросите Григория Васильевича похлопотать о нем...»
Григорий нервно смял в руках записку.
— Я сейчас же пойду к хакиму,— сказал он.— Постараюсь добиться его освобождения.
Он проводил Елену до двери, поспешно переоделся и вышел.
На дворе стояла неприятная холодная погода, падал мелкий дождь. Григорий застегнул пальто на все пуговицы и быстро зашагал к берегу канала, у которого расположилась большая курганча хакима.
Несмотря на ранний час, на обширном дворе хакима было людно. Везде: у больших сараев, под навесами, на длинной веранде толпились пешие и конные нукеры, миршабы, аксакалы, диваны, сидели на корточках сумрачные дехкане-арестанты, дехкане-просители. Во двор въезжали все новые и новые группы нукеров, гоня перед собой дехкан со связанными назад руками. Это были неплательщики налогов. Тут же, во дворе, стар
ший писец хакима вместе с аксакалами допрашивал .арестованных. Иных он освобождал под поручительство аксакалов, других направлял в зиндан.
Григорий спросил нукера, сидевшего у входа в канцелярию, о хакиме. Хаким был в курганче. Он поздно ночью вернулся из района и теперь отдыхал в михман-хане.
Канцелярия хакима была знакома Григорию, он некоторое время работал в ней писцом, изучая хивинскую каллиграфию.
В небольшой комнате, где клубился синий угарный дым очага, согнувшись, сидело пятеро писцов. Они разом подняли головы на звук шагов Григория и дружески приветствовали его. Старший писец отложил письмо и поднялся навстречу посетителю.
Григорий отвел его к окну и вполголоса спросил его о судьбе арестованного Саура. Старший писец опасливо поглядывал на своих подчиненных, подтвердил, что три дня назад по просьбе Волкова и Абдурахманбая хаким приказал арестовать Саура. Григорий не успел расспросить его о причине ареста, как в дверях канцелярии показался хаким.
Григорий был хорошо знаком с хакимом, прекрасно по-восточному образованным узбеком. Хаким происходил из древнего аристократического рода. Его породистое лицо носило следы вырождения. Бледная, почти прозрачная кожа лица была тускла, мягкие русые волосы усов и бороды — редки, большие глаза смотрели вяло, апатично. Хаким очень любил персидскую поэзию, читал на память всю знаменитую поэму своего соотечественника Навои «Фархад и Ширин». Между ним и Григорием не раз возникали споры о корнях хивинской поэзии.
Хаким дружески приветствовал Григория и пригласил его в свою михманхану.
Он усадил гостя на мягкие одеяла около очага, наполненного горячими углями, и шутливо продекламировал по-персидски стихи собственного сочинения:
Утро приятной беседы начать,
С другом поэтом мысль с мыслью связать.
Что это выше мы можем назвать?
Григорий, улыбаясь, ответил ему в тон:
Если б, глухой я, поэтом мог быть. Вместе с поэтом о звуках судить. Я — бедный ходатай, о добрый хаким, С мольбой припадаю к ногам я твоим.
Хаким засмеялся от удовольствия.
— Чем я могу помочь бедному ходатаю? Дружеское выражение исчезло с лица хакима, когда
он узнал, что Григорий пришел просить о Сауре.
— Неприятно начать утро с отказа. Но господин Волков жаловался, что Саур восстанавливает дехкан против русских коммерсантов.
Григорий поспешил рассказать хакиму о столкновении Саура с приказчиком Волкова, о грубом мошенничестве приемщиков хлопка.
Хаким, опустив глаза, щипцами ворошил горячие угли в очаге. Он был компаньоном крупного хивинца-хлопкоиромышленника и грубое мошенничество, о котором с таким возмущением говорил Григорий, происходило и на их приемочных пунктах. Борьба дехкан против злоупотреблений хлопкопромышленников задевала интересы и самого хакима. Хаким скрыл свое неудовольствие резкой оценкой Григория деятельности коммерсантов. Он не хотел ссориться с молодым поэтом, как он его называл. К тому же, три дня, на которые Абдурахманбай просил арестовать Саура, уже
истекли.
Лицо хакима выразило сочувствие возмущению Григория.
— Другу в просьбе я не могу отказать...
Он вызвал старшего писца и спросил его о Сауре. Старший писец сказал, что нукеры увели Саура к казню—судье, чтобы- взять с него казихат—долговое обязательство за расходы по аресту.
— Пройдите вместе с моим гостем к казию и распорядитесь освободить Саура,— приказал хаким.— Расходов за арест с него брать не нужно,—-добавил он.
Григорий горячо поблагодарил хакима и в сопровождении старшего писца пошел к казию.
Казни жил в городе, неподалеку от банка. В его темной и тесной каморке стоял тяжелый запах давно непроветриваемого помещения.
Григорий с трудом разглядел в темноте Саура, сидевшего на корточках под охраной двух вооруженных нукеров. Дехканин оживился, увидев Григория, и радостно схватил протянутую ему руку. Казий отложил в сторону бумаги и поздоровался со старшим писцом хакима. Он предложил ему и Григорию присесть рядом с ним на кошму и, сдвинув очки в медной оправе на кончик длинного и острого носа, вопросительно взглянул на писца. Тот пояснил ему, что хаким распорядился освободить Саура и не брать с него казихата за расходы по аресту.
Казий с удивлением глядел то на писца, то на Григория.
— Освободить и не брать расходов?— как бы не веря своим ушам, переспросил он.
— Саур ни в чем не виноват,— вмешался Григорий.— Хаким поэтому и распорядился не взыскивать с него расходов.
Казий недоверчиво усмехнулся. Всякого человека, приведенного к нему в судилище, он считал виновным. В долголетней практике казия никогда еще не было случая, чтобы обвиняемый был бы не только признан невиновным, но даже освобожден от расходов по аресту.
Справедливый судья в затруднении вертел в руках казихат, только что составленный его писцом. Его лицо вдруг оживилось:
— Но свои расходы я же должен получить!— воскликнул он.— Казихат составлен, испорчены бумага, чернила, потом мы трудились, составляя его...
Григорий вынул из кармана кошелек и спросил казия, сколько следует ему получить с Саура. Казий протянул руки с растопыренными пальцами. Григорий молча положил на них десять рублей и поднялся . с кошмы. Писец, казия удержал его полу пальто.
— А мне?—Я писал казихат....— Он торопливо зажал в руке три рубля, брошенные Григорием на кошму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
По требованию Волкова Клингель собрал в банке широкое совещание хлопкопромышленников.
Они заседали в большом операционном зале. За длинным рядом столов, покрытых зеленым сукном, уставленных лампами под голубыми абажурами, сидели все крупные коммерсанты-хлопкопромышленники, собственники заводов, представители крупнейших московских мануфактурных фабрик, доверенные российских хлопкоторгующих фирм. Вместе с Абдурахманбаем на совещание пришел его брат, сановник хана.
Клингель, открывая совещание, просил коммерсантов высказаться по состоянию рынка.
— Чего тут высказываться,— недовольно пробурчал Мешков.— Дехкане не собирают, не везут хлопка, у нас наступают сроки договоров. Вот и все.
— Это вы, господин Мешков, констатируете факты всем известные,— возразил доверенный Ярославской мануфактуры, невысокий бритый мужчина.— Но какие по-вашему мнению надо принять к ним меры?
— Чтобы только не обострять с ними отношений, но и не показать им слабость,— добавил Клингель.
Коммерсанты заговорили наперебой. Они возмущались наглым требованием дехкан о повышении качественной оценки хлопка, тепло вспоминали прошлогоднюю кампанию. Представители ферганских и бухарских фирм ссылались на аналогичную качественную оценку хлопка в Ферганской долине и Бухаре, говорили, что она не вызывает там споров. Волков соглашался со всеми выступавшими коммерсантами, настаивал на сохранении принятых в ханстве стандартов.
— Мы же должны иметь гарантию, что нам не подсунут вместе с хорошим хлопком и низкокачественный!— воскликнул он.
Хлопкопромышленники после долгих споров единодушно согласились не менять ни стандартов, ни порядка определения качества хлопка. Они тотчас же стали обсуждать меры к прекращению этой своеобразной стачки дехкан,
Абдурахманбай снова указал, что по странной случайности все споры с дехканами и рабочими почему-то начинаются с завода Мешкова.
~ Это не господин Мешков виноват,— успокоительно сказал хивинец, заметив нервное движение тучного хлопкозаводчика.— Но он должен смотреть за своими служащими. Его машинист, мне говорил хаким, часто посещает дехкан. Ходит он ночами с ружьем, но никогда не стреляет.
Сыщеров, косясь на Григория, сказал, что сегодня Лазарев с вечера ушел опять на охоту.
— Он к Сауру это ходит,— сказал Волков,— а Саур первый начал безобразничать на заводе Мешкова. Они, видно, одной веревочкой связаны, Я бы на твоем месте, Иван Иванович, пошел сейчас к хакиму, взял бы у него парочку нукеров, да и махнул бы к Саурке-то.
Сыщеров предостерегающе показал Волкову головой на Григория, низко склонившегося над бумагами. Волков громко отрицательно щелкнул языком. Ему не была известна большая дружба Лазарева и Григория.
— Не мешало бы об этом сообщить в Петро-Алек-сандровск генералу Гнилицкому,— предложил Клин-гель.— Может быть, этого машиниста следует просто выслать из ханства.
— Сначала надо доказать его вину,— возразил доверенный Ярославской мануфактуры, — подобрать факты...
Клингель предложил коммерсантам не отвлекаться от темы обсуждения.
— Мы вложили огромные средства в хлопок, и мы должны его получить,— сказал Клингель. Он обратился к сановнику хана:— От вас теперь многое зависит, надо ускорить сбор налогов и податей...
Важный старик погладил бороду.
— Мы поговорим наедине об этом. У нас есть и другие средства, например, хлеб...
Григорий волнуясь слушал речи коммерсантов, уход с заседания Сыщерова еще больше встревожил его, ему хотелось выскочить из-за стола, побежать туда, к озеру, предупредить Лазарева и токаря Абдурахманбая, ушедших к Сауру. Эти колонизаторы слишком скоро почуяли опасность.
Он едва дождался конца заседания и тотчас, одев пальто, быстро вышел на улицу.
Густая черная ночь обступила его. Было холодно, сыро, и он не хотел сознаться себе — немного жутко. Григорий поднял воротник и прямо через базар зашагал к большой дороге, которая вела на озеро.
У него была только одна мысль: опередить Сыщерова. Базар скоро остался позади. Григорий снял с себя пальто и побежал по дороге. На топот его ног глухим лаем отзывались собаки, запертые во дворах кур-ганчей.
Смутный сумеречный рассвет застал усталого мокрого Григория у ворот Саура. Он во всю силу застучал камнем в ворота курганчи. Огромный пес Саура, хрипло лая, кинулся к подворотне. Громкий голос Саура окликнул Григория.
— Саур, скорей открывай ворота, зови Лазарева1 Ворота заскрипели. Встревоженный дехканин схватил его за руку, потащил в комнату. Там вокруг ярко горевшего очага сидело несколько человек дехкан, среди них Лазарев и седой токарь. Лазарев привстал от удивления, увидев Григория в воротничке, галстуке, в американской шляпе. Этот костюм так не подходил к обстановке курганчи.
Григорий бросился к машинисту.
— Скорее, скорее, спасайтесь, Николай Иванович. Сейчас сюда приедет Сыщеров с нукерами.
Лазарев усмехнулся.
— Почуяли говоришь, Гриша? Ну, ничего, в нынешний раз это им не удастся, а в другой раз мы по-другому устроимся.
По знаку Лазарева дехкане один за другим быстро покинули курганчу.
— А теперь пойдем и мы,—сказал он токарю и старшему рабочему с завода Мешкова.
За воротами Лазарев остановился.
— Саур,— озабоченно обратился он к смущенному дехканину.— Ты дочь свою рано домой взял. Сегодня же привези ее ко мне...
Восток алел. Трое русских и узбек-рабочий быстро шагали берегом озера. Лазарев внезапно схватил Григория за руку, указал на дорогу. По ней прямо к
курганче Саура скакал отряд нукеров, а вместе с ними зять Мешкова. Машинист засмеялся.
— Запоздали! Ну, давайте в камыши.
И зеленая стена камышей сомкнулась за ними.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Брат Абдурахманбая сейчас же после совещания хлопкопромышленников вернулся в Хиву. И в тот же день, к вечеру, из диван-ханы во все концы ханства помчались гонцы с приказами немедленно усилить сбор податей. Приказ, написанный в очень суровом тоне, запрещал чиновникам хана давать дехканам отсрочки по взносам платежей. Всех неплательщиков приказывалось подвергать наказаниям, продавать их имущество, а сопротивляющихся сажать в зиндан.
Вслед за гонцами в округа, для наблюдения и руководства сбором податей, выехали родственники хана и его сановники. Их сопровождали многочисленные диваны — писцы со списками плательщиков.
С утра и до позднего вечера по проселочным дорогам взад и вперед скакали озабоченные диваны, вооруженные нукера, аксакалы; проезжали важные сборщики податей и хакимы округов. Сборщики податей рассыпались по полям и на глаз оценивали урожай. Они тут же устанавливали размеры подати, диваны вносили их в списки, а хакимы с нукерами приступали к взысканию платежей.
От курганчи к курганче неслись вопли чрезмерно облагаемых дехкан. Они хватались за стремена хаки-мов, диванов, сборщиков, умоляя о справедливости. Чиновники хана оскорблялись сомнениями в правильности оценки ими урожая. Они избивали, недовольных дехкан нагайками и десятками направляли в зинданы. Они оскорблялись и в тех случаях, когда дехкане просили выдачи квитанций в получении с них податей. — Мы не берем лишнего. А если ты заплатишь лишнее, так ведь все это идет в пользу нашего благочестивого хана. Дехканин, как дерево тута: чем больше срубаешь с него ветвей, тем лучше оно растет.
Чиновники хана неизменно укоряли дехкан несобранным с полей хлопком.
— Подати мы обычно собираем с вас после снятия
урожая, но вы в нынешнем году не хотите его собирать. Из-за вашей нерадивости казна хана не может вести убытков.
Убийство одного из сборщиков податей и избиения диванов ожесточили ханский двор. Брат Абдурахманбая направил в округа новые отряды нукеров в помощь сборщикам и хакимам.
Удары сыпались на дехкан один за другим, им не давали опомниться.
С базаров постепенно исчезала пшеница, цена ее росла изо дня в день, догоняя цену хлопка. Потом вдруг пронеслись слухи о громадном недороде в России, спрос на пшеницу сильно оживился, но она пропала с рынка; цена ее сравнялась с ценой хлопка.
На базарах все чаще мелькали высокие шапки- каляндаров— нищенствующих дервишей, белоснежные кисейные чалмы ишанов и мадахов-прогюведников. Они словами корана призывали верующих строго выполнять свои долговые обязательства, ставили примером честность пророка Мухамеда, в бытность его торговцем.
Поручители ежедневно сообщали Волкову о настроении дехкан. Они говорили ему, что дехкане не верят слухам о недороде хлеба в России и знают о больших запасах зерна на складах транспортных контор. Поручители кусали пальцы от удивления, рассказывая Волкову о большой осведомленности дехкан.
— Они говорят, что сроки баев по сдаче волокна заставят их уступать дехканам, а у дехкан сроков нет,— говорили ростовщики, лавочники и кулаки.— Это бунтовщики уговаривают дехкан не сдаваться, не собирать хлопок.
Волков вместе с Клингелем немедленно поехал к хакиму: у него они застали Абдурахманбая.
Хаким подтвердил сообщения поручителей о вредных агитаторах и показал составленный им список подозрительных дехкан. Волков живо заинтересовался списком.
— А русских там нет? Жаль.., жаль... А Саура? И Саура нет? Ведь он главный агитатор!
Хаким в затруднении вертел в руках длинный список.
— Саур исправный дехканин, подати он уплатил.
Волков настаивал на аресте Саура, его поддержал Абдурахманбай.
— У моего брата есть особый интерес к Сауру,-сказал хлопкозаводчик.— Вы его арестуйте на два-три дня, а потом отпустите...— Он усмехнулся.— Уверяю вас, что после ареста он забудет о бунтах...
Хаким не осмелился возражать брату могущественного сановника и тут же отдал распоряжение об аресте Саура.
Елена рано утром постучала в дверь комнаты Григория. Григорий, одетый в синюю байковую рубаху, сидел за письменным столом и работал над большой статьей. Он, не оборачиваясь, пригласил гостя войти и подскочил от удивления, услыхав голос Елены. Она, видимо, недавно встала с постели. Небрежно накинутое на плечи пальто, плохо застегнутая блузка, кое-как причесанные волосы — все это говорило о большом волнении всегда аккуратно одетой девушки.
Елена молча протянула ему записку. Григорий узнал почерк Лазарева, развернул ее.
«Елена Викторовна, мне сегодня сообщили, что Саур вот уже три дня как сидит в зиндане хакима. Попросите Григория Васильевича похлопотать о нем...»
Григорий нервно смял в руках записку.
— Я сейчас же пойду к хакиму,— сказал он.— Постараюсь добиться его освобождения.
Он проводил Елену до двери, поспешно переоделся и вышел.
На дворе стояла неприятная холодная погода, падал мелкий дождь. Григорий застегнул пальто на все пуговицы и быстро зашагал к берегу канала, у которого расположилась большая курганча хакима.
Несмотря на ранний час, на обширном дворе хакима было людно. Везде: у больших сараев, под навесами, на длинной веранде толпились пешие и конные нукеры, миршабы, аксакалы, диваны, сидели на корточках сумрачные дехкане-арестанты, дехкане-просители. Во двор въезжали все новые и новые группы нукеров, гоня перед собой дехкан со связанными назад руками. Это были неплательщики налогов. Тут же, во дворе, стар
ший писец хакима вместе с аксакалами допрашивал .арестованных. Иных он освобождал под поручительство аксакалов, других направлял в зиндан.
Григорий спросил нукера, сидевшего у входа в канцелярию, о хакиме. Хаким был в курганче. Он поздно ночью вернулся из района и теперь отдыхал в михман-хане.
Канцелярия хакима была знакома Григорию, он некоторое время работал в ней писцом, изучая хивинскую каллиграфию.
В небольшой комнате, где клубился синий угарный дым очага, согнувшись, сидело пятеро писцов. Они разом подняли головы на звук шагов Григория и дружески приветствовали его. Старший писец отложил письмо и поднялся навстречу посетителю.
Григорий отвел его к окну и вполголоса спросил его о судьбе арестованного Саура. Старший писец опасливо поглядывал на своих подчиненных, подтвердил, что три дня назад по просьбе Волкова и Абдурахманбая хаким приказал арестовать Саура. Григорий не успел расспросить его о причине ареста, как в дверях канцелярии показался хаким.
Григорий был хорошо знаком с хакимом, прекрасно по-восточному образованным узбеком. Хаким происходил из древнего аристократического рода. Его породистое лицо носило следы вырождения. Бледная, почти прозрачная кожа лица была тускла, мягкие русые волосы усов и бороды — редки, большие глаза смотрели вяло, апатично. Хаким очень любил персидскую поэзию, читал на память всю знаменитую поэму своего соотечественника Навои «Фархад и Ширин». Между ним и Григорием не раз возникали споры о корнях хивинской поэзии.
Хаким дружески приветствовал Григория и пригласил его в свою михманхану.
Он усадил гостя на мягкие одеяла около очага, наполненного горячими углями, и шутливо продекламировал по-персидски стихи собственного сочинения:
Утро приятной беседы начать,
С другом поэтом мысль с мыслью связать.
Что это выше мы можем назвать?
Григорий, улыбаясь, ответил ему в тон:
Если б, глухой я, поэтом мог быть. Вместе с поэтом о звуках судить. Я — бедный ходатай, о добрый хаким, С мольбой припадаю к ногам я твоим.
Хаким засмеялся от удовольствия.
— Чем я могу помочь бедному ходатаю? Дружеское выражение исчезло с лица хакима, когда
он узнал, что Григорий пришел просить о Сауре.
— Неприятно начать утро с отказа. Но господин Волков жаловался, что Саур восстанавливает дехкан против русских коммерсантов.
Григорий поспешил рассказать хакиму о столкновении Саура с приказчиком Волкова, о грубом мошенничестве приемщиков хлопка.
Хаким, опустив глаза, щипцами ворошил горячие угли в очаге. Он был компаньоном крупного хивинца-хлопкоиромышленника и грубое мошенничество, о котором с таким возмущением говорил Григорий, происходило и на их приемочных пунктах. Борьба дехкан против злоупотреблений хлопкопромышленников задевала интересы и самого хакима. Хаким скрыл свое неудовольствие резкой оценкой Григория деятельности коммерсантов. Он не хотел ссориться с молодым поэтом, как он его называл. К тому же, три дня, на которые Абдурахманбай просил арестовать Саура, уже
истекли.
Лицо хакима выразило сочувствие возмущению Григория.
— Другу в просьбе я не могу отказать...
Он вызвал старшего писца и спросил его о Сауре. Старший писец сказал, что нукеры увели Саура к казню—судье, чтобы- взять с него казихат—долговое обязательство за расходы по аресту.
— Пройдите вместе с моим гостем к казию и распорядитесь освободить Саура,— приказал хаким.— Расходов за арест с него брать не нужно,—-добавил он.
Григорий горячо поблагодарил хакима и в сопровождении старшего писца пошел к казию.
Казни жил в городе, неподалеку от банка. В его темной и тесной каморке стоял тяжелый запах давно непроветриваемого помещения.
Григорий с трудом разглядел в темноте Саура, сидевшего на корточках под охраной двух вооруженных нукеров. Дехканин оживился, увидев Григория, и радостно схватил протянутую ему руку. Казий отложил в сторону бумаги и поздоровался со старшим писцом хакима. Он предложил ему и Григорию присесть рядом с ним на кошму и, сдвинув очки в медной оправе на кончик длинного и острого носа, вопросительно взглянул на писца. Тот пояснил ему, что хаким распорядился освободить Саура и не брать с него казихата за расходы по аресту.
Казий с удивлением глядел то на писца, то на Григория.
— Освободить и не брать расходов?— как бы не веря своим ушам, переспросил он.
— Саур ни в чем не виноват,— вмешался Григорий.— Хаким поэтому и распорядился не взыскивать с него расходов.
Казий недоверчиво усмехнулся. Всякого человека, приведенного к нему в судилище, он считал виновным. В долголетней практике казия никогда еще не было случая, чтобы обвиняемый был бы не только признан невиновным, но даже освобожден от расходов по аресту.
Справедливый судья в затруднении вертел в руках казихат, только что составленный его писцом. Его лицо вдруг оживилось:
— Но свои расходы я же должен получить!— воскликнул он.— Казихат составлен, испорчены бумага, чернила, потом мы трудились, составляя его...
Григорий вынул из кармана кошелек и спросил казия, сколько следует ему получить с Саура. Казий протянул руки с растопыренными пальцами. Григорий молча положил на них десять рублей и поднялся . с кошмы. Писец, казия удержал его полу пальто.
— А мне?—Я писал казихат....— Он торопливо зажал в руке три рубля, брошенные Григорием на кошму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33