Григорий с отвращением показал их Елене.
— Стряпня великосветской кухни!
Он называл ей одну за другой пухлые книги большого формата, отпечатанные на серой скверной бумаге. Это чтиво изготовлялось для особого круга читателей, из которых «Союз русского народа» широко вербовал своих членов. Авторами их были княгини Бебутовы, графини Апраксины, Крыжановские (Рочестер) и многие представители сановного и аристократического ми-
ра. Они безвозмездно представляли газете «Свет» свои толстые романы из великосветской жизни и жизни «потустороннего» мира.
Елена с трудом успевала записывать названия любовных романов, которые ей быстро читал Григорий: «В погоне за любовью», «Вампир граф Дракула», «Тайны Китайского двора». Она перестала записывать, когда он начал перечислять сочинения владык православной церкви, бесплатно прилагавшихся к журналу «Русский паломник». И, едва Григорий прочел фамилии авторов юдофобских книг Лютостанского и ксендза Пранайтиса, как Елена в негодовании швырнула карандаш на стол и встала:
— У меня нет никакого желания переписывать весь этот смрад!
Григорий уронил на пол стопку сочинений графа Амори.
— Идемте,— коротко сказал он.
Было уже темно. Крупные звезды и яркая россыпь Млечного пути излучали слабый свет. В воздухе было неприятно сыро.
Молодые люди быстро шли по дороге. У банковского двора Григорий хотел свернуть в ворота. Елена удержала его за рукав пальто.
— Лазарев нас ждет..
Григорий не ощущал в себе большого желания встретиться с Лазаревым. Он молча подчинился молодой девушке.
Елена не прерывала молчания Григория. Из рассказов Лазарева и по собственным наблюдениям она составила о нем не совсем лестное представление. Это его беззлобное отношение к мерзостям жизни, эта интеллигентская мягкотелость, которую он пытался оправдать созерцательностью натуры, глубоко возмущала Елену. Она знала о его увлечении Натой. Та не раз сама небрежно, слегка иронически, рассказывала ей об этом. Елена возмущалась слепотой Григория, не замечавшего всей пустоты эгоистичной богатой девушки. Нравился ли он ей самой? Елена искоса взглянула на Григория, покорно шагавшего рядом с ней. Нет, подобный «созерцатель» был бы свинцовым грузом в ее жизни. Ее мать, старая учительница рабочих предместий столицы, воспитала своих детей совсем иными. Старший
брат Елены, сосланный на семь лет в Нерчинск, бежал заграницу. Сама она, едва окончив гимназию, стремилась быть самостоятельной, и в поисках средств для дальнейшего учения, не побоялась поехать в Хиву.
Лазарев предостерегал Елену от слишком горячего нападения на Григория. Он думал, что резкие упреки могут побудить его замкнуться в себе.
Машинист был дома. Он сидел у чайного стола и вслух читал жене очерк Короленко.
— Вот хорошо сделали, что зашли!— сказал он, поднимаясь навстречу молодым людям.— Снимайте пальто и садитесь к столу.
Жена Лазарева, полная женщина с энергичным профилем, быстро подогрела самовар, нарезала свежих лепешек, поставила молоко и душистый сотовый мед.
— Кушайте липовый мед, прямо с пасеки папани из Уфимской губернии, из Белебея прислал,— ласково угощала она молодых людей.
— А где же мой ученик?— спросила, оглядываясь Елена.
Из двери соседней комнаты показалась белая головка сынишки Лазаревых. Сердито сдвинутые брови матери не испугали его, он подбежал к Елене и прижался к ней.
— Мама послала меня спать, а я ваш голос услыхал, — сказал он, застенчиво поглядывая на Григория.
— А ну-ка, Григорий Васильевич, проэкзаменуйте моего сынишку по узбекскому языку,— предложил отец.
Григорий заговорил с мальчиком. Тот, вначале стесняясь, скоро оживился и, захлебываясь словами, бойко рассказал ему о всех своих товарищах — узбекских мальчишках. Он без всякого акцента произносил мягкие певучие хивинские слова.
— А вы как?— спросил Григорий отца.
Лазарев засмеялся.
— На двойку, больше не отвечу.
Он пододвинул к молодым людям хлеб и мед. — Кушайте, пейте чай и рассказывайте, что поделываете.
— У Григория Васильевича есть, что рассказать,— заметила Елена.— Он в банке, как говорили вы ему, хотел гроссбухами от жизни загородиться, а жизнь перехлестывает и через главные книги. Он мне сказал,
что сегодня по какой-то причине пришел в «злобное отчаяние», а оно так несвойственно его созерцательной натуре.
Она рассказала Лазареву об их стычке по дороге в клуб.
Лазарев рассмеялся.
— Задорный вы народ, молодежь. Григорий Васильевич, конечно, на себя клевещет, но пусть он нам расскажет, отчего это рассердился.
Григорий рассказал о своей встрече на озере с дехканами и притче, поведанной стариком. По мере рассказа горячее возмущение опять охватывало его.
Лазарев, прихлебывая чай, внимательно глядел в взволнованное лицо Григория.
— Что же вы ответили Сауру на просьбу научить дехкан, что им делать?
Возбуждение Григория упало от неожиданного вопроса машиниста. Он коротко сказал:
— Я уехал.
— И на этом успокоились?
Григорий несколько помедлил с ответом, потом сказал, словно нехотя.
— Не совсем. Я хочу попробовать защитить дехкан... Лазарев одобрительно кивнул головой.
— Хотите возбудить общественное мнение России, написать в газету? Что ж, попробуйте и это.
— Меня ужасно возмущает в нем какая-то особая его беспомощность, интеллигентщина,— сказала Елена.— Ему не удалось сразу поступить в университет. Так вместо того, чтобы заработать средства на ученье, ручки сложил. Буду — говорит — «главным бухгалтером, или доверенным крупной фирмы».
— Ведь это я пошутил,— попробовал защититься Григорий.
— Какая тут шутка?—возмущалась Елена.— Для чего вы здесь? Ну, скажите мне цель вашего приезда в колонию. Я знаю ее: накопить денег и поехать странствовать по белому свету. Чтобы собрать капитал для таких путешествий, надо закрывать глаза на все, что здесь творится или быть таким, как все.
Григорий молчал. Чувство обиды за человека, за него, звеневшее в голосе молодой девушки, его поразило, но он не мог сказать ничего в свое оправдание.
Лазарев прервал неловкое молчание.
— Григорий Васильевич,— серьезно сказал он.— Если вы не хотите быть волком, подобно Волкову, не хотите быть пустомелей, подобно Кислякову, то ны остановитесь на третьем пути. Это путь борьбы. Я знаю, что вы рано или поздно сами придете к такому выводу. Для этого нужно только быть честным, а я в вашей честности не сомневаюсь.
Он переменил разговор.
— Есть слухи, будто бы генерал Гнилицкий опять приезжает.
Григорий подтвердил.
— Хан арестовал какого-то туркменского старшину. Туркмены угрожают разбить Хиву, если он не освободит его.
Лазарев недоверчиво улыбнулся.
— Волнуются не только туркмены, но и каракалпаки, и казахи, и узбеки. Старшина — предлог для волнения.
Он положил руку на плечо Григория.
— Эх, Григорий Васильевич, вы думаете, дехкан некому научить действовать? Такие люди всегда найдутся. Они научат дехкан бороться за свои права. Даже такой маленький случай, как афера Волкова с арба-кешами, послужит им хорошим уроком.
Григорий рассказал о тревоге Саура и его подозрении, что черную арбу прислал Шарифбай.
Лицо Лазарева приняло озабоченное выражение. Он обратился к жене:
— Июта, сбегай, позови ко мне Сапара. Он, вероятно, отдыхает в общежитии...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Волков, довольно улыбаясь, неторопливо поднялся на крыльцо. Старик швейцар поспешно распахнул двери, почтительно принял шляпу и пальто.
Волков с той же довольной улыбкой прошел по коридору в кабинет Клингеля.
Ему было от чего радоваться. За два месяца упорной работы он сумел закрепить за собой главные районы хивинского хлопководства. Восемьсот тысяч пудов сырца должны были сдать ему дехкане осенью.
Волков решительно вторгался в районы, в которых издавна работали старые хлопкопромышленники. Он не останавливался перед закреплением за собой посевов хлопка даже по соседству с заводом Мешкова.
Жена Мешкова несколько раз просила его не давать задатков дехканам кишлаков, в которых работал ее муж. Волков отмалчивался. В последнюю встречу она упрекнула его в некрасивой конкуренции с Егором Петровичем.
Волков презрительно сощурился:
— Ты что ж, кума, меня-то разве из интереса любишь?
Этот вопрос сконфузил жену'Мешкова, она покраснела, спрятала лицо на его плече.
— Прости, милый Арсюша. Это все Егор Петрович, он просил сказать тебе при случае. Ведь ты так интересуешься его делами...
...Волков открыл дверь в кабинет Клингеля и крикнул ему с порога.
— Поздравляй, Самуил Федорович, восемьсот тысяч пудов!
Клингель привстал ему навстречу и, протянув обе руки, с чувством сказал:
— Поздравляю, от души поздравляю и тебя и банк. Волков раздвинул фалды визитки, которую теперь
стал постоянно носить, и сел в кресло.
Прихлебывая густой горячий чай, он рассказал Клингелю о последних днях работы по закреплению за собой будущего урожая хлопка.
Клингель с удовольствием и легкой завистью слушал Волкова, он на его глазах вырастал в крупную силу. Правда, Клингель и сам много способствовал превращению этого мелкого маклера в большого коммерсанта. Но разве тот рано или поздно не добился бы этих успехов и сам.
Крупные операции Волкова, видимо, беспокоили хлопкопромышленников. За последнее время те все чаще заглядывали в кабинет директора. Ученый комитет банка открыл кредиты ряду новых клиентов. Но это были коммерсанты средней руки,— крупные хлопкопромышленники продолжали держаться независимо, однако, охотно говорили о расширении своих операций; они еще сомневались в успехе его клиента.
Клингель воспользовался передышкой Волкова, закурившего папиросу, и спросил его о положении дела по сбору долгов Кноппа.
О, здесь все обстояло благополучно. Генерал Гни-лицкий, воодушевленный возможностью хорошего заработка, прислал ему еще пятнадцать тысяч и просил хана помочь Волкову. Хан распорядился хакимам всех округов взыскать долги наравне с налогами и податями. Больше ста тысяч рублей хакимы уже выплатили по казихатам Кноппа.
— Это же верное дело,— небрежно сказал Волков.— Я тебе об этом и раньше говорил. Вот уж от банка таких денег скоро не заработаешь.
Клингель сидел полный удивления. У него против воли росло чувство почтения к ловкому коммерсанту, которому удавалось все, за что бы он ни брался. Небрежность, с которой Волков говорил о банке, слегка задела Клингеля.
Он выпрямился, принял официальный вид.
— Арсений Ефимович,— с достоинством сказал он.— Мне кажется, что ты недостаточно уважительно относишься к Русско-Азиатскому банку. А ведь именно наш банк дал тебе возможность заняться широкой коммерческой работой. Бескорыстность и добропорядочность нашего банка надо высоко ценить.
Волков сияющими глазами смотрел на Клингеля.
— Кто бы, да кому бы говорил о добропорядочности твоего банка, Самуил Федорович! Ведь вы ж дерете с меня официально десять процентов годовых, а на счетах прикинешь — все сто выходит. Ну хуже, чем ростовщики.
Посчитай-ка все эти делькредера, куртажные, порто, пени, комиссионные — черт его знает что, а в общем — пятьдесят процентов годовых, это по сырцу. А после очистки я ж тебе обязан волокно сдать на продажу в Москве, да еще по фиксированной цене. А ты опять будешь брать с меня все эти начеты. Нам друг друга обманывать нечего. Ни банк на этом деле не потеряет, ни Волков. Вот как надо работать!
Клингель с досадой слушал самоуверенный голос Волкова. Он захотел охладить его радость.
— Ты слишком рано начинаешь подсчитывать свои барыши,—'Многозначительно сказал Клингель.— Неиз-
вестно, какой будет урожай, а потом прибыль зависит от цен мирового хлопкового рынка. Ты можешь потерпеть убыток.
Предостережение Клингеля не смутило Волкова.
— Убыток будет, да не у меня. Вон дехкане говорят, этот год змеи — теплый, ранних заморозков не ждут. А если и будут, так ведь я сам хлопка не сею. Цены биржи мне тоже не повредят, я на них особенно-то и не рассчитывал, когда брался за дела... Ты о моих делах не беспокойся. К будущему сезону я уж свой завод присматриваю...
Волков вынул из кармана футляр и показал Клин-гелю золотой медальон.
Клингель взял из его рук дорогую безделушку и залюбовался игрой крупных бриллиантов.
— Тысяч шесть?—спросил он.
— Семь с половиной тысяч целковых... Я хочу кумой твою жену просить, для нее и купил.
Клингель внезапно побагровел, вспомнив рассказы об амурных похождениях Волкова со своими кумами. Он вернул ему медальон и холодно сказал:
— Моя жена — лютеранка. И, вообще, она не согласится крестить ребенка.
— А я поговорю с ней сам,—сказал Волков, пряча в карман футляр.— Я ее уговорю.
Вошел Кисляков.
— Самуил Федорович, вас хочет видеть Абдурах-манбай.
Волков встал и подмигнул директору.
— Поплыла рыбка в сетку. А все с моей легкой руки.
Клингель нетерпеливо ждал его ухода. Волков не стал задерживаться и пошел к двери.
— Ты не уходи, подожди меня у Кислякова,— крикнул ему вслед Клингель.
Волков зашел в комнату, где занимались Кисляков, юрисконсульт и Григорий.
— Гриша, здравствуй,—сказал он, протягивая ему руку.— Что же это ты, уток привез, а обедать не зашел?
Григорий пробормотал о занятости.
— Говори — не хочу, не уважаю своего старого хозяина, а то занят!
Дружеские упреки Волкова тронули Григория,
— Я с удовольствием приду, когда скажете, Арсений Ефимович.
— Это тебе Михаил Ильич передаст, я ему скажу. У меня, Гриша, есть к тебе серьезный разговор.
В комнату вошел Клингель.
— Михаил Ильич,—обратился он к Кислякову,— оформите, не дожидаясь заседания учетного комитета, кредит для Абдурахманбая.
Клингель отозвал в сторону Волкова и передал ему содержание своей беседы с Абдурахманбаем. Этот авторитетный в хивинском торговом мире хлопкопромыш-ленник, как и русские коммерсанты, был обеспокоен широким размахом операций Волкова.
Свое посещение банка Абдурахманбай объяснил дружескими чувствами к Клингелю. Он сказал, что эти чувства и личное знакомство побуждают его предостеречь директора банка от слишком смелого кредитования такого сомнительного коммерсанта, как Волков.
Клингель вежливо поблагодарил его, сказал, что воспользовался бы его весьма ценным советом, если бы он был дан раньше, но теперь. Волков уже закончил все свои операции.
— Как закончил?— возразил Абдурахманбай,— господин директор, я знаю, вы открыли ему кредит, и он закупает пшеницу в Оренбурге.
— Кредита я ему не открывал,— отказался Клингель,— но слышал, что он закупает небольшое количество пшеницы на средства, которые получает по безнадежным казихатам Кноппа.
Ядовитый намек Клингеля на сорвавшуюся операцию с долгом Кноппа был неприятен Абдурахманбаю. Он слегка нахмурился.
Клингель спросил, насколько успешно идут его операции по скупке местной пшеницы.
Абдурахманбай сухо ответил, что купил ее только для своих клиентов дехкан. И он тут же попросил Клингеля выдать ему ссуду на все количество закупленной пшеницы — на двадцать тысяч пудов...
Волков громко рассмеялся, выслушав рассказ Клингеля.
— Хитрит Абдурахманбай! Он и ссуду у тебя нарочно просил, чтобы туману в глаза напустить, по бедности, мол — только двадцать тысяч пудов купил! А
ты, мол, Клингель, Волкова придержи, не распускай кредита. Ну, ничего, мы с тобой и ему и Мешкову еще удружим.
Клингель поманил к себе пальцем Григория.
— Приходите вечером ко мне, господин Лямин, будет молодежь. А ты Арсений Ефимович, и вы, Михаил Ильич, обязательно с женами вместе.
В прихожей квартиры Клингеля Григорий встретился с Волковым. Татьяна Андреевна ласково поздоровалась с ним.
— Давно не заходите, Григорий Васильевич.
— Я уж и то его сегодня журил, а ты добавь, Татьяна Андреевна,— сказал Волков, оправляя перед зеркалом галстук.
В гостиной, куда они вошли, уже собрались все немногочисленные гости Клингеля. Здесь был Кксляков с женой, Ната, Андрей, Елена, главный бухгалтер с молоденькой конфузливой женой.
Хозяйка, увидев Волковых и Григория, радостно воскликнула, быстро пошла навстречу.
— Наконец-то вы!— сказала она и, подхватив под руку жену Волкова, повела ее к Нате. Та сидела вместе с Еленой и Андреем в углу гостиной на низкой кушетке.
— Помогите мне, я уговариваю Нату поиграть на рояле, а она капризничает,— пожаловалась хозяйка.
— Большие таланты обычно капризны,— сказала Татьяна Андреевна.— Об изумительной игре Наты в городе так много разговоров. Боюсь, однако, что я для нее недостаточно авторитетна.
Она с улыбкой взглянула на Григория.
— Может быть, ее сумеет уговорить Григорий Васильевич? Он в большом восторге от искусства Наты.
Нате почудилась ирония в голосе Татьяны Андреевны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Стряпня великосветской кухни!
Он называл ей одну за другой пухлые книги большого формата, отпечатанные на серой скверной бумаге. Это чтиво изготовлялось для особого круга читателей, из которых «Союз русского народа» широко вербовал своих членов. Авторами их были княгини Бебутовы, графини Апраксины, Крыжановские (Рочестер) и многие представители сановного и аристократического ми-
ра. Они безвозмездно представляли газете «Свет» свои толстые романы из великосветской жизни и жизни «потустороннего» мира.
Елена с трудом успевала записывать названия любовных романов, которые ей быстро читал Григорий: «В погоне за любовью», «Вампир граф Дракула», «Тайны Китайского двора». Она перестала записывать, когда он начал перечислять сочинения владык православной церкви, бесплатно прилагавшихся к журналу «Русский паломник». И, едва Григорий прочел фамилии авторов юдофобских книг Лютостанского и ксендза Пранайтиса, как Елена в негодовании швырнула карандаш на стол и встала:
— У меня нет никакого желания переписывать весь этот смрад!
Григорий уронил на пол стопку сочинений графа Амори.
— Идемте,— коротко сказал он.
Было уже темно. Крупные звезды и яркая россыпь Млечного пути излучали слабый свет. В воздухе было неприятно сыро.
Молодые люди быстро шли по дороге. У банковского двора Григорий хотел свернуть в ворота. Елена удержала его за рукав пальто.
— Лазарев нас ждет..
Григорий не ощущал в себе большого желания встретиться с Лазаревым. Он молча подчинился молодой девушке.
Елена не прерывала молчания Григория. Из рассказов Лазарева и по собственным наблюдениям она составила о нем не совсем лестное представление. Это его беззлобное отношение к мерзостям жизни, эта интеллигентская мягкотелость, которую он пытался оправдать созерцательностью натуры, глубоко возмущала Елену. Она знала о его увлечении Натой. Та не раз сама небрежно, слегка иронически, рассказывала ей об этом. Елена возмущалась слепотой Григория, не замечавшего всей пустоты эгоистичной богатой девушки. Нравился ли он ей самой? Елена искоса взглянула на Григория, покорно шагавшего рядом с ней. Нет, подобный «созерцатель» был бы свинцовым грузом в ее жизни. Ее мать, старая учительница рабочих предместий столицы, воспитала своих детей совсем иными. Старший
брат Елены, сосланный на семь лет в Нерчинск, бежал заграницу. Сама она, едва окончив гимназию, стремилась быть самостоятельной, и в поисках средств для дальнейшего учения, не побоялась поехать в Хиву.
Лазарев предостерегал Елену от слишком горячего нападения на Григория. Он думал, что резкие упреки могут побудить его замкнуться в себе.
Машинист был дома. Он сидел у чайного стола и вслух читал жене очерк Короленко.
— Вот хорошо сделали, что зашли!— сказал он, поднимаясь навстречу молодым людям.— Снимайте пальто и садитесь к столу.
Жена Лазарева, полная женщина с энергичным профилем, быстро подогрела самовар, нарезала свежих лепешек, поставила молоко и душистый сотовый мед.
— Кушайте липовый мед, прямо с пасеки папани из Уфимской губернии, из Белебея прислал,— ласково угощала она молодых людей.
— А где же мой ученик?— спросила, оглядываясь Елена.
Из двери соседней комнаты показалась белая головка сынишки Лазаревых. Сердито сдвинутые брови матери не испугали его, он подбежал к Елене и прижался к ней.
— Мама послала меня спать, а я ваш голос услыхал, — сказал он, застенчиво поглядывая на Григория.
— А ну-ка, Григорий Васильевич, проэкзаменуйте моего сынишку по узбекскому языку,— предложил отец.
Григорий заговорил с мальчиком. Тот, вначале стесняясь, скоро оживился и, захлебываясь словами, бойко рассказал ему о всех своих товарищах — узбекских мальчишках. Он без всякого акцента произносил мягкие певучие хивинские слова.
— А вы как?— спросил Григорий отца.
Лазарев засмеялся.
— На двойку, больше не отвечу.
Он пододвинул к молодым людям хлеб и мед. — Кушайте, пейте чай и рассказывайте, что поделываете.
— У Григория Васильевича есть, что рассказать,— заметила Елена.— Он в банке, как говорили вы ему, хотел гроссбухами от жизни загородиться, а жизнь перехлестывает и через главные книги. Он мне сказал,
что сегодня по какой-то причине пришел в «злобное отчаяние», а оно так несвойственно его созерцательной натуре.
Она рассказала Лазареву об их стычке по дороге в клуб.
Лазарев рассмеялся.
— Задорный вы народ, молодежь. Григорий Васильевич, конечно, на себя клевещет, но пусть он нам расскажет, отчего это рассердился.
Григорий рассказал о своей встрече на озере с дехканами и притче, поведанной стариком. По мере рассказа горячее возмущение опять охватывало его.
Лазарев, прихлебывая чай, внимательно глядел в взволнованное лицо Григория.
— Что же вы ответили Сауру на просьбу научить дехкан, что им делать?
Возбуждение Григория упало от неожиданного вопроса машиниста. Он коротко сказал:
— Я уехал.
— И на этом успокоились?
Григорий несколько помедлил с ответом, потом сказал, словно нехотя.
— Не совсем. Я хочу попробовать защитить дехкан... Лазарев одобрительно кивнул головой.
— Хотите возбудить общественное мнение России, написать в газету? Что ж, попробуйте и это.
— Меня ужасно возмущает в нем какая-то особая его беспомощность, интеллигентщина,— сказала Елена.— Ему не удалось сразу поступить в университет. Так вместо того, чтобы заработать средства на ученье, ручки сложил. Буду — говорит — «главным бухгалтером, или доверенным крупной фирмы».
— Ведь это я пошутил,— попробовал защититься Григорий.
— Какая тут шутка?—возмущалась Елена.— Для чего вы здесь? Ну, скажите мне цель вашего приезда в колонию. Я знаю ее: накопить денег и поехать странствовать по белому свету. Чтобы собрать капитал для таких путешествий, надо закрывать глаза на все, что здесь творится или быть таким, как все.
Григорий молчал. Чувство обиды за человека, за него, звеневшее в голосе молодой девушки, его поразило, но он не мог сказать ничего в свое оправдание.
Лазарев прервал неловкое молчание.
— Григорий Васильевич,— серьезно сказал он.— Если вы не хотите быть волком, подобно Волкову, не хотите быть пустомелей, подобно Кислякову, то ны остановитесь на третьем пути. Это путь борьбы. Я знаю, что вы рано или поздно сами придете к такому выводу. Для этого нужно только быть честным, а я в вашей честности не сомневаюсь.
Он переменил разговор.
— Есть слухи, будто бы генерал Гнилицкий опять приезжает.
Григорий подтвердил.
— Хан арестовал какого-то туркменского старшину. Туркмены угрожают разбить Хиву, если он не освободит его.
Лазарев недоверчиво улыбнулся.
— Волнуются не только туркмены, но и каракалпаки, и казахи, и узбеки. Старшина — предлог для волнения.
Он положил руку на плечо Григория.
— Эх, Григорий Васильевич, вы думаете, дехкан некому научить действовать? Такие люди всегда найдутся. Они научат дехкан бороться за свои права. Даже такой маленький случай, как афера Волкова с арба-кешами, послужит им хорошим уроком.
Григорий рассказал о тревоге Саура и его подозрении, что черную арбу прислал Шарифбай.
Лицо Лазарева приняло озабоченное выражение. Он обратился к жене:
— Июта, сбегай, позови ко мне Сапара. Он, вероятно, отдыхает в общежитии...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Волков, довольно улыбаясь, неторопливо поднялся на крыльцо. Старик швейцар поспешно распахнул двери, почтительно принял шляпу и пальто.
Волков с той же довольной улыбкой прошел по коридору в кабинет Клингеля.
Ему было от чего радоваться. За два месяца упорной работы он сумел закрепить за собой главные районы хивинского хлопководства. Восемьсот тысяч пудов сырца должны были сдать ему дехкане осенью.
Волков решительно вторгался в районы, в которых издавна работали старые хлопкопромышленники. Он не останавливался перед закреплением за собой посевов хлопка даже по соседству с заводом Мешкова.
Жена Мешкова несколько раз просила его не давать задатков дехканам кишлаков, в которых работал ее муж. Волков отмалчивался. В последнюю встречу она упрекнула его в некрасивой конкуренции с Егором Петровичем.
Волков презрительно сощурился:
— Ты что ж, кума, меня-то разве из интереса любишь?
Этот вопрос сконфузил жену'Мешкова, она покраснела, спрятала лицо на его плече.
— Прости, милый Арсюша. Это все Егор Петрович, он просил сказать тебе при случае. Ведь ты так интересуешься его делами...
...Волков открыл дверь в кабинет Клингеля и крикнул ему с порога.
— Поздравляй, Самуил Федорович, восемьсот тысяч пудов!
Клингель привстал ему навстречу и, протянув обе руки, с чувством сказал:
— Поздравляю, от души поздравляю и тебя и банк. Волков раздвинул фалды визитки, которую теперь
стал постоянно носить, и сел в кресло.
Прихлебывая густой горячий чай, он рассказал Клингелю о последних днях работы по закреплению за собой будущего урожая хлопка.
Клингель с удовольствием и легкой завистью слушал Волкова, он на его глазах вырастал в крупную силу. Правда, Клингель и сам много способствовал превращению этого мелкого маклера в большого коммерсанта. Но разве тот рано или поздно не добился бы этих успехов и сам.
Крупные операции Волкова, видимо, беспокоили хлопкопромышленников. За последнее время те все чаще заглядывали в кабинет директора. Ученый комитет банка открыл кредиты ряду новых клиентов. Но это были коммерсанты средней руки,— крупные хлопкопромышленники продолжали держаться независимо, однако, охотно говорили о расширении своих операций; они еще сомневались в успехе его клиента.
Клингель воспользовался передышкой Волкова, закурившего папиросу, и спросил его о положении дела по сбору долгов Кноппа.
О, здесь все обстояло благополучно. Генерал Гни-лицкий, воодушевленный возможностью хорошего заработка, прислал ему еще пятнадцать тысяч и просил хана помочь Волкову. Хан распорядился хакимам всех округов взыскать долги наравне с налогами и податями. Больше ста тысяч рублей хакимы уже выплатили по казихатам Кноппа.
— Это же верное дело,— небрежно сказал Волков.— Я тебе об этом и раньше говорил. Вот уж от банка таких денег скоро не заработаешь.
Клингель сидел полный удивления. У него против воли росло чувство почтения к ловкому коммерсанту, которому удавалось все, за что бы он ни брался. Небрежность, с которой Волков говорил о банке, слегка задела Клингеля.
Он выпрямился, принял официальный вид.
— Арсений Ефимович,— с достоинством сказал он.— Мне кажется, что ты недостаточно уважительно относишься к Русско-Азиатскому банку. А ведь именно наш банк дал тебе возможность заняться широкой коммерческой работой. Бескорыстность и добропорядочность нашего банка надо высоко ценить.
Волков сияющими глазами смотрел на Клингеля.
— Кто бы, да кому бы говорил о добропорядочности твоего банка, Самуил Федорович! Ведь вы ж дерете с меня официально десять процентов годовых, а на счетах прикинешь — все сто выходит. Ну хуже, чем ростовщики.
Посчитай-ка все эти делькредера, куртажные, порто, пени, комиссионные — черт его знает что, а в общем — пятьдесят процентов годовых, это по сырцу. А после очистки я ж тебе обязан волокно сдать на продажу в Москве, да еще по фиксированной цене. А ты опять будешь брать с меня все эти начеты. Нам друг друга обманывать нечего. Ни банк на этом деле не потеряет, ни Волков. Вот как надо работать!
Клингель с досадой слушал самоуверенный голос Волкова. Он захотел охладить его радость.
— Ты слишком рано начинаешь подсчитывать свои барыши,—'Многозначительно сказал Клингель.— Неиз-
вестно, какой будет урожай, а потом прибыль зависит от цен мирового хлопкового рынка. Ты можешь потерпеть убыток.
Предостережение Клингеля не смутило Волкова.
— Убыток будет, да не у меня. Вон дехкане говорят, этот год змеи — теплый, ранних заморозков не ждут. А если и будут, так ведь я сам хлопка не сею. Цены биржи мне тоже не повредят, я на них особенно-то и не рассчитывал, когда брался за дела... Ты о моих делах не беспокойся. К будущему сезону я уж свой завод присматриваю...
Волков вынул из кармана футляр и показал Клин-гелю золотой медальон.
Клингель взял из его рук дорогую безделушку и залюбовался игрой крупных бриллиантов.
— Тысяч шесть?—спросил он.
— Семь с половиной тысяч целковых... Я хочу кумой твою жену просить, для нее и купил.
Клингель внезапно побагровел, вспомнив рассказы об амурных похождениях Волкова со своими кумами. Он вернул ему медальон и холодно сказал:
— Моя жена — лютеранка. И, вообще, она не согласится крестить ребенка.
— А я поговорю с ней сам,—сказал Волков, пряча в карман футляр.— Я ее уговорю.
Вошел Кисляков.
— Самуил Федорович, вас хочет видеть Абдурах-манбай.
Волков встал и подмигнул директору.
— Поплыла рыбка в сетку. А все с моей легкой руки.
Клингель нетерпеливо ждал его ухода. Волков не стал задерживаться и пошел к двери.
— Ты не уходи, подожди меня у Кислякова,— крикнул ему вслед Клингель.
Волков зашел в комнату, где занимались Кисляков, юрисконсульт и Григорий.
— Гриша, здравствуй,—сказал он, протягивая ему руку.— Что же это ты, уток привез, а обедать не зашел?
Григорий пробормотал о занятости.
— Говори — не хочу, не уважаю своего старого хозяина, а то занят!
Дружеские упреки Волкова тронули Григория,
— Я с удовольствием приду, когда скажете, Арсений Ефимович.
— Это тебе Михаил Ильич передаст, я ему скажу. У меня, Гриша, есть к тебе серьезный разговор.
В комнату вошел Клингель.
— Михаил Ильич,—обратился он к Кислякову,— оформите, не дожидаясь заседания учетного комитета, кредит для Абдурахманбая.
Клингель отозвал в сторону Волкова и передал ему содержание своей беседы с Абдурахманбаем. Этот авторитетный в хивинском торговом мире хлопкопромыш-ленник, как и русские коммерсанты, был обеспокоен широким размахом операций Волкова.
Свое посещение банка Абдурахманбай объяснил дружескими чувствами к Клингелю. Он сказал, что эти чувства и личное знакомство побуждают его предостеречь директора банка от слишком смелого кредитования такого сомнительного коммерсанта, как Волков.
Клингель вежливо поблагодарил его, сказал, что воспользовался бы его весьма ценным советом, если бы он был дан раньше, но теперь. Волков уже закончил все свои операции.
— Как закончил?— возразил Абдурахманбай,— господин директор, я знаю, вы открыли ему кредит, и он закупает пшеницу в Оренбурге.
— Кредита я ему не открывал,— отказался Клингель,— но слышал, что он закупает небольшое количество пшеницы на средства, которые получает по безнадежным казихатам Кноппа.
Ядовитый намек Клингеля на сорвавшуюся операцию с долгом Кноппа был неприятен Абдурахманбаю. Он слегка нахмурился.
Клингель спросил, насколько успешно идут его операции по скупке местной пшеницы.
Абдурахманбай сухо ответил, что купил ее только для своих клиентов дехкан. И он тут же попросил Клингеля выдать ему ссуду на все количество закупленной пшеницы — на двадцать тысяч пудов...
Волков громко рассмеялся, выслушав рассказ Клингеля.
— Хитрит Абдурахманбай! Он и ссуду у тебя нарочно просил, чтобы туману в глаза напустить, по бедности, мол — только двадцать тысяч пудов купил! А
ты, мол, Клингель, Волкова придержи, не распускай кредита. Ну, ничего, мы с тобой и ему и Мешкову еще удружим.
Клингель поманил к себе пальцем Григория.
— Приходите вечером ко мне, господин Лямин, будет молодежь. А ты Арсений Ефимович, и вы, Михаил Ильич, обязательно с женами вместе.
В прихожей квартиры Клингеля Григорий встретился с Волковым. Татьяна Андреевна ласково поздоровалась с ним.
— Давно не заходите, Григорий Васильевич.
— Я уж и то его сегодня журил, а ты добавь, Татьяна Андреевна,— сказал Волков, оправляя перед зеркалом галстук.
В гостиной, куда они вошли, уже собрались все немногочисленные гости Клингеля. Здесь был Кксляков с женой, Ната, Андрей, Елена, главный бухгалтер с молоденькой конфузливой женой.
Хозяйка, увидев Волковых и Григория, радостно воскликнула, быстро пошла навстречу.
— Наконец-то вы!— сказала она и, подхватив под руку жену Волкова, повела ее к Нате. Та сидела вместе с Еленой и Андреем в углу гостиной на низкой кушетке.
— Помогите мне, я уговариваю Нату поиграть на рояле, а она капризничает,— пожаловалась хозяйка.
— Большие таланты обычно капризны,— сказала Татьяна Андреевна.— Об изумительной игре Наты в городе так много разговоров. Боюсь, однако, что я для нее недостаточно авторитетна.
Она с улыбкой взглянула на Григория.
— Может быть, ее сумеет уговорить Григорий Васильевич? Он в большом восторге от искусства Наты.
Нате почудилась ирония в голосе Татьяны Андреевны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33