Осенью бог послал большой урожай, цена хлеба упала в пять раз. Дехкане увидели, что если они продадут всю пшеницу, то за ними останется больше половины долга. Они предложили пришельцу получить о них зерном.
— Честно ли вводить меня в убыток?— упрекнул их пришелец.— Если бы я продал пшеницу весной, то теперь купил бы в пять раз больше, чем вы предлагаете.
Стыдно стало дехканам, продали они всю свою пшеницу, своих быков и уплатили долги.
Но весной они вновь обратились к пришельцу за зерном и деньгами.
— Опять весной берете, соседи,— предупредил их пришелец.— Работайте хорошенько, чтобы осенью вернуть деньгами.
Осенью дехкане не смогли выплатить долгов. Тогда пришелец сказал им:
— Хлопок дороже пшеницы. Сейте только хлопок, вы тогда скоро расплатитесь со мной.
Теперь уж он не стеснялся со своими должниками. Из старой курганчи он перебрался в хороший дом одного должника, женился на его дочери.
День и ночь мужчины и женщины, старики и дети трудились на полях, выращивали хлопок для пришельца. У них не было скота, не было сил чистить арыки, они удобряли хлопок своей кровью, поливали своим потом. Они так уставали на работе, что разучились петь.
Гнулись спины, седели волосы, слабело зрение, а долги пришельцу все росли и росли.
Старики, которые раньше хотели жить, теперь с нетерпением ждали смерти, хотели скорей попасть в рай и там отдохнуть.
Когда с улыбкой радости умер первый старик, дьявол поднялся на небо.
— О, аллах,— сказал он.— Люди стали любить твой рай больше своего кишлака. Чтобы они вечно помнили о небесном блаженстве, я оставил им своих детей. Сын мой теперь продолжает мое дело. Мулла женился на моей дочери и помогает ему.
Долго молчал бог, а потом сказал:
— Я, кажется, сделал большую ошибку. Когда дехкане работали на себя — труд был счастьем, теперь они работают на твоего сына, и труд стал для них проклятьем. Когда они сеяли хлопок для себя, он был нежным и добрым, теперь они сеют его для твоего сына, и он стал жестким и злым...
Бог нахмурился:
— Ты обманул меня, проклятый, и я накажу за это твой род. Все, что дехкане Кята взрастят на своих полях, по воле твоих детей будет приносить горе, болезнь и несчастье. И пусть отныне всякая помощь твоих де-
тей будет черным несчастьем для дехканина, разореньем для его хозяйства. Ибо от дьявола не может никогда исходить доброе. Уходи обратно в ад, проклятый обманщик.
Старик перестал говорить и медленно пил давно остывший чай. Дехкане молча смотрели на Григория. Тот взволнованно сказал:
— Царству детей дьявола наступил конец, дехкане. Наш банк даст вам дешевый кредит через русских промышленников. А русский коммерсант не ростовщик, он будет брать с вас только законный процент!
Саур слушал Григория и удивлялся, как он может в одно и то же время сочувствовать и дехканам и русским баям.
— Друг,— сказал ему Саур.— И русский волк и узбекский волк одинаково кровь любят. Сначала они подерутся за место для охоты, а потом будут сообща охотиться. Такая у них повадка. Говорят, у твоего старого хозяина и фамилия волчья. Он нам дает задатки, чтобы мы сеяли хлопок и сдавали бы осенью урожай на тридцать копеек в пуде дешевле базара. Ладно, мы согласны, но он нам не верит и дает деньги через нашего ростовщика. А разве тот захочет на деньгах Волкова меньше заработать, чем на своих?
— К старому волку прибавился новый,—вздохнул старик-рассказчик.— Потомки дьявола есть и среди русских и среди узбеков, везде они. Такая уж судьба дехканина...
У Григория сжалось сердце от безнадежно покорного голоса старика, едва сдерживая волнение, он воскликнул:
— Тогда не сейте хлопка! Зачем вы берете деньги у ростовщиков, у Волкова. Сейте пшеницу, рис, джугару.
— Ты говоришь, как малый ребенок,—сурово упрекнул его Саур.— Старик рассказал тебе сказку, а ты не можешь понять. У нас хлеба в нынешнем году хватило только до половины зимы. Мы берем у Волкова деньги на посев хлопка и на них кормимся. Наш ростовщик смотрит, чтобы мы ничего кроме хлопка не сеяли. Осенью он вместе с Волковым дешево купит у нас хлопок и дорого продаст нам пшеницу. А ведь нам надо
и хлеба в запас купить, и одеться, и долги уплатить, а там еще подати, налоги...
— Неужели нет другого выхода?— воскликнул Григорий.— Не все же такие, как Волков!
— А кто лучше?—Вон там видишь, среди курган- чей белеет домик. Это Мешкова, все дехкане, которые
рядом живут, его чайрикеры, а раньше были хозяевами. Дальше идет земля Абдурахманбая... Мне тоже такая судьба. Осенью продам землю, расплачусь с долгами и уйду в город.
Григорий растерянно смотрел на серьезные лица молчаливых дехкан, соседей Саура.
— Саур, ты ведь не один. Для всех дехкан работы в городе не хватит. Что вы там будете делать?— упавшим голосом спросил он.
— Научимся,— уверено сказал дехканин.— Не обижайся, но нам нет пользы от твоей жалости. А ты должен нас научить, сказать, что нам делать, ведь ты ученый, городской. В городе много умных людей.
— Русских не было — легче жилось,— вздохнул старик.— Шарифбай говорит, от русских вся беда.
Саур раздраженно сплюнул в сторону.
— Зачем ты этого мошенника слушаешь, дед? Он нас против Волкова настраивал, а сам купил у него гужевую контору, а теперь хочет платить по три с половиной копейки с пуда.
У Григория не было сил продолжать разговор с дехканами, ему хотелось побыть одному. Он молча взял ружье и пошел к озеру.
Мысли его были мрачны. Книгами банка он не отгородился от жизни. Гужевое дело Волкова затрагивало немногих людей. Но работа банка задевала интересы всех дехкан ханства. «Прогресс требует жертв», так говорил и Кисляков и Волков. Но какой прогресс не-сет в кишлак банковский кредит?.. К старому волку прибавился новый. Банк не изгоняет ростовщика из кишлака, он пользуется его услугами и бесконечно усиливает своими деньгами...
Григорий остановился у берега. С воды поднялась стая уток, вспугнутая большим серым ястребом. Григорий одним выстрелом сбил хищника в озеро и вторым— двух крупных крякв. Они упали рядом с ястребом у берега.
Удачный выстрел не порадовал Григория, не рассеял его настроения. Он достал добычу из воды и медленно пошел обратно.
Саур стоял у ворот своей курганчи и, рукой защитив глаза от солнца, смотрел вслед отъезжавшей крытой арбе.
Григория поразило его тревожное лицо. — Саур, что случилось?
— Мимо моей курганчи проехала арба несчастья...— медленно сказал Саур.
— Черная арба?—переспросил Григорий.— Но может быть это не к тебе.
— Ее послал дядя Шарифбая. Шарифбай просит меня уговорить арбакешей возить груз по три с половиной копейки. Я отказался, дехкане тоже не согласились, теперь они умнее стали, обмануть их трудно. Шарифбай пригрозил мне, это его месть.
Саур выпрямился.
— Пока я живой, они не заедут ко мне во двор, не возьмут моей дочери...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Возвращаясь с охоты, Григорий встретил у дверей своей комнаты горничную Клингеля. Она подала ему письмо.Он на ходу прочитал коротенькую записку:
«Григорий Васильевич. Клуб купил большую библиотеку одного старого жителя Нового Ургенча. Волков просит меня и вас разобраться с книгами, составить опись. Приходите...»
Григорий с сожалением окинул глазами свою маленькую уютную комнатку. Ему хотелось на свежую память записать рассказ етарика-дехканина и отдохнуть после охоты, но он не мог отказать Елене в ее просьбе. Он быетро переоделся и пошел в квартиру Клингеля.
Горничная проводила его до комнаты учительницы и постучала в дверь.Молодая девушка приветливо улыбнулась навстречу Григорию.
— Посидите, пока я предупрежу мадам Клингель об уходе.
Небольшая, просто убранная комнатка Елены понравилась Григорию. На стенах ее, окленных светлыми обоями, висели портреты Белинского, Чернышевского; на письменном столе, среди учебников, учебных пособий, тетрадок высился маленький бронзовый бюст Бетховена и стоял дорогой мраморный чернильный прибор.
Елена застала Григория у крохотной этажерки, забитой книгами.
— Вам нравится мое жилье, Григорий Васильевич? О-о-о, я здесь живу лучше, чем в Петербурге. Даже иногда стыдно как-то, такая богачка стала. Во-первых, отдельная комната, во-вторых, все собственное: портреты, книги, бюст, чернильный прибор: его мне подарила мадам Клингель за отличные успехи ученицы. Я теперь вполне самостоятельный человек!
Молодая девушка, не переставая шутить, одевала пальто и шляпку. Она совсем не походила на «синий чулок», какой отрекомендовала ее Ната.
Елена аккуратно застегнула пуговицы пальто, натянула перчатки и, мельком взглянув в крохотное зеркальце, повернулась к Григорию.
— Я готова. Только знаете что. Пойдемте в клуб полями, ужасно люблю весной бродить за городом.
Оживление молодой девушки передалось Григорию. Он забыл про свою усталость и весело отвечал на шутки спутницы.
Тропинка, по которой шли молодые люди, часто обрывалась у арыков, у низеньких дувалов, огораживавших поля отдельных хозяев. Григорий помогал своей спутнице переходить через арыки по узким желобам, перелезать через дувалы. Елена поскользнулась, перешагивая лужицу, и ногой попала в воду, забрызгав свое новое пальто.
— Ой, мое бедное пальто!— подняв в комическом ужасе руки, воскликнула она и захохотала.— Я ведь думала, вот вернусь обратно в Петербург и похвалюсь там хорошим пальто. А теперь, видно, пока мы дойдем до клуба, от него только клочья останутся.
Григорий с удовольствием глядел в лицо белокурой синеглазой девушки, одетой в изящное пальто.
— Вы скоро собираетесь вернуться в Петербург?—-спросил он.
— О, не так скоро, осенью будущего года. Я согла
силась поехать на два года... Мне надо скопить деньги, чтобы поступить на Бестужевские курсы и уж не отрываться от ученья уроками... А вы когда уедете?
Григорий покачал головой, его удел теперь служба.
Оживление сбежало с лица Елены. Она остановилась и, сдвинув брови, внимательно посмотрела на спутника.
— Вы не хотите продолжать ученья? Думаете пробивать коммерческую карьеру и быть таким, как все они?— в голосе молодой девушки звучало удивление.
— Таким? Как они, я не буду, постараюсь не быть. Мое ученье оборвалось, я не смог продолжать его. А вообще у меня натура созерцателя. В жизни я только один раз сегодня пришел в злобное отчаяние. А так я предпочитаю «отойти от зла и сотворить благо»,— с кривой усмешкой закончил Григорий.
Елена схватила его за руку и стиснула с силой, которую он не подозревал у нее:
— И вы хотите, чтобы я поверила вам? Вы на себя клевещете, Григорий Васильевич! Мир — борьба, а вы хотите стоять в стороне и спокойно созерцать эту борьбу. О, какой противный толстовский непротивленец, бесхребетный чеховский интеллигентик!
Бурное нападение молодой девушки поразило и задело Григория. Еще никто и никогда так резко не кри-тиковал образ его мыслей. Он раскрыл рот, чтобы возразить Елене, защититься от обв-инений.
Она отбросила его руку и не захотела слушать оправданий.
— После разбора библиотеки мы пойдем к Лазаревым пить чай, он давно приглашает нас. Там вы и расскажите подробнее о вашей созерцательной натуре.
Григорий замялся.
— Мне неудобно ходить к Лазареву. Андрей к нему относится неприязненно, а мне не хочется ссориться со своим старым товарищем.
Елена успокоила его.
— Мы пройдем задним двором, никто нас не увидит. Оживление Елены упало. Она притихла. Некоторое время шли молча. Потом Елена спросила:
— Как ваши переводы с персидского? Григорий ничего не ответил.
— Счастливец,— со вздохом позавидовала молодая девушка.— Знает столько языков и попал в болото к лягушкам, чтобы научиться квакать на одном с ними языке.
Она не дала Григорию ответить и показала на блеснувшие впереди огни клуба.
— Мы дошли...
Они проходили мимо большой расчищенной площадки на месте старого кладбища.
— Вы слышали историю школы слепых детей при этом кладбище?— спросил Григорий.
Он рассказал, как старик попечитель добивался помощи детям. И генерал, и хаким, и коммерсанты колонии отказались дать полторы тысячи рублей на содержание школы. После разрушения кладбища старик вместе с двенадцатью слепыми детьми обошел всех коммерсантов Нового Ургенча. Он просил их помочь детям хотя бы на эту наступающую зиму.
— Если бы вы видели их, когда вместе со стариком они шли по базару, пробираясь в банк,— взволнованно говорил Григорий.— Нужно иметь стальные нервы, чтобы оставаться при этом зрелище спокойным...
Гуськом, держась друг за друга, дети шли вслед за высоким длиннобородым стариком. Их бледные, испещренные оспой лица, с глубокими впадинами, прикрытыми синеватыми веками, были полны испуга. Маленькими посохами неуверенно щупали дорогу. Через плечи несчастных калек висели сумочки для сбора милостыни Плачущими голосами они тянули тоскливую песню о несчастном ребенке:
— Обездолен я, несчастный, Искры света нет в моих глазах...
Огромная базарная толпа замерла. В мертвом молчании слышались только эти тоненькие детские голоса:
Мотылек и тот намного — Во сто раз сильней, смелей меня...В сумку старика и детей дехкане, арбакеши, ремесленники, разносчики беспрерывно сыпали мелкую мед ную монету, совали хлеб, овощи, фрукты. Историю кладбища и этих несчастных детей знали все. И не раз слышалась брань и угрозы бессердечным русским баям.
Швейцар банка остановил детей у входа. Но старик
с силой оттолкнул его и провел слепых прямо в кабинет директора.
Клингель был страшно возмущен требованием старика. Он вызвал Григория и велел перевести старику, что банк не может платить за всю колонию. Лично от себя Клингель дал старику десять рублей и приказал выйти из кабинета.
Его денег старик не взял. Он обошел всех коммерсантов колонии, всех представителей фирм, но собрал очень небольшую сумму. Детей ему удалось с большим трудом разместить на зиму среди кустарей и ремесленников, среди окрестных дехкан. Те приютили несчастных слепцов, но не могли кормить их. Дети бродили по улицам, по дорогам, выпрашивая милостыню.
Елена волнуясь слушала рассказ Григория.
— И вы после этого хотите быть созерцателем?..— в негодовании воскликнула она.
— А что же здесь можно поделать?— возразил Григорий.— Я попробовал говорить с Кисляковым, с Волковым. Они жалеют детей, но говорят, что нельзя давать хану повода благотворительствовать за счет русского кармана. Он воспользовался бы этим в будущем и находил бы такие же предлоги для вытягивания денег у коммерсантов.
— Григорий Васильевич, им надо обязательно помочь, устроить спектакль, концерт, назначить цены за билеты подороже. Вы не поете? И не играете?.. Жаль...
— Я могу помочь в организации этих вечеров, разносить по домам билеты...
— Мы об этом еще поговорим, Григорий Васильевич. А пока поторопимся в клуб.
Буфетчик провел молодых людей в библиотеку и зажег лампу.
В небольшой комнате на полу, на подоконнике, на длинном некрашенном столе лежало много книг, журналов, старых газет.
— Книги—моя страсть,— сказала Елена, вдыхая чуть отдававший плесенью запах старой бумаги,— я люблю их запах, их вид, шелест страниц...
Григорий рассмеялся и продолжил ее незаконченную фразу:
— ...но терпеть не могу их содержания. Читать — это такая тоска.
— Не смейтесь, Гриша... ах, простите, Григорий Васильевич.
— Нет, зачем же извиняться,— возразил Григорий.— Мы можем, как гимназисты, называть друг друга по имени. Вот, когда я буду главным бухгалтером или доверенным крупной фирмы, а вы станете профессором, ученым или вообще известным синим чулком, то мы будем называть друг друга важно и чинно, с «вичем». Хорошо, Лена?
Елена кивнула головой.
— Согласна. Но я хочу все-таки возразить на ваше замечание. Я люблю не только вид. цвет и запах книг. Ради бога, не думайте так.
— Увы, меня трудно убедить, Лена,— с шутливым вздохом сожаления сказал Григорий. — Я ведь сам — библиоман. Когда я буду богатым, я заведу огромную библиотеку. Я хочу, чтобы у меня под рукой всегда были классики мира. Но сначала я должен увидеть своими глазами этот мир.
— Фу, как длинно и напыщенно, господин созерцатель,—сморщилась Елена.— Между прочим, идею такой библиотеки вы стянули у меня, это я первая хотела завести ее. Но давайте отложим наш спор и примемся за разбор книг. Любопытно познакомиться со вкусом русских аборигенов колонии.
Библиотека, купленная клубом у вдовы умершего коммерсанта, славилась по всему оазису. Большой любитель книг, он собирал их в течение тридцати лет; под старость, оставив коммерческие дела, он открыл платную библиотеку. Этой библиотекой пользовались все жители колонии.
Григорий развязал первую стопу книг в мягкой голубоватой обложке. Это была «Библиотека романов» Комарова, издателя черносотенной газеты «Свет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33