Солдаты неровными рядами зашагали по зыбкой и скользкой земле, оставив девчат на пороге в ночной темноте, не обняв их на прощанье и не сказав им сердечных слов. На крыльце появился командир роты. Взвод пристроился сзади роты, с получил соответствующее указание на счёт отстающих, и рота медленно, пошатываясь, стала подыматься вверх по размытой дождём дороге. В темноте мы упорно двигали ногами и вскоре достигли следующей деревни. Пройдя деревню, мы стали снова подниматься в гору. И только вступив на мощёную дорогу, мы взяли размеренный шаг, зашагали твёрдо, чувствую под ногами твёрдую опору. На слякоть и лужи уже никто не обращал внимания. Через лужи и грязь шли напрямик, брызгая где водой, где жижей. И когда старшина предложил запеть, взвод, раскачиваясь и подстроив ногу, затянул солдатскую песню. Когда идёшь под солдатские голоса, когда прислушиваешься к словам запевалы, к неровному стуку сапог, то забываешь о дороге, о воде, о лужах и о грязи. Если солдаты по своей охоте распоются, то за одной походной песней с присвистом следует другая. Так шагают они среди ночи, подсвистывая нужные куплеты. Но стоит сделать в пути небольшой привал, после него выходят они на дорогу молча, встают в строй неохотно, и потом по дороге уже не поют. протянет запевала свой первый куплет, а подтягивать некому, никто не хочет, и получается, что он пропел вроде петуха. пропел, а там хоть не рассветай! Предупреждаю, что эта книга про солдат и про войну, про людское горе без любви и без наслаждений. В пути по дороге рота прошла заброшенную деревню. В темноте стояли избы, прячась друг за друга. Между изб сновали неясные фигуры солдат, слышен был негромкий говор, позвякивание уздечек и фырканье лошадей. Наши тыловые подразделения и обозники батальона собирались в дальний и нелёгкий путь. Кое-где среди неуклюжих изб мелькали огоньки папирос, по ним можно было видеть, сколько там толпилось людей. В темноте слышалось хлопанье дверей, скрип отворяемых ворот и топот солдатских ног на ступеньках. Всех сборов нельзя было рассмотреть, ночь загораживала от нас людей и повозки. воздух был прохладный и сырой. К ночи в воздухе появилась прохлада. Но вот и деревня осталась позади. Впереди и в стороне, если посмотреть, кругом темно и ничего не видно. Чувствуешь под ногами дорогу, а поворотов её не видно, она то подымается на бугор, то сползает и сваливается снова в низину. Неясные очертания опушки леса проползают назад. Дорога забирается в непроглядный сумрак леса и вновь выбегает в серую пелену полей и кустов. А бесконечные дали горизонта, что нас поразили накануне, теперь не были видны. Потеряв счёт времени и пройденному пути, я не мог точно сказать то, где в данный момент находились. Ещё у лейтенантов не было часов, чтобы определять время по стрелкам. По часам можно было бы сказать, сколько прошли и где на дороге мы находимся. Говорят, у немцев все солдаты ходят при часах. А здесь топаешь по дороге и не знаешь, сколько тебе ещё осталось идти. Я давно заметил, что дин солдат стал отставать от взвода. Немного отстав, он ускорял свой шаг и догонял идущих сзади. К концу марша он стал делать это чаще. Я поравнялся с ним и заглянул. Это был солдат пожилой, небольшого роста. Он как-то неестественно прихрамывал, стараясь перенести вес тела на пятку.
– «Наверное, стёр ноги», – подумал я.
– Ты что же, братец, портянки не умеешь заворачивать?
– Нет, товарищ лейтенант. У меня на правой ноге пальцев нету!
– Как это нет?
– Мне пальцы в больнице отрезали. Когда ещё был молодым. Обморозил сильно, вот и отрезали!
– Позволь, но как же ты попал на фронт?
– Не знаю. На комиссии сказали «годен».
– Как годен? К нестроевой службе в тылу ты, может быть, и годен. А у нас хоть и в возрасте солдаты, но все с руками и ногами считаются годными к войне.
– Пальцы у меня на руках есть. Стрелять могу. Вот и послали. Сказали, будешь сидеть под землёй в ДОТе, там ходить не больно нужно.
– Ну ты и даёшь!
– Ты на комиссии говорил, что у тебя пальцев на ноге не хватает? Показывал врачам ногу?
– Я думал, что они сами знают про то.
– Ну вот что! До Селижарово осталось два часа ходьбы, полезай на телегу! Доедешь до места – пойдёшь в батальонную санроту. Скажешь, что я тебя прислал на медкомиссию, покажешь им ногу. Понял?
– Ладно, товарищ лейтенант!
– Да не ладно, а «Есть сходить в санчасть» нужно отвечать.
– Есть, так точно! Я взял винтовку, противогаз и обоймы с патронами у солдата, положил всё на ротную повозку, сказал повозочному, что это всё останется у него: «Солдата довезёшь на подводе до Селижарово, покажешь, где стоит санчасть. Ты своих обозников знаешь». После короткого десятиминутного привала рота встала и тронулась вперёд. Остался последний небольшой переход. Я буду рассказывать, не торопясь, всё по порядку, достаточно подробно, день за днём до самого конца войны. Мне повезло, я с боями прошёл большой и тяжёлый путь. Кто хочет знать правду о войне, пусть не торопится! Обычно к концу марша привалы становятся чаще по времени и проходят быстрей. Солдатам объявили, что осталось идти пять-шесть километров. Услышав, что до днёвки идти совсем немного, солдаты оживились и прибавили шагу. Всем хотелось побыстрей дойти до места и повалиться на землю, вытянуть ноги и закрыть глаза. впереди ещё не показались станционные постройки Селижарово, а рота свернула с дорога и оказалась в лесу. Здесь роту остановили, рассредоточили, солдаты сразу повалились и распластались кто где. Я приказал составить винтовки в козлы и выделить часовых для охраны и порядка. Кое-кто ещё нашёл силы, потопал ногами, повозил-пошаркал подмёткой по траве, стараясь в темноте нащупать сухое место. Но большинство легло там, где их остановили. Они валялись на земле, как падают мёртвые, подбитые пулей тела. Только часовые остаток ночи торчали вертикально, как пни. Мы со старшиной не могли сразу лечь, у нас были разные дела, нас вызывал к себе Архипов. Освободились мы, а на небе уже легла серая полоса рассвета. День обещал быть бестолковым. Тыловые службы вечно не дают нам покоя. то им представь списки, то распишись в получении вещевой книжки, то тебе хотят выдать яловые сапоги, которые ты давно получил. С рассветом, когда налетевший ветер стал разгонять облака, со стороны дороги вдруг потянуло приятно дымком. Громыхая по булыжной мостовой, с дороги свернула батальонная кухня. Она с горящими топками мягко вкатилась в лес, побудку солдат делать было не надо. Этот знакомый запах и фырканье лошадей, позвякивание уздечек и цепей, человека поднимает без набатного колокола. В этот момент даже спящий солдат, не открывая глаз, способен подставить под черпак свой котелок. Старшина установил сразу железный порядок, чтобы никакой ловкач не втёрся без очереди. За это проворные и шустрые беспощадно карались. Их отставляли в сторону у всех на виду, и им полагалось приблизиться к кухне самыми последними. А повар неумолим, но подсчитывает в уме каждый черпак и остановится на какой-то цифре. Первым делом он с силой захлопывает над горчим котлом железную крышку, и если у кухни остались солдаты с пустыми котелками, то от повара тут достанется нашему старшине. Вот почему наваристый запах кухни в первую очередь должен учуять сам старшина. Для этого он к утру ставит на пост толкового часового, который должен зорко следить за дорогой и заранее знать, откуда покажется пара лошадей с одной оглоблей на цепях посередине. И как только он узреет дымящийся грибок кухонной трубы и по ветру почует запах съестного, он непременно должен будить старшину. Старшина сразу, без суеты приступает к делу. Ему нужно по счёту получить энное количество буханок хлеба, по весу принять кучу сахара и насыпанную мерой махорку. И весь этот ворох продуктов он должен разделить и раздать своим солдатам. Порции должны быть достаточно точными, чтобы ни у кого из солдат не было ни обид, ни сомнений. Каждый солдат будет приглядываться к порции соседа. Снабжали и нас хорошо, и кормили солдат в батальоне досыта. Еда в котлах была густая, наваристая, вкусная и сытная. Повара, повозочные, каптенармусы, кладовщики и офицеры все были новобранцы и москвичи. Они не успели сработаться, принюхаться и объединиться друг с другом. Они не спелись и остерегались открыто и тайно брать и тащить из общего котла. Здесь не было своры нахлебников, вымогателей и воров. Всё это мы познали позже, когда попали в сибирскую кадровую дивизию. А пока, можно сказать, мы наедали себе животы. Всё это были новые в армии люди. Они были отобраны специально и призваны из запаса. Они совсем недавно покинули свои семьи, своих друзей, свои рабочие места. Они не успели научиться хапать и воровать. У каждого была совесть и человеческое сознание. В первые дни войны они перед солдатским котлом, как перед Богом, были чисты и невинны. Продукты получались и закладывались под пристальным взглядом офицеров. Кладовых дел мастера и повара не вылавливали куски мяса из котлов, не тащили на продажу и не прятали. Продукты из солдатского пайка поступали целиком в солдатское нутро и делились поровну… День с самого рассвета удался ясным. После утренней поверки солдатам разрешили отдыхать. Они снова повалились на землю, но уже в каком-то естественном порядке. После сытного обеда нечего терять, и они, не теряя ни минуты, устроились посуше и помягче на траве, положив под головы свои мешки. К полудню в расположение роты подкатила крытая полуторка. Все офицеры и старшины были вызваны за получением зарплаты. Мы получали толстые пачки денежных купюр за прошлое и за будущее время. Что это? Почему так щедро выдали нам денег? Или мешки с деньгами стали в тылу не нужны? Первый раз за всю жизнь я держал в руках целое состояние.
– Откуда приехали? – спросил я начфина, который выдавал нам деньги.
– Откуда надо! Получил и отходи побыстрей! В Селижарово телеграф работает, идите на станцию и переводите деньги домой. Ты сам откуда?
– Из Москвы!
– Телеграфная связь с Москвой пока работает. Набив карманы деньгами, не будешь таскать их по окопам на передовой.
– «Нужно идти!»- подумал я.
Ещё несколько офицеров роты пошли на станцию вместе со мной. В этот день ничего существенного не случилось. Вечером рота построилась и вышла на дорогу. Делая малые и большие привалы, и взяв направление на Ржев, мы продолжали двигаться к Кувшиново.
Из Селижарово на Ржев шли две дороги. Одна прямая и короткая, но она была основательно разбита. Другая – окольная и твёрдая, проходимая для воинских обозов и машин. Первая, прямая, шла через Б.Кощи, Суходол и Бахмутово. Но на этом пути он пересекала множество ручьёв и малых речек. Мосты были полуразрушены, а кругом непролазная грязь. Здесь и в сухую погоду с обозами не пройти. В России в то время было много дорог, обозначенных на картах жирной линией. Но все они, или многие, были пригодны лишь для крестьянских телег. По ним осенью и в распутицу могла проползти лишь привыкшая к беспутью крестьянская лошадёнка с пустой или недогруженной телегой. Другой, окольный путь, по которому мы шли, пролегал через Кувшиново и Торжок Здесь дорога была мощёная и для колёс гружёных воинских повозок вполне проходимая. вот по этой дороге мы и пошли. Из Селижарово наша рота вышла с рассветом. Других рот нашего батальона мы на дороге не видели. В пути мы сделали несколько привалов и к вечеру подошли к Кувшиново. по дороге не встретили ничего примечательного. К У В Ш И Н О В О. Когда с опушки леса мы стали подниматься в гору по склону неглубокого оврага, то за насыпью железнодорожного полотна увидели крыши домов и почувствовали запах гари и дыма. Свернув на железнодорожное полотно и зачастив ногами по шпалам, рота подошла к окраине города. Город небольшой, в сорок первом году здесь проживало всего восемь тысяч жителей. Мы посмотрели вперёд. На станционных путях стояли разбитые и обгорелые вагоны. От вагонов ещё шёл сильный запах и дым. Немцы бомбили станцию накануне нашего прихода. Кругом свежие воронки от бомб, обгорелые скелеты товарных вагонов и догорающие станционные складские постройки. Первый раз мы увидели живую картину войны. Так нам, по крайней мере, тогда казалось. Мы почему-то остановились. Стояли и долго смотрели молча. Мы с интересом смотрели на исковерканные и согнутые в дугу рельсы, разбитые в щепу шпалы и разбросанные железные листы с крыш домов. Мы попытались представить себе, как всё это произошло, саму бомбёжку и разрывы фугасных бомб. Для нас это было ново и совсем необычно. Трудно себе представить то, что сам никогда не видел и не испытал на себе. Сам посёлок Кувшиново от налёта немецкой авиации не пострадал. Немцы бомбили только станцию. Дома, где жили люди, все были целы. Дым и запах гари был только на станции. Обойдя посёлок несколько стороной и выйдя на дорогу, которая на Торжок, рота остановилась в сосновом лесу. У дороги под соснами были вырыты длинные, с двухскатными крышами, землянки. В одну такую землянку можно было поместить целую роту. Только островерхие крыши, укрытые сверху травянистым дёрном, выступали над землёй. Сверху, кроме свежего дёрна их прикрывали лохматые ветви деревьев. Это были сооружения довоенного образца. При хорошей бомбёжке, попади в такую землянку единственная бомба – от расположенной в землянке роты не осталось бы ничего. Позже, на фронте, мы такие землянки не строили. Но тогда, расположив своих солдат на дощатых нарах, при свете керосиновых ламп «Летучая мышь», мы были уверены, что здесь вполне безопасно. Выставив наверх часовых и назначив внутри при входе дежурных, мы приступили к чистке оружия и проверке наличия у солдат амуниции. Старшине я велел выявить солдат с потёртыми ногами и больных. Окончив проверку и доложив командиру роты о полном порядке во взводе, я вышел подышать свежим воздухом. В соседней землянке, где располагалась другая рота, у меня был приятель, тоже лейтенант, и тоже командир взвода. Женька Михайлов, с которым я учился в военном училище. Мы были в одном отделении, когда были курсантами. Мы давно с ним не виделись и не встречались со дня погрузки в эшелон. Сегодня по воле случая мы оказались с ним рядом. солдаты ещё копошились на нарах, у них гудели ноги, а для нас, лейтенантов, такой переход не составлял особого труда. Мы и сейчас, после марша, ходили, как на пружинах. Вот что значит привычка! В училище нас гоняли на совесть! О войне и о немцах мы практически ничего не знали. Не знали его техники и тактики, и боеспособности, и взаимодействия его танков с авиацией и пехотой. Мы были хорошо подготовлены физически, умели отлично стрелять, читать карты и разбираться в топографии, но к войне мы морально, теоретически и практически не были готовы. Солдаты мои легли спать, и у меня появилось свободное время. Командир роты разрешил мне пройтись часа два погулять. Я направился к своему другу в соседнюю землянку. Женька при встрече предложил мне пройтись по Кувшиново.
– Пойдём посмотрим, у них сегодня там танцы! Предупредив дежурного по роте, что я отойду на часок в местный клуб, мы вышли на улицу и пошли вдоль забора. На улице в домах повсюду закрытые ставни и темень непроглядная, нигде ни звука, ни одного огонька. Мы шли по узкому деревянному тротуару. На проезжую дорогу ступить было нельзя. Непролазная грязь, глубина по колено! А мы начистили с Женькой сапоги и натёрли их до блеска бархоткой. Дощатый настил тротуара лежал на круглых поперечинах, а они, в свою очередь, концами опирались на в битые в землю столбы. Тротуар был неширокий. Ряд досок в настиле были прогнуты, некоторые совсем прогнили, а в других местах их не было совсем. чтобы не попасть между досок ногой и не шагнуть в темноте в глубокий провал, нужно было всё время смотреть себе под ноги. Мы шли молча и не смотрели по сторонам. И если теперь меня снова заставить пройти эти дороги, я не нашёл бы её, потому что смотрел себе под ноги. На первом углу нам попался местный мальчишка. Ему было лет двенадцать, и он довёл нас до местного клуба. Мы вошли в деревянный бревенчатый дом. Сначала шёл узкий и тёмный коридор, а дальше большая освещённая керосиновой лампой комната. По дороге мы спросили мальчишку:
– А под какую музыку здесь танцуют? Под гармонь или патефон?
– Нет! – ответил он с некоторой гордостью, – Под духовой оркестр! Действительно! В углу просторной и слабо освещённой комнаты при свете керосиновой лампы поблескивали медны и никелированные духовые трубы. Их было немного. Всего несколько штук. Но музыканты! Вот что нас удивило! Это были важные сосредоточенные детские лица. Они сидели рядком на широкой лавке и ждали конца перерыва. Через некоторое время оркестр зашевелился, поднял на узкие плечи трубы и выдул несколько нестройных звуков. Потом, прогудев, как старый пароход, совсем непонятную мелодию, оркестр вскоре несколько настроился и выдал что-то похожее на марш или фокстрот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– «Наверное, стёр ноги», – подумал я.
– Ты что же, братец, портянки не умеешь заворачивать?
– Нет, товарищ лейтенант. У меня на правой ноге пальцев нету!
– Как это нет?
– Мне пальцы в больнице отрезали. Когда ещё был молодым. Обморозил сильно, вот и отрезали!
– Позволь, но как же ты попал на фронт?
– Не знаю. На комиссии сказали «годен».
– Как годен? К нестроевой службе в тылу ты, может быть, и годен. А у нас хоть и в возрасте солдаты, но все с руками и ногами считаются годными к войне.
– Пальцы у меня на руках есть. Стрелять могу. Вот и послали. Сказали, будешь сидеть под землёй в ДОТе, там ходить не больно нужно.
– Ну ты и даёшь!
– Ты на комиссии говорил, что у тебя пальцев на ноге не хватает? Показывал врачам ногу?
– Я думал, что они сами знают про то.
– Ну вот что! До Селижарово осталось два часа ходьбы, полезай на телегу! Доедешь до места – пойдёшь в батальонную санроту. Скажешь, что я тебя прислал на медкомиссию, покажешь им ногу. Понял?
– Ладно, товарищ лейтенант!
– Да не ладно, а «Есть сходить в санчасть» нужно отвечать.
– Есть, так точно! Я взял винтовку, противогаз и обоймы с патронами у солдата, положил всё на ротную повозку, сказал повозочному, что это всё останется у него: «Солдата довезёшь на подводе до Селижарово, покажешь, где стоит санчасть. Ты своих обозников знаешь». После короткого десятиминутного привала рота встала и тронулась вперёд. Остался последний небольшой переход. Я буду рассказывать, не торопясь, всё по порядку, достаточно подробно, день за днём до самого конца войны. Мне повезло, я с боями прошёл большой и тяжёлый путь. Кто хочет знать правду о войне, пусть не торопится! Обычно к концу марша привалы становятся чаще по времени и проходят быстрей. Солдатам объявили, что осталось идти пять-шесть километров. Услышав, что до днёвки идти совсем немного, солдаты оживились и прибавили шагу. Всем хотелось побыстрей дойти до места и повалиться на землю, вытянуть ноги и закрыть глаза. впереди ещё не показались станционные постройки Селижарово, а рота свернула с дорога и оказалась в лесу. Здесь роту остановили, рассредоточили, солдаты сразу повалились и распластались кто где. Я приказал составить винтовки в козлы и выделить часовых для охраны и порядка. Кое-кто ещё нашёл силы, потопал ногами, повозил-пошаркал подмёткой по траве, стараясь в темноте нащупать сухое место. Но большинство легло там, где их остановили. Они валялись на земле, как падают мёртвые, подбитые пулей тела. Только часовые остаток ночи торчали вертикально, как пни. Мы со старшиной не могли сразу лечь, у нас были разные дела, нас вызывал к себе Архипов. Освободились мы, а на небе уже легла серая полоса рассвета. День обещал быть бестолковым. Тыловые службы вечно не дают нам покоя. то им представь списки, то распишись в получении вещевой книжки, то тебе хотят выдать яловые сапоги, которые ты давно получил. С рассветом, когда налетевший ветер стал разгонять облака, со стороны дороги вдруг потянуло приятно дымком. Громыхая по булыжной мостовой, с дороги свернула батальонная кухня. Она с горящими топками мягко вкатилась в лес, побудку солдат делать было не надо. Этот знакомый запах и фырканье лошадей, позвякивание уздечек и цепей, человека поднимает без набатного колокола. В этот момент даже спящий солдат, не открывая глаз, способен подставить под черпак свой котелок. Старшина установил сразу железный порядок, чтобы никакой ловкач не втёрся без очереди. За это проворные и шустрые беспощадно карались. Их отставляли в сторону у всех на виду, и им полагалось приблизиться к кухне самыми последними. А повар неумолим, но подсчитывает в уме каждый черпак и остановится на какой-то цифре. Первым делом он с силой захлопывает над горчим котлом железную крышку, и если у кухни остались солдаты с пустыми котелками, то от повара тут достанется нашему старшине. Вот почему наваристый запах кухни в первую очередь должен учуять сам старшина. Для этого он к утру ставит на пост толкового часового, который должен зорко следить за дорогой и заранее знать, откуда покажется пара лошадей с одной оглоблей на цепях посередине. И как только он узреет дымящийся грибок кухонной трубы и по ветру почует запах съестного, он непременно должен будить старшину. Старшина сразу, без суеты приступает к делу. Ему нужно по счёту получить энное количество буханок хлеба, по весу принять кучу сахара и насыпанную мерой махорку. И весь этот ворох продуктов он должен разделить и раздать своим солдатам. Порции должны быть достаточно точными, чтобы ни у кого из солдат не было ни обид, ни сомнений. Каждый солдат будет приглядываться к порции соседа. Снабжали и нас хорошо, и кормили солдат в батальоне досыта. Еда в котлах была густая, наваристая, вкусная и сытная. Повара, повозочные, каптенармусы, кладовщики и офицеры все были новобранцы и москвичи. Они не успели сработаться, принюхаться и объединиться друг с другом. Они не спелись и остерегались открыто и тайно брать и тащить из общего котла. Здесь не было своры нахлебников, вымогателей и воров. Всё это мы познали позже, когда попали в сибирскую кадровую дивизию. А пока, можно сказать, мы наедали себе животы. Всё это были новые в армии люди. Они были отобраны специально и призваны из запаса. Они совсем недавно покинули свои семьи, своих друзей, свои рабочие места. Они не успели научиться хапать и воровать. У каждого была совесть и человеческое сознание. В первые дни войны они перед солдатским котлом, как перед Богом, были чисты и невинны. Продукты получались и закладывались под пристальным взглядом офицеров. Кладовых дел мастера и повара не вылавливали куски мяса из котлов, не тащили на продажу и не прятали. Продукты из солдатского пайка поступали целиком в солдатское нутро и делились поровну… День с самого рассвета удался ясным. После утренней поверки солдатам разрешили отдыхать. Они снова повалились на землю, но уже в каком-то естественном порядке. После сытного обеда нечего терять, и они, не теряя ни минуты, устроились посуше и помягче на траве, положив под головы свои мешки. К полудню в расположение роты подкатила крытая полуторка. Все офицеры и старшины были вызваны за получением зарплаты. Мы получали толстые пачки денежных купюр за прошлое и за будущее время. Что это? Почему так щедро выдали нам денег? Или мешки с деньгами стали в тылу не нужны? Первый раз за всю жизнь я держал в руках целое состояние.
– Откуда приехали? – спросил я начфина, который выдавал нам деньги.
– Откуда надо! Получил и отходи побыстрей! В Селижарово телеграф работает, идите на станцию и переводите деньги домой. Ты сам откуда?
– Из Москвы!
– Телеграфная связь с Москвой пока работает. Набив карманы деньгами, не будешь таскать их по окопам на передовой.
– «Нужно идти!»- подумал я.
Ещё несколько офицеров роты пошли на станцию вместе со мной. В этот день ничего существенного не случилось. Вечером рота построилась и вышла на дорогу. Делая малые и большие привалы, и взяв направление на Ржев, мы продолжали двигаться к Кувшиново.
Из Селижарово на Ржев шли две дороги. Одна прямая и короткая, но она была основательно разбита. Другая – окольная и твёрдая, проходимая для воинских обозов и машин. Первая, прямая, шла через Б.Кощи, Суходол и Бахмутово. Но на этом пути он пересекала множество ручьёв и малых речек. Мосты были полуразрушены, а кругом непролазная грязь. Здесь и в сухую погоду с обозами не пройти. В России в то время было много дорог, обозначенных на картах жирной линией. Но все они, или многие, были пригодны лишь для крестьянских телег. По ним осенью и в распутицу могла проползти лишь привыкшая к беспутью крестьянская лошадёнка с пустой или недогруженной телегой. Другой, окольный путь, по которому мы шли, пролегал через Кувшиново и Торжок Здесь дорога была мощёная и для колёс гружёных воинских повозок вполне проходимая. вот по этой дороге мы и пошли. Из Селижарово наша рота вышла с рассветом. Других рот нашего батальона мы на дороге не видели. В пути мы сделали несколько привалов и к вечеру подошли к Кувшиново. по дороге не встретили ничего примечательного. К У В Ш И Н О В О. Когда с опушки леса мы стали подниматься в гору по склону неглубокого оврага, то за насыпью железнодорожного полотна увидели крыши домов и почувствовали запах гари и дыма. Свернув на железнодорожное полотно и зачастив ногами по шпалам, рота подошла к окраине города. Город небольшой, в сорок первом году здесь проживало всего восемь тысяч жителей. Мы посмотрели вперёд. На станционных путях стояли разбитые и обгорелые вагоны. От вагонов ещё шёл сильный запах и дым. Немцы бомбили станцию накануне нашего прихода. Кругом свежие воронки от бомб, обгорелые скелеты товарных вагонов и догорающие станционные складские постройки. Первый раз мы увидели живую картину войны. Так нам, по крайней мере, тогда казалось. Мы почему-то остановились. Стояли и долго смотрели молча. Мы с интересом смотрели на исковерканные и согнутые в дугу рельсы, разбитые в щепу шпалы и разбросанные железные листы с крыш домов. Мы попытались представить себе, как всё это произошло, саму бомбёжку и разрывы фугасных бомб. Для нас это было ново и совсем необычно. Трудно себе представить то, что сам никогда не видел и не испытал на себе. Сам посёлок Кувшиново от налёта немецкой авиации не пострадал. Немцы бомбили только станцию. Дома, где жили люди, все были целы. Дым и запах гари был только на станции. Обойдя посёлок несколько стороной и выйдя на дорогу, которая на Торжок, рота остановилась в сосновом лесу. У дороги под соснами были вырыты длинные, с двухскатными крышами, землянки. В одну такую землянку можно было поместить целую роту. Только островерхие крыши, укрытые сверху травянистым дёрном, выступали над землёй. Сверху, кроме свежего дёрна их прикрывали лохматые ветви деревьев. Это были сооружения довоенного образца. При хорошей бомбёжке, попади в такую землянку единственная бомба – от расположенной в землянке роты не осталось бы ничего. Позже, на фронте, мы такие землянки не строили. Но тогда, расположив своих солдат на дощатых нарах, при свете керосиновых ламп «Летучая мышь», мы были уверены, что здесь вполне безопасно. Выставив наверх часовых и назначив внутри при входе дежурных, мы приступили к чистке оружия и проверке наличия у солдат амуниции. Старшине я велел выявить солдат с потёртыми ногами и больных. Окончив проверку и доложив командиру роты о полном порядке во взводе, я вышел подышать свежим воздухом. В соседней землянке, где располагалась другая рота, у меня был приятель, тоже лейтенант, и тоже командир взвода. Женька Михайлов, с которым я учился в военном училище. Мы были в одном отделении, когда были курсантами. Мы давно с ним не виделись и не встречались со дня погрузки в эшелон. Сегодня по воле случая мы оказались с ним рядом. солдаты ещё копошились на нарах, у них гудели ноги, а для нас, лейтенантов, такой переход не составлял особого труда. Мы и сейчас, после марша, ходили, как на пружинах. Вот что значит привычка! В училище нас гоняли на совесть! О войне и о немцах мы практически ничего не знали. Не знали его техники и тактики, и боеспособности, и взаимодействия его танков с авиацией и пехотой. Мы были хорошо подготовлены физически, умели отлично стрелять, читать карты и разбираться в топографии, но к войне мы морально, теоретически и практически не были готовы. Солдаты мои легли спать, и у меня появилось свободное время. Командир роты разрешил мне пройтись часа два погулять. Я направился к своему другу в соседнюю землянку. Женька при встрече предложил мне пройтись по Кувшиново.
– Пойдём посмотрим, у них сегодня там танцы! Предупредив дежурного по роте, что я отойду на часок в местный клуб, мы вышли на улицу и пошли вдоль забора. На улице в домах повсюду закрытые ставни и темень непроглядная, нигде ни звука, ни одного огонька. Мы шли по узкому деревянному тротуару. На проезжую дорогу ступить было нельзя. Непролазная грязь, глубина по колено! А мы начистили с Женькой сапоги и натёрли их до блеска бархоткой. Дощатый настил тротуара лежал на круглых поперечинах, а они, в свою очередь, концами опирались на в битые в землю столбы. Тротуар был неширокий. Ряд досок в настиле были прогнуты, некоторые совсем прогнили, а в других местах их не было совсем. чтобы не попасть между досок ногой и не шагнуть в темноте в глубокий провал, нужно было всё время смотреть себе под ноги. Мы шли молча и не смотрели по сторонам. И если теперь меня снова заставить пройти эти дороги, я не нашёл бы её, потому что смотрел себе под ноги. На первом углу нам попался местный мальчишка. Ему было лет двенадцать, и он довёл нас до местного клуба. Мы вошли в деревянный бревенчатый дом. Сначала шёл узкий и тёмный коридор, а дальше большая освещённая керосиновой лампой комната. По дороге мы спросили мальчишку:
– А под какую музыку здесь танцуют? Под гармонь или патефон?
– Нет! – ответил он с некоторой гордостью, – Под духовой оркестр! Действительно! В углу просторной и слабо освещённой комнаты при свете керосиновой лампы поблескивали медны и никелированные духовые трубы. Их было немного. Всего несколько штук. Но музыканты! Вот что нас удивило! Это были важные сосредоточенные детские лица. Они сидели рядком на широкой лавке и ждали конца перерыва. Через некоторое время оркестр зашевелился, поднял на узкие плечи трубы и выдул несколько нестройных звуков. Потом, прогудев, как старый пароход, совсем непонятную мелодию, оркестр вскоре несколько настроился и выдал что-то похожее на марш или фокстрот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26