Лишь иногда откуда-то сверху, с нависшего над рекой уступа, срывалась снежная шапка или сосулька и с плеском падала в воду. Иногда в такой сосульке было локтей восемь длины, упади она на палубу — прошила бы корабль насквозь. Я скормила печке фальшборт и принялась за палубный настил… Делала я это уже почти автоматически, в каком-то оцепенении, ибо безнадежность сковывала сильнее, чем холод.
Правда, я подбадривала себя мыслью, что вижу то, чего не видел еще никто из живых, но больше подбадриваться было нечем.
А потом пришел день, когда солнце попросту не взошло. Я понимала, что это природное явление, мне доводилось прежде читать о полярной ночи, но все равно это казалось воплощением какой-то страшной сказки. Мое путешествие вниз по реке вообще давно представлялось мне затянувшимся дурным сном, и вот теперь кошмар достиг кульминации, когда по всем законам положено просыпаться — но, увы, я была лишена этой возможности. А потом… река кончилась.
Если бы я не была в прострации, я бы заметила, что течение теряет скорость. Затем ледяные стены бесконечного каньона вдруг расступились, и харр медленно и печально выплыл — вовсе не в океан, а в круглое озеро, озаренное холодным голубым светом Лийи.
Оно было не слишком большим в диаметре — максимум две трети мили, зато, должно быть, практически бездонным, раз его питала такая длинная река. Впрочем, может быть, вода уходила какими-то подземными путями; так или иначе, по периметру озеро окружала сплошная, практически отвесная стена из камня, льда и снега. По всей видимости, это был метеоритный кратер; полагаю также, что этот древний удар из космоса промял земную кору и поверхность озера находилась много ниже уровня океана — этим и объяснялось быстрое течение. Даже не Море Вечных Льдов — глубокая яма с неприступными краями посреди замороженной суши, воистину полный тупик и конец всему…
Большая часть озера была покрыта льдом; лишь недалеко от того места, где река впадала в озеро, оставалось небольшое пятно открытой воды, по которой двигался по инерции мой харр, пока не уперся носом в ледяную кромку, остановившись впервые за, наверное, две с лишним декады. В бледном свете луны я видела и другие корабли, вмерзшие в лед — иные по краям озера, другие ближе к центру. Многие выглядели полузатонувшими, кое-где у берегов изо льда торчали одни лишь мачты. Разумеется, все это были харры мертвых; я даже разглядела на ближайшем из них помост и белеющие на нем кости. Очевидно, летом здесь все же теплело достаточно для того, чтобы допустить разложение… Лодок простых смертных я не видела. Должно быть, они пошли ко дну раньше, может быть, даже по пути сюда. Остались одни харры хаагелов. Предводители кланов умирают далеко не каждый день. Сколько же лет и веков они тут скапливались?!
И теперь мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к ним. Упокоиться на этом жутком ледяном кладбище, среди славнейших хардаргов. Их соплеменники, вероятно, сочли бы это за честь. Которой я, однако, предпочла бы избежать…
Увы, но на этот раз шансов действительно не было. Разве что пришельцы вдруг заинтересуются кратером на крайнем юге… Я невесело усмехнулась.
Конечно, топлива мне хватило бы еще надолго. Запас еды тоже пока был — я имею в виду то, что осталось от Илмгара, прочие-то давно сгнили. Так что, в принципе, я могла прожить здесь еще какое-то время, занимаясь этнографическими исследованиями. То есть обходя все эти мертвые корабли и изучая, в каких одеждах, с каким оружием и утварью отправляли в последний путь хаагелов разных кланов в разные времена. Может быть, я даже нашла бы что-нибудь, чем можно было записать свои наблюдения. Однако какой смысл? Если сюда когда-нибудь попадет исследовательская экспедиция, она осмотрит и опишет все сама. Если же нет… к чему растягивать агонию? Стоят ли несколько дней ковыряния на морозе в истлевших останках того, чтобы за них цепляться?
Вас, может быть, удивляет, куда девалось мое жизнелюбие, о котором я распиналась еще недавно? Но это место было, должно быть, самым гнетущим на земле. Вы только представьте себе эту картину и мое положение… Да и предыдущий путь отнюдь не располагал к оптимизму.
Я уже не падала в пропасть — я была на самом дне.
«Но дойдешь до конца и признаешь дорогу напрасной», — вспомнилось мне. Одно из моих любимых стихотворений…
Жизнь есть плесень и грязь, только холод и звездная тьма
Были целью твоей, совершенной и вечно прекрасной.
Ты дойдешь и увидишь, что ты совершенно один.
Те, что спереди, канули в ночь, те, что сзади, отстали.
И останешься вечно стоять средь мерцающих льдин…
А ведь практически все совпало. И из начала тоже:
Но какие-то странные аньйо смутят твой покой,
Обещая вершины и сказочно дивные дали,
И расскажут о тех, что стояли над звездной рекой…
Да и дальше… Словно это стихотворение и не написано двести лет назад. А я-то всегда смеялась над разглагольствованиями о пророческой силе поэзии…
«И останешься вечно стоять средь мерцающих льдин». Оно, может, и красиво, но слишком некомфортно. И, кстати, никакие они не мерцающие… Кутаясь в шубу, я легла на последние оставшиеся нары возле печки, где жарко пылал огонь. Он, огонь, тоже умирал, ибо я больше не собиралась его кормить, но, в отличие от меня, не знал этого и продолжал весело потрескивать как ни в чем не бывало.
Было ли мне страшно? Не знаю. Я уже сказала, чувства словно оцепенели, хотя сознание работало. Так я вполне рационально рассчитала, что печка погаснет и я замерзну во сне, легко и безболезненно.
Проснулась я от холода.
Печь давно догорела и остыла. Было, разумеется, совсем темно. Я понадеялась, что темнота поможет мне вновь заснуть и довершить начатое, но ничего не получалось. Нос был ледяной и мокрый, зубы выстукивали мелкую дробь, и все это было чертовски неприятно, а сон не шел. Несмотря на мою решимость умереть, организм имел на сей счет свое мнение и настойчиво требовал предпринять какие-то действия для спасения. Чертыхнувшись, я встала, размяла застывшие мышцы, взяла меч и пошла на палубу «за дровами». Ладно, накормлю печку еще раз, а заодно согреюсь и устану, работая мечом, легче будет снова заснуть. А вот есть больше не буду. Тогда вторая попытка окажется удачней первой.
И действительно, когда я снова легла возле теплой печи, в голове замелькали бессмысленные обрывки фраз, словно брызги на поверхности черного омута, в который соскальзывало сознание. Тьма без сновидений поглощала меня. Кажется, сквозь сон я чувствовала, как начинают коченеть конечности, но на сей раз мое намерение не просыпаться было твердым. Потом ощущение холода ушло и вроде бы даже разлился какой-то свет… И в этом свете зазвучала песня.
«Вот и все, — подумала я. — И совсем не страшно. Даже красиво».
Впрочем, песня была не то чтобы очень красивой, скорее заунывной. И я сообразила, что не понимаю ее слов. Это было странно — во сне мы часто слышим всякую абракадабру, но при этом прекрасно понимаем ее смысл. Затем я подумала, что слишком уж трезво рассуждаю для спящей, и поняла, что уже не сплю.
Света не было. И ощущение холода во всем теле снова вернулось. Но песня никуда не исчезла. Она звучала совсем рядом, на палубе.
Мне стало страшно. Глупо, да? Чего еще бояться той, которая собралась умереть? Но я не могла отделаться от жуткой картины: полуобъеденный труп Илмгара садится на своем помосте под звездами полярной ночи и начинает глухо и заунывно тянуть этот мотив, оповещая Страну Мертвых о своем прибытии. И мертвецы с других кораблей, скелеты в обледенелых лохмотьях, ковыляя по снегу и льду, медленно сползаются его поприветствовать…
Впрочем, язык песни был не хардаргский. И не гантруский. И вообще я никогда не слышала ничего подобного. Язык потустороннего мира?
«Чушь! — сказала я себе. — Суеверный бред! Слышал бы тебя сейчас доктор Ваайне… Пойди и проверь, что там!» Я встала с лежанки, нашарила меч и на негнувшихся ногах вышла на палубу.
В глаза мне ударил свет, показавшийся после полной темноты ярким, хотя это был всего лишь свет факела, мерзко вонявшего горелым жиром. Факел был в левой руке у широкой приземистой фигуры, обросшей белой шерстью, с головой неправильной формы. Фигура склонялась над останками Илмгара, и в ее правой руке что-то остро блестело.
Можно было, конечно, и дальше фантазировать, что это адский демон, явившийся за хаагелом, но моя сонная одурь уже прошла, а значит, вернулось рациональное мышление.
— Эй! — по возможности грозно окликнула я, на всякий случай держа наготове меч.
Фигура взвизгнула от ужаса и отшатнулась, чуть не выронив факел. Теперь я разглядела, что покрыта она, разумеется, не шерстью, а шубой, и форма головы объясняется большой лохматой шапкой. Впрочем, кое-что необычное в этой голове все-таки было. Почти до самых глаз она заросла бородой! Мне случалось слышать легенды о бородатых аньйо южных широт, но я всегда считала их байками. Бороды ведь бывают только у животных. Во всяком случае, заслуживающие доверия исследователи, такие, как Тнааксен, никогда не описывали таких народов. Правда, они исследовали юг Инйалгдара, а не Глар-Цу…
— Тото-мицу-са! — визгливо выкрикнул визитер, потрясая топориком. Думаю, это означало «сгинь, нечистый дух!»
— Я аньйо, — сказала я по-хардаргски и добавила: — Я не враг.
В подтверждение своих слов я опустила меч, затем, видя, что это моего гостя не успокоило, положила оружие на палубу. Нас разделяло достаточное расстояние — если бы он вздумал напасть, я бы успела снова нагнуться за мечом.
— Я аньйо, — повторила я. — Я живая… пока еще… Мне надо на север. — Я махнула рукой в сторону реки. — Север, тепло, понимаешь? Ты знаешь, как отсюда выбраться?
— Зури-цаси!
М-да. Исчерпывающе. Похоже, хардаргского он не знает. В южной части континента, к северо-западу от земель хардаргов, есть еще царство Хоок, но его языка не знаю я. А до Гант-Ру отсюда, должно быть, не одна тысяча миль…
— Ты говоришь по-гантруски? — тем не менее предприняла я попытку на этом языке.
Темное узкоглазое лицо визитера неожиданно озарилось довольной улыбкой.
— Гант-Ру… Покупай-продавай… Хуси-воцу продавай, Гант-Ру покупай…
Что ж, основа для дальнейшего сотрудничества была заложена.
— Мое! — произнес Хуси-воцу решительно, но все же с вопросительными нотками, указывая топориком на труп Илмгара.
— Твое, — не стала я спорить.
Неужели у него тоже проблемы со съестными припасами? В любом случае мне нужна его помощь.
Все еще опасливо поглядывая на меня, он подошел к помосту и как будто бы подтвердил мои подозрения, взмахнув топориком. Но оказалось, его интересовало вовсе не мясо, а перстни на левой руке мертвеца. Много дней назад, когда я еще не рассматривала Илмгара с гастрономической точки зрения, я пробовала их снять, но они вмерзли в плоть, и их можно было забрать, только отрубив пальцы. Тогда я этого делать не стала, ибо еще надеялась на встречу с хардаргами, а потом мне было не до того. Но то, что не сделала тогда я, теперь проделал Хуси-воцу.
Этим бизнесом он и его соплеменники занимались с давних пор: обирали хардаргских покойников в низовьях рек и продавали добытое гантрусам. Учитывая, что гантруские сокровища нередко достаются во время рейдов хардаргам, получается интересный круговорот… Промысел этот на самом деле не столь выгоден, как кажется на первый взгляд. С одного мертвого хаагела можно собрать целое состояние, но столь богато снаряженные мертвецы — редкость, а с рядовых, как правило, нечего взять, кроме одежды. Правда, меховая шуба и добротные теплые сапоги тоже чего-нибудь да стоят. Кроме того, гантрусы, как и положено цивилизованным купцам при торговле с дикарями, платят им куда меньше реальной цены. Расплачиваются гантрусы, конечно, не деньгами, а ружьями, кое-каким инструментом и утварью, а также низкокачественным алкоголем — закон запрещает им пить крепкие напитки, но отнюдь не запрещает продавать их другим народам. Впрочем, в этих сделках каждая из сторон, очевидно, считает другую дураками: гантрусы — приобретая серебро и драгоценности за какой-то железный хлам, а во-цумаки — получая чудесные инструменты и оружие за какие-то бесполезные в хозяйстве блестящие камушки.
После того как Хуси-воцу заполучил то, что хотел, он лихо спрыгнул на лед — харр успел уже примерзнуть носом и частью борта к ледяной кромке — и я, прихватив на всякий случай меч, последовала за ним. Мы прошагали по льду около четверти мили и подошли к берегу в том месте, где стена кратера была ниже обычного, но все равно возвышалась над поверхностью озера локтей на тридцать с гаком. С обросшего сосульками уступа свешивалась лестница, сплетенная из кожаных ремней. Хуси-воцу влез первым, я следом, испытывая сильный дискомфорт при мысли, что ему может взбрести в голову рубануть своим топориком по ремням. Конечно, сейчас не брачный сезон, чтобы аньйо убивал аньйо ни с того ни с сего (или даже ради шубы), но, если он все еще меня боится, чего не сделаешь со страху…
Однако все обошлось. Внешний склон кратера был куда более пологим, и мы съехали по нему на собственных задах, остановившись у круглого сугроба. Воцумаки пронзительно свистнул, и вдруг на моих глазах сугроб зашевелился, стал оседать, и из него, отряхиваясь от снега, полезли пушистые бело-серые звери в кожаной сбруе. Глядя на них и особенно на их хвосты, я поняла, из кого была сделана моя шапка (не нынешний подшлемник, а та, которую я потеряла в схватке с твурком). Если для хардаргов эти животные были лишь объектом охоты, то воцумаки, оказывается, сумели их приручить и даже использовать как тягловую силу! Хотя один цуцапи, как называют их воцумаки, невелик ростом и вряд ли сдвинет с места больше сорока фунтов, но упряжка из дюжины или даже шестнадцати цуцапи способна везти уже довольно приличный груз. Достоинство этих животных еще и в том, что они способны находить себе пищу глубоко под снегом и почти не нуждаются в дополнительных припасах — разве что на совсем бесплодных землях, где даже летом ничего не растет.
Хуси-воцу очистил от снега свои низкие легкие сани, запряг зверей, взял длинный шест погонщика — и мы отправились в путь на север.
Если быть совсем точной, то на северо-запад — как я поняла, стойбище воцумаки находилось на западном побережье Глар-Цу. Уже на второй день пути небо на северо-востоке посветлело, а на третий ненадолго показался краешек солнца. Я словно пробуждалась от кошмара или выздоравливала после тяжелой болезни…
Палатки у Хуси-воцу не было, зато была широкая лопата, которой он умел быстро построить снежный дом. Места внутри, конечно, было очень мало. Мы спали, притиснувшись друг к другу, зато было не холодно. Шубы, естественно, не снимали, так что о моих крыльях он не догадывался.
Меня несколько беспокоило, что припасы, которые были у Хуси-воцу с собой — мороженое мясо и рыба, — не рассчитаны на двоих, но его самого это, похоже, не волновало. И скоро я поняла, почему: снежная пустыня была безжизненной лишь на мой дилетантский взгляд. В первые дни, правда, мы питались исключительно запасенной провизией, но чем дальше к северу, тем чаще пятнали снег цепочки следов или пролетала в вышине птица. Птиц воцумаки бил влет почти без промаха (за все время путешествия промазал лишь дважды, да и то, думаю, потому, что мушкет был не лучшего качества), а несколько раз удивлял меня, в совершенно, казалось бы, неприметном месте всаживая в снег копье и выкапывая прятавшуюся там добычу.
Несмотря на то что мы с Хуси-воцу провели в прямом смысле бок о бок полторы декады, общались мы мало. Днем, погоняя цуцапи, он предпочитал распевать свои заунывные песни (и как у него только не болело горло от постоянного пения на морозе?), а вечером угрюмо буркал:
— Говори не надо. Спи надо.
Может быть, ему не нравилось беседовать на гантруском, который он знал еще хуже, чем я, а может, он боялся ненароком выдать чужеземке какие-то секреты. В первый же день я заверила его, что ничего не расскажу хардаргам о его промысле — это, похоже, его всерьез беспокоило. Пришлось для пущей гарантии даже возвести на хардаргов напраслину, сказав, что это они обрекли меня на смерть, насильно посадив на похоронный харр.
На пятнадцатый день мы достигли стойбища воцумаки. Оно действительно располагалось на берегу океана; вблизи берега он уже почти очистился ото льда, но вдалеке еще белели ледяные поля. Воцумаки жили в снежных домах — не таких, конечно, наскоро насыпанных холмиках с прорытым сбоку лазом, какие служили нам убежищем по дороге, а в куда более добротных и просторных куполообразных сооружениях, сложенных из снежных кирпичей и облитых для прочности водой. Снаружи, особенно сверкая под ярким весенним солнцем коротких еще дней, это выглядело красиво, но когда я впервые зашла внутрь, меня чуть не вывернуло наизнанку от вони прогорклого жира, который здесь использовали в качестве топлива, сырой рыбы и немытых тел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72