Но земля, отец Шуша (на языке туземцев слово «земля» мужского рода), встала щитом на пути солнечного огня, и тот, попав в холодную грязь, застыл каплями желтого металла; Шуш же скрылся в земляной норе. С тех пор все змеи прячутся от света в сырых и темных местах (на самом деле, конечно, не все, но туземцам, очевидно, не доводилось бывать в пустынях).
Эййэ вышла на поверхность. Она хотела вернуться к родителям, но почувствовала, что стала слишком тяжелой для полета. Она уже была беременна. Ей пришлось оставаться на земле восемь с половиной месяцев, пока не родились ее дети. От матери они унаследовали дух, стремящийся к небу, и общий облик, от отца же — тело, состоящее из земного праха и воды, и бескрылость. Так и появились на свете аньйо. Эййэ заботилась о них, пока они не выросли, а потом вернулась на небо; но и после этого по ее просьбе солнце посылает своим потомкам тепло и свет. Однако раз в год тучи закрывают небо, и наступает сезон дождей. Тогда в мужчинах просыпается их праотец Шуш, и ими овладевают злоба и похоть, они готовы ползать в грязи на брюхе перед женщиной, лишь бы овладеть ею; разум же женщин помрачается, и они отдаются мужчинам.
Но и Эййэ не забыла своих детей. Время от времени она посылает им свое благословение, и тогда в семье обычных аньйо рождается крылатый мальчик, а иногда и сама нисходит на землю, воплощаясь в крылатой девочке. Это бывает редко, но туземцы не ропщут, понимая, что Эййэ приходится заботиться и о других аньйо, живущих на других островах.
Поскольку я даже не родилась в племени, а появилась на острове неведомо откуда, словно бы с неба (мысль, что я могла приплыть вместе с врагами, даже не приходила туземцам в голову), да и крылья у меня были больше, чем обычно, если слово «обычно» вообще применимо к столь редким явлениям, в представлении туземцев я была даже не земным воплощением богини, а богиней как таковой. К счастью, вера туземцев не простиралась настолько далеко, чтобы считать меня совершенно неземным существом, не нуждающимся ни в пище, ни в крыше над головой и обязанным на каждом шагу демонстрировать свое всемогущество. Дикари вообще во многих отношениях напоминают детей (и по части жестокости тоже), и их религиозные верования столь же наивны, как у ребенка, желающего богу доброго здоровья и приятного аппетита. Ко мне относились с любовью и почтением, как к праматери — это было, конечно, забавно, в мои-то неполные пятнадцать лет! — но в целом вполне по-свойски, без фанатизма, какой непременно возник бы при появлении «живого бога» в более развитой культуре.
Любопытно, кстати, совпадение имен. Ведь «Эйа» — это краткая форма от «Эйольта». Правда, меня так почти никогда не звали. Отчим всегда называл полным именем, и, надо сказать, именно это я предпочитаю. Мама в детстве звала «Йоль», но потом тоже перешла на полное, когда я объяснила, что оно мне больше нравится. В школе чаще всего звали по фамилии (причем обычно второй, Штрайе, а не полной), ну или, если говорить о сверстниках, разными дурацкими кличками, пока я не отбила у них охоту к последнему.
Ну вот, опять я углубилась в воспоминания, а о том дне так и не досказала. Когда я пошла к статуе, на миг мне показалось, что я вижу в высокой траве у ее ног желтые цветы, но это был все тот же странный металл. Все пространство между корнями бывшего дерева было выложено самородками разных форм и размеров, самые крупные величиной почти с мой кулак, правда, гораздо больше было мелких. Я присела на корточки, взяла несколько гладких металлических кусочков, пересыпала их из руки в руку, любуясь, как они вспыхивают на солнце. Они оказались неожиданно тяжелыми — наверное, вдвое тяжелее меди и стали, намного тяжелее даже серебра и свинца. Туземцы, естественно, не возражали против моих манипуляций — ведь все это принадлежало Эййэ, то есть мне. Будь это серебро, я стала бы обладательницей более чем внушительного состояния — при условии, конечно, что сумела бы вывезти его с острова, — но это был какой-то неизвестный металл, красивый, но бесполезный. Заинтересоваться им могли разве что химики, а они, во всяком случае, с тех пор, как официально признана невозможность превращать неблагородные металлы в серебро, народ небогатый. Впрочем, подумала я, хотя желтый металл и не сверкает так ярко, как начищенное серебро, может быть, все же удастся заинтересовать им какого-нибудь ювелира, не боящегося смелых решений. Все-таки этот металл лежал в земле и не окислился, а это что-нибудь да значит… Я наполнила самородками карманы штанов; на земле, естественно, осталось гораздо больше, так что было даже незаметно, что я что-то взяла.
Пока я занималась этими прозаическими прикидками, туземцы благоговейно молчали. Я решила, что надо сделать какой-нибудь символический жест, и встала рядом со статуей, приняв ту же позу, что и она. Это оказалось то, что надо.
— Эййэ, — прошелестели туземцы и опустились на колени.
Я поспешно сделала им знак подняться. Сколько я в детстве ни играла в королеву, а зрелище аньйо, стоящих передо мной на коленях, меня смутило, тем более что среди них была старая женщина. Еще раз обойдя вокруг статуи и потрогав теплую гладкую древесину, я жестами приказала возвращаться.
Так началась моя жизнь в качестве богини племени нгарэйху.
Задачей номер один, конечно, было выучить язык. К счастью, это оказалось несложно, ибо он гораздо проще ранайского и илсудрумского, не говоря уже о старокйарохском или тем более гантруском. К примеру, у глаголов нет ни времен, ни лиц, ни чисел, а у существительных — падежей. Родов, правда, целых четыре — для мужчин, женщин, животных и неодушевленных предметов. При этом туземцы одушевляют и, соответственно, относят к мужскому или женскому роду многие неживые вещи — например, стихии, такие, как земля или вода, солнце и луны.
На острове много дичи и плодоносящих растений, поэтому у нгарэйху обычно нет проблем с добычей пропитания и много свободного времени. Так что желающих пообщаться с живой богиней всегда было более чем достаточно, и уже к концу третьей декады своего пребывания на острове я не только довольно сносно изъяснялась на их наречии (а кое-кто из молодых воинов, в свою очередь, выучился складывать простые фразы по-ранайски), но и узнала немало подробностей об их мире, в том числе и легенду об Эййэ. Мне, кстати, пришло в голову, что за мифической аллегорией может скрываться реальная история прошлого визита крылатых пришельцев на нашу планету.
Остров напоминал по форме овал, слегка вдавленный с одной стороны. Его длина — около 30 миль, ширина в самом узком месте примерно 10. У туземцев нет больших мер длины, подобных милям; они измеряют расстояние временем в пути, так что мне пришлось проделать целую серию экспериментов, чтобы выяснить их среднюю скорость передвижения по джунглям, а уже по ней оценить расстояние.
Нгарэйху — единственное обитающее на острове племя, но они знают о существовании других островов и говорят, что несколько поколений назад их предки приплыли оттуда. Увы, мои расспросы о том, в каком направлении лежат эти другие острова и сколько до них плыть, остались тщетными. Тогда я стала спрашивать, приплывали ли сюда когда-нибудь большие корабли светлокожих аньйо; если остров нанесен на карты, мои шансы выбраться с него повышались.
— Да, — нехотя ответил старый туземец по имени Нэрх. — Мы приняли их как братьев, но они обманули нас. Выбрали самых сильных охотников и самых красивых девушек и позвали в гости на свою большую лодку. А когда те пришли, опоили их и связали звенящими веревками.
Впрочем, лучше перескажу эту историю своими словами, ибо в туземном языке не хватает нужных понятий. Итак, остров был открыт работорговцами. Бросив пленников в трюм, они готовились отчалить.
Придя в себя, туземцы, конечно, стали кричать и рваться из цепей, но моряки, очевидно, только посмеивались, слыша доносящиеся из трюма вопли. Однако у одной из девушек созрел отчаянный план, и она поделилась им с самым сильным из мужчин. Тот сдавил ей правое запястье с такой силой, что переломал кости. Девушка едва не потеряла сознание от боли, но зато сумела вытащить изуродованную руку из кольца кандалов, а именно за правые руки пленники были прикованы к общей цепи, проходившей через вмурованные в стену кольца. После этого туземцы притихли, а потом стали кричать с новой силой, что один из них разбил себе голову о стену и надо убрать мертвеца.
К этому морякам пришлось уже отнестись серьезно — если оставить труп гнить в душном и влажном трюме, это не пойдет на пользу здоровью остальных рабов, а то и команды. Капитан послал двоих аньйо разобраться; наверняка он понимал, что туземцы могут и врать, но знал, что разорвать цепи не под силу даже самому сильному мужчине, и не видел оснований для беспокойства. В трюме царила полная тьма, и тот из матросов, что спускался первым, держал в руке фонарь. Девушка притаилась под лестницей и, когда он проходил над ней, здоровой рукой дернула его за ногу. Вряд ли это был такой уж сильный рывок, учитывая ее состояние, но он, во всяком случае, был неожиданный, и матрос сверзился с лестницы, выронив свой меч и разбив фонарь. Горящее масло разлилось по деревянному настилу. Второй матрос, видя это, бросился вниз и попытался затоптать огонь. Но пленник, прикованный ближе всех, уже завладел отлетевшим в сторону мечом. Цепь была слишком короткой, чтобы он мог ударить матроса, однако туземец метнул меч, как метал копье на охоте, и попал. А чьи-то руки уже вцепились мертвой хваткой в запястье первого матроса, пытавшегося подняться…
Через пару минут оба матроса были мертвы, но пламя разгоралось. У второго из спустившихся были при себе инструменты, чтобы расклепать кандалы предполагаемого мертвеца, однако туземцы не знали, как ими пользоваться, да и времени оставалось совсем мало.
Они попытались мечами перерубить цепи, но те были слишком толсты и прочны. Один меч сломался. Тогда пленники приняли страшное, но единственное остававшееся им решение — по очереди отрубать друг другу правую кисть оставшимся мечом. Культю совали в огонь, чтобы быстрее остановить кровь. Освободиться таким образом успели лишь пятеро, прежде чем пламя, охватив со всех сторон подножие лестницы, отрезало путь наверх.
Меж тем другие моряки, почуяв неладное, заглянули в трюм и отпрянули, когда из люка повалил дым, а из дыма, вопя от ярости и боли, выскочили окровавленные дикари. Трое, безоружные и однорукие, бросились на врагов и, конечно, были изрублены или застрелены. Нэрх утверждал, что они успели убить десятерых своих врагов, но это, очевидно, преувеличение; вряд ли им удалось нанести смертельную рану хотя бы одному. Но трое других, включая девушку, воспользовались замешательством матросов, прорвались к борту и спрыгнули в воду. Вслед им стреляли из пистолетов и мушкетов — и, как видно, небезуспешно, ибо до берега добрались лишь двое.
Что происходило в это время на судне, точно сказать трудно, ибо живых свидетелей не осталось. Думаю, не успевшие освободиться рабы помешали матросам потушить пожар, пока это было еще возможно, предпочитая погибнуть вместе с врагами. В итоге огонь добрался до порохового погреба, и как раз тогда, когда измученные юноша и девушка выползли на пляж, стоявший в бухте корабль взлетел на воздух.
Не все моряки, однако, погибли при взрыве — кое-кто оказался в воде. Деваться им было некуда, кроме как плыть в сторону острова.
Несколько декад они прятались в джунглях, но в конце концов туземцы переловили их по одному и предали той казни, которую я уже имела возможность наблюдать. Нгарэйху уже давно не приходилось применять этот ритуал—в последний раз при предшественнике тогдашнего, уже старого вождя, да и то не против внешнего врага, а против преступника из собственного племени, — однако они его помнили и не стали изобретать для своих пленников какие-то дополнительные мучения.
Нэрх рассказывал все это столь уверенно, словно сам был на том корабле; я невольно покосилась на его правую руку, но та была в порядке. Тогда я спросила, живы ли еще те юноша и девушка.
— Она жива, — сказал старик, — но она ничего не может рассказать тебе. После того, что с ней было, у нее отнялся язык. А молодой охотник умер через несколько дней. Черный огонь пожрал его руку и добрался до сердца.
«Гангрена», — догадалась я.
Нэрх еще чуть помолчал и добавил:
— Это был мой сын.
Выслушав эту историю, я поняла, почему туземцы расправились со спасшимися со «Звезды тропиков»; дело, как видите, вовсе не в природной агрессивности нгарэйху. У них довольно мирный нрав, и мужчины гораздо чаше именуют себя охотниками, чем воинами. Но они вполне правильно поняли, что в их интересах как можно дольше оставаться «не открытыми» для светлокожих пришельцев с юга. Однако хотя я и сочувствовала туземцам, у меня были совсем другие интересы.
Я поинтересовалась, когда приплывал корабль работорговцев. Летоисчисления у нгарэйху нет (хотя считать до десяти или даже до двадцати они в большинстве своем умеют), но после перекрестных расспросов и воспоминаний о том, кто когда родился, женился или умер, удалось выстроить цепочку событий и выяснить, что злосчастный визит состоялся ровно пятнадцать лет назад. Что ж, выходит, это была одиночная экспедиция и новый корабль уже не приплывет на поиски первого. И о том, что в этой части океана есть земля, никто по-прежнему не знает.
Я решила выяснить хотя бы, чье это было судно, и попросила принести мне разных красок, которыми нгарэйху разрисовывают себя, обозначая таким образом свой статус в племени. Зеленой и синей среди них не оказалось, но первую я с успехом заменила соком травы, а вместо второй пришлось тоже использовать зелень, но объяснить, что «на самом деле здесь синее». На белой глиняной стене хижины я изобразила ранайский, илсудрумский и гантруский флаги.
Нэрх и еще несколько пожилых туземцев уверенно узнали ранайский. Я, конечно, ничем не дала знать аборигенам, что враги, пытавшиеся обратить их в рабство, были моими соотечественниками.
Внезапно меня пронзила новая мысль: ранайский торговый корабль, пропавший в северных водах 15 лет назад! Да ведь это могло быть судно моего отца, Тнайа Лаарена! И, может быть, он тоже висел вверх ногами под кроной дерева и та же самая жрица, которая исполняла свои обязанности уже три десятка лет, перерезала ему горло тем же черным от крови ритуальным ножом…
В волнении я снова и снова расспрашивала туземцев о деталях, интересовалась, не сохранилось ли каких-нибудь обломков корабля или личных вещей казненных. Но аборигены ничем не могли мне помочь. Тела были сожжены вместе с одеждой и всем, что могло находиться в карманах, а если какие обломки и выбросило тогда на берег, то их давно уже унесло последующими приливами и штормами. Да и даже если бы вдруг отыскалась табличка с названием того судна, это бы ничего мне не дало — ни я, ни мама не знали, на каком корабле ушел в свое последнее плавание Тнай Лаарен. И все же вероятность весьма велика. Не так уж много ранайских кораблей пропадает без вести в одно и то же время.
Я спросила (до того мне как-то не пришло в голову озаботиться этим вопросом), куда дели оружие казненных — как в прошлый, так и в этот раз. Ведь сабли, мечи и пистолеты не горят. Оказалось, что холодное оружие хранится в хижине вождя и то, что осталось с прошлого раза, даже использовалось при нынешнем нападении — правда, больше как элемент устрашения, ибо искусством фехтования туземцы не владели. Пистолеты, по настоянию жрицы, выбросили со скалы в море («Пусть заберет назад то зло, что исторгло»). Мысленно выругав старуху, я потребовала, чтобы мне показали сохраненное оружие. Хранилось оно без всякого почтения, сваленное в кучу у стены. Мумифицированным головам зверей, водруженным на воткнутые в земляной пол колья, воздавалось куда большее уважение. В куче оказалось два меча, полдюжины сабель и три шпаги. Как пояснил мне вождь, были еще ножи, но их как предметы полезные разобрали лучшие охотники.
Оружие работорговцев было легко отличить от оружия со «Звезды тропиков»: старые клинки потускнели, на них появились следы коррозии. Туземцы не имели понятия, как следует обращаться с металлом.
Я внимательно осмотрела эти трофеи и все-таки нашла то, что искала: у одной из шпаг на круглой чаше эфеса, защищающей руку, со стороны клинка были выбиты не слишком аккуратные буквы «ТЛ». Дешевая пиратская мода, подражание аристократам прошлого, гравировавшим родовые имена на клинках своих мечей…
Строго говоря, это тоже не доказательство. Мало ли кто может иметь инициалы Т.Л. и следовать пиратской моде, на подобных кораблях встречаются аньйо с самым разным прошлым. И все же при таком количестве совпадений у меня почти не осталось сомнений. Мой родной отец был здесь и был убит теми самыми туземцами, которые теперь принимали меня как богиню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Эййэ вышла на поверхность. Она хотела вернуться к родителям, но почувствовала, что стала слишком тяжелой для полета. Она уже была беременна. Ей пришлось оставаться на земле восемь с половиной месяцев, пока не родились ее дети. От матери они унаследовали дух, стремящийся к небу, и общий облик, от отца же — тело, состоящее из земного праха и воды, и бескрылость. Так и появились на свете аньйо. Эййэ заботилась о них, пока они не выросли, а потом вернулась на небо; но и после этого по ее просьбе солнце посылает своим потомкам тепло и свет. Однако раз в год тучи закрывают небо, и наступает сезон дождей. Тогда в мужчинах просыпается их праотец Шуш, и ими овладевают злоба и похоть, они готовы ползать в грязи на брюхе перед женщиной, лишь бы овладеть ею; разум же женщин помрачается, и они отдаются мужчинам.
Но и Эййэ не забыла своих детей. Время от времени она посылает им свое благословение, и тогда в семье обычных аньйо рождается крылатый мальчик, а иногда и сама нисходит на землю, воплощаясь в крылатой девочке. Это бывает редко, но туземцы не ропщут, понимая, что Эййэ приходится заботиться и о других аньйо, живущих на других островах.
Поскольку я даже не родилась в племени, а появилась на острове неведомо откуда, словно бы с неба (мысль, что я могла приплыть вместе с врагами, даже не приходила туземцам в голову), да и крылья у меня были больше, чем обычно, если слово «обычно» вообще применимо к столь редким явлениям, в представлении туземцев я была даже не земным воплощением богини, а богиней как таковой. К счастью, вера туземцев не простиралась настолько далеко, чтобы считать меня совершенно неземным существом, не нуждающимся ни в пище, ни в крыше над головой и обязанным на каждом шагу демонстрировать свое всемогущество. Дикари вообще во многих отношениях напоминают детей (и по части жестокости тоже), и их религиозные верования столь же наивны, как у ребенка, желающего богу доброго здоровья и приятного аппетита. Ко мне относились с любовью и почтением, как к праматери — это было, конечно, забавно, в мои-то неполные пятнадцать лет! — но в целом вполне по-свойски, без фанатизма, какой непременно возник бы при появлении «живого бога» в более развитой культуре.
Любопытно, кстати, совпадение имен. Ведь «Эйа» — это краткая форма от «Эйольта». Правда, меня так почти никогда не звали. Отчим всегда называл полным именем, и, надо сказать, именно это я предпочитаю. Мама в детстве звала «Йоль», но потом тоже перешла на полное, когда я объяснила, что оно мне больше нравится. В школе чаще всего звали по фамилии (причем обычно второй, Штрайе, а не полной), ну или, если говорить о сверстниках, разными дурацкими кличками, пока я не отбила у них охоту к последнему.
Ну вот, опять я углубилась в воспоминания, а о том дне так и не досказала. Когда я пошла к статуе, на миг мне показалось, что я вижу в высокой траве у ее ног желтые цветы, но это был все тот же странный металл. Все пространство между корнями бывшего дерева было выложено самородками разных форм и размеров, самые крупные величиной почти с мой кулак, правда, гораздо больше было мелких. Я присела на корточки, взяла несколько гладких металлических кусочков, пересыпала их из руки в руку, любуясь, как они вспыхивают на солнце. Они оказались неожиданно тяжелыми — наверное, вдвое тяжелее меди и стали, намного тяжелее даже серебра и свинца. Туземцы, естественно, не возражали против моих манипуляций — ведь все это принадлежало Эййэ, то есть мне. Будь это серебро, я стала бы обладательницей более чем внушительного состояния — при условии, конечно, что сумела бы вывезти его с острова, — но это был какой-то неизвестный металл, красивый, но бесполезный. Заинтересоваться им могли разве что химики, а они, во всяком случае, с тех пор, как официально признана невозможность превращать неблагородные металлы в серебро, народ небогатый. Впрочем, подумала я, хотя желтый металл и не сверкает так ярко, как начищенное серебро, может быть, все же удастся заинтересовать им какого-нибудь ювелира, не боящегося смелых решений. Все-таки этот металл лежал в земле и не окислился, а это что-нибудь да значит… Я наполнила самородками карманы штанов; на земле, естественно, осталось гораздо больше, так что было даже незаметно, что я что-то взяла.
Пока я занималась этими прозаическими прикидками, туземцы благоговейно молчали. Я решила, что надо сделать какой-нибудь символический жест, и встала рядом со статуей, приняв ту же позу, что и она. Это оказалось то, что надо.
— Эййэ, — прошелестели туземцы и опустились на колени.
Я поспешно сделала им знак подняться. Сколько я в детстве ни играла в королеву, а зрелище аньйо, стоящих передо мной на коленях, меня смутило, тем более что среди них была старая женщина. Еще раз обойдя вокруг статуи и потрогав теплую гладкую древесину, я жестами приказала возвращаться.
Так началась моя жизнь в качестве богини племени нгарэйху.
Задачей номер один, конечно, было выучить язык. К счастью, это оказалось несложно, ибо он гораздо проще ранайского и илсудрумского, не говоря уже о старокйарохском или тем более гантруском. К примеру, у глаголов нет ни времен, ни лиц, ни чисел, а у существительных — падежей. Родов, правда, целых четыре — для мужчин, женщин, животных и неодушевленных предметов. При этом туземцы одушевляют и, соответственно, относят к мужскому или женскому роду многие неживые вещи — например, стихии, такие, как земля или вода, солнце и луны.
На острове много дичи и плодоносящих растений, поэтому у нгарэйху обычно нет проблем с добычей пропитания и много свободного времени. Так что желающих пообщаться с живой богиней всегда было более чем достаточно, и уже к концу третьей декады своего пребывания на острове я не только довольно сносно изъяснялась на их наречии (а кое-кто из молодых воинов, в свою очередь, выучился складывать простые фразы по-ранайски), но и узнала немало подробностей об их мире, в том числе и легенду об Эййэ. Мне, кстати, пришло в голову, что за мифической аллегорией может скрываться реальная история прошлого визита крылатых пришельцев на нашу планету.
Остров напоминал по форме овал, слегка вдавленный с одной стороны. Его длина — около 30 миль, ширина в самом узком месте примерно 10. У туземцев нет больших мер длины, подобных милям; они измеряют расстояние временем в пути, так что мне пришлось проделать целую серию экспериментов, чтобы выяснить их среднюю скорость передвижения по джунглям, а уже по ней оценить расстояние.
Нгарэйху — единственное обитающее на острове племя, но они знают о существовании других островов и говорят, что несколько поколений назад их предки приплыли оттуда. Увы, мои расспросы о том, в каком направлении лежат эти другие острова и сколько до них плыть, остались тщетными. Тогда я стала спрашивать, приплывали ли сюда когда-нибудь большие корабли светлокожих аньйо; если остров нанесен на карты, мои шансы выбраться с него повышались.
— Да, — нехотя ответил старый туземец по имени Нэрх. — Мы приняли их как братьев, но они обманули нас. Выбрали самых сильных охотников и самых красивых девушек и позвали в гости на свою большую лодку. А когда те пришли, опоили их и связали звенящими веревками.
Впрочем, лучше перескажу эту историю своими словами, ибо в туземном языке не хватает нужных понятий. Итак, остров был открыт работорговцами. Бросив пленников в трюм, они готовились отчалить.
Придя в себя, туземцы, конечно, стали кричать и рваться из цепей, но моряки, очевидно, только посмеивались, слыша доносящиеся из трюма вопли. Однако у одной из девушек созрел отчаянный план, и она поделилась им с самым сильным из мужчин. Тот сдавил ей правое запястье с такой силой, что переломал кости. Девушка едва не потеряла сознание от боли, но зато сумела вытащить изуродованную руку из кольца кандалов, а именно за правые руки пленники были прикованы к общей цепи, проходившей через вмурованные в стену кольца. После этого туземцы притихли, а потом стали кричать с новой силой, что один из них разбил себе голову о стену и надо убрать мертвеца.
К этому морякам пришлось уже отнестись серьезно — если оставить труп гнить в душном и влажном трюме, это не пойдет на пользу здоровью остальных рабов, а то и команды. Капитан послал двоих аньйо разобраться; наверняка он понимал, что туземцы могут и врать, но знал, что разорвать цепи не под силу даже самому сильному мужчине, и не видел оснований для беспокойства. В трюме царила полная тьма, и тот из матросов, что спускался первым, держал в руке фонарь. Девушка притаилась под лестницей и, когда он проходил над ней, здоровой рукой дернула его за ногу. Вряд ли это был такой уж сильный рывок, учитывая ее состояние, но он, во всяком случае, был неожиданный, и матрос сверзился с лестницы, выронив свой меч и разбив фонарь. Горящее масло разлилось по деревянному настилу. Второй матрос, видя это, бросился вниз и попытался затоптать огонь. Но пленник, прикованный ближе всех, уже завладел отлетевшим в сторону мечом. Цепь была слишком короткой, чтобы он мог ударить матроса, однако туземец метнул меч, как метал копье на охоте, и попал. А чьи-то руки уже вцепились мертвой хваткой в запястье первого матроса, пытавшегося подняться…
Через пару минут оба матроса были мертвы, но пламя разгоралось. У второго из спустившихся были при себе инструменты, чтобы расклепать кандалы предполагаемого мертвеца, однако туземцы не знали, как ими пользоваться, да и времени оставалось совсем мало.
Они попытались мечами перерубить цепи, но те были слишком толсты и прочны. Один меч сломался. Тогда пленники приняли страшное, но единственное остававшееся им решение — по очереди отрубать друг другу правую кисть оставшимся мечом. Культю совали в огонь, чтобы быстрее остановить кровь. Освободиться таким образом успели лишь пятеро, прежде чем пламя, охватив со всех сторон подножие лестницы, отрезало путь наверх.
Меж тем другие моряки, почуяв неладное, заглянули в трюм и отпрянули, когда из люка повалил дым, а из дыма, вопя от ярости и боли, выскочили окровавленные дикари. Трое, безоружные и однорукие, бросились на врагов и, конечно, были изрублены или застрелены. Нэрх утверждал, что они успели убить десятерых своих врагов, но это, очевидно, преувеличение; вряд ли им удалось нанести смертельную рану хотя бы одному. Но трое других, включая девушку, воспользовались замешательством матросов, прорвались к борту и спрыгнули в воду. Вслед им стреляли из пистолетов и мушкетов — и, как видно, небезуспешно, ибо до берега добрались лишь двое.
Что происходило в это время на судне, точно сказать трудно, ибо живых свидетелей не осталось. Думаю, не успевшие освободиться рабы помешали матросам потушить пожар, пока это было еще возможно, предпочитая погибнуть вместе с врагами. В итоге огонь добрался до порохового погреба, и как раз тогда, когда измученные юноша и девушка выползли на пляж, стоявший в бухте корабль взлетел на воздух.
Не все моряки, однако, погибли при взрыве — кое-кто оказался в воде. Деваться им было некуда, кроме как плыть в сторону острова.
Несколько декад они прятались в джунглях, но в конце концов туземцы переловили их по одному и предали той казни, которую я уже имела возможность наблюдать. Нгарэйху уже давно не приходилось применять этот ритуал—в последний раз при предшественнике тогдашнего, уже старого вождя, да и то не против внешнего врага, а против преступника из собственного племени, — однако они его помнили и не стали изобретать для своих пленников какие-то дополнительные мучения.
Нэрх рассказывал все это столь уверенно, словно сам был на том корабле; я невольно покосилась на его правую руку, но та была в порядке. Тогда я спросила, живы ли еще те юноша и девушка.
— Она жива, — сказал старик, — но она ничего не может рассказать тебе. После того, что с ней было, у нее отнялся язык. А молодой охотник умер через несколько дней. Черный огонь пожрал его руку и добрался до сердца.
«Гангрена», — догадалась я.
Нэрх еще чуть помолчал и добавил:
— Это был мой сын.
Выслушав эту историю, я поняла, почему туземцы расправились со спасшимися со «Звезды тропиков»; дело, как видите, вовсе не в природной агрессивности нгарэйху. У них довольно мирный нрав, и мужчины гораздо чаше именуют себя охотниками, чем воинами. Но они вполне правильно поняли, что в их интересах как можно дольше оставаться «не открытыми» для светлокожих пришельцев с юга. Однако хотя я и сочувствовала туземцам, у меня были совсем другие интересы.
Я поинтересовалась, когда приплывал корабль работорговцев. Летоисчисления у нгарэйху нет (хотя считать до десяти или даже до двадцати они в большинстве своем умеют), но после перекрестных расспросов и воспоминаний о том, кто когда родился, женился или умер, удалось выстроить цепочку событий и выяснить, что злосчастный визит состоялся ровно пятнадцать лет назад. Что ж, выходит, это была одиночная экспедиция и новый корабль уже не приплывет на поиски первого. И о том, что в этой части океана есть земля, никто по-прежнему не знает.
Я решила выяснить хотя бы, чье это было судно, и попросила принести мне разных красок, которыми нгарэйху разрисовывают себя, обозначая таким образом свой статус в племени. Зеленой и синей среди них не оказалось, но первую я с успехом заменила соком травы, а вместо второй пришлось тоже использовать зелень, но объяснить, что «на самом деле здесь синее». На белой глиняной стене хижины я изобразила ранайский, илсудрумский и гантруский флаги.
Нэрх и еще несколько пожилых туземцев уверенно узнали ранайский. Я, конечно, ничем не дала знать аборигенам, что враги, пытавшиеся обратить их в рабство, были моими соотечественниками.
Внезапно меня пронзила новая мысль: ранайский торговый корабль, пропавший в северных водах 15 лет назад! Да ведь это могло быть судно моего отца, Тнайа Лаарена! И, может быть, он тоже висел вверх ногами под кроной дерева и та же самая жрица, которая исполняла свои обязанности уже три десятка лет, перерезала ему горло тем же черным от крови ритуальным ножом…
В волнении я снова и снова расспрашивала туземцев о деталях, интересовалась, не сохранилось ли каких-нибудь обломков корабля или личных вещей казненных. Но аборигены ничем не могли мне помочь. Тела были сожжены вместе с одеждой и всем, что могло находиться в карманах, а если какие обломки и выбросило тогда на берег, то их давно уже унесло последующими приливами и штормами. Да и даже если бы вдруг отыскалась табличка с названием того судна, это бы ничего мне не дало — ни я, ни мама не знали, на каком корабле ушел в свое последнее плавание Тнай Лаарен. И все же вероятность весьма велика. Не так уж много ранайских кораблей пропадает без вести в одно и то же время.
Я спросила (до того мне как-то не пришло в голову озаботиться этим вопросом), куда дели оружие казненных — как в прошлый, так и в этот раз. Ведь сабли, мечи и пистолеты не горят. Оказалось, что холодное оружие хранится в хижине вождя и то, что осталось с прошлого раза, даже использовалось при нынешнем нападении — правда, больше как элемент устрашения, ибо искусством фехтования туземцы не владели. Пистолеты, по настоянию жрицы, выбросили со скалы в море («Пусть заберет назад то зло, что исторгло»). Мысленно выругав старуху, я потребовала, чтобы мне показали сохраненное оружие. Хранилось оно без всякого почтения, сваленное в кучу у стены. Мумифицированным головам зверей, водруженным на воткнутые в земляной пол колья, воздавалось куда большее уважение. В куче оказалось два меча, полдюжины сабель и три шпаги. Как пояснил мне вождь, были еще ножи, но их как предметы полезные разобрали лучшие охотники.
Оружие работорговцев было легко отличить от оружия со «Звезды тропиков»: старые клинки потускнели, на них появились следы коррозии. Туземцы не имели понятия, как следует обращаться с металлом.
Я внимательно осмотрела эти трофеи и все-таки нашла то, что искала: у одной из шпаг на круглой чаше эфеса, защищающей руку, со стороны клинка были выбиты не слишком аккуратные буквы «ТЛ». Дешевая пиратская мода, подражание аристократам прошлого, гравировавшим родовые имена на клинках своих мечей…
Строго говоря, это тоже не доказательство. Мало ли кто может иметь инициалы Т.Л. и следовать пиратской моде, на подобных кораблях встречаются аньйо с самым разным прошлым. И все же при таком количестве совпадений у меня почти не осталось сомнений. Мой родной отец был здесь и был убит теми самыми туземцами, которые теперь принимали меня как богиню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72