– А потому, что опоздали, – ответил ему швейцар. – Мистер Мордик распорядился больше никого сегодня не пускать.
– Пошел-ка ты со своим Мордиком… – начал один из парней,
– Да нам ведь просто надо вызвать приятеля, – перебил его второй.
– Он и сам скоро выйдет, нечего его вызывать, – сказал швейцар, и парни молча ушли.
Я смотрел в глубину застеленного голубым ковром фойе на стайку девчонок, шушукающихся возле дамской уборной, и вскоре увидел, как они слегка раздались в стороны, чтобы пропустить Лиз. Некоторые неодобрительно посмотрели ей вслед. Я опять отметил про себя, как неряшливо она выглядит, и мне вспомнилось, что я, пожалуй, ни разу не видел ее в какой-нибудь другой одежде. Она появлялась после своих исчезновений ничуть не изменившаяся и словно бы одетая в униформу, так что даже в Амброзии, на параде в честь нашего победоносного ноябрьского восстания, она стояла на ступенях все в той же замшевой куртке и посеревшей от пыли юбке.
А сейчас она вышла из «Рокси» и остановилась рядом со мной у клубной витрины.
– Мисс Страхтон, – машинально пробормотала она.
– Они присудили этот титул не тому, кому следовало, – сказал я с неуклюжей галантностью.
Мы прошли мимо табачной лавки, парикмахерской и аптеки – все эти домики стояли вплотную друг к другу, – выбрались через пустырь на Новое шоссе, миновали несколько автобусных остановок с навесами и крематорий, а потом, когда последние приметы застраивающейся окраины остались позади, зашагали по проселочной дороге к Лощине Фоли.
Немного раньше в этот вечер – может быть, удирая из новопабовского концертного зала, – я начал ковылять, будто у меня плоскостопие, и сейчас безуспешно пытался избавиться от этой дурацкой походки. Мне, в общем-то, было теперь на все наплевать, и я сказал первое, что пришло в голову:
– Как ты думаешь, Лиз, жизнь и правда сложная штука?
– Умгум, – беззаботно отозвалась Лиз.
Тогда я сказал:
– А хорошо бы, если б можно было все старое зачеркнуть и начать сначала, верно? В смысле – старую жизнь. Очень мне иногда хочется начать совсем новую страницу жизни – как в записной книжке.
– Да это же очень просто, – сказала Лиз. – Переверни страницу и начинай.
– А я так и делаю каждый день, – сказал я. – Только старые-то кляксы, они все равно просвечивают. – Мне очень понравилась моя последняя фраза.
Тем временем мы дошли до пустыря, перебрались через поваленный забор и по кучам раскрошенных кирпичей, по осколкам битых бутылок начали спускаться в Лощину Фоли.
– Что это у тебя такая странная походка? – спросила Лиз.
– Странная? – переспросил я.
– Да вроде ты катишься на роликовых коньках.
У меня в голове закружилось с полдюжины всяких завиральных объяснений – от неудобных башмаков до расстройства вестибулярного аппарата. Но я просто сказал:
– Решил немного походить как плоскостопые.
– Ох и балбесина, – сказала Лиз.
Страхтон, словно спрут, просовывал в лес свои щупальца: на пути нам то и дело попадались искореженные детские коляски, шуршали под ногами бумажные мешки от цемента, жужжала где-то рядом трансформаторная подстанция, уродливо высились полузасохшие древесные стволы, – но, миновав завалы из сырых картонных коробок и заржавленных велосипедных колес, мы все же оказались наконец в настоящем дубовом лесу среди живых деревьев и зарослей высокого, по пояс человеку, папоротника.
– Да, старые кляксы, они все равно просвечивают, – повторил я.
– Значит, новая страница – это не выход, – сказала Лиз. – Надо попробовать начать новую книжку.
Она, пожалуй, даже искусней меня умела растягивать до бесконечности любую метафору. Я уже радостно обдумывал, что надо бы выбросить все старые книжки, но Лиз неожиданно начала совсем новую тему.
– Вся беда твоя в том, что ты – как бы это получше сказать? – целиком замкнут на свои внутренние переживания. Ты вроде ребенка у пруда в жаркий день. Тебе бы искупаться, а ты размышляешь, не слишком ли холодная в пруду вода, не слишком ли плохо ты плаваешь да не выругает ли тебя за купание мама,
Мне не очень-то хотелось пускаться в сомнительное путешествие к берегам выдуманного ею пруда, и я туманно сказал:
– Я, Лиз, просто не знаю, нырнуть мне или поплыть.
– Да, похоже, что тебе нужен наставник, – плутовато глянув на меня, сказала Лиз. Я сразу понял, куда нас приведет этот разговор, и решил оставить ее у пруда одну, но она и сама не стала продолжать. Сколько-то времени мы молча пробирались через низкорослый кустарник.
Я подыскивал какую-нибудь приятно свежую бестолковщинку, и меня переполняла теплая благодарность к Лиз за то, что она охотно удирала со мной в придуманный мир. Я решил поговорить о Лондоне.
– Знаешь, почему меня так привлекает Лондон? – спросил я.
– Нет, мистер Боунс, я не знаю, почему вас так привлекает Лондон, – ответила она, бессознательно копируя Артура.
– В Лондоне человек может затеряться, – объяснил я. – Лондон, знаешь ли, удивительный город с удивительно длинными улицами и удивительными людьми. – Тут мне пришлось замолчать, потому что эта тема явно не интересовала Лиз, да у меня и не было придумано продолжения. Лиз внезапно остановилась, и я обернулся к ней, думая, что сейчас она пылко обнимет меня– я ведь неплохо изучил ее порывистый темперамент.
Но она скрестила руки на груди и оглядела меня с широкой, непроницаемой улыбкой, которая чуть-чуть, совсем чуть-чуть напоминала Ведьмину, разученную, конечно же, перед зеркалом.
– Послушай, Билли.
– Угу.
– Можешь ты мне кое-что сказать?
– Конечно, Лиз.
– Ты правда знаешь Парня с холмов?
И я ей в ответ – резко, вызывающе:
– Конечно, знаю!
– Честно-пречестно?
– Ну, знать-то ведь можно по-разному, Лиз. Я встречался с ним…
– Досчитай до пяти и скажи мне правду, Билли. – потребовала Лиз. Это была ее старая, ненавистная мне уловка. Я театрально прижал руку к сердцу и зло, с визгливыми нотками в голосе сказал: «Мне стыдно лгать, я никогда его не встречал», – превосходно понимая, что мой тон да и сама фраза прозвучали натужно и смехотворно.
– Глупый ты глупый, – спокойно сказала Лиз.
Я распылил Парня с холмов – а заодно уж и всю эту сцену – из амброзийского лучемета, и мы отправились дальше.
– Видно, если нету точки опоры, перевернуть страницу жизни так же трудно, как мир, – сказал я.
– Запиши, когда-нибудь пригодится, – сказала Лиз, как наверняка сказал бы на ее месте Артур.
Лощина Фоли была просто-напросто никчемушной дубовой рощей в низине, но на выходе из нее, у нового жилого района – усатому Парню с холмов не мешало бы прогуляться по этой жуткой оранжево-кирпичной новостройке, чтобы больше не бубнить про уютно-брусчатый Страхтон, – так вот, на выходе из рощи зеленел холмик, покрытый шелковистой травой, которую можно было продавать в магазинах на ярды вместо зеленого бархата, и я всегда приводил сюда своих девчонок, и каждая из них вела здесь себя по-своему, а я, конечно, каждой подыгрывал. С Ритой мы страстно кидались друг другу в объятия и медленно опускались на зеленый склон; с Ведьмой садились в ярде друг от друга и вроде бы каждый сам по себе (интересно, кстати, как она себя чувствует после пригоршни любовных пилюль, подумал я); а с Лиз, переглянувшись, усаживались в траву словно бы по команде.
– Так кого ты любишь? – спросила Лиз.
– Свою деваху, – по-йоркширски растягивая слова, ответил я.
– Как Граббери в молодости?
– Во-во, девка, так.
– Ну, а теперь скажи по-человечески, кого ты любишь, – потребовала Лиз.
– Конечно, тебя, Лиз, – отозвался я, пытаясь понять, правду я ей сказал или нет. Потом опустился на колени и потянул ее к себе. Но она не захотела садиться.
– А как насчет Барбары?
Я настолько редко называл Ведьму Барбарой, что не сразу понял, о ком Лиз говорит.
– Что насчет Барбары? – после минутной паузы – спросил я.
– Как ты к ней относишься? – серьезно уточнила Лиз. Я снова попытался притянуть ее к себе, прикидывая, не ответить ли ей вопросом: «А как я к ней отношусь?», но потом сказал:
– Да никак я теперь к ней не отношусь.
– Ты уже это говорил.
– Верно, Лиз, говорил. Но теперь с этим и правда покончено. – Я, естественно, не сказал Лиз, как с этим покончено. Покрепче ухватив ее за руки, я потянул ее к себе, да так ловко, что она упала прямо на меня. Тут-то и надо было устроить любовный пикничок, но, падая, Лиз опрокинула и меня, а когда я приподнялся, она уже сидела рядом со мной, закуривая сигарету, – ее никотинные, так сказать, уловки раздражали меня не меньше апельсинных уверток Ведьмы.
– Я хочу, чтобы ты на мне женился, – рассеянно прижигая огнем сигареты травинку, сказала Лиз.
– Знаю, Лиз, – откликнулся я. – Придет время, и я обязательно на тебе женюсь.
– А зачем нам ждать, Билли? – спросила Лиз. – Давай поженимся прямо сейчас.
Мысль о немедленной женитьбе показалась мне такой дикой, что я воспринял ее как новую словесную игру и весело сказал:
– Сейчас-то уже вроде бы поздновато, Лиз.
– На той неделе, – не принимая шутливого тона, сказала она. – Перед твоей поездкой в Лондон. Или, если хочешь, в Лондоне, мне все равно.
Я начал расстегивать пуговицы на ее блузке, представляя себе заседание суда, где матушка слезливо, но решительно оспаривает мое право жениться. Расстегивание пуговиц стало у нас привычным ритуалом, и я делал это почти без волнения, как если бы просто помогал ей снимать пальто.
– Что-то слишком часто приходится мне в последнее время обручаться, – пробормотал я.
– Я не хочу обручаться, – сказала Лиз. – Я хочу выйти за тебя замуж.
– Поэтому ты так часто и удираешь?
– Я хочу выйти за тебя замуж, – упрямо повторила Лиз.
– Ну хорошо, Лиз, хорошо, – сказал я.
Тут мне стало трудно ей отвечать, потому что у меня вдруг возникло такое чувство, что кто-то нас подслушивает. Вечер был безветренный, но в зарослях рододендрона на склонах холма то и дело раздавались какие-то подозрительные шорохи. Я внимательно огляделся, но никого не увидел.
– Как это «хорошо?» – возмутилась Лиз. – Я же сделала тебе предложение! Разве ты не должен сказать, что это, мол, слишком неожиданно, или что ты согласен, или еще что-нибудь?
Я подыскивал неопределенный ответ, который успокоил бы Лиз, но меня-то оставил бы свободным. Оглянувшись, я заметил, что в кустах позади нас кто-то прячется, и мне стало ясно, что это наверняка Ведьма, решившая застенографировать весь наш разговор своим погано безупречным почерком добросовестной секретарши.
– В общем, ты, конечно, права, – сказал я. – Нырять надо сразу в самую глубину.
Даже если бы Ведьма застенографировала эту фразу, она не помогла бы ей доказать в суде, что я нарушил брачное обещание. А теперь потрудитесь объяснить, мистер Сайрус, как понять ваши слова о том, что нырять надо в самую глубину… Я высвободил расстегнутую блузку из-под юбки и принялся поглаживать Лиз по спине, словно кошку.
Лиз крепко зажмурилась – как всегда, когда она собиралась сказать что-нибудь, на ее взгляд, бесстыдное, – и загасила сигаретку о землю.
– Помнишь, чего ты от меня хотел в тот вечер на Страхтонской пустоши, а я сказала, что, дескать, потом?
Мне очень хорошо запомнилась холодная ночь перед последним исчезновением Лиз. Мы сидели на стариковской лавочке под навесом, и я сделал Лиз предложение: предложение не всерьез, а просто чтобы погреться у мечты в знобкие предрассветные часы. И оно согревало нас, даже когда, промерзшие до костей, мы шли домой, а будущее представлялось нам сгоревшим дотла фейерверком.
– Помню, – сказал я, чувствуя, что мое сердце колотится как бешеное. Штамповская приговорка «Мы живем регулярно» с циничной наглостью ворвалась в мое сознание . Кусты снова зашуршали, и на этот раз я подумал, что там скрывается именно Штамп, а в руках у него немецкий фотоаппарат с инфракрасным объективом. Или Штамп с фотоаппаратом, или Ведьма с магнитофоном – кто-нибудь из них.
– Вот сейчас и пришло это потом, – сказала Лиз.
Я медленно поцеловал ее в оба глаза. У нас давно уже установились отношения это-можно-а-дальше-ни ни, от которых нам было одинаково тошно, но сейчас, когда все барьеры внезапно рухнули, я почувствовал, что передо мной медленно разверзается зловещая пропасть.
– Правда? – сразу охрипнув и пытаясь откашляться, спросил я. Она многозначительно кивнула. В зарослях рододендрона Ведьма торопливо меняла магнитофонную кассету. Потом мне почудилось, что к нам подкрадывается Крабрак с ордером на мой арест, но я тут же забыл о нем под натиском куда более важных забот.
– Ну, а это… как его… а дети?
– Пусть будут дети, – с расточительной радостью сказала Лиз. – Пусть у нас будет целая куча детей.
– Да нет… сегодня-то… У меня ведь нет… ну, этого, ты знаешь.
– И не надо, – сказала Лиз. Я с тоской глянул во тьму рододендроновых зарослей. Ведьма крутила регулятор громкости. Штамп менял фотокассету. И, облизывая пересохшие губы, вверх по склону холма полз Крабрак. Лиз прильнула ко мне и прикусила меня за ухо. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, и я чувствовал, как во мне безвозвратно умирает желание.
– Билли, – прошептала Лиз.
– Умгум, – откликнулся я.
– Можно тебя спросить?
– Умгум.
Она опять зажмурилась и сказала:
– Ты знаешь, что значит virgo intacta.
– Знаю, Лиз.
– А я не такая, Билли.
Я сидел молча, вслушиваясь. У Ведьмы барахлил магнитофон, и Крабрак со Штампом пытались его наладить.
– Знаю, Лиз, – после паузы сказал я.
– Рассказать, как это случилось?
– Не надо, Лиз.
Я заставил себя положить руку ей на грудь и стал легонько сжимать ее пальцами. Лиз начала тяжело дышать, потом ее затрясло, и мне было непонятно, отчего это она вдруг так распалилась.
– Расскажи, Лиз, – прошептал я.
– Нет. Не сейчас.
– Нет, расскажи.
Лиз резко выпрямилась и запахнула куртку. Потом рассеянно глянула в темноту. А потом принялась чертить пальцем круги на траве.
– Ты думаешь, я поэтому все время уезжаю, да? – спросила она.
Я молча пожал плечами. Ни о чем я сейчас не думал.
– Спроси меня, где я была эти пять недель.
– А зачем? – с притворной горечью проговорил я, надеясь отгородиться препирательствами от решительных действий.
– Да пожалуй, что и незачем, – согласилась Лиз. Я подлез под куртку и снова положил руку ей на грудь, но теперь она показалась мне безжизненной и холодной. Лиз начала говорить – ритмично и без пауз, как будто этот монолог был у нее заранее отрепетирован.
– Мне все чаще хочется на время уехать отсюда. Не от тебя, Билли, нет – я не люблю с тобой расставаться. Мне хочется спрятаться от этого города. От знакомых. Я не хочу всех знать… и чтоб меня все знали… Ты понимаешь, про что я говорю?
Мы обсуждали это и раньше – но как бы в другом ключе. А сейчас, предчувствуя совсем новое, полнейшее единение между нами, я взволнованно ждал какого-то удивительного открытия.
– Мне хочется стать невидимкой, – продолжала Лиз, – чтобы люди не знали, как я живу, чтоб не думать о них, а главное, ничего им не объяснять. Я и сейчас еще с радостью вспоминаю ту нашу ночь на Страхтонской пустоши, потому что никто нас там не видел, потому что мы…
– Вот-вот, Лиз, – горячо подхватил я и, взяв ее за руки, едва сдерживая дрожь, заговорил быстро, отрывисто, так что короткие паузы только резче подчеркивали смысл моих слов.
– Вот-вот, Лиз, мне тоже иногда хочется, чтоб меня никто не видел. И знаешь, как я этого добиваюсь? – Вообще-то у меня никогда не возникало желания стать невидимкой, но я прекрасно понял, о чем Лиз толкует, и, сразу же настроившись на нужный лад, принялся рассказывать ей, торопливо, но вполне внятно, про свой собственный опыт. – Я еще никому об этом не говорил. У меня, понимаешь ли, есть страна – придуманная страна, – куда я могу спрятаться от всех на свете. Там, конечно, тоже живут люди…
– Правда, Билли? – восторженно воскликнула Лиз. – А я ведь так и знала! Так и знала, Билли! Господи, ну до чего же мы одинаковые! Я запросто могу читать твои мысли. Город вроде Страхтона, только где-нибудь у моря, чтобы мы могли целый день сидеть на берегу… Я частенько мечтаю об этом, Билли.
Я был и обрадован, и огорчен: у меня, ясное дело, не хватило бы слов, чтоб рассказать ей об Амброзии со всеми подробностями, но я надеялся, что она и без подробностей все примет и все поймет. Мне хотелось нараспашку открыть перед ней душу – пусть бы она своими собственными чувствами ощутила мой мир.
Я принялся считать про себя, стараясь немного успокоиться, и потом, преодолевая лихорадочное волнение, сказал:
– Это не просто город, это большая страна. И я там премьер-министр. А ты… ты – министр иностранных дел.
– Понятно, сэр, – с шутливо-торжественной почтительностью сказала Лиз.
– Я думаю об этом чуть ли не целыми днями. Думаю, что если б мы поженились и жили бы в нашем сельском коттеджике, то нам никто не мешал бы мечтать о моей стране…
– У камина, – мягко добавила Лиз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21