Честное слово, я сделаю это с огромным удовольствием.
– Нет, зачем же? Я предложила бы вам нечто куда более приятное. Знаете что, женитесь! Еще не поздно, а ваша суженая, быть может, стоит в двух шагах от вас.
За окном только начинало смеркаться, а здесь, в магазинчике, ночь уже наступила, и в этой ночи царил непорочно-чистый, прозрачно-бесплотный лунный лик доньи Илюминады.
Было слышно, как в фонтане на площади журчит вода, но Хуану-Тигру казалось, что это шумит его собственная кровь – шумит и целым потоком выливается наружу, оставляя его бездыханным, так на него подействовали слова вдовы.
Наступило молчание – может быть, и короткое, но зато бесконечно глубокое.
Вдова думала: «Господи, вот Ты и открыл мне Свою волю вот и разрешилась моя судьба. Ты хочешь, чтобы я была Твоей невестой, но не в монастыре, а здесь, в миру. Что ж, я понимаю… понимаю. Вот он, мой второй брак, и он еще чище, чем первый, ведь в нем уже совсем нет ничего ложного, корыстного, грубого или чувственного. Ничего, даже и звука голоса. Я буду его рабой, а он моим господином, но он и не заметит… Я буду жить только для него, но он и не заметит… Я отведу от него все беды, но он и не заметит… Я принесу в его дом счастье, но он и не заметит, что это счастье принесла ему я. Радость переполняет мою душу, как мед – созревшие соты».
Ее лицо белело во тьме, сияя серебристым блеском, а из ее уст изливалась, наподобие нежного сияния, еле слышная речь.
– Мне смешно, – сказала донья Илюминада, но то был безмолвный смех, – смешно потому, что я могу представить себе, какое у вас сейчас испуганное лицо, хоть я его и не вижу. Интересно, что за нелепая мысль пришла вам в голову? Наверное, вы подумали, что я сошла с ума? Хоть вы и храбритесь, но я-то знаю, что вы боитесь домовых и привидений, меня вам не провести. Друг мой, надо жить в реальном, а не выдуманном мире. Вот вы сейчас успокоитесь, и мы, как добрые друзья, продолжим нашу мирную беседу.
У Хуана-Тигра от страха зуб на зуб не попадал. Он пытался, но никак не мог разгадать смысл слов вдовы Гонгоры. Они казались ему таинственными, насмешливыми, горькими… И уж по крайней мере куда менее ясными, чем ее безжизненно-прозрачный девственный лик.
Отворилась дверь, и в дверном проеме показалось маленькое существо, лепечущее сквозь слезы:
– Сеньора Илюминада, миленькая, я от мамы. Мама просит, не можете ли вы дать в долг, ради Пресвятой Девы…
Вдова Гонгора зажгла керосиновую лампу, висевшую над прилавком, и Хуан-Тигр увидел, что у порога стоит смуглая худенькая девчушка лет шестнадцати, вся в лохмотьях, но с огромными, лучистыми глазами.
– Входи же, Кармина, – ответила ей донья Илюминада. – Как там твоя мама? Что тебе нужно?
– Мама все время, и днем, и ночью, сильно кашляет и хрипит, прямо грудь разрывается. Но доктор сказал, что она поправится, если будет пить лекарство, которое он прописал. А еще ей надо поставить пластыри на грудь и на спину, обвязав их шерстяной тряпочкой. Вот мама и прислала меня к вам за желтой шерстью из Прадолуэнго – ей надо треть вары. Она вам заплатит, когда выздоровеет и снова будет торговать на базаре овощами. А пока она совсем не встает и ничего не зарабатывает, у нас даже на хлеб нет денег.
Донья Илюминада достала с полки рулон шерстяной ткани, отмерила и отрезала от него кусачек.
– Вот тебе полвары, вдруг трети будет мало. И скажи маме, пусть не волнуется: когда поправится, тогда и заплатит. И возьми вот эти две песеты. Мало, конечно, но больше никак не могу, а меньше даст только человек с каменным сердцем.
Хуан-Тигр сунул руку в карман жилета и достал оттуда два реала медяками, отсчитав их Кармине монету за монетой.
– Я же говорила, что меньше даст только каменный, – сказала, улыбнувшись, вдова.
– Так это я, что ли, каменный? – мрачно спросил Хуан-Тигр.
– Сердце у вас каменное… Да не будьте же вы таким жадным, дайте ей хоть еще два реала.
– Сеньора, у меня больше обязанностей, чем у вас: вы живете одна, вы только для себя и стараетесь…
– Да, одна, только для себя и стараюсь… Так оно и есть, вы просто насквозь все видите, – пробормотала вдова, пристально взглянув на Хуана-Тигра.
– А насчет того, будто у меня сердце каменное, – возразил он, еще не вполне опомнившись после недавнего потрясения и потому не услышав намека в словах доньи Илюминады, – так я рад, что оно у меня каменное, а не из сливочного масла. И не думайте, что я жадный. Вот тебе, девочка, еще монетка. На, бери! Вот, сеньора, смотрите. Я это ей даю из милосердия, потому что, по моим понятиям, милосердие – это долг, а не слезливая жалость. А для того, чтобы исполнить этот долг, я прямо сейчас же и пойду к зеленщице Кармоне и не возьму с нее ни гроша – ни за осмотр, ни за лекарства. И пусть потом мне скажут, кто лучше лечит больных и кто лучше разбирается в медицине: я, простой знахарь, или те важные докторишки с дипломами.
Девчушка, пролепетав: «Дай вам Бог здоровья», уже собралась было уходить. Ей не терпелось поскорее вернуться домой, к матери, и отдать ей и шерсть, и Деньги.
– Подожди-ка, Кармина. Подойди сюда. Дай я тебя поцелую, – остановила ее донья Илюминада.
– Ах, сеньора, вы так добры: это для меня дороже и вашей шерсти, и ваших денег, – пробормотала девушка.
– А вы, дон Хуан, тигр вы этакий, разве вы ее не поцелуете? Дали деньги, так дайте и чаевые… – добродушно посмеиваясь, отозвалась вдова.
– Иди-ка ты с Богом, девочка. Не охотник я до всех этих телячьих нежностей, – нахмурившись, ответил Хуан-Тигр, волосатой рукой отстраняя от себя Кармину. А когда она ушла, Хуан с вызовом, будто бахвалясь, проворчал: – Никогда я не умел целоваться!
– Надо научиться, друг мой, если вы собираетесь жениться.
Зеленая кислота раздражения, которая в его душе, должно быть, уже смешалась с черной влагой гнева, чуть было не забурлила снова, но Хуан-Тигр, взяв себя в руки, притворился, будто до него не дошло, на что намекает вдова, и перевел разговор на другую тему:
– Сдается мне, что эта Кармона скоро помрет. Чахотка ее совсем подкосила. Когда легкие износятся, ничем уж не помочь – ни травами, ни настоями. Вот разве что выпить свежей бычьей крови…
– А Кармина останется сиротой бездомной. Никто-то ее не приютит, никто-то ее не пригреет… Бедняжка! До чего же мне ее жалко! Ах, дорогой мой сеньор дон Хуан! А ведь как вам было бы хорошо удочерить эту малютку: ведь они, девочки, такие ласковые, они так привязываются к тем, кто их воспитывает…
– Привязываются? Еще чего не хватало! Да пропади они пропадом! Им предать человека – это все равно что чихнуть! И попробуй их приструни – черта с два! Любую из них только пальцем помани – сломя голову побежит за первым встречным, вильнет хвостом, и поминай как звали!
Произнося эту филиппику, Хуан-Тигр уставился в пол: он не решался поднять глаза и взглянуть вдове в лицо. У него так и чесались пятки удрать отсюда поскорее, но он все никак не мог поставить точку в этом разговоре.
– Ну как, прошел ваш испуг? – насмешливо спросила вдова.
– Какой такой испуг? Скажете тоже! С чего бы это мне пугаться? – хриплым от волнения голосом ответил, зеленея, Хуан-Тигр.
– Я-то знаю, что вы ничего не боитесь – ни злых людей, ни опасностей. Вас пугает только выдуманное. Что ж, это так естественно для сильного человека, для настоящего мужчины. Вот только что вы вообразили себе, будто я… Право, мне и вымолвить-то трудно… Ну, была не была: будто я хотела женить вас на себе. Что же я сказала, что вы меня так превратно поняли? И как это такое могло прийти вам в голову? Какое безумие! С моей стороны, конечно… И все это из-за того, что я не умею напрямик, без околичностей, сказать, что думаю. Да разве же такая глупая, прямо-таки идиотская мысль могла мне прийти на ум, если я его еще не потеряла? Да поднимите же глаза, друг мой! И сейчас, когда светло, посмотрите на меня: видите, какая я старая и безобразная…
Хуан-Тигр послушно поднял свой взгляд, робко взглянув в лицо донье Илюминаде. И – странное дело – увядание и цветение, обычно друг от друга неотделимые, на этот раз проступили на ее лице особенно четко и контрастно, в то же время сливаясь почти до неразличимости, Маслянистый свет лампы придавал ее коже желтоватый оттенок, как у плотной бумаги, выжженной на солнце. Но через эту маску преждевременной и случайной старости пробивалась, сверкая в зрачках, пламенеющая, не тронутая временем юность, которая сохранялась в сердце вдовы, как молодое, крепкое вино, налитое в старые мехи. На донье Илюминаде было платье из тусклого черного сукна, похожего на то, каким обивают гробы, но зеленовато-матовые руки, скрещенные на ровной, почти плоской груди, цветом своим напоминали нежную, свежую древесину только что ошкуренного ствола.
– Да вы, ей-богу, еще совсем не старая и очень симпатичная, вами просто нельзя не восхищаться, вас нельзя не уважать! – с чувством воскликнул Хуан-Тигр. Но тут же, запнувшись, прикрыл глаза, чтобы набраться смелости, и, заикаясь, добавил:
– Н-н-но…
– Но царство мое не от мира сего, – подхватила вдова, поспешив Хуану-Тигру на помощь. – Дайте же мне вашу руку, и мы поклянемся друг другу в дружбе, какой и свет не видывал. Пожмите мне руку. Да сильнее, сильнее, не робейте: ведь я женщина, женщина из плоти и крови, а не какое-то бестелесное существо и не призрак, как это вы себе представляете. Выше голову, друг мой! Ну вот, мы с вами и заключили союз. А это значит, что отныне между нами не будет никаких тайн – ничего, что мы бы постыдились сказать друг другу. Ну как, обещаете мне?
– Обещаю.
– И я тоже, клянусь вам. И вот поэтому-то я сразу и выполню это свое обещание. Как вы себя чувствуете, когда вам прямо в глаза говорят горькую правду?
– Я? A что? Да замечательно, лучше не бывает! Еще чего не хватало… – начал было Хуан-Тигр; он чувствовал себя уже совсем разбитым.
– Ну вот и прекрасно. Тогда слушайте. Девушка, за которой ухаживал Колас, наотрез ему отказала – это вы уже знаете. Она говорит, что скорее умрет, чем станет жить под одной крышей с вами: мол, одно только ваше присутствие приводит ее в ужас, словно вы могильщик, палач или убийца.
– Как? Что? Прямо так и сказала? Ну и дрянь же она!
– Ясно как божий день, что она не любит Коласа, – это самая главная, если не единственная причина ее отказа. А все остальное – одни отговорки, которые ровным счетом ничего не значат. Но, как бы то ни было, теперь она всюду об этом растрезвонит, и ваша репутация может пострадать.
– Подлая девка! Да что там – все они одним миром мазаны!
– И вот именно поэтому я и советовала вам жениться.
– Надо же какое совпадение! Ведь и Колас мне говорил то же самое…
– Выходит, я была права.
– Ну а дальше что?
– А когда вы все-таки женитесь, то вашей жене вряд ли захочется жить под одной крышей с другой хозяйкой: ведь Колас тоже может жениться и привести в ваш дом свою молодую жену.
– Ну это уж само собой. Ясное дело: каждой семье охота своим домком зажить.
– То-то и оно. Вот тогда и окажется, что все-таки нашлась такая женщина, которая вас не боится и которая вас любит. Так что все отговорки этой девчонки и гроша ломаного не стоят. Да что там одна женщина! Стоит вам только подмигнуть – и тысячи женщин будут прямо из кожи вон лезть, только бы вам понравиться.
– Это чтобы я подмигивал? Тоже мне… Нет, я бы, конечно, подмигнул, если бы у меня были глаза василиска, который убивает одним взглядом. Да, уж тогда бы я намигался! Вот уж тогда бы, ей-богу, я не упустил бы ни одной женщины! Проклятое, подлое, коварное племя! Из-за них все войны, все несчастья!
– Да будет вам ругаться. Вас так влечет к женщинам, что вы стараетесь заставить себя их возненавидеть.
– Нет, нет и еще раз нет.
– В один прекрасный день Колас, сын ветра, расправит свои крылья и улетит. Да, улетит, помяните мое слово. И тогда вы останетесь один. Вот потому-то вам и надо жениться. Это женщина может весь свой век прожить одна, а мужчина – нет. Женщина утешается любовью молчаливой и неразделенной: если она любит, то и мышьяк ей кажется сахаром. Все ее счастье в том, чтобы устроить счастье любимого, даже если он к ней равнодушен. В этом смысле мужчина слабее: ему нужно слышать слова любви. И чем мужчина мужественней, чем суровей, тем больше ему это нужно. А судьба старого холостяка – она как у курицы, которая все равно попадется: если ее не сожрет лиса, так ощиплет кухарка. Женитесь, друг мой, женитесь: это я вам советую ради вашего же блага. Раньше я думала, судя по вашему характеру и образу жизни, что вам больше всего подошла бы женщина домовитая, степенная и рассудительная, без фантазий, но теперь-то я вижу, что ошиблась. «А зачем мне на такой жениться-то?» – скажете вы – и будете правы. Если не ошибаюсь, вам сейчас лет сорок пять, но благодаря вашей размеренной жизни и потому, наверное, что вы все время на воздухе, вы почти не изменились с тех пор, как я вас впервые увидела: а лет-то прошло немало. Вот разве что волосы у вас чуть поседели, но зато усы до сих пор черные, как вакса. Ну а сердце? Вулкан! Уж поверьте мне: этого огня вам не скрыть, потому что его отблески – у вас в глазах.
– Да что вы такое говорите, сеньора…
– Не забывайте, что мы обещали быть откровенными друг с другом, и поэтому я говорю что думаю. Вы страдаете потому, что вас терзает давнее желание. Вам нужна женщина молодая, горячая, страстная, и вы успокоитесь только тогда, когда найдете такую. Я уверена, что рано или поздно вы потеряете голову из-за какой-нибудь красотки. Что ж, чем раньше, тем лучше. И да поможет вам Бог сделать правильный выбор. А я, ваша верная союзница, должна вам помочь его сделать, даже если на это и уйдет вся моя жизнь. Два глаза хорошо, а четыре – лучше. Не все же женщины вылеплены из одного, как вы говорите, теста (это вы, конечно, шутите), хотя есть среди них такие притворщицы, такие обманщицы, что в два счета кого угодно вокруг пальца обведут. Ну а вас-то ничего не стоит оставить с носом: ведь вы такой простофиля! Но уж зато меня ни за что не обманешь, ведь я и сама из их породы, я-то всегда буду начеку! Какие бы козни ни строила одна женщина, другая, если захочет, всегда выведет ее на чистую воду, как бы та ни заметала следы. Коли уж Бог не дал счастья мне, так уж хоть вы-то будьте счастливы. Глядишь, и мне что-нибудь перепадет от вашей радости. И я всегда, как ангел-хранитель, буду прикрывать вас. А для той, которую вы возьмете в жены, я стану скорее свекровью, чем подругой: я буду следить за каждым ее шагом, и уж при мне-то она не собьется с пути истинного!
– Ха-ха-ха! Это все равно что говорить о шквалах и кораблекрушениях тому, кто всегда живет на суше. Пусть Бог хранит меня от других напастей, а от женщин-то я и сам отобьюсь: Колас – мой посох.
– Скорее обуза.
– Только для Коласа я и стараюсь. Что бы с ним ни случилось, будет ли он жить со мной или уйдет из дома, женится или не женится, – я всегда буду жить только его радостями и горестями, только они-то и наполнят мою жизнь, мое сердце… Но что-то мы с вами заболтались. На сегодня, думаю, хватит, а то вон уже ночь на дворе.
– Поймите меня правильно. Я говорила так откровенно, потому что люблю вас как друга.
– Ну да ладно, чего уж там… Хотя, между нами говоря… Да, надо мне все это хорошенько обмозговать. То есть я имею в виду зазнобу бедняги Коласа.
Он помолчал, а потом, резко сменив тон, с жаром воскликнул:
– Ах, Веспасиано, Веспасиано! И почему тебя нет сейчас в Пиларесе? Надо же, напасть какая: ведь он только с неделю как ушел отсюда и теперь уж до самого апреля не вернется.
– Да с какой это стати? – спросила, усмехнувшись, вдова. – Вот уж ни к селу ни к городу! Зачем это вам теперь понадобился Веспасиано?
– Ну я спросил бы у него, что мне делать! Веспасиано – человек опытный, он бы мне обязательно помог!
– В чем бы это он вам помог?
– Как это в чем? С женщинами бороться! Уж перед ним-то ни одна не устоит.
– С ним, с этим Веспасиано, надо держать ухо востро. – е хотелось бы с ним связываться. Такая у него брезгливая физиономия…
– Да нет, что вы, это он держится как благородный – такие у него шикарные манеры… Эх, вот бы мне такие!
– Господи ты Боже мой! Ну да ладно. А что вы там говорили о помощи? Кого вы имели в виду?
– Как это кого? Вот если бы Веспасиано поговорил с девчонкой, которая отказала Коласу…
– То он бы, конечно, влюбил ее в себя, правда? А потом бросил… Этого еще не хватало! И это называется «отомстил»? И как вам только не стыдно!
– Да нет, что вы, я совсем не о том. Это я к тому, что у него язык здорово подвешен: вот если бы она его послушала, то перестала бы дурака валять и мигом влюбилась в Коласа – уж Веспасиано-то ее бы заставил! Честное слово! Веспасиано молодец, он умеет…
– Вот те на! Любовь через посредника?… Да еще через такого!
– Так чем же он вам плох?
– Да хотя бы тем, что, во-первых, он бессовестный и, во-вторых, обманщик.
– Сеньора, это уж вы слишком. Веспасиано – мой самый лучший друг, и я уверен, что и ко мне он относится точно так же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Нет, зачем же? Я предложила бы вам нечто куда более приятное. Знаете что, женитесь! Еще не поздно, а ваша суженая, быть может, стоит в двух шагах от вас.
За окном только начинало смеркаться, а здесь, в магазинчике, ночь уже наступила, и в этой ночи царил непорочно-чистый, прозрачно-бесплотный лунный лик доньи Илюминады.
Было слышно, как в фонтане на площади журчит вода, но Хуану-Тигру казалось, что это шумит его собственная кровь – шумит и целым потоком выливается наружу, оставляя его бездыханным, так на него подействовали слова вдовы.
Наступило молчание – может быть, и короткое, но зато бесконечно глубокое.
Вдова думала: «Господи, вот Ты и открыл мне Свою волю вот и разрешилась моя судьба. Ты хочешь, чтобы я была Твоей невестой, но не в монастыре, а здесь, в миру. Что ж, я понимаю… понимаю. Вот он, мой второй брак, и он еще чище, чем первый, ведь в нем уже совсем нет ничего ложного, корыстного, грубого или чувственного. Ничего, даже и звука голоса. Я буду его рабой, а он моим господином, но он и не заметит… Я буду жить только для него, но он и не заметит… Я отведу от него все беды, но он и не заметит… Я принесу в его дом счастье, но он и не заметит, что это счастье принесла ему я. Радость переполняет мою душу, как мед – созревшие соты».
Ее лицо белело во тьме, сияя серебристым блеском, а из ее уст изливалась, наподобие нежного сияния, еле слышная речь.
– Мне смешно, – сказала донья Илюминада, но то был безмолвный смех, – смешно потому, что я могу представить себе, какое у вас сейчас испуганное лицо, хоть я его и не вижу. Интересно, что за нелепая мысль пришла вам в голову? Наверное, вы подумали, что я сошла с ума? Хоть вы и храбритесь, но я-то знаю, что вы боитесь домовых и привидений, меня вам не провести. Друг мой, надо жить в реальном, а не выдуманном мире. Вот вы сейчас успокоитесь, и мы, как добрые друзья, продолжим нашу мирную беседу.
У Хуана-Тигра от страха зуб на зуб не попадал. Он пытался, но никак не мог разгадать смысл слов вдовы Гонгоры. Они казались ему таинственными, насмешливыми, горькими… И уж по крайней мере куда менее ясными, чем ее безжизненно-прозрачный девственный лик.
Отворилась дверь, и в дверном проеме показалось маленькое существо, лепечущее сквозь слезы:
– Сеньора Илюминада, миленькая, я от мамы. Мама просит, не можете ли вы дать в долг, ради Пресвятой Девы…
Вдова Гонгора зажгла керосиновую лампу, висевшую над прилавком, и Хуан-Тигр увидел, что у порога стоит смуглая худенькая девчушка лет шестнадцати, вся в лохмотьях, но с огромными, лучистыми глазами.
– Входи же, Кармина, – ответила ей донья Илюминада. – Как там твоя мама? Что тебе нужно?
– Мама все время, и днем, и ночью, сильно кашляет и хрипит, прямо грудь разрывается. Но доктор сказал, что она поправится, если будет пить лекарство, которое он прописал. А еще ей надо поставить пластыри на грудь и на спину, обвязав их шерстяной тряпочкой. Вот мама и прислала меня к вам за желтой шерстью из Прадолуэнго – ей надо треть вары. Она вам заплатит, когда выздоровеет и снова будет торговать на базаре овощами. А пока она совсем не встает и ничего не зарабатывает, у нас даже на хлеб нет денег.
Донья Илюминада достала с полки рулон шерстяной ткани, отмерила и отрезала от него кусачек.
– Вот тебе полвары, вдруг трети будет мало. И скажи маме, пусть не волнуется: когда поправится, тогда и заплатит. И возьми вот эти две песеты. Мало, конечно, но больше никак не могу, а меньше даст только человек с каменным сердцем.
Хуан-Тигр сунул руку в карман жилета и достал оттуда два реала медяками, отсчитав их Кармине монету за монетой.
– Я же говорила, что меньше даст только каменный, – сказала, улыбнувшись, вдова.
– Так это я, что ли, каменный? – мрачно спросил Хуан-Тигр.
– Сердце у вас каменное… Да не будьте же вы таким жадным, дайте ей хоть еще два реала.
– Сеньора, у меня больше обязанностей, чем у вас: вы живете одна, вы только для себя и стараетесь…
– Да, одна, только для себя и стараюсь… Так оно и есть, вы просто насквозь все видите, – пробормотала вдова, пристально взглянув на Хуана-Тигра.
– А насчет того, будто у меня сердце каменное, – возразил он, еще не вполне опомнившись после недавнего потрясения и потому не услышав намека в словах доньи Илюминады, – так я рад, что оно у меня каменное, а не из сливочного масла. И не думайте, что я жадный. Вот тебе, девочка, еще монетка. На, бери! Вот, сеньора, смотрите. Я это ей даю из милосердия, потому что, по моим понятиям, милосердие – это долг, а не слезливая жалость. А для того, чтобы исполнить этот долг, я прямо сейчас же и пойду к зеленщице Кармоне и не возьму с нее ни гроша – ни за осмотр, ни за лекарства. И пусть потом мне скажут, кто лучше лечит больных и кто лучше разбирается в медицине: я, простой знахарь, или те важные докторишки с дипломами.
Девчушка, пролепетав: «Дай вам Бог здоровья», уже собралась было уходить. Ей не терпелось поскорее вернуться домой, к матери, и отдать ей и шерсть, и Деньги.
– Подожди-ка, Кармина. Подойди сюда. Дай я тебя поцелую, – остановила ее донья Илюминада.
– Ах, сеньора, вы так добры: это для меня дороже и вашей шерсти, и ваших денег, – пробормотала девушка.
– А вы, дон Хуан, тигр вы этакий, разве вы ее не поцелуете? Дали деньги, так дайте и чаевые… – добродушно посмеиваясь, отозвалась вдова.
– Иди-ка ты с Богом, девочка. Не охотник я до всех этих телячьих нежностей, – нахмурившись, ответил Хуан-Тигр, волосатой рукой отстраняя от себя Кармину. А когда она ушла, Хуан с вызовом, будто бахвалясь, проворчал: – Никогда я не умел целоваться!
– Надо научиться, друг мой, если вы собираетесь жениться.
Зеленая кислота раздражения, которая в его душе, должно быть, уже смешалась с черной влагой гнева, чуть было не забурлила снова, но Хуан-Тигр, взяв себя в руки, притворился, будто до него не дошло, на что намекает вдова, и перевел разговор на другую тему:
– Сдается мне, что эта Кармона скоро помрет. Чахотка ее совсем подкосила. Когда легкие износятся, ничем уж не помочь – ни травами, ни настоями. Вот разве что выпить свежей бычьей крови…
– А Кармина останется сиротой бездомной. Никто-то ее не приютит, никто-то ее не пригреет… Бедняжка! До чего же мне ее жалко! Ах, дорогой мой сеньор дон Хуан! А ведь как вам было бы хорошо удочерить эту малютку: ведь они, девочки, такие ласковые, они так привязываются к тем, кто их воспитывает…
– Привязываются? Еще чего не хватало! Да пропади они пропадом! Им предать человека – это все равно что чихнуть! И попробуй их приструни – черта с два! Любую из них только пальцем помани – сломя голову побежит за первым встречным, вильнет хвостом, и поминай как звали!
Произнося эту филиппику, Хуан-Тигр уставился в пол: он не решался поднять глаза и взглянуть вдове в лицо. У него так и чесались пятки удрать отсюда поскорее, но он все никак не мог поставить точку в этом разговоре.
– Ну как, прошел ваш испуг? – насмешливо спросила вдова.
– Какой такой испуг? Скажете тоже! С чего бы это мне пугаться? – хриплым от волнения голосом ответил, зеленея, Хуан-Тигр.
– Я-то знаю, что вы ничего не боитесь – ни злых людей, ни опасностей. Вас пугает только выдуманное. Что ж, это так естественно для сильного человека, для настоящего мужчины. Вот только что вы вообразили себе, будто я… Право, мне и вымолвить-то трудно… Ну, была не была: будто я хотела женить вас на себе. Что же я сказала, что вы меня так превратно поняли? И как это такое могло прийти вам в голову? Какое безумие! С моей стороны, конечно… И все это из-за того, что я не умею напрямик, без околичностей, сказать, что думаю. Да разве же такая глупая, прямо-таки идиотская мысль могла мне прийти на ум, если я его еще не потеряла? Да поднимите же глаза, друг мой! И сейчас, когда светло, посмотрите на меня: видите, какая я старая и безобразная…
Хуан-Тигр послушно поднял свой взгляд, робко взглянув в лицо донье Илюминаде. И – странное дело – увядание и цветение, обычно друг от друга неотделимые, на этот раз проступили на ее лице особенно четко и контрастно, в то же время сливаясь почти до неразличимости, Маслянистый свет лампы придавал ее коже желтоватый оттенок, как у плотной бумаги, выжженной на солнце. Но через эту маску преждевременной и случайной старости пробивалась, сверкая в зрачках, пламенеющая, не тронутая временем юность, которая сохранялась в сердце вдовы, как молодое, крепкое вино, налитое в старые мехи. На донье Илюминаде было платье из тусклого черного сукна, похожего на то, каким обивают гробы, но зеленовато-матовые руки, скрещенные на ровной, почти плоской груди, цветом своим напоминали нежную, свежую древесину только что ошкуренного ствола.
– Да вы, ей-богу, еще совсем не старая и очень симпатичная, вами просто нельзя не восхищаться, вас нельзя не уважать! – с чувством воскликнул Хуан-Тигр. Но тут же, запнувшись, прикрыл глаза, чтобы набраться смелости, и, заикаясь, добавил:
– Н-н-но…
– Но царство мое не от мира сего, – подхватила вдова, поспешив Хуану-Тигру на помощь. – Дайте же мне вашу руку, и мы поклянемся друг другу в дружбе, какой и свет не видывал. Пожмите мне руку. Да сильнее, сильнее, не робейте: ведь я женщина, женщина из плоти и крови, а не какое-то бестелесное существо и не призрак, как это вы себе представляете. Выше голову, друг мой! Ну вот, мы с вами и заключили союз. А это значит, что отныне между нами не будет никаких тайн – ничего, что мы бы постыдились сказать друг другу. Ну как, обещаете мне?
– Обещаю.
– И я тоже, клянусь вам. И вот поэтому-то я сразу и выполню это свое обещание. Как вы себя чувствуете, когда вам прямо в глаза говорят горькую правду?
– Я? A что? Да замечательно, лучше не бывает! Еще чего не хватало… – начал было Хуан-Тигр; он чувствовал себя уже совсем разбитым.
– Ну вот и прекрасно. Тогда слушайте. Девушка, за которой ухаживал Колас, наотрез ему отказала – это вы уже знаете. Она говорит, что скорее умрет, чем станет жить под одной крышей с вами: мол, одно только ваше присутствие приводит ее в ужас, словно вы могильщик, палач или убийца.
– Как? Что? Прямо так и сказала? Ну и дрянь же она!
– Ясно как божий день, что она не любит Коласа, – это самая главная, если не единственная причина ее отказа. А все остальное – одни отговорки, которые ровным счетом ничего не значат. Но, как бы то ни было, теперь она всюду об этом растрезвонит, и ваша репутация может пострадать.
– Подлая девка! Да что там – все они одним миром мазаны!
– И вот именно поэтому я и советовала вам жениться.
– Надо же какое совпадение! Ведь и Колас мне говорил то же самое…
– Выходит, я была права.
– Ну а дальше что?
– А когда вы все-таки женитесь, то вашей жене вряд ли захочется жить под одной крышей с другой хозяйкой: ведь Колас тоже может жениться и привести в ваш дом свою молодую жену.
– Ну это уж само собой. Ясное дело: каждой семье охота своим домком зажить.
– То-то и оно. Вот тогда и окажется, что все-таки нашлась такая женщина, которая вас не боится и которая вас любит. Так что все отговорки этой девчонки и гроша ломаного не стоят. Да что там одна женщина! Стоит вам только подмигнуть – и тысячи женщин будут прямо из кожи вон лезть, только бы вам понравиться.
– Это чтобы я подмигивал? Тоже мне… Нет, я бы, конечно, подмигнул, если бы у меня были глаза василиска, который убивает одним взглядом. Да, уж тогда бы я намигался! Вот уж тогда бы, ей-богу, я не упустил бы ни одной женщины! Проклятое, подлое, коварное племя! Из-за них все войны, все несчастья!
– Да будет вам ругаться. Вас так влечет к женщинам, что вы стараетесь заставить себя их возненавидеть.
– Нет, нет и еще раз нет.
– В один прекрасный день Колас, сын ветра, расправит свои крылья и улетит. Да, улетит, помяните мое слово. И тогда вы останетесь один. Вот потому-то вам и надо жениться. Это женщина может весь свой век прожить одна, а мужчина – нет. Женщина утешается любовью молчаливой и неразделенной: если она любит, то и мышьяк ей кажется сахаром. Все ее счастье в том, чтобы устроить счастье любимого, даже если он к ней равнодушен. В этом смысле мужчина слабее: ему нужно слышать слова любви. И чем мужчина мужественней, чем суровей, тем больше ему это нужно. А судьба старого холостяка – она как у курицы, которая все равно попадется: если ее не сожрет лиса, так ощиплет кухарка. Женитесь, друг мой, женитесь: это я вам советую ради вашего же блага. Раньше я думала, судя по вашему характеру и образу жизни, что вам больше всего подошла бы женщина домовитая, степенная и рассудительная, без фантазий, но теперь-то я вижу, что ошиблась. «А зачем мне на такой жениться-то?» – скажете вы – и будете правы. Если не ошибаюсь, вам сейчас лет сорок пять, но благодаря вашей размеренной жизни и потому, наверное, что вы все время на воздухе, вы почти не изменились с тех пор, как я вас впервые увидела: а лет-то прошло немало. Вот разве что волосы у вас чуть поседели, но зато усы до сих пор черные, как вакса. Ну а сердце? Вулкан! Уж поверьте мне: этого огня вам не скрыть, потому что его отблески – у вас в глазах.
– Да что вы такое говорите, сеньора…
– Не забывайте, что мы обещали быть откровенными друг с другом, и поэтому я говорю что думаю. Вы страдаете потому, что вас терзает давнее желание. Вам нужна женщина молодая, горячая, страстная, и вы успокоитесь только тогда, когда найдете такую. Я уверена, что рано или поздно вы потеряете голову из-за какой-нибудь красотки. Что ж, чем раньше, тем лучше. И да поможет вам Бог сделать правильный выбор. А я, ваша верная союзница, должна вам помочь его сделать, даже если на это и уйдет вся моя жизнь. Два глаза хорошо, а четыре – лучше. Не все же женщины вылеплены из одного, как вы говорите, теста (это вы, конечно, шутите), хотя есть среди них такие притворщицы, такие обманщицы, что в два счета кого угодно вокруг пальца обведут. Ну а вас-то ничего не стоит оставить с носом: ведь вы такой простофиля! Но уж зато меня ни за что не обманешь, ведь я и сама из их породы, я-то всегда буду начеку! Какие бы козни ни строила одна женщина, другая, если захочет, всегда выведет ее на чистую воду, как бы та ни заметала следы. Коли уж Бог не дал счастья мне, так уж хоть вы-то будьте счастливы. Глядишь, и мне что-нибудь перепадет от вашей радости. И я всегда, как ангел-хранитель, буду прикрывать вас. А для той, которую вы возьмете в жены, я стану скорее свекровью, чем подругой: я буду следить за каждым ее шагом, и уж при мне-то она не собьется с пути истинного!
– Ха-ха-ха! Это все равно что говорить о шквалах и кораблекрушениях тому, кто всегда живет на суше. Пусть Бог хранит меня от других напастей, а от женщин-то я и сам отобьюсь: Колас – мой посох.
– Скорее обуза.
– Только для Коласа я и стараюсь. Что бы с ним ни случилось, будет ли он жить со мной или уйдет из дома, женится или не женится, – я всегда буду жить только его радостями и горестями, только они-то и наполнят мою жизнь, мое сердце… Но что-то мы с вами заболтались. На сегодня, думаю, хватит, а то вон уже ночь на дворе.
– Поймите меня правильно. Я говорила так откровенно, потому что люблю вас как друга.
– Ну да ладно, чего уж там… Хотя, между нами говоря… Да, надо мне все это хорошенько обмозговать. То есть я имею в виду зазнобу бедняги Коласа.
Он помолчал, а потом, резко сменив тон, с жаром воскликнул:
– Ах, Веспасиано, Веспасиано! И почему тебя нет сейчас в Пиларесе? Надо же, напасть какая: ведь он только с неделю как ушел отсюда и теперь уж до самого апреля не вернется.
– Да с какой это стати? – спросила, усмехнувшись, вдова. – Вот уж ни к селу ни к городу! Зачем это вам теперь понадобился Веспасиано?
– Ну я спросил бы у него, что мне делать! Веспасиано – человек опытный, он бы мне обязательно помог!
– В чем бы это он вам помог?
– Как это в чем? С женщинами бороться! Уж перед ним-то ни одна не устоит.
– С ним, с этим Веспасиано, надо держать ухо востро. – е хотелось бы с ним связываться. Такая у него брезгливая физиономия…
– Да нет, что вы, это он держится как благородный – такие у него шикарные манеры… Эх, вот бы мне такие!
– Господи ты Боже мой! Ну да ладно. А что вы там говорили о помощи? Кого вы имели в виду?
– Как это кого? Вот если бы Веспасиано поговорил с девчонкой, которая отказала Коласу…
– То он бы, конечно, влюбил ее в себя, правда? А потом бросил… Этого еще не хватало! И это называется «отомстил»? И как вам только не стыдно!
– Да нет, что вы, я совсем не о том. Это я к тому, что у него язык здорово подвешен: вот если бы она его послушала, то перестала бы дурака валять и мигом влюбилась в Коласа – уж Веспасиано-то ее бы заставил! Честное слово! Веспасиано молодец, он умеет…
– Вот те на! Любовь через посредника?… Да еще через такого!
– Так чем же он вам плох?
– Да хотя бы тем, что, во-первых, он бессовестный и, во-вторых, обманщик.
– Сеньора, это уж вы слишком. Веспасиано – мой самый лучший друг, и я уверен, что и ко мне он относится точно так же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34