Когда кто-нибудь говорил: «Господи Боже, Морис, знаешь, что ты творил вчера вечером?» – он отвечал: «Это был другой Морис. Никогда не рассказывай этому Морису, что творил тот» .
Он помнил, что вечер, когда они встретились с Шейлой, был очень холодный, но не имел никакого понятия, зачем шел по ее району. Что ему было делать в кварталах, где жили девчонки, учившиеся в местном колледже Мерси, притворяясь, будто ездят в школу за десять миль от родительского дома, Впрочем, хотя бы заезжали подальше от дома.
Скорей всего, просто забыл, где оставил машину, и пошел пешком, рассчитывая, что где-то поблизости живут какие-нибудь друзья. Шейла позже утверждала, будто он сжигал себя столь горячими углями, что напоминал бенгальский огонь.
Стоило напиться, чтобы проснуться в той самой квартире, в их обществе. До сих пор помнятся прямоугольники света на стенах. Помнятся яркие заледеневшие облака. Помнится Шейла, растянувшаяся на диване. Помнятся радужные носки.
Шейла везла его домой, Холли сидела на заднем сиденье. Он заподозрил, что Шейла выставила его напоказ, предоставляя Холли возможность вынести оценку. Он встречал Холли в барах, но никогда не видел ее вместе с Шейлой. Придется признаться Шейле в поцелуе, хотя он был уверен, что произошло это не одну неделю назад. Хотя если Холли запомнила, то наверняка ей сама рассказала, и Шейла будет постоянно гадать, к кому из них больше тянуло Мориса.
На подъездной дорожке она записала на карточке свой номер телефона. Ввалившись, в конце концов, в дом, Морис себе напомнил, что надо бы навести в нем порядок – несмотря на размеры, это не столько дом, сколько завидная холостяцкая квартира.
Он сунул карточку в бумажник, решив потом как-нибудь звякнуть. А когда полез в карман, то вытащил салфетку в розовой помаде. Хорошо помнил, что Шейла пользовалась красной помадой. За ночь она каким-то образом выцвела.
Дело шло быстро. Выслушав признание о поцелуе, Шейла разбираться не стала – в конце концов, это было за несколько недель до их знакомства. Они дошли до грани секса, не догадываясь о неопытности другого партнера, обеспокоенные только собственной неопытностью.
Не имея родителей, поженились через полгода в муниципалитете. Шейла настаивала, чтобы Морис не тратил деньги на пышную свадьбу, а ей самой явно нечего было тратить. Во время церемонии она знала, что им когда-нибудь снова придется жениться, как ее родителям, под застывшими звездами фейерверка. Так ему и сказала.
А сейчас услышала от него:
– Пойдем в постель, – зная, что он имеет в виду просто сон.
– Знаешь, кто никогда не занимается сексом?
Амебы.
– Сначала я должен закончить…
– Успокойся. Я, в любом случае, слишком устала.
Морис держал в объятиях Шейлу, свесив ноги с кровати. Может быть, у него был сердечный приступ. Может быть, он умрет во сне нынче ночью. Сон иногда похож на смерть. Практическое приучение к смерти.
Надо очень многое сделать, а ничего не сделаешь. Остается закончить картину, но теперь он подумывал не лучше ли ее уничтожить, точно так же, как почти хотел, чтоб город уничтожила разъяренная Мерси. Может быть, после этого все очнутся от чьего-то чужого сна.
– И чей же это сон? – поинтересовался Иона, прилегший в шкафу.
– Мерси.
– Подумай хорошенько.
– Наверно, ты скажешь, что Божий.
– Ничего подобного. Когда дело доходит до этого, одни верят в одно, другие во все, а третьи вообще ни во что. Впрочем, ты, видно, считаешь себя официально назначенным на должность главного инженера. Перестроил бы всю вселенную, если б знал, как это сделать. У тебя не было б тела, один мозг, даже без крови, которая заставляет его работать. Как ты это устроил бы, черт побери?
Иона исчез.
– Чего сидишь? – спросила Шейла.
– Просто так. Давай спать.
– Все было хорошо до нашей женитьбы, – шепнула она, – потом ускользнуло. Что произошло?
Он знал. Через несколько месяцев после свадьбы почувствовал, что его вновь насквозь продувает холодный канадский ветер. С падением температуры на земле он погружался фут за футом, но никто не замечал ничего, пока Морис совсем не исчез, оставив вместо себя двойника. Порой он вновь появляется, и Шейла вспоминает, почему вышла за него замуж. В конце концов, они занимаются сексом, Морис ненадолго согревается, но вскоре опять застывает.
Тем временем Шейла бросила слушать джаз. Ее старые книги утонули под кипами руководств по диете, потом перекочевали в гараж. Возникла Шейла Вторая, убедившая себя, будто переросла первую юную версию, которая ушла под пол с монетками для гадания по «И цзин» и записями «Блу ноут», гадая, куда делась та, которая их любила.
То были одинокие годы, но оба привыкали к новым ипостасям. Жили каждый своей жизнью, хотя то и дело сходились вместе ровно настолько, чтобы помочь друг другу отдышаться, пока остров их брака погружается фут за футом.
Глава 5
Утром Шейла проснулась, отмахиваясь от вспышек света, напоминавших о вечере повторной свадьбы ее родителей. Мелькавшие в глазах звезды неожиданно сложились в слово Ф-Е-Й-Е-Р-В-Е-Р-К. Она вспомнила дядю Альберта. Может, он знает, что делать. Но при мысли о нем на память неизменно приходит случившееся с родителями.
Ей было семнадцать, когда она сняла телефонную трубку. Родители отправились отмечать отставку отца. Она тоже поехала бы, только ее не взяли, объяснив, что вечеринка для взрослых.
– Что это значит? С голой девушкой в торте?
– Твой отец заслуживает голой девушки в торте, фирма третировала его, как полное дерьмо.
Позже ей стало известно по слухам, что торт должен был стать грандиозным финалом, но, когда девушка выскочила из-под глазури, отец уже отключился. Оскорбленная женщина села к нему на колени, сунула ему в рот кусок торта. Он сорвался со стула, сбросил ее на пол. И крикнул под хохот других адвокатов: «Пошли вы все в задницу!»
Однако во время предположительно безмолвного пути домой отец не вел машину. Полиция так и не установила причину аварии под столь же чистыми вечерними небесами, как кровь ее матери. Поняла только, что автомобиль выскочил за бровку, сбил почтовый ящик, рухнул в кювет и перевернулся.
– Это я, дядя Альберт, – сказал голос в трубке.
В памяти, как всегда, зазвучала одноименная песня.
– Мне очень жаль, – сказал он, оповещая о несчастном случае. – Где-то мой телефон отыскали, может быть, у твоей матери в сумочке. Приеду как можно скорее.
После того звонка она мигом осталась совсем одна. Спрятанные в шкафу игрушки больше ее не терзали. Дядя Альберт ехал к ней, но дорога займет у него не один час. Тем временем мужчины на конвертах дисков зашевелились, поднесли к губам трубы и саксофоны, готовясь сыграть самую грустную на ее памяти песню.
Она позвонила Холли, которая приехала со своей матерью. Шейла обнялась с Холли так крепко, что они почти слились телами. И в тот момент поняли, что будут дружить вечно, никакие недоразумения, даже самые худшие, не смогут их поссорить, никакое касание мужской руки не потягается с этим объятием.
На кладбище дыхание вырывалось облачками пара, будто родня Шейлы принесла с собой холод из Миннесоты. Холли стиснула ледяную ладонь Шейлы. Казалось, вот-вот пойдет снег.
Дядя Альберт поселился в доме. Он не пил ни на похоронах, ни на поминках, но, как только отбыли прочие родственники, вновь взялся за свое.
– Ты слишком молод, – сказала она. – Как твоя сестра отнеслась бы к тому, что ты собираешься насмерть упиться?
– Умная девочка. Не хочешь жить рядом с дядей Альбертом.
– Переезжай куда-нибудь, куда угодно, кроме Калифорнии. Нельзя жить ностальгическими воспоминаниями. Кроме того, я тоже не собираюсь тут вечно жить. Как только начнутся занятия в колледже, перееду из кампуса. Поселюсь вместе с Холли.
– Лучше б нашла себе парня.
– А, вот ты о чем. Мне мало кто подходит. А почему ты так и не женился?
– Не гожусь для женитьбы. Я просто старый фанат рок-н-ролла. Видела бы ты концерты в Сан-Франциско, фейерверк над заливом… Это была моя идея. Я ее осуществил. Это было давным-давно, но я отдаю предпочтение прошлому. Больше не понимаю женщин. Вообще ничего не понимаю.
Шейла разбудила Мориса, толкнув его локтем.
– Давай позвоним Альберту. Помнишь его рассказы про фейерверк над заливом?
– Они запечатлены в моей памяти.
– Это он его организовывал. Если устроить шоу Четвертого июля, пригласить знаменитостей, каких-нибудь крупных шишек, разве сюда не съедутся люди из каждого мелкого городка за сотню миль от Мерси, из маленьких поселков, где фейерверков вообще не бывает? Может быть, полностью это проблем не решит, но налоговые доходы пошли бы на пользу. Может, помогут выиграть время, что-нибудь придумать.
– Как только вычтем расходы, окажется, что Мерси не выиграл ни шиша.
– Мерси не будет оплачивать расходы.
– А кто будет?
– Ты, конечно.
Через пару минут он бросился к телефону, звоня Заку, думая, что это не поможет, но и не повредит. Больше всего радовался, что Шейла на время забудет о нем, дав закончить картину.
Когда раздался звонок, Альберт знал, что это Шейла – только она может звонить теперь, после возвращения Инги в Норвегию.
Он не последовал совету Шейлы. Вместо того чтоб уехать из Калифорнии, от своей ностальгии, отправился прямо в Сан-Франциско. Чувствовал себя там Уютно, понимая правила и даже понимая женщин.
– Хочешь, чтоб я обратно приехал? – переспросил он. – Шейла, ты же знаешь, о чем этот город мне напоминает. Это невозможно.
– Папа говорил, что ты мне однажды понадобишься и будешь на месте.
– Врешь.
– Ладно, вру. Все равно ты мне нужен.
– Никогда не ври алкоголикам, Шейла. У нас своих проблем хватает.
– Ты не алкоголик. Просто пьешь слишком много. Нет, опять вру – действительно алкоголик. И все-таки, разве не хочешь помочь?
– Слушай, – сказал он, – я ненавижу тот город. Вдобавок здесь кое с кем познакомился. Она сейчас в Норвегии, но может вернуться. Вдруг вернется, когда я уеду?
Он знал, что Инга его любит. Сама говорила, даже когда бросила. Ей всего тридцать четыре, но он ее понимает. Она любит точно то же самое, что любит он, кроме одного – спиртного.
– Теперь, по-моему, ты мне врешь, – сказала Шейла.
– Я тебе никогда не вру.
– Она в самом деле вернется?
Он долго пил утром, мысленно кочуя по Норвегии. Инге придется сделать сто тысяч шагов в снегоступах, чтоб до него добраться.
– Ну, не прямо сейчас, – признал он.
После того как Шейла изложила идею, Альберт собрал вещи, даже не уверенный, что переночует в Мерси. Лучше бы собрать вещи для полета в Норвегию, где самолет приземлится на бетонную посадочную полосу, проскользит, остановится, бросит его в объятия Инги.
Но он обязан оказать Шейле услугу. Она была его хранительницей, пока они жили вместе, тогда как это ему следовало беречь ее от беды. Они даже выкурили вдвоем пару косячков – двадцать, если по правде сказать, – но в то время он думал, что такой зрелой девушке, как Шейла, необходимо расслабиться.
У Мориса с Альбертом было много общего, но Альберта угнетало, что он служит Шейле учебным лагерем для новобранцев. Ей надо было бы дважды подумать, прежде чем выходить за Мориса, если так и не сумела смириться с пьянством дяди. Впрочем, он также знал, что умные девушки вроде Шейлы иногда выбирают друзей и любовников, которые делают то, чего они сами никогда не сделают.
Он окажет ей услугу, потом послушается ее совета и покинет Калифорнию. Солнце не помогает. Может быть, снег поможет.
Морис с Шейлой провели остаток дня, как всегда, вместе и врозь.
Морис дотронулся до полотна, ощупывая озера и гребни краски, формирующие географию Шейлы. Красочный брайль рассказывает историю женщины, которая устала, страдает головокружениями и гадает, сколько еще сможет вытерпеть.
Но как же ему вынырнуть в тонущем мире? Может быть, Мерси – последняя дырочка затянутого у него на талии «пояса ржавчины»? Поймает ли его Шейла на полпути вниз, вытащит ли наверх? Зачем ей это надо?
В последнее время мир ему представляется бегущей дорожкой, конвейером. Кажется, будто все прочие стоят на месте, хотя они тоже движутся. Позиции на мгновение пересекаются, обещая согласие, потом расходятся в обвиняющие противоположные стороны. «Стой на месте». – «Нет, сам стой на месте». Что в браке правда – согласие в начале или обвинения в конце?
– Ты теплеешь, – заметил Иона.
Морис хотел ощупать свое лицо, а Иона шлепнул его по руке:
– Пока рано, друг мой.
– Ты кто такой?
– Не Призрак Прошедшего Рождества.
– Тогда кто?
– Очевидно, что я – это ты. Ты меня заставляешь шевелить губами. Я – кукла, твой Эдгар Берген. – Призрак зашипел, завопил: – Ты все тот же мальчишка у больничной койки матери, писающий в штанишки!
Морис видел у койки матери расчетливого двойника. А где был настоящий Морис? Прятался под койкой.
Он вспомнил другую больницу, когда алкоголь, наконец, перестал питать воображение, начав действовать против него. А двойника, который занял бы место Мориса, не было.
Все пять коек в отеле для мучеников, кроме одной, пустовали. Был День поминовения, остальные прибудут во вторник, трясясь от трехдневной пьянки. Поэтому он спустил штаны. Восемь уколов – морфий, еще что-то, ЭКГ, анализы крови. Врачи изображали из себя следователей – доброго и злого. Конвульсии прекратились, но от цунами паники не убежишь, не спрячешься под зонтиком.
На другой стороне улицы мерцало рекламное табло: ВЫИГРАЙ, ВЫИГРАЙ, ВЫИГРАЙ «КАДИЛЛАК!». Под сомкнутыми веками неоновой анимацией пробегали галлюцинации, вентилятор насвистывал слуховые фантазии. Ночь никогда не придет. Полночь больше не настанет. Он встал и прошелся.
Стены были увешаны плакатами о здоровом образе жизни. На письменном столе лежал чей-то рукописный дневник, где регистрировались события их жизни. Маленькая жестянка яблочного сока, картонный пакет молока.
– Не помогает, нисколько не помогает. Надо думать. Бежать.
Раздвижные стеклянные двери выглядели точно так же, как балконные дома, кроме таблички с предупреждением, что при их открытии автоматически включается дождевальная установка. Дождевальная установка? В палате уже хлещет ливень.
Он рывком открыл двери и выбежал. Что касается собственно реабилитации, то она прошла эффективно: больше он много лет пить не будет. Но бежал теперь, насквозь мокрый, через центр Мерси, за много миль от дома.
Пока Морис работал в студии, Шейле доставили посылку. Она сорвала обертку, открыла коробку. Провела пальцами по тридцати пяти дюймам стали. В последний раз испытывала подобное наслаждение, поставив на проигрыватель один из отцовских альбомов.
Зачем ей это нужно, если она знает, что больше никогда не вернется на курсы? Понятно, затем, что рапира – подарок совсем бесполезный, не считая желания получить его. Подаренный кем-то любящим ее, Шейлу Первую, которой по-прежнему двадцать лет, потому что она перестала взрослеть в момент появления другой Шейлы, оставившей ее позади.
– Помнишь меня? – спросила Шейла Первая.
– Да, помню. Куда ты ушла?
– Ты осталась. Я иногда думаю, что зайдет Морис Первый, да видно, так не бывает. Со мной легче. Только подумай обо мне, и я тут. Он, должно быть, слишком занят.
– Чем?
– Старается поймать Мориса Второго.
Шейла стиснула рукоятку рапиры. Что это – она сейчас сама с собой разговаривает? По крайней мере, не так громко.
– Ты ведь мне кажешься, да? – сказала она.
– Возможно, это ты мне кажешься.
Не требуется особых усилий, чтобы представить себя воображаемой, ибо очень многое в ее жизни задумано и подстроено внешними силами. Морис, погибшие родители, даже Холли – все сговорились, направляя ее на тот или иной путь, никогда не возвращая к настоящей Шейле.
Те, кто указывает дорогу, не видят с такой ясностью, с какой она сама понимает, что это путь кружный, окольный. Ни у кого нет карты, а все тычут пальцами, будто знают верное направление. Неудивительно, что люди никогда не спрашивают дороги: вполне могут и самостоятельно заблудиться. Но определенно любят ее указывать.
Можно поклясться, что были пещерные Колтрейны, родившиеся до появления саксофонов, которых племя высмеивало за то, что они дули в полые палки. Возможно, писали ноты в грязи, оставляя размывшиеся указания.
Она взмахнула рапирой, как указкой перед картой.
По-прежнему разглядывая картину, Морис гадал, чего он на самом деле хочет. Конечно, пытается схватить не только улыбку, но что? Может быть, из-за того, что это ему непонятно, он и разговаривает с воображаемым компаньоном, который интригует и озадачивает намеками на ответ?
Он видел двойника у больничной койки матери. Двойник поднял руку, остановил приливную волну горя. Мальчик вылез из-под койки и выпрыгнул в окно.
Морис начинал чувствовать то, что почувствовал бы, если б не прыгнул в окно. Забудем о короне. Наплевать на тощего Мориса, который мог бы – будь он уверенным, прочно стоявшим на земле существом, каким никогда не был, – стать великим человеком, но исчез в окне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Он помнил, что вечер, когда они встретились с Шейлой, был очень холодный, но не имел никакого понятия, зачем шел по ее району. Что ему было делать в кварталах, где жили девчонки, учившиеся в местном колледже Мерси, притворяясь, будто ездят в школу за десять миль от родительского дома, Впрочем, хотя бы заезжали подальше от дома.
Скорей всего, просто забыл, где оставил машину, и пошел пешком, рассчитывая, что где-то поблизости живут какие-нибудь друзья. Шейла позже утверждала, будто он сжигал себя столь горячими углями, что напоминал бенгальский огонь.
Стоило напиться, чтобы проснуться в той самой квартире, в их обществе. До сих пор помнятся прямоугольники света на стенах. Помнятся яркие заледеневшие облака. Помнится Шейла, растянувшаяся на диване. Помнятся радужные носки.
Шейла везла его домой, Холли сидела на заднем сиденье. Он заподозрил, что Шейла выставила его напоказ, предоставляя Холли возможность вынести оценку. Он встречал Холли в барах, но никогда не видел ее вместе с Шейлой. Придется признаться Шейле в поцелуе, хотя он был уверен, что произошло это не одну неделю назад. Хотя если Холли запомнила, то наверняка ей сама рассказала, и Шейла будет постоянно гадать, к кому из них больше тянуло Мориса.
На подъездной дорожке она записала на карточке свой номер телефона. Ввалившись, в конце концов, в дом, Морис себе напомнил, что надо бы навести в нем порядок – несмотря на размеры, это не столько дом, сколько завидная холостяцкая квартира.
Он сунул карточку в бумажник, решив потом как-нибудь звякнуть. А когда полез в карман, то вытащил салфетку в розовой помаде. Хорошо помнил, что Шейла пользовалась красной помадой. За ночь она каким-то образом выцвела.
Дело шло быстро. Выслушав признание о поцелуе, Шейла разбираться не стала – в конце концов, это было за несколько недель до их знакомства. Они дошли до грани секса, не догадываясь о неопытности другого партнера, обеспокоенные только собственной неопытностью.
Не имея родителей, поженились через полгода в муниципалитете. Шейла настаивала, чтобы Морис не тратил деньги на пышную свадьбу, а ей самой явно нечего было тратить. Во время церемонии она знала, что им когда-нибудь снова придется жениться, как ее родителям, под застывшими звездами фейерверка. Так ему и сказала.
А сейчас услышала от него:
– Пойдем в постель, – зная, что он имеет в виду просто сон.
– Знаешь, кто никогда не занимается сексом?
Амебы.
– Сначала я должен закончить…
– Успокойся. Я, в любом случае, слишком устала.
Морис держал в объятиях Шейлу, свесив ноги с кровати. Может быть, у него был сердечный приступ. Может быть, он умрет во сне нынче ночью. Сон иногда похож на смерть. Практическое приучение к смерти.
Надо очень многое сделать, а ничего не сделаешь. Остается закончить картину, но теперь он подумывал не лучше ли ее уничтожить, точно так же, как почти хотел, чтоб город уничтожила разъяренная Мерси. Может быть, после этого все очнутся от чьего-то чужого сна.
– И чей же это сон? – поинтересовался Иона, прилегший в шкафу.
– Мерси.
– Подумай хорошенько.
– Наверно, ты скажешь, что Божий.
– Ничего подобного. Когда дело доходит до этого, одни верят в одно, другие во все, а третьи вообще ни во что. Впрочем, ты, видно, считаешь себя официально назначенным на должность главного инженера. Перестроил бы всю вселенную, если б знал, как это сделать. У тебя не было б тела, один мозг, даже без крови, которая заставляет его работать. Как ты это устроил бы, черт побери?
Иона исчез.
– Чего сидишь? – спросила Шейла.
– Просто так. Давай спать.
– Все было хорошо до нашей женитьбы, – шепнула она, – потом ускользнуло. Что произошло?
Он знал. Через несколько месяцев после свадьбы почувствовал, что его вновь насквозь продувает холодный канадский ветер. С падением температуры на земле он погружался фут за футом, но никто не замечал ничего, пока Морис совсем не исчез, оставив вместо себя двойника. Порой он вновь появляется, и Шейла вспоминает, почему вышла за него замуж. В конце концов, они занимаются сексом, Морис ненадолго согревается, но вскоре опять застывает.
Тем временем Шейла бросила слушать джаз. Ее старые книги утонули под кипами руководств по диете, потом перекочевали в гараж. Возникла Шейла Вторая, убедившая себя, будто переросла первую юную версию, которая ушла под пол с монетками для гадания по «И цзин» и записями «Блу ноут», гадая, куда делась та, которая их любила.
То были одинокие годы, но оба привыкали к новым ипостасям. Жили каждый своей жизнью, хотя то и дело сходились вместе ровно настолько, чтобы помочь друг другу отдышаться, пока остров их брака погружается фут за футом.
Глава 5
Утром Шейла проснулась, отмахиваясь от вспышек света, напоминавших о вечере повторной свадьбы ее родителей. Мелькавшие в глазах звезды неожиданно сложились в слово Ф-Е-Й-Е-Р-В-Е-Р-К. Она вспомнила дядю Альберта. Может, он знает, что делать. Но при мысли о нем на память неизменно приходит случившееся с родителями.
Ей было семнадцать, когда она сняла телефонную трубку. Родители отправились отмечать отставку отца. Она тоже поехала бы, только ее не взяли, объяснив, что вечеринка для взрослых.
– Что это значит? С голой девушкой в торте?
– Твой отец заслуживает голой девушки в торте, фирма третировала его, как полное дерьмо.
Позже ей стало известно по слухам, что торт должен был стать грандиозным финалом, но, когда девушка выскочила из-под глазури, отец уже отключился. Оскорбленная женщина села к нему на колени, сунула ему в рот кусок торта. Он сорвался со стула, сбросил ее на пол. И крикнул под хохот других адвокатов: «Пошли вы все в задницу!»
Однако во время предположительно безмолвного пути домой отец не вел машину. Полиция так и не установила причину аварии под столь же чистыми вечерними небесами, как кровь ее матери. Поняла только, что автомобиль выскочил за бровку, сбил почтовый ящик, рухнул в кювет и перевернулся.
– Это я, дядя Альберт, – сказал голос в трубке.
В памяти, как всегда, зазвучала одноименная песня.
– Мне очень жаль, – сказал он, оповещая о несчастном случае. – Где-то мой телефон отыскали, может быть, у твоей матери в сумочке. Приеду как можно скорее.
После того звонка она мигом осталась совсем одна. Спрятанные в шкафу игрушки больше ее не терзали. Дядя Альберт ехал к ней, но дорога займет у него не один час. Тем временем мужчины на конвертах дисков зашевелились, поднесли к губам трубы и саксофоны, готовясь сыграть самую грустную на ее памяти песню.
Она позвонила Холли, которая приехала со своей матерью. Шейла обнялась с Холли так крепко, что они почти слились телами. И в тот момент поняли, что будут дружить вечно, никакие недоразумения, даже самые худшие, не смогут их поссорить, никакое касание мужской руки не потягается с этим объятием.
На кладбище дыхание вырывалось облачками пара, будто родня Шейлы принесла с собой холод из Миннесоты. Холли стиснула ледяную ладонь Шейлы. Казалось, вот-вот пойдет снег.
Дядя Альберт поселился в доме. Он не пил ни на похоронах, ни на поминках, но, как только отбыли прочие родственники, вновь взялся за свое.
– Ты слишком молод, – сказала она. – Как твоя сестра отнеслась бы к тому, что ты собираешься насмерть упиться?
– Умная девочка. Не хочешь жить рядом с дядей Альбертом.
– Переезжай куда-нибудь, куда угодно, кроме Калифорнии. Нельзя жить ностальгическими воспоминаниями. Кроме того, я тоже не собираюсь тут вечно жить. Как только начнутся занятия в колледже, перееду из кампуса. Поселюсь вместе с Холли.
– Лучше б нашла себе парня.
– А, вот ты о чем. Мне мало кто подходит. А почему ты так и не женился?
– Не гожусь для женитьбы. Я просто старый фанат рок-н-ролла. Видела бы ты концерты в Сан-Франциско, фейерверк над заливом… Это была моя идея. Я ее осуществил. Это было давным-давно, но я отдаю предпочтение прошлому. Больше не понимаю женщин. Вообще ничего не понимаю.
Шейла разбудила Мориса, толкнув его локтем.
– Давай позвоним Альберту. Помнишь его рассказы про фейерверк над заливом?
– Они запечатлены в моей памяти.
– Это он его организовывал. Если устроить шоу Четвертого июля, пригласить знаменитостей, каких-нибудь крупных шишек, разве сюда не съедутся люди из каждого мелкого городка за сотню миль от Мерси, из маленьких поселков, где фейерверков вообще не бывает? Может быть, полностью это проблем не решит, но налоговые доходы пошли бы на пользу. Может, помогут выиграть время, что-нибудь придумать.
– Как только вычтем расходы, окажется, что Мерси не выиграл ни шиша.
– Мерси не будет оплачивать расходы.
– А кто будет?
– Ты, конечно.
Через пару минут он бросился к телефону, звоня Заку, думая, что это не поможет, но и не повредит. Больше всего радовался, что Шейла на время забудет о нем, дав закончить картину.
Когда раздался звонок, Альберт знал, что это Шейла – только она может звонить теперь, после возвращения Инги в Норвегию.
Он не последовал совету Шейлы. Вместо того чтоб уехать из Калифорнии, от своей ностальгии, отправился прямо в Сан-Франциско. Чувствовал себя там Уютно, понимая правила и даже понимая женщин.
– Хочешь, чтоб я обратно приехал? – переспросил он. – Шейла, ты же знаешь, о чем этот город мне напоминает. Это невозможно.
– Папа говорил, что ты мне однажды понадобишься и будешь на месте.
– Врешь.
– Ладно, вру. Все равно ты мне нужен.
– Никогда не ври алкоголикам, Шейла. У нас своих проблем хватает.
– Ты не алкоголик. Просто пьешь слишком много. Нет, опять вру – действительно алкоголик. И все-таки, разве не хочешь помочь?
– Слушай, – сказал он, – я ненавижу тот город. Вдобавок здесь кое с кем познакомился. Она сейчас в Норвегии, но может вернуться. Вдруг вернется, когда я уеду?
Он знал, что Инга его любит. Сама говорила, даже когда бросила. Ей всего тридцать четыре, но он ее понимает. Она любит точно то же самое, что любит он, кроме одного – спиртного.
– Теперь, по-моему, ты мне врешь, – сказала Шейла.
– Я тебе никогда не вру.
– Она в самом деле вернется?
Он долго пил утром, мысленно кочуя по Норвегии. Инге придется сделать сто тысяч шагов в снегоступах, чтоб до него добраться.
– Ну, не прямо сейчас, – признал он.
После того как Шейла изложила идею, Альберт собрал вещи, даже не уверенный, что переночует в Мерси. Лучше бы собрать вещи для полета в Норвегию, где самолет приземлится на бетонную посадочную полосу, проскользит, остановится, бросит его в объятия Инги.
Но он обязан оказать Шейле услугу. Она была его хранительницей, пока они жили вместе, тогда как это ему следовало беречь ее от беды. Они даже выкурили вдвоем пару косячков – двадцать, если по правде сказать, – но в то время он думал, что такой зрелой девушке, как Шейла, необходимо расслабиться.
У Мориса с Альбертом было много общего, но Альберта угнетало, что он служит Шейле учебным лагерем для новобранцев. Ей надо было бы дважды подумать, прежде чем выходить за Мориса, если так и не сумела смириться с пьянством дяди. Впрочем, он также знал, что умные девушки вроде Шейлы иногда выбирают друзей и любовников, которые делают то, чего они сами никогда не сделают.
Он окажет ей услугу, потом послушается ее совета и покинет Калифорнию. Солнце не помогает. Может быть, снег поможет.
Морис с Шейлой провели остаток дня, как всегда, вместе и врозь.
Морис дотронулся до полотна, ощупывая озера и гребни краски, формирующие географию Шейлы. Красочный брайль рассказывает историю женщины, которая устала, страдает головокружениями и гадает, сколько еще сможет вытерпеть.
Но как же ему вынырнуть в тонущем мире? Может быть, Мерси – последняя дырочка затянутого у него на талии «пояса ржавчины»? Поймает ли его Шейла на полпути вниз, вытащит ли наверх? Зачем ей это надо?
В последнее время мир ему представляется бегущей дорожкой, конвейером. Кажется, будто все прочие стоят на месте, хотя они тоже движутся. Позиции на мгновение пересекаются, обещая согласие, потом расходятся в обвиняющие противоположные стороны. «Стой на месте». – «Нет, сам стой на месте». Что в браке правда – согласие в начале или обвинения в конце?
– Ты теплеешь, – заметил Иона.
Морис хотел ощупать свое лицо, а Иона шлепнул его по руке:
– Пока рано, друг мой.
– Ты кто такой?
– Не Призрак Прошедшего Рождества.
– Тогда кто?
– Очевидно, что я – это ты. Ты меня заставляешь шевелить губами. Я – кукла, твой Эдгар Берген. – Призрак зашипел, завопил: – Ты все тот же мальчишка у больничной койки матери, писающий в штанишки!
Морис видел у койки матери расчетливого двойника. А где был настоящий Морис? Прятался под койкой.
Он вспомнил другую больницу, когда алкоголь, наконец, перестал питать воображение, начав действовать против него. А двойника, который занял бы место Мориса, не было.
Все пять коек в отеле для мучеников, кроме одной, пустовали. Был День поминовения, остальные прибудут во вторник, трясясь от трехдневной пьянки. Поэтому он спустил штаны. Восемь уколов – морфий, еще что-то, ЭКГ, анализы крови. Врачи изображали из себя следователей – доброго и злого. Конвульсии прекратились, но от цунами паники не убежишь, не спрячешься под зонтиком.
На другой стороне улицы мерцало рекламное табло: ВЫИГРАЙ, ВЫИГРАЙ, ВЫИГРАЙ «КАДИЛЛАК!». Под сомкнутыми веками неоновой анимацией пробегали галлюцинации, вентилятор насвистывал слуховые фантазии. Ночь никогда не придет. Полночь больше не настанет. Он встал и прошелся.
Стены были увешаны плакатами о здоровом образе жизни. На письменном столе лежал чей-то рукописный дневник, где регистрировались события их жизни. Маленькая жестянка яблочного сока, картонный пакет молока.
– Не помогает, нисколько не помогает. Надо думать. Бежать.
Раздвижные стеклянные двери выглядели точно так же, как балконные дома, кроме таблички с предупреждением, что при их открытии автоматически включается дождевальная установка. Дождевальная установка? В палате уже хлещет ливень.
Он рывком открыл двери и выбежал. Что касается собственно реабилитации, то она прошла эффективно: больше он много лет пить не будет. Но бежал теперь, насквозь мокрый, через центр Мерси, за много миль от дома.
Пока Морис работал в студии, Шейле доставили посылку. Она сорвала обертку, открыла коробку. Провела пальцами по тридцати пяти дюймам стали. В последний раз испытывала подобное наслаждение, поставив на проигрыватель один из отцовских альбомов.
Зачем ей это нужно, если она знает, что больше никогда не вернется на курсы? Понятно, затем, что рапира – подарок совсем бесполезный, не считая желания получить его. Подаренный кем-то любящим ее, Шейлу Первую, которой по-прежнему двадцать лет, потому что она перестала взрослеть в момент появления другой Шейлы, оставившей ее позади.
– Помнишь меня? – спросила Шейла Первая.
– Да, помню. Куда ты ушла?
– Ты осталась. Я иногда думаю, что зайдет Морис Первый, да видно, так не бывает. Со мной легче. Только подумай обо мне, и я тут. Он, должно быть, слишком занят.
– Чем?
– Старается поймать Мориса Второго.
Шейла стиснула рукоятку рапиры. Что это – она сейчас сама с собой разговаривает? По крайней мере, не так громко.
– Ты ведь мне кажешься, да? – сказала она.
– Возможно, это ты мне кажешься.
Не требуется особых усилий, чтобы представить себя воображаемой, ибо очень многое в ее жизни задумано и подстроено внешними силами. Морис, погибшие родители, даже Холли – все сговорились, направляя ее на тот или иной путь, никогда не возвращая к настоящей Шейле.
Те, кто указывает дорогу, не видят с такой ясностью, с какой она сама понимает, что это путь кружный, окольный. Ни у кого нет карты, а все тычут пальцами, будто знают верное направление. Неудивительно, что люди никогда не спрашивают дороги: вполне могут и самостоятельно заблудиться. Но определенно любят ее указывать.
Можно поклясться, что были пещерные Колтрейны, родившиеся до появления саксофонов, которых племя высмеивало за то, что они дули в полые палки. Возможно, писали ноты в грязи, оставляя размывшиеся указания.
Она взмахнула рапирой, как указкой перед картой.
По-прежнему разглядывая картину, Морис гадал, чего он на самом деле хочет. Конечно, пытается схватить не только улыбку, но что? Может быть, из-за того, что это ему непонятно, он и разговаривает с воображаемым компаньоном, который интригует и озадачивает намеками на ответ?
Он видел двойника у больничной койки матери. Двойник поднял руку, остановил приливную волну горя. Мальчик вылез из-под койки и выпрыгнул в окно.
Морис начинал чувствовать то, что почувствовал бы, если б не прыгнул в окно. Забудем о короне. Наплевать на тощего Мориса, который мог бы – будь он уверенным, прочно стоявшим на земле существом, каким никогда не был, – стать великим человеком, но исчез в окне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14