Парнишка лет восемнадцати спросил:
– Чай, кофе, минеральная вода?
– Чай, пожалуйста.
Я видел, что он изучает мои ссадины, и объяснил:
– Упал с мотоцикла.
– Ух ты!
– Да, гнал за девяносто.
– «Харлей»?
– А другие бывают?
Ему понравился мой ответ. Он спросил:
– Выпить не хотите?
– Что?
– Понимаете, у нас есть такие маленькие бутылочки, но, с другой стороны, кому захочется платить за них бешеные деньги?
– Нет… спасибо.
– Я дам вам две по цене одной. Ну как?
– Я не могу… в смысле… пью таблетки… болеутоляющие.
– А… таблетки… – Казалось, он и про таблетки все знает. – Мне пора, – сказал он. – Всего хорошего.
Сойдя с поезда, я встретил таксиста, которого знал всю жизнь. Он спросил:
– Налегке путешествуешь?
– Багаж прибудет машиной.
– Мудро.
Если вы умеете врать, не меняясь в лице, вы человек особенный. Таксисты, ясное дело, давно научились разбираться в людях.
Я смотрел на Эйр-сквер, и с каждого угла меня манили к себе пивнушки. Туристы с рюкзаками сновали взад-вперед в поисках «Нирваны», дешевого мотеля. В южном конце собрались молодые пьянчуги в полном составе. Поскольку некому было мне это сказать, я сказал сам:
– Добро пожаловать домой.
Мертвые
Входя в пивную «У Грогана» я одновременно ощущал страх и адреналин в крови. Стоящий за стойкой Шон меня не узнал. Я сказал:
– Шон.
– Бог мой, Пресвятая Богородица, явление Христа народу!
Он вышел из-за стойки и спросил:
– Господи, да где ты пропадал? Вся страна тебя разыскивает. Садись, садись, принесу тебе что всегда.
– Шон, выпивки не надо… только кофе.
– Ты серьезно?
– Увы.
– Молодец.
Понимаете, сразу становится ясно, что твои дела плохи, если трактирщик радуется, что ты не пьешь. Я уселся, чувствуя легкость в голове.
Шон вернулся с кофе.
– Я налил тебе туда молока, чтобы у него был не такой сиротский вид.
Я попробовал кофе.
– Господи, как вкусно!
Он хлопнул в ладоши, как развеселившийся ребенок, и сказал:
– Это настоящий кофе. Обычно я наливаю тебе, что осталось, но сейчас…
– Замечательный кофе, лучше не бывает.
– Давай рассказывай.
Ничто не останавливает беседу так успешно, как подобная просьба. Пропадает всякое желание говорить. Но он продолжил:
– Эта женщина, Энн. Каждый день заходила, все время звонила… а Саттон меня едва с ума не свел. Почему ты не позвонил?
– Не мог.
– А, понятно.
Шон вернулся с кофе.
– Я налил тебе туда молока, чтобы он не выглядел таким голым. – Но ему ничего не было понятно. Он встал. – Всему свое время. Я рад, что ты в порядке.
Через некоторое время я решил попытаться найти Саттона. Что оказалось совсем просто. Он торчал в баре в «Скеффе». Он и глазом не моргнул, только спросил:
– Где пропадал?
– Вильнул в сторону.
– Тебе идет борода – делает тебя еще страшнее. Пива или виски?
– Колу.
– Пусть будет кола. Бармен!
Саттон взял новую кружку пива и кока-колу и отнес все на столик у окна. Мы сели, и он чокнулся кружкой с бутылкой воды.
– Будем здоровы.
– Будем здоровы.
– Значит, «Баллинсло»?
– Ага.
– Доктор Ли все еще там работает?
– Обязательно.
– Приличный мужик.
– Да, мне он тоже нравится.
Саттон поднял кружку, всмотрелся в нее на просвет, сказал:
– Сам туда дважды попадал. Когда первый раз вышел, сразу надрался.
– В первой же забегаловке?
Он засмеялся, но как-то грустно.
– Ну да, обслуга в том баре уже приспособилась, скажу я тебе. Ветераны, которые обслуживают постоянных возвращенцев. Там не пошалишь. Больница посылает туда своих ребят перед закрытием. Если ты там, считай, тебя поймали на месте преступления. – Он выпил полкружки. – Во второй раз я продержался два дня. Мучился ужасно. И можешь представить, как я оторвался, попав в бар.
– А сейчас?
– Сам видишь. Я пью, но тормоза у меня в порядке.
– И срабатывают?
– Мать твою, нет, конечно.
Я пошел, чтобы взять ему еще кружку. Глаза опустил.
– Еще колы? – спросил бармен.
– Лучше я перережу себе вены.
Бармена мое замечание ужасно развеселило. Вернувшись к Саттону, я рассказал ему о своем пухлом бумажнике.
– Ты ведь исчез двенадцать дней назад, так? Я смутно помню, что в тот день прикончили торговца наркотиками.
– Что?
– Ну да, какого-то панка. Около моста Сэлмон-Уэир. Измордовали всласть, стащили серьги. Полицейские были в полном восторге. – Он посмотрел на мою заново перебинтованную руку. – Гммм… – Потом взглянул мне в лицо. – А почему ты не спрашиваешь о мистере Форде, недавно усопшем педофиле?
– Надеялся, мне это приснилось.
– Не волнуйся, приятель. Вердикт: смерть в результате несчастного случая. Я был на похоронах.
– Шутишь.
– Почти никто не пришел.
Я не знал, что сказать. Саттон похлопал меня по плечу.
– Невелика потеря, черт побери.
???
Домой я пришел около восьми. Квартира показалась мне холодной и заброшенной. Я включил телефон и позвонил Энн. Она сразу меня узнала.
– Ох, слава богу! Джек… ты в порядке?
– Да, все нормально… Мне надо было уехать… Мне нужно было время…
– Но ты вернулся.
– Да.
– Чудесно. Я ставила за тебя свечку.
– Видит Бог, мне это было очень нужно.
Она засмеялась, и напряжение ушло. Мы договорились встретиться и пообедать на следующий день. Положив трубку, я задумался: почему я не сказал, что теперь стал трезвенником. Не то чтобы трезвенником, но не пью. Огромная разница. Если трезвость – норма жизни, то мне еще идти и идти. Я ничего не сказал, потому что не был уверен, буду ли трезвым, когда мы с ней встретимся.
От кока-колы у меня ужасно разболелась голова, но это можно пережить. Труднее было справиться с внутренним беспокойством.
Я посмотрел какую-то дрянь по телевизору и в одиннадцать лег спать.
В кровати я долго вертелся и крутился, но не смог вспомнить лица педофила, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
Тихо покачай меня
Бывают сны под фонограмму? Как в кошмарах, когда кажется, что надрываются тяжелые металлисты. Я спал, и мне казалось, что где-то играют нежные мелодии Южной Калифорнии. Мне снился отец. Я совсем еще маленький, держусь за его руку на Эйр-сквер. Проходит автобус, и я неожиданно понимаю, что могу прочесть… Я громко читаю рекламу вслух. Она на боку автобуса…
ПЭДДИ
Отец в восторге. Не только потому, что это первое прочитанное мною слово, но ведь это его имя. Есть и более циничная точка зрения относительно первых прочитанных мною слов: ирландское виски.
Но ничего не портит этого момента. Я чувствую, что мы с отцом – одно целое. Годы, опыт, жизнь понаделали много вмятин в этом союзе, но все они поверхностные.
Меня разбудил телефон. Я не видел, сколько времени, и пробормотал:
– Слушаю.
– Джек, это Саттон.
– Который час?
– Позже, чем мы думали.
– Саттон, в чем дело?
– Я думал, ты страдаешь, хочешь выпить.
– Я спал.
– Думаешь, я поверю? Слушай, тут, пока тебя не было, какие-то ребятишки пристрастились жечь алкашей.
– Что?
– Вот так, а алкаши – они ведь наши братья по духу. Короче, я здесь с ребятами, которые разделяют мое мнение, и мы собираемся прищучить вожака этих уродов.
– Что сделать?
– Сжечь этого козла.
– Господи, Саттон.
– Хочешь поиграть с огнем?
– Ты рехнулся, это же бред собачий.
– Это справедливость, парень.
– Саттон, вот что мне скажи. Ты сейчас на тормозах или без них?
Он дико заржал и сказал:
– Пора идти, время поджаривать.
После этого сон как рукой сняло. Я несколько часов вышагивал по комнате, подумывал, не пожевать ли обои. Пошел к книжной полке, взял книгу Джона Сэнфорда из серии «Молись» – у него их двенадцать – и рискнул открыть.
Возвращение на землю было тяжелым. Он три дня был в улете, жил на кокаине. Когда он прошлой ночью спустился на землю, зашел в винный магазин и купил бутылку «Столичной». После трех дней кайфа приземляться всегда трудно, но водка превратила приземление без шасси в полную катастрофу с пожаром. Теперь придется расплачиваться. Придется все пропустить через себя.
Хватит!
Самое страшное, что теперь мне безумно хотелось выпить. Не что-нибудь. Нет, это должна быть ледяная «Столичная».
Снова лег в постель. Сон пришел неохотно, на своих условиях.
На следующее утро я смотрел девятичасовые новости.
…Сильно пострадал юноша, которого на рассвете подожгли на Эйр-сквер. Полиция разыскивает четырех мужчин. Они могут иметь отношение к нападению. Старший инспектор Кленси предполагает, что это была месть за случившиеся в последнее время нападения на бездомных. Вот что он говорит:
– Любые попытки отомстить нападавшим на бездомных, как и стремление отдельных граждан подмять под себя закон, будут жестоко пресекаться.
Он продолжил разоряться по поводу роста преступности, но я выключил телевизор.
???
После одиннадцати я вошел в пивную, и Шон с беспокойством спросил:
– Настоящий кофе или помои?
– Лучший.
Грустно было видеть, с каким облегчением он услышал мой ответ. Вернулся с кофейником и тостом.
– Тебе надо хоть слегка подкрепиться.
– Сядь, – попросил я, – хочу тебя кое о чем спросить.
– Выкладывай.
– Но не забывай, что спрашивает человек, который недавно провел пару недель… скажем… взаперти.
Он кивнул.
– Мне кажется или Саттон действительно не в себе?
Он презрительно фыркнул.
– Никогда его не выносил.
– Все так… Но что ты о нем думаешь?
– Никогда не понимал, что ты в нем нашел.
Наш разговор напоминал вырывание зуба.
– Шон… Шон, ладно, я все понял, но все-таки, что ты же думаешь?
– Его надо запереть.
– Спасибо, Шон. Если я о чем-нибудь и мечтал, так это о непредвзятом мнении.
Шон стоял и продолжал бормотать, брызгая слюной:
– Вот что я еще тебе скажу, Джек…
Как будто я мог его остановить.
– Этот парень мчится прямиком в ад, и он постарается прихватить с собой побольше людей.
Упомянутый парень появился через час и заявил:
– Так и думал, что ты здесь. Шон… кружку перед Великим постом. – Он внимательно посмотрел на меня. – Все еще ни в одном глазу? Впечатляет. Сколько же это дней получается? Один?
– Тринадцать.
– Дни в заключении не считаются.
– Черт, для меня еще как идут.
Шон принес пиво, шмякнул кружку на стол.
Саттон выругался:
– Чертов старый пердун.
– Я слышал новости, – сказал я.
– Потребовалось столько жара… для такого хлюпика. Самое замечательное было слушать, как его приятели стояли вокруг и ныли: «Позовите полицию». Тебе это понравилось бы. Классно…
– Вы могли его убить.
– Ну, мы очень старались.
Саттон был на взводе. Как будто нашел свое призвание. Казалось, сейчас он начнет хихикать. Но он наклонился ко мне поближе и сказал:
– А ведь это ты все начал, Джек.
– Я!
– Расчистил дорогу, прикончив того маленького извращенца. Он стал первым.
– Да будет тебе, Саттон, разве ты не понимаешь, что это безумие?
– Вот именно. Потрясное безумие.
Рука, качающая колыбель
Мы договорились с Энн встретиться в китайском ресторанчике. Я оставил Саттона сидеть и бормотать себе под нос. Шон поймал меня у двери.
– Я сниму его картину.
– Не надо, Шон.
– В нем одна безнадежность, люди хотят, чтобы клюшки висели.
– Шон, погоди немного, ему сейчас трудно приходится.
– «Трудно приходится»? Этому пройдохе? Да он совьет гнездо в твоем ухе и с тебя же сдерет арендную плату.
Я зашел в цветочный магазин и купил шесть красных роз. Никогда в жизни не покупал цветов.
– Вам сделать букет? – спросила продавщица.
– Не знаю.
Она засмеялась, а я сказал:
– А нельзя ли как-нибудь завернуть их так…
– Чтобы никто не видел?
– Ну да.
– Ничего, несите так. Только настоящий мужчина умеет носить цветы.
– Придется поверить вам на слово.
Как я их не держал, они мозолили всем глаза. И, разумеется, именно в этот день вам встретятся все ваши знакомые. Все как один комики:
«Ах, как мило!»
«И не только цветы!»
«Он сам, как маленький цветок».
Что-нибудь в этом духе.
Я пришел в ресторан рано и сразу же спрятал цветы под стол. Хозяйка ресторана предложила:
– Давайте я поставлю их в воду.
– Не надо… честно.
Когда она спросила, что я буду пить, я ответил:
– Пиво… нет, я хотел сказать, кока-колу.
По моему телу струился пот.
Энн выглядела… великолепно. Другого слова не подберешь. Я почувствовал, как пересохло во рту, как заколотилось сердце. Воскликнул, охваченный вдохновением:
– Энн!
Она крепко обняла меня, затем отстранилась и внимательно посмотрела мне в лицо.
– Очень симпатичная борода.
– Спасибо.
– Ты очень изменился, и дело не только в бороде.
Не зная, как себя вести, я протянул цветы. Да, это произвело фурор!
Мы сели.
Она продолжала смотреть то на цветы, то на меня. Если бы меня спросили, как я себя чувствовал, я бы честно признался, что оробел. Надо же, почти пятьдесят – и вдруг оробел!
– Мне кажется, – сказала она, – что я немножко смущаюсь.
– Я тоже.
– Правда? Мне это приятно, Джек.
Подошла официантка, и мы дружно сделали заказ:
рагу по-китайски
сладкое и острое.
Затем официантка спросила:
– Что будете пить?
– Мне еще бутылку кока-колы… Энн?
– Мне тоже кока-колы.
Когда она ушла, Энн сказала:
– Поняла, в чем дело. Твои глаза. Они белые.
– Белые?
– Нет, я хотела, сказать… чистые.
– Ладно, я знаю, что ты хотела сказать.
Молчание. Потом она сказала:
– Можно спросить… или лучше не надо?
– Я еще не привык, но валяй, спрашивай.
– Трудно?
– Порядком.
Принесли еду, и мы оставили эту тему. Мне нравилось смотреть, как она ест. Она заметила, что я глазею на нее, и спросила:
– Что?
Мне нравится смотреть, как ты ешь.
Это хорошо, да?
Я тоже так думаю.
???
После ресторана мы прошлись по набережной. Она взяла меня под руку. Один из самых любимых моих жестов. В конце набережной мы остановились, и она сказала:
– Сейчас мне нужно сходить на кладбище. Я хожу туда каждый день, а сегодня тем более – день такой замечательный. Я хочу рассказать о нем Саре.
– Я пойду с тобой.
– Правда пойдешь?
– Сочту за честь.
На Доминик-стрит мы поймали такси, и не успели мы усесться, как водитель сказал:
– Вы слышали, что случилось на площади?
– Это такой кошмар! – воскликнула Энн.
Я промолчал. Водитель, естественно, придерживался противоположного мнения.
– Всем осточертели полиция и суды. Люди по горло сыты этим.
Энн не могла промолчать.
– Вы что, одобряете то, что произошло?
– Послушайте, мэм, если бы видели, какие подонки собираются здесь по ночам, вы бы так не говорили.
– Но поджечь человека!
– Но ведь эти же щенки поджигали пьяниц. Даже полицейские в курсе.
– Все равно.
– Знаете, мадам, при все моем к вам уважении, вы бы иначе заговорили, если бы что-нибудь случилось с вашим ребенком.
Рецепт воспитания поэта
Столько невроза, сколько может вынести ребенок.
У.Х. Оден
До могилы Сары мы шли молча. Она уже не держала меня под руку.
Мы, ирландцы, жалостливый народ. Я вполне мог бы без этого тогда обойтись.
Могила была в идеальном порядке. Простой деревянный крест с именем Сары. Вокруг лежат:
медвежата
лисята
конфеты
браслеты.
Все аккуратно разложено.
Энн пояснила:
– Ее друзья. Они все время ей что-нибудь приносят.
На меня это хуже всего подействовало. Я попросил:
– Энн, оставь ей розы.
Ее лицо просветлело.
– Правда, Джек, ты не против? Она обожает розы… обожала. Никак не привыкну к прошедшему времени. Как я могу говорить о ней в прошлом, это же ужасно! – Она осторожно положила розы и села около креста. – Я собираюсь вырезать на камне одно слово: ПОЭТ. И все. Ей так хотелось стать поэтом.
Я не знал толком, как положено себя вести на кладбище. Встать на колени? Тут я понял, что Энн разговаривает с дочерью. Тихие, еле слышные звуки, которые отзывались в самой глубине моей души.
Я попятился. Пошел по дорожке и едва не столкнулся с пожилой парой. Они сказали:
– Дивный день, верно?
Господи. Я все шел, пока не оказался у могилы своего отца. Сказал:
– Пап, я здесь случайно, но разве все мы не попадаем сюда случайно?
Я был явно не в себе. Видел бы меня Саттон! Он силком заставил бы меня выпить. На могиле стоял камень – это было хуже всего. Полный конец, больше никаких надежд. Простой крест лучше, он по крайней мере временный.
Подошла Энн.
– Твой отец?
Я кивнул.
– Ты его любил?
– Господи, очень.
– Какой он был?
– Знаешь, мне никогда не хотелось быть таким, как он, но я не возражал бы, если бы люди относились ко мне так же хорошо, как к нему.
– Где он работал?
– На железной дороге. В те времена это была совсем не плохая работа. Вечером, часов в девять, он надевал свою фуражку и шел выпить пива. Две кружки, не больше. Иногда он вообще никуда не ходил. Проверить, алкоголик ли, легко: можешь ограничиться двумя кружками или нет. Вот я, например, буду терпеть целую неделю, а потом выпью четырнадцать кружек в пятницу.
Она неуверенно улыбнулась.
Говорить пришлось мне.
– Когда я поступил в полицию, он ничего не сказал, только: «Смотри не спейся». Когда меня оттуда вышвырнули, сказал: «То, как тебя уволили, идет тебе больше, чем былые заслуги».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Чай, кофе, минеральная вода?
– Чай, пожалуйста.
Я видел, что он изучает мои ссадины, и объяснил:
– Упал с мотоцикла.
– Ух ты!
– Да, гнал за девяносто.
– «Харлей»?
– А другие бывают?
Ему понравился мой ответ. Он спросил:
– Выпить не хотите?
– Что?
– Понимаете, у нас есть такие маленькие бутылочки, но, с другой стороны, кому захочется платить за них бешеные деньги?
– Нет… спасибо.
– Я дам вам две по цене одной. Ну как?
– Я не могу… в смысле… пью таблетки… болеутоляющие.
– А… таблетки… – Казалось, он и про таблетки все знает. – Мне пора, – сказал он. – Всего хорошего.
Сойдя с поезда, я встретил таксиста, которого знал всю жизнь. Он спросил:
– Налегке путешествуешь?
– Багаж прибудет машиной.
– Мудро.
Если вы умеете врать, не меняясь в лице, вы человек особенный. Таксисты, ясное дело, давно научились разбираться в людях.
Я смотрел на Эйр-сквер, и с каждого угла меня манили к себе пивнушки. Туристы с рюкзаками сновали взад-вперед в поисках «Нирваны», дешевого мотеля. В южном конце собрались молодые пьянчуги в полном составе. Поскольку некому было мне это сказать, я сказал сам:
– Добро пожаловать домой.
Мертвые
Входя в пивную «У Грогана» я одновременно ощущал страх и адреналин в крови. Стоящий за стойкой Шон меня не узнал. Я сказал:
– Шон.
– Бог мой, Пресвятая Богородица, явление Христа народу!
Он вышел из-за стойки и спросил:
– Господи, да где ты пропадал? Вся страна тебя разыскивает. Садись, садись, принесу тебе что всегда.
– Шон, выпивки не надо… только кофе.
– Ты серьезно?
– Увы.
– Молодец.
Понимаете, сразу становится ясно, что твои дела плохи, если трактирщик радуется, что ты не пьешь. Я уселся, чувствуя легкость в голове.
Шон вернулся с кофе.
– Я налил тебе туда молока, чтобы у него был не такой сиротский вид.
Я попробовал кофе.
– Господи, как вкусно!
Он хлопнул в ладоши, как развеселившийся ребенок, и сказал:
– Это настоящий кофе. Обычно я наливаю тебе, что осталось, но сейчас…
– Замечательный кофе, лучше не бывает.
– Давай рассказывай.
Ничто не останавливает беседу так успешно, как подобная просьба. Пропадает всякое желание говорить. Но он продолжил:
– Эта женщина, Энн. Каждый день заходила, все время звонила… а Саттон меня едва с ума не свел. Почему ты не позвонил?
– Не мог.
– А, понятно.
Шон вернулся с кофе.
– Я налил тебе туда молока, чтобы он не выглядел таким голым. – Но ему ничего не было понятно. Он встал. – Всему свое время. Я рад, что ты в порядке.
Через некоторое время я решил попытаться найти Саттона. Что оказалось совсем просто. Он торчал в баре в «Скеффе». Он и глазом не моргнул, только спросил:
– Где пропадал?
– Вильнул в сторону.
– Тебе идет борода – делает тебя еще страшнее. Пива или виски?
– Колу.
– Пусть будет кола. Бармен!
Саттон взял новую кружку пива и кока-колу и отнес все на столик у окна. Мы сели, и он чокнулся кружкой с бутылкой воды.
– Будем здоровы.
– Будем здоровы.
– Значит, «Баллинсло»?
– Ага.
– Доктор Ли все еще там работает?
– Обязательно.
– Приличный мужик.
– Да, мне он тоже нравится.
Саттон поднял кружку, всмотрелся в нее на просвет, сказал:
– Сам туда дважды попадал. Когда первый раз вышел, сразу надрался.
– В первой же забегаловке?
Он засмеялся, но как-то грустно.
– Ну да, обслуга в том баре уже приспособилась, скажу я тебе. Ветераны, которые обслуживают постоянных возвращенцев. Там не пошалишь. Больница посылает туда своих ребят перед закрытием. Если ты там, считай, тебя поймали на месте преступления. – Он выпил полкружки. – Во второй раз я продержался два дня. Мучился ужасно. И можешь представить, как я оторвался, попав в бар.
– А сейчас?
– Сам видишь. Я пью, но тормоза у меня в порядке.
– И срабатывают?
– Мать твою, нет, конечно.
Я пошел, чтобы взять ему еще кружку. Глаза опустил.
– Еще колы? – спросил бармен.
– Лучше я перережу себе вены.
Бармена мое замечание ужасно развеселило. Вернувшись к Саттону, я рассказал ему о своем пухлом бумажнике.
– Ты ведь исчез двенадцать дней назад, так? Я смутно помню, что в тот день прикончили торговца наркотиками.
– Что?
– Ну да, какого-то панка. Около моста Сэлмон-Уэир. Измордовали всласть, стащили серьги. Полицейские были в полном восторге. – Он посмотрел на мою заново перебинтованную руку. – Гммм… – Потом взглянул мне в лицо. – А почему ты не спрашиваешь о мистере Форде, недавно усопшем педофиле?
– Надеялся, мне это приснилось.
– Не волнуйся, приятель. Вердикт: смерть в результате несчастного случая. Я был на похоронах.
– Шутишь.
– Почти никто не пришел.
Я не знал, что сказать. Саттон похлопал меня по плечу.
– Невелика потеря, черт побери.
???
Домой я пришел около восьми. Квартира показалась мне холодной и заброшенной. Я включил телефон и позвонил Энн. Она сразу меня узнала.
– Ох, слава богу! Джек… ты в порядке?
– Да, все нормально… Мне надо было уехать… Мне нужно было время…
– Но ты вернулся.
– Да.
– Чудесно. Я ставила за тебя свечку.
– Видит Бог, мне это было очень нужно.
Она засмеялась, и напряжение ушло. Мы договорились встретиться и пообедать на следующий день. Положив трубку, я задумался: почему я не сказал, что теперь стал трезвенником. Не то чтобы трезвенником, но не пью. Огромная разница. Если трезвость – норма жизни, то мне еще идти и идти. Я ничего не сказал, потому что не был уверен, буду ли трезвым, когда мы с ней встретимся.
От кока-колы у меня ужасно разболелась голова, но это можно пережить. Труднее было справиться с внутренним беспокойством.
Я посмотрел какую-то дрянь по телевизору и в одиннадцать лег спать.
В кровати я долго вертелся и крутился, но не смог вспомнить лица педофила, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
Тихо покачай меня
Бывают сны под фонограмму? Как в кошмарах, когда кажется, что надрываются тяжелые металлисты. Я спал, и мне казалось, что где-то играют нежные мелодии Южной Калифорнии. Мне снился отец. Я совсем еще маленький, держусь за его руку на Эйр-сквер. Проходит автобус, и я неожиданно понимаю, что могу прочесть… Я громко читаю рекламу вслух. Она на боку автобуса…
ПЭДДИ
Отец в восторге. Не только потому, что это первое прочитанное мною слово, но ведь это его имя. Есть и более циничная точка зрения относительно первых прочитанных мною слов: ирландское виски.
Но ничего не портит этого момента. Я чувствую, что мы с отцом – одно целое. Годы, опыт, жизнь понаделали много вмятин в этом союзе, но все они поверхностные.
Меня разбудил телефон. Я не видел, сколько времени, и пробормотал:
– Слушаю.
– Джек, это Саттон.
– Который час?
– Позже, чем мы думали.
– Саттон, в чем дело?
– Я думал, ты страдаешь, хочешь выпить.
– Я спал.
– Думаешь, я поверю? Слушай, тут, пока тебя не было, какие-то ребятишки пристрастились жечь алкашей.
– Что?
– Вот так, а алкаши – они ведь наши братья по духу. Короче, я здесь с ребятами, которые разделяют мое мнение, и мы собираемся прищучить вожака этих уродов.
– Что сделать?
– Сжечь этого козла.
– Господи, Саттон.
– Хочешь поиграть с огнем?
– Ты рехнулся, это же бред собачий.
– Это справедливость, парень.
– Саттон, вот что мне скажи. Ты сейчас на тормозах или без них?
Он дико заржал и сказал:
– Пора идти, время поджаривать.
После этого сон как рукой сняло. Я несколько часов вышагивал по комнате, подумывал, не пожевать ли обои. Пошел к книжной полке, взял книгу Джона Сэнфорда из серии «Молись» – у него их двенадцать – и рискнул открыть.
Возвращение на землю было тяжелым. Он три дня был в улете, жил на кокаине. Когда он прошлой ночью спустился на землю, зашел в винный магазин и купил бутылку «Столичной». После трех дней кайфа приземляться всегда трудно, но водка превратила приземление без шасси в полную катастрофу с пожаром. Теперь придется расплачиваться. Придется все пропустить через себя.
Хватит!
Самое страшное, что теперь мне безумно хотелось выпить. Не что-нибудь. Нет, это должна быть ледяная «Столичная».
Снова лег в постель. Сон пришел неохотно, на своих условиях.
На следующее утро я смотрел девятичасовые новости.
…Сильно пострадал юноша, которого на рассвете подожгли на Эйр-сквер. Полиция разыскивает четырех мужчин. Они могут иметь отношение к нападению. Старший инспектор Кленси предполагает, что это была месть за случившиеся в последнее время нападения на бездомных. Вот что он говорит:
– Любые попытки отомстить нападавшим на бездомных, как и стремление отдельных граждан подмять под себя закон, будут жестоко пресекаться.
Он продолжил разоряться по поводу роста преступности, но я выключил телевизор.
???
После одиннадцати я вошел в пивную, и Шон с беспокойством спросил:
– Настоящий кофе или помои?
– Лучший.
Грустно было видеть, с каким облегчением он услышал мой ответ. Вернулся с кофейником и тостом.
– Тебе надо хоть слегка подкрепиться.
– Сядь, – попросил я, – хочу тебя кое о чем спросить.
– Выкладывай.
– Но не забывай, что спрашивает человек, который недавно провел пару недель… скажем… взаперти.
Он кивнул.
– Мне кажется или Саттон действительно не в себе?
Он презрительно фыркнул.
– Никогда его не выносил.
– Все так… Но что ты о нем думаешь?
– Никогда не понимал, что ты в нем нашел.
Наш разговор напоминал вырывание зуба.
– Шон… Шон, ладно, я все понял, но все-таки, что ты же думаешь?
– Его надо запереть.
– Спасибо, Шон. Если я о чем-нибудь и мечтал, так это о непредвзятом мнении.
Шон стоял и продолжал бормотать, брызгая слюной:
– Вот что я еще тебе скажу, Джек…
Как будто я мог его остановить.
– Этот парень мчится прямиком в ад, и он постарается прихватить с собой побольше людей.
Упомянутый парень появился через час и заявил:
– Так и думал, что ты здесь. Шон… кружку перед Великим постом. – Он внимательно посмотрел на меня. – Все еще ни в одном глазу? Впечатляет. Сколько же это дней получается? Один?
– Тринадцать.
– Дни в заключении не считаются.
– Черт, для меня еще как идут.
Шон принес пиво, шмякнул кружку на стол.
Саттон выругался:
– Чертов старый пердун.
– Я слышал новости, – сказал я.
– Потребовалось столько жара… для такого хлюпика. Самое замечательное было слушать, как его приятели стояли вокруг и ныли: «Позовите полицию». Тебе это понравилось бы. Классно…
– Вы могли его убить.
– Ну, мы очень старались.
Саттон был на взводе. Как будто нашел свое призвание. Казалось, сейчас он начнет хихикать. Но он наклонился ко мне поближе и сказал:
– А ведь это ты все начал, Джек.
– Я!
– Расчистил дорогу, прикончив того маленького извращенца. Он стал первым.
– Да будет тебе, Саттон, разве ты не понимаешь, что это безумие?
– Вот именно. Потрясное безумие.
Рука, качающая колыбель
Мы договорились с Энн встретиться в китайском ресторанчике. Я оставил Саттона сидеть и бормотать себе под нос. Шон поймал меня у двери.
– Я сниму его картину.
– Не надо, Шон.
– В нем одна безнадежность, люди хотят, чтобы клюшки висели.
– Шон, погоди немного, ему сейчас трудно приходится.
– «Трудно приходится»? Этому пройдохе? Да он совьет гнездо в твоем ухе и с тебя же сдерет арендную плату.
Я зашел в цветочный магазин и купил шесть красных роз. Никогда в жизни не покупал цветов.
– Вам сделать букет? – спросила продавщица.
– Не знаю.
Она засмеялась, а я сказал:
– А нельзя ли как-нибудь завернуть их так…
– Чтобы никто не видел?
– Ну да.
– Ничего, несите так. Только настоящий мужчина умеет носить цветы.
– Придется поверить вам на слово.
Как я их не держал, они мозолили всем глаза. И, разумеется, именно в этот день вам встретятся все ваши знакомые. Все как один комики:
«Ах, как мило!»
«И не только цветы!»
«Он сам, как маленький цветок».
Что-нибудь в этом духе.
Я пришел в ресторан рано и сразу же спрятал цветы под стол. Хозяйка ресторана предложила:
– Давайте я поставлю их в воду.
– Не надо… честно.
Когда она спросила, что я буду пить, я ответил:
– Пиво… нет, я хотел сказать, кока-колу.
По моему телу струился пот.
Энн выглядела… великолепно. Другого слова не подберешь. Я почувствовал, как пересохло во рту, как заколотилось сердце. Воскликнул, охваченный вдохновением:
– Энн!
Она крепко обняла меня, затем отстранилась и внимательно посмотрела мне в лицо.
– Очень симпатичная борода.
– Спасибо.
– Ты очень изменился, и дело не только в бороде.
Не зная, как себя вести, я протянул цветы. Да, это произвело фурор!
Мы сели.
Она продолжала смотреть то на цветы, то на меня. Если бы меня спросили, как я себя чувствовал, я бы честно признался, что оробел. Надо же, почти пятьдесят – и вдруг оробел!
– Мне кажется, – сказала она, – что я немножко смущаюсь.
– Я тоже.
– Правда? Мне это приятно, Джек.
Подошла официантка, и мы дружно сделали заказ:
рагу по-китайски
сладкое и острое.
Затем официантка спросила:
– Что будете пить?
– Мне еще бутылку кока-колы… Энн?
– Мне тоже кока-колы.
Когда она ушла, Энн сказала:
– Поняла, в чем дело. Твои глаза. Они белые.
– Белые?
– Нет, я хотела, сказать… чистые.
– Ладно, я знаю, что ты хотела сказать.
Молчание. Потом она сказала:
– Можно спросить… или лучше не надо?
– Я еще не привык, но валяй, спрашивай.
– Трудно?
– Порядком.
Принесли еду, и мы оставили эту тему. Мне нравилось смотреть, как она ест. Она заметила, что я глазею на нее, и спросила:
– Что?
Мне нравится смотреть, как ты ешь.
Это хорошо, да?
Я тоже так думаю.
???
После ресторана мы прошлись по набережной. Она взяла меня под руку. Один из самых любимых моих жестов. В конце набережной мы остановились, и она сказала:
– Сейчас мне нужно сходить на кладбище. Я хожу туда каждый день, а сегодня тем более – день такой замечательный. Я хочу рассказать о нем Саре.
– Я пойду с тобой.
– Правда пойдешь?
– Сочту за честь.
На Доминик-стрит мы поймали такси, и не успели мы усесться, как водитель сказал:
– Вы слышали, что случилось на площади?
– Это такой кошмар! – воскликнула Энн.
Я промолчал. Водитель, естественно, придерживался противоположного мнения.
– Всем осточертели полиция и суды. Люди по горло сыты этим.
Энн не могла промолчать.
– Вы что, одобряете то, что произошло?
– Послушайте, мэм, если бы видели, какие подонки собираются здесь по ночам, вы бы так не говорили.
– Но поджечь человека!
– Но ведь эти же щенки поджигали пьяниц. Даже полицейские в курсе.
– Все равно.
– Знаете, мадам, при все моем к вам уважении, вы бы иначе заговорили, если бы что-нибудь случилось с вашим ребенком.
Рецепт воспитания поэта
Столько невроза, сколько может вынести ребенок.
У.Х. Оден
До могилы Сары мы шли молча. Она уже не держала меня под руку.
Мы, ирландцы, жалостливый народ. Я вполне мог бы без этого тогда обойтись.
Могила была в идеальном порядке. Простой деревянный крест с именем Сары. Вокруг лежат:
медвежата
лисята
конфеты
браслеты.
Все аккуратно разложено.
Энн пояснила:
– Ее друзья. Они все время ей что-нибудь приносят.
На меня это хуже всего подействовало. Я попросил:
– Энн, оставь ей розы.
Ее лицо просветлело.
– Правда, Джек, ты не против? Она обожает розы… обожала. Никак не привыкну к прошедшему времени. Как я могу говорить о ней в прошлом, это же ужасно! – Она осторожно положила розы и села около креста. – Я собираюсь вырезать на камне одно слово: ПОЭТ. И все. Ей так хотелось стать поэтом.
Я не знал толком, как положено себя вести на кладбище. Встать на колени? Тут я понял, что Энн разговаривает с дочерью. Тихие, еле слышные звуки, которые отзывались в самой глубине моей души.
Я попятился. Пошел по дорожке и едва не столкнулся с пожилой парой. Они сказали:
– Дивный день, верно?
Господи. Я все шел, пока не оказался у могилы своего отца. Сказал:
– Пап, я здесь случайно, но разве все мы не попадаем сюда случайно?
Я был явно не в себе. Видел бы меня Саттон! Он силком заставил бы меня выпить. На могиле стоял камень – это было хуже всего. Полный конец, больше никаких надежд. Простой крест лучше, он по крайней мере временный.
Подошла Энн.
– Твой отец?
Я кивнул.
– Ты его любил?
– Господи, очень.
– Какой он был?
– Знаешь, мне никогда не хотелось быть таким, как он, но я не возражал бы, если бы люди относились ко мне так же хорошо, как к нему.
– Где он работал?
– На железной дороге. В те времена это была совсем не плохая работа. Вечером, часов в девять, он надевал свою фуражку и шел выпить пива. Две кружки, не больше. Иногда он вообще никуда не ходил. Проверить, алкоголик ли, легко: можешь ограничиться двумя кружками или нет. Вот я, например, буду терпеть целую неделю, а потом выпью четырнадцать кружек в пятницу.
Она неуверенно улыбнулась.
Говорить пришлось мне.
– Когда я поступил в полицию, он ничего не сказал, только: «Смотри не спейся». Когда меня оттуда вышвырнули, сказал: «То, как тебя уволили, идет тебе больше, чем былые заслуги».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15