Затем я медленно оглянулся и уставился на каменную бутылку. Могу поклясться, она шевельнулась. Подвинулась ближе ко мне. Я сказал вслух:
– Слава богу, мне это не нужно.
Интересно, как пахнет джин? Подошел и взял бутылку. Тяжелая. Отвинтил крышку и понюхал. Похоже на водку. Поставил бутылку снова на стол, не завинтив крышку, и сказал:
– Пусть дышит… или это касается вина?
Пошел на кухню, решил, что мне не помешает чай с тонной сахара. Голос внутри у меня в голове сообщил:
– Ты на крючке.
Я попытался заглушить его. Открыл буфет и сразу наткнулся на стакан от «Роше».
– Не выйдет! – крикнул я и швырнул его в раковину.
Не разбился. Упрямый, гад.
Взял молоток и разбил его в пыль. Куски стекла разлетелись во все стороны, и один попал мне в левую бровь. Я отшвырнул молоток и вернулся в гостиную. Подошел к столу, взял джин и стал пить прямо из горла.
???
ВЕСЬ
МИР
ПОДО МНОЙ,
MA!
Джеймс Кейджни. «Белая жара»
Чтобы уравновесить свое повествование, расскажу о матери.
Энн как-то сказала:
– Ты часто говоришь об отце. Я знаю, ты постоянно о нем думаешь. Но ты ни разу ни слова не сказал о матери.
– Ну и пусть.
Коротко и ясно.
Мой отец очень любил Генри Джеймса. Странный выбор. Человек, работающий на железной дороге на западе Ирландии, читает американца совсем из другого мира. Он как-то сказал:
– Джеймс такой причесанный, стильный, но под всем этим прячется…
Он не закончил фразу. «Прятались» там приманки, соблазнительные для дитя темноты.
В «Что знала Мейзи» девятилетняя девочка говорит: «Наверное, моя мама меня не любит».
Я знал, что моя мать не любила никого, меньше всего меня. Она – самое худшее, что может быть, сноб, к тому же – из Лейтрима! Никто и ничто никогда не подходило под ее стандарты. Наверное, даже она сама. Глубоко в душе я, возможно, понимал, что она очень несчастна, но мне было наплевать.
Эта ее постоянная брань.
Не брюзга, нет, специалист по полному разрушению;
грызет
грызет
грызет
тебя, постепенно лишая уверенности и самоуважения. Ее любимые фразы:
«Из тебя, как и из твоего отца, ничего путного не выйдет».
«Как все измельчали». – Это уже лейтри-мовское.
Не удивительно, что я пил.
«Твой отец – маленький человек, в паршивой форме с паршивой работой».
Ребенком я ее боялся. Позже – ненавидел. Когда мне исполнилось двадцать, я стал ее презирать, теперь вообще о ней и не вспоминаю.
За последние пять лет я видел ее самое большее дважды. И оба раза это был полный кошмар.
В какой-то момент она села на валиум. Стала не такая резкая на язык. Потом пристрастилась к вину с тоником. Пила эту дрянь кружками. Так что она всегда была навеселе.
Обожала священников.
Я напишу это на ее надгробии. Скажу все, что нужно. Разумеется, монашки тоже любят священников, но по обязанности. У них это записано в контракте.
У матери всегда был под рукой прирученный церковник. Поговаривали, что последним был отец Малачи. А еще она регулярно ходила в церковь, была достойным членом церковной общины. Я много раз видел на ней нарамник – она носила его поверх блузки. Тяжелая штука.
Иногда я надеялся, что она изменится.
Но напрасно.
В последние годы я стал именно тем, кто ей был нужен: блудным сыном. Теперь она могла наслаждаться ролью великомученицы. Разве она могла проиграть? После того как меня вышибли из полиции, святость начала струиться из всех ее пор. Вот ее главная песня:
Никогда снова не бросай тень на мою дверь.
На похоронах отца она вела себя безобразно. Упала на могилу, выла на улице, заказала чудовищный венок.
В таком вот духе.
Ясное дело, она обрадовалась, что ей выпала роль вдовы, и с той поры носит только черное. Стала еще чаще ходить в церковь, если только такое возможно. Она не сказала отцу ни одного доброго слова при жизни и оклеветала его после смерти.
Он говорил мне: «Твоя мать хочет, как лучше».
Она не хотела.
Ни тогда, ни сейчас.
Такие, как она, жируют на доброте других. Любой мерзкий поступок в их точно рассчитанной жизни они оправдывают тем, что «хотели как лучше». Я любил рассматривать открытки с портретами диктаторов, тиранов, полководцев. Где-нибудь в конце обнаруживалась «мама» с каменным лицом и глазами как гранит. Эти персонажи олицетворяли собой зло, о котором много говорят, но которое люди так редко распознают в жизни.
Шон никогда не говорил о ней плохо, пытался изменить мое к ней отношение: «Джек, она тебя по-своему любит».
Она поддерживала с ним связь. Я так думаю, чтобы ей было проще следить за мной.
Я сказал ему: «Не смей, слышишь, никогда не смей говорить ей что-нибудь про меня… никогда…» – «Джек, она же твоя мать!» – «Я серьезно, Шон». – «А, это все слова».
Вкусив джина, я отправился в свободное падение. Я не помню ничего до того момента, как я очнулся в доме матери. Не удивительно, что они называют это «сводить мать в могилу».
Нет… благословению
Открыл глаза. Ожидал увидеть путы на пуках или решетку тюремной камеры. Или и то и другое. Чувствовал себя так, будто уже умер. Но я оказался в постели, причем чистой и свежей. Попытался сесть, но сердце зашлось в ужасе. В ногах кровати сидел кто-то в черном. Наверное, я закричал, потому что этот кто-то заговорил.
– Не бойся, Джек, ты в безопасности.
Я сумел сфокусировать глаза.
– Отец Малачи?
– Точно.
– Как? Почему?
– Ты в доме своей матери.
– О Господи.
– Не произноси имя Господа всуе. Голова разламывалась, но мне нужно было знать.
– Ты здесь живешь?
– Не будь идиотом. Твоя мать меня позвала.
– Черт!
– Последи за своим языком, парень. Не люблю, когда сквернословят.
– Ладно, подай на меня в суд.
Я заметил, что на мне пижама, старая и Удобная, стираная-перестираная.
– Господи, – сказал я, – наверное, это пижама отца.
– Вечная ему память! Хотя полагаю, от твоих выкрутас он перевернулся бы в могиле.
Я исхитрился сесть на краю кровати и спросил:
– Чаю не предвидится?
Он печально покачал головой.
Я удивился:
– Что? Даже чаю не дадут?
– Ты бел себя безобразно! Матерился, ругал мать… Когда я сюда пришел, ты уже отключился.
Я попытался собраться с мыслями. Сообразил только, что напился я в пятницу. Набрал в грудь воздуха и рискнул:
– Какой сегодня день недели?
Он взглянул на меня почти с жалостью.
– Ты в самом деле не знаешь?
– Ну да, я просто так спрашиваю, чтобы развлечься.
– Среда.
Я опустил голову на руки. Надо лечиться и поскорее.
Малачи сообщил:
– Вчера похоронили Шона.
– Я там был?
– Нет.
Мне ужасно хотелось проблеваться и заниматься этим до конца недели.
– Сын Шона, его, кажется, Уильям зовут, приехал из Англии. Он теперь будет работать в пивной. Похоже, разумный парень. – Малачи встал, взглянул на часы. – У меня месса. Надеюсь, ты не будешь обижать свою мать.
– Ты не куришь, бросил?
– Господь пока не счел нужным освободить меня от этой пагубной привычки, но мне и в голову не пришло бы курить в доме твоей матери.
– Господь виноват, так?
– Я этого не говорил.
– Почему? Я виню его постоянно.
– И посмотри, во что ты превратился. Ничего удивительного.
Он ушел. Моя одежда была
выстирана
выглажена
аккуратно сложена
в ногах кровати.
Я с трудом оделся. Заняло порядочно времени, приходилось все время бороться с приступами тошноты. Глубоко вздохнув, я направился вниз. Мать возилась на кухне.
– Привет, – сказал я.
Она повернулась ко мне. У нее хорошие, строгие черты, но они неправильно собраны. Лишь добавляют ей суровости. Если к сорока годам мы получаем лицо, которое заслуживаем, то она получила сполна. Глубокие морщины на лбу и по бокам носа. Седые волосы стянуты в тугой узел. Но глаза без капли милосердия говорили все. Что бы еще в них ни читалось, главным было послание: пленных не брать.
– Значит, очнулся.
– Да… Ты меня прости… Ну, знаешь… за беспокойство.
Она вздохнула. Это она умела делать.
Могла вздохнуть за всю Ирландию. Сказала:
– Да я к этому уже привыкла.
Мне пришлось сесть.
Она спросила:
– Ты чего-нибудь ждешь?
– В смысле?
– Завтрака?
– Ну, я бы выпил чаю.
Пока она ставила чайник, я огляделся. Слева от нее заметил бутылку виски. Годится.
– Звонят в дверь, – соврал я.
– Что?
– Ну да, два звонка.
– Я не слышала.
– Ты в этот момент чайник наливала.
Она ушла. Я взял бутылку и сделал большой глоток. «Черт, какая дрянь, – подумал я. – Неужели кто-то покупает такое дерьмо?»
Теперь меня волновал вопрос: удержится ли виски в организме? На желудок оно подействовало, как соляная кислота. Постепенно начало утрясаться, я почувствовал тепло внутри.
Вернулась мать. На лице ясно читалось подозрение.
– Там никого нет.
– Да?
Она была похожа на охранника, который знает, что кто-то сбежал, но никак не поймет, кто именно.
Я встал.
– Пожалуй, не буду чай.
– Но чайник уже кипит.
– Мне пора.
– Ты все еще работаешь в… – Она не могла заставить себя закончить предложения.
Я ее выручил:
– Да.
– И расследуешь самоубийство молодой девушки?
– Откуда ты знаешь? А… святой отец.
– Да весь город в курсе. Хотя только один Бог знает, откуда у тебя время между запоями.
Я подошел к двери.
– Еще раз спасибо.
Она уперла руки в бока, готовая к нападению, и сказала:
– Странно было бы, если бы ты не мог прийти в свой собственный дом.
– Он никогда не был для меня домом.
Карма
Я шел по Колледж-роуд и думал, что мне не надо было так грубить ей. Когда-то я прочел, как один человек спросил:
Почему так выходит, что не важно, сколько я не видел семью, и какие бы несчастья за это время не произошли, они всегда могут ударить тебя по самому больному месту?
Ответ:
Потому что они сами решали, где будут эти места.
На Фэйр-Грин-стрит у меня закружилась голова, пришлось прислониться к стене. Две женщины обошли меня широким кругом, и одна возмутилась:
– Надо же, еще ведь и одиннадцати нет!
По лицу ручьями тек пот. Кто-то коснулся моего плеча. Мне было так плохо, что я не возражал бы, если бы меня вырубили. Кто-то произнес:
– Ты в плохом виде, друг мой.
Этот знакомый голос. Пэдриг, главный пьяница! Он взял меня за руку.
– Вон там есть скамейка, пойдем подальше от этой толпы, от которой можно сойти с ума. – Он повел меня к скамейке.
Я подумал, что если моя мать как обычно наблюдает за мной, то вряд ли она сильно удивится. Мы сели, и Пэдриг предложил:
– Глотни-ка этого лекарства.
Я посмотрел на коричневую бутылку, и он сказал:
– Разве может что-нибудь быть хуже того, что ты уже принял?
– Правильная мысль.
Я сделал глоток. Жидкость оказалась почти безвкусной. Я думал, он даст мне метиловый спирт. Он понял.
– Ты думал, это метиловый спирт?
Я кивнул.
– Это состав на всякий случай, я узнал его в британской армии.
– Ты служил в армии?
– Не знаю. Когда-нибудь я буду клясться, что до сих пор служу.
Мне уже становилось лучше.
– Смотри-ка, срабатывает, – обрадовался я.
– А ты как думал. Британцы понимают, как облегчить боль. Увы, они не всегда понимают, где это требуется.
Я не слишком понял, что он имел в виду, поэтому промолчал. Он спросил:
– Развязал?
– Еще как.
– Из-за чего?
– Мой друг умер.
– А, прими мои соболезнования.
– Я пропустил его похороны и наверняка разругался с теми немногими друзьями, которые у меня еще остались.
Подошел полицейский, остановился и рявкнул:
– Двигайте отсюда, тут общественное место.
Пэдриг вскочил, прежде чем я успел ответить, и забормотал:
– Да, офицер, мы уходим.
Когда мы двинулись прочь, я сказал Пэдригу:
– Выскочка и говнюк.
Пэдриг слегка улыбнулся и заметил:
– Есть в тебе задиристая жилка.
– Знаю я этих ребят. Сам когда-то был таким же.
– Говнюком?
Я невольно рассмеялся.
– Наверное. Но я действительно служил когда-то в полиции.
Он удивился, остановился и смерил меня взглядом.
– Вот никогда бы не подумал.
– Это было очень давно.
– Но некоторая тоска по тем временам еще ощущается. Может, снова туда вступишь?
– Вряд ли. Теперь туда берут кандидатов со степенью.
– Со степенью чего?
Мы уже дошли до верхнего конца площади. Алкаши, гужевавшиеся у туалетов, окликнули Пэдрига. Я спросил:
– Пока ты не ушел, могу я тебя кое о чем спросить?
– Валяй. Не обещаю, что скажу правду, но постараюсь быть убедительным.
– Ты веришь в карму?
Он приложил палец к губам, молчал целую вечность и наконец произнес:
– Каждому действию всегда есть равное и противоположное противодействие… Да, я верю.
– Тогда я в глубокой жопе.
???
Творчество – вызов каждому человеческому существу.
Будешь ты творить с благоговением или с пренебрежением.
Гари Закав. «Недра души»
Домой я принес всего шесть банок пива. В магазине, торгующем без лицензии, хотел купить виски, но не тут-то было! Ничего не вышло. Лекарство Пэдрига все еще действовало, так что я улегся спать в более или менее приличном виде.
Проспал до рассвета. Когда проснулся, то обнаружил, что я не попал в первый круг ада. Смог даже обойтись без опохмелки и выпить немного кофе.
Меня трясло как осиновый лист, но к этому я уже привык. Поставил пиво в холодильник, думал, что буду пить его постепенно. Стоял под душем, пока весь не покрылся мурашками, затем немного подровнял отросшую бороду. Взглянул в зеркало, и плюнуть захотелось.
В зеркале отразилась вдрызг помятая рожа.
Позвонил Энн. Сняла трубку после первого же звонка.
– Да.
– Энн, это Джек.
– Да? – Сплошной лед.
– Энн, я не знаю, с чего начать.
– Не утруждайся.
– Что?
– Я так больше не могу. Отправлю тебе чек в уплату за услуги. Мне они больше не понадобятся.
– Энн… пожалуйста.
– Твой друг лежит на кладбище, недалеко от Сары. Это на случай, если ты протрезвеешь когда-нибудь и сможешь туда добраться. Хотя сильно в этом сомневаюсь.
– Может быть…
– Ничего не хочу слушать. И не звони мне больше. – Она положила трубку.
Я влез в костюм и отправился в путь. У собора меня кто-то окликнул. Подбежал Фил Джойс.
– Я получил работу.
– Что?
– На почте. Сослался на тебя.
– Я думал, тебе работа не нужна.
– Ну да, не нужна, но приятно, когда тебя хотят нанять.
– Ну я рад. Когда начинаешь?
– Что начинаю?
– Работать.
Он посмотрел на меня так, будто я рехнулся.
– Да не собираюсь я там работать.
– Вот как?!
– Между прочим, у меня есть для тебя лошадь.
Я был уже почти уверен, что сейчас он выведет из церкви жеребца. Он сказал:
– В полчетвертого на площади. Кличка Рокетмен. Ставь по-крупному.
– Как по-крупному?
– Как в давние времена.
– Ладно… спасибо.
– Спасибо тебе. Я всегда хотел стать почтальоном.
???
Зашел в «Яву» выпить кофе. Официантка по-английски не говорила, зато лучезарно улыбалась. Что ж, справедливо.
– Двойной экспрессо, – попросил я. Ткнул пальцем в меню.
Пора узнать, как обстоят мои финансовые дела. Вынул бумажник. С радостью почувствовал, что он не пустой. Заглянул. Банкноты… виднеются банкноты. Очень медленно пересчитал. Две сотни. Не успел я возрадоваться, как на меня упала тень.
Огромный мужик, чем-то знакомый, но я никак не мог вспомнить чем, сказал:
– Поговорить можно?
Я положил левую руку на стол.
– Пришел переломать еще раз?
Это был парень из охранной фирмы, который избивал меня тогда, в первый раз. Он выдвинул стул и сказал:
– Я хочу объясниться.
Официантка принесла кофе и взглянула на него, но он отмахнулся.
– Я весь внимание, – заметил я.
Он начал:
– Вы знаете, я охранник. Охрана – дело хлебное, многие ребята этим занимаются. Когда мистер Форд сказал, что вы гоните волну, я еще не знал, какой он на самом деле. Он умер, вы в курсе?
– Слышал.
– Ну, выяснилось, что он извращенец. Положа руку на сердце, мне это всегда было противно. После того… что мы с вами сделали… я выяснил, что вы служили в полиции. Если бы я знал, клянусь, никогда бы такое не сделал.
– Ну и что вам сейчас нужно, прощение?
Он опустил голову.
– Я возродился духом.
– Как мило.
– Нет, правда. Я уволился из полиции и ушел из охранной фирмы. Теперь собираюсь работать на ниве Господа.
Я отпил глоток кофе. Горький, как неуслышанная молитва.
– Говорят, вы все еще занимаетесь этим делом, самоубийством юной девушки.
– Да.
– Я хочу помочь. Искупить свой грех. – Он протянул мне листок бумаги. – Тут мой телефон. У меня все еще сохранились связи, так что если что-нибудь понадобится…
– Господь будет на моей стороне, так?
Он встал.
– Не надеюсь, что вы поймете, но Он нас любит.
– Приятно слышать.
Он протянул руку.
– Без обид, хорошо?
Я руку проигнорировал и сказал:
– Шагай.
Когда он ушел, я взглянул на листок. Там стояло его имя
БРЕНДАН ФЛАД
и номер телефона.
Я хотел было выбросить бумажку, но передумал и сунул в карман.
Зашел в цветочный магазин. Увидел ту же девушку, у которой покупал розы. Она улыбнулась:
– А я вас помню.
– Я тоже.
– Помогло?
– Что?
– Розы, которые вы подарили даме, помогли?
– Хороший вопрос.
– А… жаль. Хотите попытаться еще раз?
– Не совсем.
– А что?
– Мне нужен венок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Слава богу, мне это не нужно.
Интересно, как пахнет джин? Подошел и взял бутылку. Тяжелая. Отвинтил крышку и понюхал. Похоже на водку. Поставил бутылку снова на стол, не завинтив крышку, и сказал:
– Пусть дышит… или это касается вина?
Пошел на кухню, решил, что мне не помешает чай с тонной сахара. Голос внутри у меня в голове сообщил:
– Ты на крючке.
Я попытался заглушить его. Открыл буфет и сразу наткнулся на стакан от «Роше».
– Не выйдет! – крикнул я и швырнул его в раковину.
Не разбился. Упрямый, гад.
Взял молоток и разбил его в пыль. Куски стекла разлетелись во все стороны, и один попал мне в левую бровь. Я отшвырнул молоток и вернулся в гостиную. Подошел к столу, взял джин и стал пить прямо из горла.
???
ВЕСЬ
МИР
ПОДО МНОЙ,
MA!
Джеймс Кейджни. «Белая жара»
Чтобы уравновесить свое повествование, расскажу о матери.
Энн как-то сказала:
– Ты часто говоришь об отце. Я знаю, ты постоянно о нем думаешь. Но ты ни разу ни слова не сказал о матери.
– Ну и пусть.
Коротко и ясно.
Мой отец очень любил Генри Джеймса. Странный выбор. Человек, работающий на железной дороге на западе Ирландии, читает американца совсем из другого мира. Он как-то сказал:
– Джеймс такой причесанный, стильный, но под всем этим прячется…
Он не закончил фразу. «Прятались» там приманки, соблазнительные для дитя темноты.
В «Что знала Мейзи» девятилетняя девочка говорит: «Наверное, моя мама меня не любит».
Я знал, что моя мать не любила никого, меньше всего меня. Она – самое худшее, что может быть, сноб, к тому же – из Лейтрима! Никто и ничто никогда не подходило под ее стандарты. Наверное, даже она сама. Глубоко в душе я, возможно, понимал, что она очень несчастна, но мне было наплевать.
Эта ее постоянная брань.
Не брюзга, нет, специалист по полному разрушению;
грызет
грызет
грызет
тебя, постепенно лишая уверенности и самоуважения. Ее любимые фразы:
«Из тебя, как и из твоего отца, ничего путного не выйдет».
«Как все измельчали». – Это уже лейтри-мовское.
Не удивительно, что я пил.
«Твой отец – маленький человек, в паршивой форме с паршивой работой».
Ребенком я ее боялся. Позже – ненавидел. Когда мне исполнилось двадцать, я стал ее презирать, теперь вообще о ней и не вспоминаю.
За последние пять лет я видел ее самое большее дважды. И оба раза это был полный кошмар.
В какой-то момент она села на валиум. Стала не такая резкая на язык. Потом пристрастилась к вину с тоником. Пила эту дрянь кружками. Так что она всегда была навеселе.
Обожала священников.
Я напишу это на ее надгробии. Скажу все, что нужно. Разумеется, монашки тоже любят священников, но по обязанности. У них это записано в контракте.
У матери всегда был под рукой прирученный церковник. Поговаривали, что последним был отец Малачи. А еще она регулярно ходила в церковь, была достойным членом церковной общины. Я много раз видел на ней нарамник – она носила его поверх блузки. Тяжелая штука.
Иногда я надеялся, что она изменится.
Но напрасно.
В последние годы я стал именно тем, кто ей был нужен: блудным сыном. Теперь она могла наслаждаться ролью великомученицы. Разве она могла проиграть? После того как меня вышибли из полиции, святость начала струиться из всех ее пор. Вот ее главная песня:
Никогда снова не бросай тень на мою дверь.
На похоронах отца она вела себя безобразно. Упала на могилу, выла на улице, заказала чудовищный венок.
В таком вот духе.
Ясное дело, она обрадовалась, что ей выпала роль вдовы, и с той поры носит только черное. Стала еще чаще ходить в церковь, если только такое возможно. Она не сказала отцу ни одного доброго слова при жизни и оклеветала его после смерти.
Он говорил мне: «Твоя мать хочет, как лучше».
Она не хотела.
Ни тогда, ни сейчас.
Такие, как она, жируют на доброте других. Любой мерзкий поступок в их точно рассчитанной жизни они оправдывают тем, что «хотели как лучше». Я любил рассматривать открытки с портретами диктаторов, тиранов, полководцев. Где-нибудь в конце обнаруживалась «мама» с каменным лицом и глазами как гранит. Эти персонажи олицетворяли собой зло, о котором много говорят, но которое люди так редко распознают в жизни.
Шон никогда не говорил о ней плохо, пытался изменить мое к ней отношение: «Джек, она тебя по-своему любит».
Она поддерживала с ним связь. Я так думаю, чтобы ей было проще следить за мной.
Я сказал ему: «Не смей, слышишь, никогда не смей говорить ей что-нибудь про меня… никогда…» – «Джек, она же твоя мать!» – «Я серьезно, Шон». – «А, это все слова».
Вкусив джина, я отправился в свободное падение. Я не помню ничего до того момента, как я очнулся в доме матери. Не удивительно, что они называют это «сводить мать в могилу».
Нет… благословению
Открыл глаза. Ожидал увидеть путы на пуках или решетку тюремной камеры. Или и то и другое. Чувствовал себя так, будто уже умер. Но я оказался в постели, причем чистой и свежей. Попытался сесть, но сердце зашлось в ужасе. В ногах кровати сидел кто-то в черном. Наверное, я закричал, потому что этот кто-то заговорил.
– Не бойся, Джек, ты в безопасности.
Я сумел сфокусировать глаза.
– Отец Малачи?
– Точно.
– Как? Почему?
– Ты в доме своей матери.
– О Господи.
– Не произноси имя Господа всуе. Голова разламывалась, но мне нужно было знать.
– Ты здесь живешь?
– Не будь идиотом. Твоя мать меня позвала.
– Черт!
– Последи за своим языком, парень. Не люблю, когда сквернословят.
– Ладно, подай на меня в суд.
Я заметил, что на мне пижама, старая и Удобная, стираная-перестираная.
– Господи, – сказал я, – наверное, это пижама отца.
– Вечная ему память! Хотя полагаю, от твоих выкрутас он перевернулся бы в могиле.
Я исхитрился сесть на краю кровати и спросил:
– Чаю не предвидится?
Он печально покачал головой.
Я удивился:
– Что? Даже чаю не дадут?
– Ты бел себя безобразно! Матерился, ругал мать… Когда я сюда пришел, ты уже отключился.
Я попытался собраться с мыслями. Сообразил только, что напился я в пятницу. Набрал в грудь воздуха и рискнул:
– Какой сегодня день недели?
Он взглянул на меня почти с жалостью.
– Ты в самом деле не знаешь?
– Ну да, я просто так спрашиваю, чтобы развлечься.
– Среда.
Я опустил голову на руки. Надо лечиться и поскорее.
Малачи сообщил:
– Вчера похоронили Шона.
– Я там был?
– Нет.
Мне ужасно хотелось проблеваться и заниматься этим до конца недели.
– Сын Шона, его, кажется, Уильям зовут, приехал из Англии. Он теперь будет работать в пивной. Похоже, разумный парень. – Малачи встал, взглянул на часы. – У меня месса. Надеюсь, ты не будешь обижать свою мать.
– Ты не куришь, бросил?
– Господь пока не счел нужным освободить меня от этой пагубной привычки, но мне и в голову не пришло бы курить в доме твоей матери.
– Господь виноват, так?
– Я этого не говорил.
– Почему? Я виню его постоянно.
– И посмотри, во что ты превратился. Ничего удивительного.
Он ушел. Моя одежда была
выстирана
выглажена
аккуратно сложена
в ногах кровати.
Я с трудом оделся. Заняло порядочно времени, приходилось все время бороться с приступами тошноты. Глубоко вздохнув, я направился вниз. Мать возилась на кухне.
– Привет, – сказал я.
Она повернулась ко мне. У нее хорошие, строгие черты, но они неправильно собраны. Лишь добавляют ей суровости. Если к сорока годам мы получаем лицо, которое заслуживаем, то она получила сполна. Глубокие морщины на лбу и по бокам носа. Седые волосы стянуты в тугой узел. Но глаза без капли милосердия говорили все. Что бы еще в них ни читалось, главным было послание: пленных не брать.
– Значит, очнулся.
– Да… Ты меня прости… Ну, знаешь… за беспокойство.
Она вздохнула. Это она умела делать.
Могла вздохнуть за всю Ирландию. Сказала:
– Да я к этому уже привыкла.
Мне пришлось сесть.
Она спросила:
– Ты чего-нибудь ждешь?
– В смысле?
– Завтрака?
– Ну, я бы выпил чаю.
Пока она ставила чайник, я огляделся. Слева от нее заметил бутылку виски. Годится.
– Звонят в дверь, – соврал я.
– Что?
– Ну да, два звонка.
– Я не слышала.
– Ты в этот момент чайник наливала.
Она ушла. Я взял бутылку и сделал большой глоток. «Черт, какая дрянь, – подумал я. – Неужели кто-то покупает такое дерьмо?»
Теперь меня волновал вопрос: удержится ли виски в организме? На желудок оно подействовало, как соляная кислота. Постепенно начало утрясаться, я почувствовал тепло внутри.
Вернулась мать. На лице ясно читалось подозрение.
– Там никого нет.
– Да?
Она была похожа на охранника, который знает, что кто-то сбежал, но никак не поймет, кто именно.
Я встал.
– Пожалуй, не буду чай.
– Но чайник уже кипит.
– Мне пора.
– Ты все еще работаешь в… – Она не могла заставить себя закончить предложения.
Я ее выручил:
– Да.
– И расследуешь самоубийство молодой девушки?
– Откуда ты знаешь? А… святой отец.
– Да весь город в курсе. Хотя только один Бог знает, откуда у тебя время между запоями.
Я подошел к двери.
– Еще раз спасибо.
Она уперла руки в бока, готовая к нападению, и сказала:
– Странно было бы, если бы ты не мог прийти в свой собственный дом.
– Он никогда не был для меня домом.
Карма
Я шел по Колледж-роуд и думал, что мне не надо было так грубить ей. Когда-то я прочел, как один человек спросил:
Почему так выходит, что не важно, сколько я не видел семью, и какие бы несчастья за это время не произошли, они всегда могут ударить тебя по самому больному месту?
Ответ:
Потому что они сами решали, где будут эти места.
На Фэйр-Грин-стрит у меня закружилась голова, пришлось прислониться к стене. Две женщины обошли меня широким кругом, и одна возмутилась:
– Надо же, еще ведь и одиннадцати нет!
По лицу ручьями тек пот. Кто-то коснулся моего плеча. Мне было так плохо, что я не возражал бы, если бы меня вырубили. Кто-то произнес:
– Ты в плохом виде, друг мой.
Этот знакомый голос. Пэдриг, главный пьяница! Он взял меня за руку.
– Вон там есть скамейка, пойдем подальше от этой толпы, от которой можно сойти с ума. – Он повел меня к скамейке.
Я подумал, что если моя мать как обычно наблюдает за мной, то вряд ли она сильно удивится. Мы сели, и Пэдриг предложил:
– Глотни-ка этого лекарства.
Я посмотрел на коричневую бутылку, и он сказал:
– Разве может что-нибудь быть хуже того, что ты уже принял?
– Правильная мысль.
Я сделал глоток. Жидкость оказалась почти безвкусной. Я думал, он даст мне метиловый спирт. Он понял.
– Ты думал, это метиловый спирт?
Я кивнул.
– Это состав на всякий случай, я узнал его в британской армии.
– Ты служил в армии?
– Не знаю. Когда-нибудь я буду клясться, что до сих пор служу.
Мне уже становилось лучше.
– Смотри-ка, срабатывает, – обрадовался я.
– А ты как думал. Британцы понимают, как облегчить боль. Увы, они не всегда понимают, где это требуется.
Я не слишком понял, что он имел в виду, поэтому промолчал. Он спросил:
– Развязал?
– Еще как.
– Из-за чего?
– Мой друг умер.
– А, прими мои соболезнования.
– Я пропустил его похороны и наверняка разругался с теми немногими друзьями, которые у меня еще остались.
Подошел полицейский, остановился и рявкнул:
– Двигайте отсюда, тут общественное место.
Пэдриг вскочил, прежде чем я успел ответить, и забормотал:
– Да, офицер, мы уходим.
Когда мы двинулись прочь, я сказал Пэдригу:
– Выскочка и говнюк.
Пэдриг слегка улыбнулся и заметил:
– Есть в тебе задиристая жилка.
– Знаю я этих ребят. Сам когда-то был таким же.
– Говнюком?
Я невольно рассмеялся.
– Наверное. Но я действительно служил когда-то в полиции.
Он удивился, остановился и смерил меня взглядом.
– Вот никогда бы не подумал.
– Это было очень давно.
– Но некоторая тоска по тем временам еще ощущается. Может, снова туда вступишь?
– Вряд ли. Теперь туда берут кандидатов со степенью.
– Со степенью чего?
Мы уже дошли до верхнего конца площади. Алкаши, гужевавшиеся у туалетов, окликнули Пэдрига. Я спросил:
– Пока ты не ушел, могу я тебя кое о чем спросить?
– Валяй. Не обещаю, что скажу правду, но постараюсь быть убедительным.
– Ты веришь в карму?
Он приложил палец к губам, молчал целую вечность и наконец произнес:
– Каждому действию всегда есть равное и противоположное противодействие… Да, я верю.
– Тогда я в глубокой жопе.
???
Творчество – вызов каждому человеческому существу.
Будешь ты творить с благоговением или с пренебрежением.
Гари Закав. «Недра души»
Домой я принес всего шесть банок пива. В магазине, торгующем без лицензии, хотел купить виски, но не тут-то было! Ничего не вышло. Лекарство Пэдрига все еще действовало, так что я улегся спать в более или менее приличном виде.
Проспал до рассвета. Когда проснулся, то обнаружил, что я не попал в первый круг ада. Смог даже обойтись без опохмелки и выпить немного кофе.
Меня трясло как осиновый лист, но к этому я уже привык. Поставил пиво в холодильник, думал, что буду пить его постепенно. Стоял под душем, пока весь не покрылся мурашками, затем немного подровнял отросшую бороду. Взглянул в зеркало, и плюнуть захотелось.
В зеркале отразилась вдрызг помятая рожа.
Позвонил Энн. Сняла трубку после первого же звонка.
– Да.
– Энн, это Джек.
– Да? – Сплошной лед.
– Энн, я не знаю, с чего начать.
– Не утруждайся.
– Что?
– Я так больше не могу. Отправлю тебе чек в уплату за услуги. Мне они больше не понадобятся.
– Энн… пожалуйста.
– Твой друг лежит на кладбище, недалеко от Сары. Это на случай, если ты протрезвеешь когда-нибудь и сможешь туда добраться. Хотя сильно в этом сомневаюсь.
– Может быть…
– Ничего не хочу слушать. И не звони мне больше. – Она положила трубку.
Я влез в костюм и отправился в путь. У собора меня кто-то окликнул. Подбежал Фил Джойс.
– Я получил работу.
– Что?
– На почте. Сослался на тебя.
– Я думал, тебе работа не нужна.
– Ну да, не нужна, но приятно, когда тебя хотят нанять.
– Ну я рад. Когда начинаешь?
– Что начинаю?
– Работать.
Он посмотрел на меня так, будто я рехнулся.
– Да не собираюсь я там работать.
– Вот как?!
– Между прочим, у меня есть для тебя лошадь.
Я был уже почти уверен, что сейчас он выведет из церкви жеребца. Он сказал:
– В полчетвертого на площади. Кличка Рокетмен. Ставь по-крупному.
– Как по-крупному?
– Как в давние времена.
– Ладно… спасибо.
– Спасибо тебе. Я всегда хотел стать почтальоном.
???
Зашел в «Яву» выпить кофе. Официантка по-английски не говорила, зато лучезарно улыбалась. Что ж, справедливо.
– Двойной экспрессо, – попросил я. Ткнул пальцем в меню.
Пора узнать, как обстоят мои финансовые дела. Вынул бумажник. С радостью почувствовал, что он не пустой. Заглянул. Банкноты… виднеются банкноты. Очень медленно пересчитал. Две сотни. Не успел я возрадоваться, как на меня упала тень.
Огромный мужик, чем-то знакомый, но я никак не мог вспомнить чем, сказал:
– Поговорить можно?
Я положил левую руку на стол.
– Пришел переломать еще раз?
Это был парень из охранной фирмы, который избивал меня тогда, в первый раз. Он выдвинул стул и сказал:
– Я хочу объясниться.
Официантка принесла кофе и взглянула на него, но он отмахнулся.
– Я весь внимание, – заметил я.
Он начал:
– Вы знаете, я охранник. Охрана – дело хлебное, многие ребята этим занимаются. Когда мистер Форд сказал, что вы гоните волну, я еще не знал, какой он на самом деле. Он умер, вы в курсе?
– Слышал.
– Ну, выяснилось, что он извращенец. Положа руку на сердце, мне это всегда было противно. После того… что мы с вами сделали… я выяснил, что вы служили в полиции. Если бы я знал, клянусь, никогда бы такое не сделал.
– Ну и что вам сейчас нужно, прощение?
Он опустил голову.
– Я возродился духом.
– Как мило.
– Нет, правда. Я уволился из полиции и ушел из охранной фирмы. Теперь собираюсь работать на ниве Господа.
Я отпил глоток кофе. Горький, как неуслышанная молитва.
– Говорят, вы все еще занимаетесь этим делом, самоубийством юной девушки.
– Да.
– Я хочу помочь. Искупить свой грех. – Он протянул мне листок бумаги. – Тут мой телефон. У меня все еще сохранились связи, так что если что-нибудь понадобится…
– Господь будет на моей стороне, так?
Он встал.
– Не надеюсь, что вы поймете, но Он нас любит.
– Приятно слышать.
Он протянул руку.
– Без обид, хорошо?
Я руку проигнорировал и сказал:
– Шагай.
Когда он ушел, я взглянул на листок. Там стояло его имя
БРЕНДАН ФЛАД
и номер телефона.
Я хотел было выбросить бумажку, но передумал и сунул в карман.
Зашел в цветочный магазин. Увидел ту же девушку, у которой покупал розы. Она улыбнулась:
– А я вас помню.
– Я тоже.
– Помогло?
– Что?
– Розы, которые вы подарили даме, помогли?
– Хороший вопрос.
– А… жаль. Хотите попытаться еще раз?
– Не совсем.
– А что?
– Мне нужен венок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15