Это тоже проблема. Тебе следовало бы воздержаться. Суставам она не помогает, – он раздраженно вздыхает. – Если тебе нужны деньги, чтобы продержаться, пока ты отдыхаешь, то ты знаешь, что я всегда помогу.
Моего сына крайне раздражает, что я не хочу уйти на отдых и жить за его счет.
– Послушай, Клаудио, я не хочу лежать дома и бездельничать. За предложение спасибо, но я сам справлюсь. Кроме того, ты слишком молод, чтобы учить людей, сколько им следует пить. Может быть, это тебе следовало бы пить чуть-чуть больше.
– Я выпиваю в среднем двадцать единиц спиртного в неделю.
– Каких еще единиц?
– Двадцать рюмок. Если выпивать больше двадцати пяти, начнутся проблемы со здоровьем. Посчитай, сколько ты выпиваешь, результат может тебя неприятно удивить.
– Ты считаешь, сколько ты выпил? – Я чувствую недоверие. – Даже сегодня, когда ты пил текилу, то считал?
Это слишком даже для моего сына. Однако парень, похоже, не стыдится своего навязчивого и скучного поведения. Это вполне в его правилах – пить на пять рюмок меньше дозволенного максимума.
– Я не считаю с точностью до одной рюмки, но всегда примерно представляю количество спиртного. И всегда помню, что именно я пил, – добавляет он с умыслом и многозначительно смотрит на меня, чтобы убедиться, что намек понят.
Некоторое время мы идем молча, поскольку у меня нет желания развивать эту тягостную тему. Я думаю о том, что мой сын ровесник молодых людей из клуба «Саблайм». Я едва не рассмеялся вслух, представив себе кого-нибудь из них подсчитывающим выпитое, перед тем как попарно исчезнуть в кабинетах. Иногда я подумываю о том, чтобы начать собирать остатки белого порошка в туалетах, которые мою, – на манер монет, которые я коплю дома в большой бутылке из-под виски, – чтобы потом перепродать.
Конечно, в идеальном обществе у молодых людей не должно быть потребности принимать наркотики (это еще одна из накопленных мной за годы жизни истин, в которых я начинаю все больше сомневаться). С какой злостью мы осуждали когда-то живущих в свое удовольствие хиппи, которые слушали американскую музыку и курили марихуану вместо того, чтобы вступить в борьбу за переустройство общества. Парадокс в том, что мой сын далек от идеала НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, но на употребление наркотиков смотрит с таким же презрением, как это делали мы. Я не хочу, чтобы Клаудио принимал наркотики, но был бы рад, заведи он какое-нибудь увлечение – во всяком случае, не связанное с битами, байтами, факс-модемами и прочей компьютерной ерундой.
Когда мы возвращаемся домой, я специально наливаю себе большой стакан виски, а Клаудио столь же нарочито старается не показывать своего неодобрения. Я хочу рассказать ему, что виски подарил мой сослуживец Заморано, который купил бутылку в магазине дьюти-фри, когда ездил со своей командой в Бельгию на соревнования латиноамериканцев. Команда вернулась не в лучшем виде после ряда потасовок, долгих попоек и посещений местных борделей. Трофеев они не привезли. Все же я решаю ничего не рассказывать, чтобы это не выглядело как извинение и признание права сына учить меня, на что мне можно тратить свою зарплату, а на что нет.
– Тебе налить? – спрашиваю я саркастически.
Клаудио делает вид, что не слышит, и включает по телевизору новости. Сообщают, что на заброшенной взлетной полосе в Боливии обнаружено несколько трупов и почти достоверно установлено, что среди них – скелет легендарного партизанского вождя Эрнесто Че Гевары. Камера проплывает мимо группы чиновников и судебно-медицинских экспертов и показывает смешанные с землей и остатками рваной одежды череп и несколько костей. Журналист сообщает, что найдено несколько групп останков, но всех поразило то, что у одного скелета нет рук. Ведь, как известно, когда схватили, пытали и казнили Че в маленькой школе в Ла Игере, ему отрубили руки и поместили их в формальдегид.
С улицы слышна громкая ритмичная музыка, льющаяся из открытой автомашины. Еще светло, и окрашенные заходящим солнцем белые облака висят в лондонском небе, так же как в небе любого другого города. Музыка безжалостно бьет из автомобиля, так же как она могла бы литься из бара, где какая-нибудь молоденькая девушка снимает с себя одежду перед толстяками, пьющими дорогущее импортное виски. Или усталые рабочие пьют пиво в баре на углу, где дешевенькое радио с треском играет знакомые танго – у todo а media-luz, у todo a media-luz. Я сжимаю свой стакан так крепко, что могу расколоть его в руке.
Останки Че Гевары найдены через тридцать лет в Боливии, рядом с его менее знаменитыми товарищами. Сколько их было всего? Я вспоминаю Монтевидео – город вьющихся проспектов и палисандровых деревьев. Три мертвые акулы с разорванными пастями лежат на песке. Молодую женщину, накачанную наркотиками, с завязанными глазами волокут к открытой двери самолета. Ветер свистит у нее в ушах, капли дождя прилипли к проему двери. Вот уже сказано последнее слово, и, кувыркаясь, она летит сквозь ночную темноту вниз, в воду.
Железнодорожная линия Западного побережья
Ник Джордан недоумевал, почему поезд, которым он ехал, относился к железнодорожной линии Западного побережья – к берегу она нигде не подходила. Честно говоря, трудно было найти в Англии место, более далекое от моря. С тех пор, как у него появились дела в Бирмингеме, Нику очень часто приходилось сталкиваться с задержками по дороге туда или обратно, вызываемыми самыми разными причинами, но чаще всего – поломками локомотивов. Поезда были такими старыми и ненадежными, что иногда ломались прямо в чистом поле. Летом это могло привести к тому, что поезд превращался в печку, в которой пассажиры часами медленно поджаривались, поджидая прибытия другого локомотива.
Поскольку у Ника была назначена с утра важная встреча, он не рискнул ехать поездом и переночевал в Бирмингеме в бесцветном одноместном номере гостиницы «Приют путешественника», заказанном компанией, с которой он работал. Ник очень не любил оставаться один в гостиницах, которые, по его мнению, не годились для одиночества. Он в шутку размышлял, не заключить ли ему сделку с Мэнди – веселой эрдингтонской проституткой с добрым сердцем, которая копила деньги на курс ароматерапии. Нику, наверно, следовало сделать Мэнди деловое предложение после очередного интервью, взятого у нее по поводу дела Рона Драйвера. Она жила вместе с двумя другими проститутками, и все они написали на входных дверях, на тисненных примитивно нарисованными цветами бумажках свои имена: Шанталь, Мишель и Мэнди.
За окном простирался типично английский сельский пейзаж, и заходящее солнце окрасило небо розовым и лимонным, словно рахат-лукум, но кое-где через покров облаков прорывалось светлоголубое пятно. Поезд шел мимо пришвартованных лодок, приближаясь к Уотфорд Джанкшн – тоскливому месту, которое, однако, вызывало у Ника теплые чувства. Оно служило первым предвестником близости Лондона. Оттуда до города оставалось всего двадцать минут, и нарастало облегчение: быстро проносились пригород Хэрроу, купола Уэмбли. Далее следовали станции Северной Уэмбли и Уиллесден Джанкшин с мрачными грузоподъемниками. Затем, замедляя ход у Риджентского канала в Кэмдене, поезд подползал наконец к Почтовой башне и вокзалу Юстон.
Джордан купил книгу, собираясь почитать ее в дороге, но она лежала перед ним на столике нераскрытой, а большую часть пути Ник просидел с закрытыми глазами в странном полусне, в его сознании мелькали неясные галлюцинации. Открывая сонные глаза, он вспоминал Джорджа Ламиди и его друга, отбывающего пожизненное заключение за несовершенное им преступление. Если Джордж говорил, что его друг не виновен, то, скорее всего, так оно и было. Работа над серией передач «Повод усомниться» дала Нику практическое представление о сущности системы правосудия и роковых стечениях обстоятельств, в силу которых вы могли попасть за решетку или остаться на свободе в вопиющем противоречии с любыми соображениями здравого смысла.
Ник иногда задумывался о том, что широкая публика поразительно не осведомлена о юридических злодеяниях, в результате которых невинные люди попадали в тюрьму, страдая не только из-за пребывания в заключении, но и от сознания, что они не совершали того правонарушения, за которое получили предельную меру наказания. Люди невозмутимо занимались своими делами, и редко чью совесть задела серия передач, выходивших в эфир слишком поздно и едва ли способных рассчитывать на высокий рейтинг. Тем не менее следствием программы явились несколько вопросов, заданных в палате общин, а также некоторый интерес прессы, благодаря чему пара дел была возвращена в апелляционный суд.
Что касается Джорджа, то Ника, как и в момент их встречи на Рассел-сквер смущало полное отсутствие доказательств. Ник не мог пойти к продюсеру и заявить, что у него есть случай судебной ошибки, но единственной ниточкой является друг жертвы. Кроме того, он был занят историей Рона Драйвера, и еще пять передач находились на стадии расследования. В их числе были случай синдрома ложной памяти, увольнение преподавателя университета по обвинению в сексуальном домогательстве и вооруженное ограбление, за которое человек с черным цветом кожи был осужден на десять лет, несмотря на заслуживающее доверия алиби и множество свидетельских показаний о том, что грабитель был белым. Хороший материал, почти готовый, а история Джорджа Ламиди о ложном обвинении вышибалы, по-своему интересная, просто не выдерживала с ним сравнения.
Однако в этой истории было нечто, из-за чего Ник не мог выкинуть ее из головы. Это было связано с Джорджем и воспоминаниями о тех временах, когда они катались на роликах, когда еще детьми кружились на ринге Юбилей-холла, пытаясь научиться ездить задом наперед, а затем по субботним вечерам в танцевальном зале «Электрик» пялили глаза на пролетающих мимо девчонок – соблазн на колесах для двух подростков. Он не видел Джорджа около пятнадцати лет до случайной встречи на той вечеринке в саду на крыше. Это был не просто старый друг, с которым Ник потерял связь, – это детство Ника смотрело на него из прошлого, напомнив об утраченной эпохе с мерками, совершенно отличными от нынешних. Ник, хотя и не хотел признать это, знал, что их судьбы разошлись в силу ложных принципов расовых и классовых различий. Он не был склонен возлагать вину на себя, как делают либералы, но факты – вещь упрямая. Теперь они уже не были мальчиками на роликах, считающими, что все люди равны, и никогда уже не будут ими. Ник чувствовал, что хотя Джордж закидывал свою удочку почти без всякой надежды, крючок зацепился крепко: он не мог выкинуть эту историю из головы.
Поезд вползал в вокзал Юстон. Ник вытянул шею, чтобы увидеть отель «Кеннеди», а народ потянулся за пальто и сумками. Он достал из пачки сигарету, собираясь закурить, как только окажется на платформе. Ему нужно было заехать в офис, чтобы забрать некоторые бумаги, а затем Ник должен был встретиться со своим другом Уиллом, закончившим работу над документальным фильмом, посвященным десятилетию клубной культуры. Нужно будет не забыть спросить Уилла, что ему известно про «Саблайм». Ника не очень интересовали клубы и культура, частью которой они якобы должны были быть. Все это принималось слишком всерьез, в том числе самими участниками, полагавшими, что нечто, относящееся по сути лишь к моде и деньгам, имеет огромное социальное и политическое значение. Клубы существуют для того, чтобы выпить и потанцевать, а не для того, чтобы писать о них диссертации.
Ник взял такси, чтобы доехать из Юстона в Кентиш-Таун. Был конец дня, и, когда он приехал, людей в конторе оставалось немного. Марк, один из участников расследований, сидел, положив на стол ноги, обутые в «Адидас Газель», и читал журнал «FHM».
– Привет, – сказал Ник без особого энтузиазма, бросая свою сумку на стул. Марк вызывал зубную боль, болтая каждый понедельник о прошедших за выходные футбольных матчах, мелких новостях фэн-клуба «Челси», очках, полученных им за свою обожаемую команду. Ник любил футбол, но такие люди, как Марк, всегда заставляли его жалеть об этом.
– Как съездил в Бирмингем? – спросил Марк, взглянув на него поверх своего журнала со стандартной фотографией юной актрисы с грудью, не умещающейся в бюстгальтер. Она посылала в камеру фальшиво-развязный поцелуй.
– Спасибо, нормально. Ты нашел того журналиста, который занимался делом Скаргилла?
– Да, мы встречаемся на следующей неделе. И у меня есть для тебя экземпляр его книги.
– Спасибо, это хорошо. Вот что еще ты можешь завтра сделать, если у тебя останется время.
Я хочу, чтобы ты разузнал об одном убийстве. Где-то в районе Илфорда. Если будет время, нужно поискать в архиве Би-би-си и в местных газетах. Это случилось около трех лет назад. Марк нахмурился.
– Какое отношение это имеет к Большому Рону?
– Никакого. Это другая история. Некий охранник избил парня до смерти около клуба.
– Ну, тогда он получил по заслугам.
– В том-то и дело. Это было бы справедливо, если бы действительно убил он. Но я думаю, что у нас есть… повод усомниться. Ты же помнишь, как называется передача.
Марк нахмурился и вернулся к своему журналу. Начали приходить уборщики. Ника раздражало, если они приходили, начинали мести вокруг и опустошать его корзину для мусора, когда он еще работал. Голова Марка снова показалась над журналом.
– Да, совсем забыл. Твоя пташка звонила. Просила с ней связаться.
Ник удивился и набрал номер домашнего телефона.
– А, тебе передали, что я тебя искала, – сказала Кейтлин, сняв трубку.
– Можно считать, что так. Мне сказали, что звонила моя пташка, и я решил, что это ты.
Марк покраснел, и Нику стало немного стыдно. Уборщик приблизился к его столу и стал выворачивать корзинку для мусора. Это был парагваец, иногда беседовавший с Марком о футболе. Чаще всего уборщики не разговаривали с ними – возможно, не знали языка. Но этот хорошо владел английским и иногда беседовал с Марком о его футбольной команде. Надо отдать Марку должное: благодаря своему дотошному изучению всего, связанного с футболом, он накопил такие обширные познания, что мог без труда обсуждать латиноамериканские клубы, о которых Ник никогда не слышал. Когда Ник положил трубку, Марк и уборщик говорили о знаменитой победе «Пеньяроля» над «Ривер-Плейтом» в финале кубка Южной Америки в конце 1960-х.
– Четыре-два. А «Пеньяроль» проигрывал два-ноль в конце первого тайма. – Уборщик подошел забрать корзинку Марка, и тот снова закинул ноги на стол.
– «Пеньяроль»? – Ник присоединился к разговору. – Они из столицы Парагвая?
Марк хмыкнул, а уборщик засмеялся, но не злобно.
– Они из Монтевидео. Это столица, но только Уругвая.
Уборщик говорил с необычным акцентом, который можно было объяснить тем, что он с детства учил английский в каком-нибудь дорогом учебном заведении, причем иностранном. Если это так, почему он работал сейчас уборщиком? Теперь была очередь Ника испытывать смущение, а Марка – выглядеть самодовольно.
– Да, тут легко ошибиться… – злорадно ввернул Марк. – Оба кончаются на «гвай». Но, Орландо, вы же не болеете за «Пеньяроль», кажется, вы поддерживали «Насьональ»?
– Верно, – уборщик улыбнулся Нику. – Это другая уругвайская команда.
– Извините, – сказал Ник холодно. – Я думал, что вы парагваец. Должно быть, я не расслышал.
Уборщик пожал плечами, показывая совершенное безразличие к тому, что думал Ник, – пусть будет Уругвай, Парагвай или даже Перу. Ник почувствовал растущую неприязнь к латиноамериканцу. «Отстань и не мешай мне работать!» Но затем он почувствовал себя виноватым. Джордан всегда напряжен после поездки в Бирмингем и вечных переживаний, не застрянет ли поезд часов на пять где-нибудь около Регби. В конце концов, человек всего лишь выполнял свою работу и немного разговорился.
– Я подойду попозже с пылесосом, – сказал уборщик и с улыбкой повернулся к Марку, который сделал ему ободряющий жест.
– Кстати, старик, как называется клуб, про который ты рассказывал? – спросил Марк.
– Какое-то дурацкое название. А, вспомнил, он называется «Саблайм». Где-то в восточной части города…
Ник остановился в нерешительности, потому что уходящий уборщик внезапно поднял глаза, когда он произнес это название. Нет, должно быть, уругвайца отвлекло что-то другое, потому что он задвинул корзинки под столы и вернулся к негритянке, смеявшейся над какой-то его шуткой.
– Да, я, конечно, знаю этот клуб, – сообщил Уилл, когда вечером того же дня они сидели с ним в пабе в Кэмдене. – Это в восточной части города. Раньше он назывался как-то по-другому. Публика там собиралась самая разношерстная. Потом его закрыли и открыли снова, но уже с другим имиджем, как шикарное заведение. Мы снимали там эпизод о безопасности в клубах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Моего сына крайне раздражает, что я не хочу уйти на отдых и жить за его счет.
– Послушай, Клаудио, я не хочу лежать дома и бездельничать. За предложение спасибо, но я сам справлюсь. Кроме того, ты слишком молод, чтобы учить людей, сколько им следует пить. Может быть, это тебе следовало бы пить чуть-чуть больше.
– Я выпиваю в среднем двадцать единиц спиртного в неделю.
– Каких еще единиц?
– Двадцать рюмок. Если выпивать больше двадцати пяти, начнутся проблемы со здоровьем. Посчитай, сколько ты выпиваешь, результат может тебя неприятно удивить.
– Ты считаешь, сколько ты выпил? – Я чувствую недоверие. – Даже сегодня, когда ты пил текилу, то считал?
Это слишком даже для моего сына. Однако парень, похоже, не стыдится своего навязчивого и скучного поведения. Это вполне в его правилах – пить на пять рюмок меньше дозволенного максимума.
– Я не считаю с точностью до одной рюмки, но всегда примерно представляю количество спиртного. И всегда помню, что именно я пил, – добавляет он с умыслом и многозначительно смотрит на меня, чтобы убедиться, что намек понят.
Некоторое время мы идем молча, поскольку у меня нет желания развивать эту тягостную тему. Я думаю о том, что мой сын ровесник молодых людей из клуба «Саблайм». Я едва не рассмеялся вслух, представив себе кого-нибудь из них подсчитывающим выпитое, перед тем как попарно исчезнуть в кабинетах. Иногда я подумываю о том, чтобы начать собирать остатки белого порошка в туалетах, которые мою, – на манер монет, которые я коплю дома в большой бутылке из-под виски, – чтобы потом перепродать.
Конечно, в идеальном обществе у молодых людей не должно быть потребности принимать наркотики (это еще одна из накопленных мной за годы жизни истин, в которых я начинаю все больше сомневаться). С какой злостью мы осуждали когда-то живущих в свое удовольствие хиппи, которые слушали американскую музыку и курили марихуану вместо того, чтобы вступить в борьбу за переустройство общества. Парадокс в том, что мой сын далек от идеала НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, но на употребление наркотиков смотрит с таким же презрением, как это делали мы. Я не хочу, чтобы Клаудио принимал наркотики, но был бы рад, заведи он какое-нибудь увлечение – во всяком случае, не связанное с битами, байтами, факс-модемами и прочей компьютерной ерундой.
Когда мы возвращаемся домой, я специально наливаю себе большой стакан виски, а Клаудио столь же нарочито старается не показывать своего неодобрения. Я хочу рассказать ему, что виски подарил мой сослуживец Заморано, который купил бутылку в магазине дьюти-фри, когда ездил со своей командой в Бельгию на соревнования латиноамериканцев. Команда вернулась не в лучшем виде после ряда потасовок, долгих попоек и посещений местных борделей. Трофеев они не привезли. Все же я решаю ничего не рассказывать, чтобы это не выглядело как извинение и признание права сына учить меня, на что мне можно тратить свою зарплату, а на что нет.
– Тебе налить? – спрашиваю я саркастически.
Клаудио делает вид, что не слышит, и включает по телевизору новости. Сообщают, что на заброшенной взлетной полосе в Боливии обнаружено несколько трупов и почти достоверно установлено, что среди них – скелет легендарного партизанского вождя Эрнесто Че Гевары. Камера проплывает мимо группы чиновников и судебно-медицинских экспертов и показывает смешанные с землей и остатками рваной одежды череп и несколько костей. Журналист сообщает, что найдено несколько групп останков, но всех поразило то, что у одного скелета нет рук. Ведь, как известно, когда схватили, пытали и казнили Че в маленькой школе в Ла Игере, ему отрубили руки и поместили их в формальдегид.
С улицы слышна громкая ритмичная музыка, льющаяся из открытой автомашины. Еще светло, и окрашенные заходящим солнцем белые облака висят в лондонском небе, так же как в небе любого другого города. Музыка безжалостно бьет из автомобиля, так же как она могла бы литься из бара, где какая-нибудь молоденькая девушка снимает с себя одежду перед толстяками, пьющими дорогущее импортное виски. Или усталые рабочие пьют пиво в баре на углу, где дешевенькое радио с треском играет знакомые танго – у todo а media-luz, у todo a media-luz. Я сжимаю свой стакан так крепко, что могу расколоть его в руке.
Останки Че Гевары найдены через тридцать лет в Боливии, рядом с его менее знаменитыми товарищами. Сколько их было всего? Я вспоминаю Монтевидео – город вьющихся проспектов и палисандровых деревьев. Три мертвые акулы с разорванными пастями лежат на песке. Молодую женщину, накачанную наркотиками, с завязанными глазами волокут к открытой двери самолета. Ветер свистит у нее в ушах, капли дождя прилипли к проему двери. Вот уже сказано последнее слово, и, кувыркаясь, она летит сквозь ночную темноту вниз, в воду.
Железнодорожная линия Западного побережья
Ник Джордан недоумевал, почему поезд, которым он ехал, относился к железнодорожной линии Западного побережья – к берегу она нигде не подходила. Честно говоря, трудно было найти в Англии место, более далекое от моря. С тех пор, как у него появились дела в Бирмингеме, Нику очень часто приходилось сталкиваться с задержками по дороге туда или обратно, вызываемыми самыми разными причинами, но чаще всего – поломками локомотивов. Поезда были такими старыми и ненадежными, что иногда ломались прямо в чистом поле. Летом это могло привести к тому, что поезд превращался в печку, в которой пассажиры часами медленно поджаривались, поджидая прибытия другого локомотива.
Поскольку у Ника была назначена с утра важная встреча, он не рискнул ехать поездом и переночевал в Бирмингеме в бесцветном одноместном номере гостиницы «Приют путешественника», заказанном компанией, с которой он работал. Ник очень не любил оставаться один в гостиницах, которые, по его мнению, не годились для одиночества. Он в шутку размышлял, не заключить ли ему сделку с Мэнди – веселой эрдингтонской проституткой с добрым сердцем, которая копила деньги на курс ароматерапии. Нику, наверно, следовало сделать Мэнди деловое предложение после очередного интервью, взятого у нее по поводу дела Рона Драйвера. Она жила вместе с двумя другими проститутками, и все они написали на входных дверях, на тисненных примитивно нарисованными цветами бумажках свои имена: Шанталь, Мишель и Мэнди.
За окном простирался типично английский сельский пейзаж, и заходящее солнце окрасило небо розовым и лимонным, словно рахат-лукум, но кое-где через покров облаков прорывалось светлоголубое пятно. Поезд шел мимо пришвартованных лодок, приближаясь к Уотфорд Джанкшн – тоскливому месту, которое, однако, вызывало у Ника теплые чувства. Оно служило первым предвестником близости Лондона. Оттуда до города оставалось всего двадцать минут, и нарастало облегчение: быстро проносились пригород Хэрроу, купола Уэмбли. Далее следовали станции Северной Уэмбли и Уиллесден Джанкшин с мрачными грузоподъемниками. Затем, замедляя ход у Риджентского канала в Кэмдене, поезд подползал наконец к Почтовой башне и вокзалу Юстон.
Джордан купил книгу, собираясь почитать ее в дороге, но она лежала перед ним на столике нераскрытой, а большую часть пути Ник просидел с закрытыми глазами в странном полусне, в его сознании мелькали неясные галлюцинации. Открывая сонные глаза, он вспоминал Джорджа Ламиди и его друга, отбывающего пожизненное заключение за несовершенное им преступление. Если Джордж говорил, что его друг не виновен, то, скорее всего, так оно и было. Работа над серией передач «Повод усомниться» дала Нику практическое представление о сущности системы правосудия и роковых стечениях обстоятельств, в силу которых вы могли попасть за решетку или остаться на свободе в вопиющем противоречии с любыми соображениями здравого смысла.
Ник иногда задумывался о том, что широкая публика поразительно не осведомлена о юридических злодеяниях, в результате которых невинные люди попадали в тюрьму, страдая не только из-за пребывания в заключении, но и от сознания, что они не совершали того правонарушения, за которое получили предельную меру наказания. Люди невозмутимо занимались своими делами, и редко чью совесть задела серия передач, выходивших в эфир слишком поздно и едва ли способных рассчитывать на высокий рейтинг. Тем не менее следствием программы явились несколько вопросов, заданных в палате общин, а также некоторый интерес прессы, благодаря чему пара дел была возвращена в апелляционный суд.
Что касается Джорджа, то Ника, как и в момент их встречи на Рассел-сквер смущало полное отсутствие доказательств. Ник не мог пойти к продюсеру и заявить, что у него есть случай судебной ошибки, но единственной ниточкой является друг жертвы. Кроме того, он был занят историей Рона Драйвера, и еще пять передач находились на стадии расследования. В их числе были случай синдрома ложной памяти, увольнение преподавателя университета по обвинению в сексуальном домогательстве и вооруженное ограбление, за которое человек с черным цветом кожи был осужден на десять лет, несмотря на заслуживающее доверия алиби и множество свидетельских показаний о том, что грабитель был белым. Хороший материал, почти готовый, а история Джорджа Ламиди о ложном обвинении вышибалы, по-своему интересная, просто не выдерживала с ним сравнения.
Однако в этой истории было нечто, из-за чего Ник не мог выкинуть ее из головы. Это было связано с Джорджем и воспоминаниями о тех временах, когда они катались на роликах, когда еще детьми кружились на ринге Юбилей-холла, пытаясь научиться ездить задом наперед, а затем по субботним вечерам в танцевальном зале «Электрик» пялили глаза на пролетающих мимо девчонок – соблазн на колесах для двух подростков. Он не видел Джорджа около пятнадцати лет до случайной встречи на той вечеринке в саду на крыше. Это был не просто старый друг, с которым Ник потерял связь, – это детство Ника смотрело на него из прошлого, напомнив об утраченной эпохе с мерками, совершенно отличными от нынешних. Ник, хотя и не хотел признать это, знал, что их судьбы разошлись в силу ложных принципов расовых и классовых различий. Он не был склонен возлагать вину на себя, как делают либералы, но факты – вещь упрямая. Теперь они уже не были мальчиками на роликах, считающими, что все люди равны, и никогда уже не будут ими. Ник чувствовал, что хотя Джордж закидывал свою удочку почти без всякой надежды, крючок зацепился крепко: он не мог выкинуть эту историю из головы.
Поезд вползал в вокзал Юстон. Ник вытянул шею, чтобы увидеть отель «Кеннеди», а народ потянулся за пальто и сумками. Он достал из пачки сигарету, собираясь закурить, как только окажется на платформе. Ему нужно было заехать в офис, чтобы забрать некоторые бумаги, а затем Ник должен был встретиться со своим другом Уиллом, закончившим работу над документальным фильмом, посвященным десятилетию клубной культуры. Нужно будет не забыть спросить Уилла, что ему известно про «Саблайм». Ника не очень интересовали клубы и культура, частью которой они якобы должны были быть. Все это принималось слишком всерьез, в том числе самими участниками, полагавшими, что нечто, относящееся по сути лишь к моде и деньгам, имеет огромное социальное и политическое значение. Клубы существуют для того, чтобы выпить и потанцевать, а не для того, чтобы писать о них диссертации.
Ник взял такси, чтобы доехать из Юстона в Кентиш-Таун. Был конец дня, и, когда он приехал, людей в конторе оставалось немного. Марк, один из участников расследований, сидел, положив на стол ноги, обутые в «Адидас Газель», и читал журнал «FHM».
– Привет, – сказал Ник без особого энтузиазма, бросая свою сумку на стул. Марк вызывал зубную боль, болтая каждый понедельник о прошедших за выходные футбольных матчах, мелких новостях фэн-клуба «Челси», очках, полученных им за свою обожаемую команду. Ник любил футбол, но такие люди, как Марк, всегда заставляли его жалеть об этом.
– Как съездил в Бирмингем? – спросил Марк, взглянув на него поверх своего журнала со стандартной фотографией юной актрисы с грудью, не умещающейся в бюстгальтер. Она посылала в камеру фальшиво-развязный поцелуй.
– Спасибо, нормально. Ты нашел того журналиста, который занимался делом Скаргилла?
– Да, мы встречаемся на следующей неделе. И у меня есть для тебя экземпляр его книги.
– Спасибо, это хорошо. Вот что еще ты можешь завтра сделать, если у тебя останется время.
Я хочу, чтобы ты разузнал об одном убийстве. Где-то в районе Илфорда. Если будет время, нужно поискать в архиве Би-би-си и в местных газетах. Это случилось около трех лет назад. Марк нахмурился.
– Какое отношение это имеет к Большому Рону?
– Никакого. Это другая история. Некий охранник избил парня до смерти около клуба.
– Ну, тогда он получил по заслугам.
– В том-то и дело. Это было бы справедливо, если бы действительно убил он. Но я думаю, что у нас есть… повод усомниться. Ты же помнишь, как называется передача.
Марк нахмурился и вернулся к своему журналу. Начали приходить уборщики. Ника раздражало, если они приходили, начинали мести вокруг и опустошать его корзину для мусора, когда он еще работал. Голова Марка снова показалась над журналом.
– Да, совсем забыл. Твоя пташка звонила. Просила с ней связаться.
Ник удивился и набрал номер домашнего телефона.
– А, тебе передали, что я тебя искала, – сказала Кейтлин, сняв трубку.
– Можно считать, что так. Мне сказали, что звонила моя пташка, и я решил, что это ты.
Марк покраснел, и Нику стало немного стыдно. Уборщик приблизился к его столу и стал выворачивать корзинку для мусора. Это был парагваец, иногда беседовавший с Марком о футболе. Чаще всего уборщики не разговаривали с ними – возможно, не знали языка. Но этот хорошо владел английским и иногда беседовал с Марком о его футбольной команде. Надо отдать Марку должное: благодаря своему дотошному изучению всего, связанного с футболом, он накопил такие обширные познания, что мог без труда обсуждать латиноамериканские клубы, о которых Ник никогда не слышал. Когда Ник положил трубку, Марк и уборщик говорили о знаменитой победе «Пеньяроля» над «Ривер-Плейтом» в финале кубка Южной Америки в конце 1960-х.
– Четыре-два. А «Пеньяроль» проигрывал два-ноль в конце первого тайма. – Уборщик подошел забрать корзинку Марка, и тот снова закинул ноги на стол.
– «Пеньяроль»? – Ник присоединился к разговору. – Они из столицы Парагвая?
Марк хмыкнул, а уборщик засмеялся, но не злобно.
– Они из Монтевидео. Это столица, но только Уругвая.
Уборщик говорил с необычным акцентом, который можно было объяснить тем, что он с детства учил английский в каком-нибудь дорогом учебном заведении, причем иностранном. Если это так, почему он работал сейчас уборщиком? Теперь была очередь Ника испытывать смущение, а Марка – выглядеть самодовольно.
– Да, тут легко ошибиться… – злорадно ввернул Марк. – Оба кончаются на «гвай». Но, Орландо, вы же не болеете за «Пеньяроль», кажется, вы поддерживали «Насьональ»?
– Верно, – уборщик улыбнулся Нику. – Это другая уругвайская команда.
– Извините, – сказал Ник холодно. – Я думал, что вы парагваец. Должно быть, я не расслышал.
Уборщик пожал плечами, показывая совершенное безразличие к тому, что думал Ник, – пусть будет Уругвай, Парагвай или даже Перу. Ник почувствовал растущую неприязнь к латиноамериканцу. «Отстань и не мешай мне работать!» Но затем он почувствовал себя виноватым. Джордан всегда напряжен после поездки в Бирмингем и вечных переживаний, не застрянет ли поезд часов на пять где-нибудь около Регби. В конце концов, человек всего лишь выполнял свою работу и немного разговорился.
– Я подойду попозже с пылесосом, – сказал уборщик и с улыбкой повернулся к Марку, который сделал ему ободряющий жест.
– Кстати, старик, как называется клуб, про который ты рассказывал? – спросил Марк.
– Какое-то дурацкое название. А, вспомнил, он называется «Саблайм». Где-то в восточной части города…
Ник остановился в нерешительности, потому что уходящий уборщик внезапно поднял глаза, когда он произнес это название. Нет, должно быть, уругвайца отвлекло что-то другое, потому что он задвинул корзинки под столы и вернулся к негритянке, смеявшейся над какой-то его шуткой.
– Да, я, конечно, знаю этот клуб, – сообщил Уилл, когда вечером того же дня они сидели с ним в пабе в Кэмдене. – Это в восточной части города. Раньше он назывался как-то по-другому. Публика там собиралась самая разношерстная. Потом его закрыли и открыли снова, но уже с другим имиджем, как шикарное заведение. Мы снимали там эпизод о безопасности в клубах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29