Может, вы и правы относительно подробностей, но теперь-то вы понимаете, почему мистер Макгинти так обиделся?
Я сердито утыкаюсь взглядом в колени.
– Мистер Янковский, – мягко продолжает она, – давайте я вас все-таки отвезу за тот стол, где сидят ваши друзья. Ну, пожалуйста. Сделайте милость.
Ну, не восхитительно ли? Впервые за столько лет женщина просит меня сделать милость, а меня мутит от самой этой мысли?
– Мистер Янковский!
Я гляжу на ее нежное лицо, отделенное от моего всего двумя футами. Она смотрит прямо мне в глаза и ждет ответа.
– Ну, так уж и быть. Но только не просите, чтобы я с ними разговаривал, – говорю я, с отвращением отмахиваясь.
И я ни с кем не разговариваю. Сижу и слушаю, как Старый Врун Макгинти вещает о чудесах цирка и о том, как мальчиком помогал циркачам, а седовласые старушки внимают, склоняясь к нему все ближе, и глаза их затуманиваются от восхищения. Я просто-таки впадаю в неистовство.
Едва открыв рот, чтобы возразить, я встречаюсь взглядом с Розмари. Она заправляет салфетку за воротничок какой-то старухе в противоположном конце столовой. Но смотрит при этом на меня.
Я снова закрываю рот. Надеюсь, она заметила, как я стараюсь.
Она заметила. Подойдя ко мне, чтобы отвезти обратно после того, как мне принесли (и вскоре унесли обратно) коричневый пудинг, политый сверху растительным маслом, она наклоняется и шепчет:
– Я знала, что у вас получится, мистер Янковский. Знала.
– Да-да. Но мне было нелегко.
– Но ведь так лучше, чем сидеть за столом одному, правда?
– Возможно.
Она вновь возводит очи горе.
– Ну ладно, вы правы, – нехотя говорю я. – Так лучше, чем сидеть одному.
ГЛАВА 14
Уже шесть дней прошло с тех пор, как Марлена повредила ноги, но ее до сих пор не видно. Август тоже больше не приходит обедать на кухню, так что я сижу за столом один как перст. Когда я натыкаюсь на него во время обхода в зверинце, он вежлив, но отчужден.
Что касается Рози, то ее в каждом новом городе возят во время циркового парада в фургоне для бегемота, а потом показывают в зверинце. Она научилась переходить за Августом из слоновьего вагона в зверинец, а он, в свою очередь, перестал лупить ее почем зря. Она трусит рядом с ним, он же ведет ее, загнав ей поглубже крюк под переднюю ногу. В зверинце она стоит за веревочным заграждением, очаровывая толпу и принимая угощение. Дядюшка Эл не говорит ничего определенного, но, судя по всему, пока больше не собирается вводить номер со слоном.
Чем дальше, тем больше я беспокоюсь о Марлене. Каждый божий день, подходя к кухне, я надеюсь, что мы с ней наконец увидимся. И сердце сжимается всякий раз, когда ее там вновь не оказывается.
Еще один долгий день где-то у черта на куличках подходит к концу – когда катишься по железной дороге, все города на одно лицо – и Передовой отряд готовится отчаливать. Я валяюсь на постели, почитывая «Отелло», а Уолтер на своей раскладушке читает Вордсворта. Рядом с ним примостилась Дамка.
Вдруг она поднимает голову и рычит. Мы с Уолтером тут же вскакиваем.
В дверном проеме показывается большая лысая голова Графа.
– Док! – зовет он меня. – Эй, Док!
– Привет, Граф. Чем могу служить?
– Нужна твоя помощь.
– Без вопросов. В чем дело? – я откладываю книгу в сторону и оглядываюсь на Уолтера, который с трудом прижимает к себе извивающуюся Дамку. Она все еще порыкивает.
– У нас там Верблюд занемог, – шепотом говорит Граф. – Плохо ему.
– Плохо с чем?
– С ногами. Совсем не слушаются. Он их вроде как роняет. И руки не лучше.
– Он пил?
– Сейчас – нет. Но разницы никакой.
– Вот черт. Граф, ему нужно показаться врачу.
Граф морщит лоб:
– Так я для того и пришел.
– Граф, я не врач.
– Ты же лечишь зверей?
– Ну, это совсем другое дело.
Я оглядываюсь на Уолтера, но тот делает вид, что увлечен чтением.
Граф выжидательно моргает, глядя на меня в упор.
– Послушайте, – произношу наконец я. – Если ему плохо, давайте я поговорю с Августом или с Дядюшкой Элом, чтобы в Дубьюке вызвали врача.
– Они не станут вызывать ему врача.
– Почему?
Граф выпрямляется, пылая праведным гневом.
– Вот черт! Ты что, совсем ничего не понимаешь?
– Но ведь если у него и в самом деле что-то серьезное, они наверняка…
– Сбросят его с поезда, и все дела! – решительно заканчивает за меня Граф. – Вот если бы он был зверем…
Я тут же понимаю, что он прав.
– Ладно. Я сам вызову ему врача.
– Как? У тебя есть деньги?
– Ну… ну, нет, – ошарашено отвечаю я. – А у него?
– Будь у него деньги, разве стал бы он лакать джейк и сухой спирт? Ну, пойдем, хотя бы глянешь. Старик же из кожи вон лез, чтобы тебя выручить.
– Знаю, Граф, знаю, – быстро отвечаю я. – Вот только не понимаю, чем могу помочь.
– Ты же врач. Хотя бы глянешь.
Вдали слышится свисток.
– Пойдем, – говорит Граф. – Через пять минут отправляемся.
Мы идем в вагон, где едет шапито. Все до единой лошади уже на местах, а рабочие Передового отряда вовсю поднимают сходни, забираются в вагоны и закрывают двери.
– Эй, Верблюд! – кричит в открытую дверь Граф. – Я привел тебе Дока.
– Якоб? – доносится изнутри хриплый голос.
Я вскакиваю в вагон и, попривыкнув к темноте, различаю в углу Верблюда, привалившегося к груде мешков с кормом. Подойдя, я опускаюсь перед ним на колени:
– Что случилось, Верблюд?
– Кто ж его разберет, Якоб. Проснулся я пару дней назад и понял, что ноги меня совсем не слушаются. Что-то я их даже толком не чувствую.
– А ходить можете?
– Чуть-чуть. Вот только колени приходится задирать высоко, а то ноги как ватные. – Голос его опускается до шепота. – Но это не все, знаешь ли, – продолжает он. – Кое-что еще у меня не в порядке.
– Что еще?
Глаза его расширяются от страха.
– Ну, по мужской части. Ничего не чувствую… ну, спереди.
Поезд медленно трогается и покачивается, пока натягиваются сцепки.
– Отправляемся. Давай-ка выходи, – командует Граф, похлопывая меня по плечу. Он подходит к двери и манит меня к себе.
– Я проеду этот перегон с вами, – протестую я.
– Нельзя.
– Почему?
– Если кто прознает, что ты якшаешься с рабочими, то тебя – хотя скорее их – отсюда сбросят.
– Черт возьми, Граф, разве ты не из охраны? Скажи им, чтобы держали язык за зубами.
– Я еду в основном составе. Это участок Черныша, – манит он меня все настойчивей. – А ну, пошел!
Я смотрю в глаза Верблюду. В них читается страх, даже мольба.
– Мне нужно идти, – говорю я, – но в Дубьюке я вернусь. Все будет в порядке. Вызовем вам врача.
– Денег-то у меня нет.
– Ничего, разберемся.
– А ну, пошел отсюда! – кричит Граф.
Я кладу старику руку на плечо.
– Что-нибудь обязательно придумаем. Договорились?
Верблюд моргает слезящимися глазами.
– Договорились?
Он кивает. Всего один раз.
Я поднимаюсь с колен и шагаю к выходу.
– Вот те на! – пейзаж проносится мимо с такой скоростью, что я не верю своим глазам. – А поезд-то разгоняется куда быстрей, чем я думал.
– И дальше будет в том же духе, – добавляет Граф, кладя квадратную ладонь мне на шею и выпихивая меня из вагона.
– Что за черт! – ору я, размахивая руками, словно ветряная мельница. Ударившись о насыпь, я переворачиваюсь на бок. Рядом со мной плюхается еще одно тело.
– Ну что, убедился? – говорит Граф, поднимаясь и отряхивая зад. – Говорил же я тебе, плохо ему.
Я пялюсь на него в изумлении.
– В чем дело-то? – озадаченно спрашивает он.
– Да так, ни в чем, – я встаю и отряхиваю с одежды пыль и гравий.
– Уходи скорее. Тебе лучше вернуться, пока тебя здесь не заметили.
– Скажешь им, что я осматривал грузовых лошадок.
– А. Ну да. Хорошая мысль. Вот потому-то ты Док, а я – нет.
Я поворачиваю голову, но лицо у него совершенно бесхитростное. Махнув на него рукой, я направляюсь в сторону основного состава.
– В чем дело? – кричит он мне вслед. – Чего качаешь головой, Док?
– И что там случилось? – спрашивает Уолтер, когда я вхожу.
– Ничего.
– Да ладно. Я же все слышал. Колись, «Док»!
Я колеблюсь.
– Ну, один человек в Передовом отряде заболел.
– Да это и так понятно. Скажи лучше, как ты его находишь.
– Он боится. И, сказать по правде, это не его вина. Я бы показал его врачу, но мы оба без гроша в кармане.
– Это ненадолго. Завтра получка. А симптомы-то у него какие?
– Не чувствует рук и ног, и… ну, и еще кое-чего.
– Чего?
Я опускаю взгляд.
– Ну, видишь ли…
– Ах ты, черт! – Уолтер выпрямляется. – Так я и думал. Врача не нужно. У него имбирный паралич.
– Что-что?
– Имбирный паралич. Ну, или алкогольный. Назови как хочешь – все одно и то же.
– Даже не слышал о таком.
– Кто-то выпустил огромную партию ядовитого экстракта – насыпали туда какой-то химии. А оно разошлось по всей стране. Одна бутылочка – и ты погиб.
– Что значит «погиб»?
– Паралич разбивает. Может начаться в любой момент, если ты нажрался этого дерьма не больше двух недель назад.
– А ты, черт возьми, откуда знаешь? – в ужасе спрашиваю я.
Он пожимает плечами:
– В газетах пишут. Только недавно выяснили, что это такое, а пострадавших уже пруд пруди. Десятки тысяч, наверное. В основном на Юге. А мы там проезжали по пути в Канаду. Вот там-то он, должно быть, и обзавелся этим джейком.
Помедлив, я задаю главный вопрос:
– Это лечат?
– Не-а.
– Что, совсем ничего не могут сделать?
– Я же тебе говорю. Он погиб. Но если уж ты хочешь выбросить деньги, чтобы врач повторил тебе то же самое, то ради бога.
В глазах у меня мелькают белые и черные искорки – плывущий, дрожащий узор, затмевающий все остальное. Я падаю на постель.
– Эй, ты в порядке? – окликает меня Уолтер. – Послушай, парень. Что-то ты малость позеленел. Тебя там часом не вырвет?
– Нет, – отвечаю я. Сердце колотится, в ушах гудит – мне только что припомнилась маленькая бутылочка отвратительной на вид жидкости, которую Верблюд предложил мне в мой самый первый день в цирке. – Я в порядке. Слава богу.
На следующий день, сразу после завтрака, мы с Уолтером вместе со всеми выстраиваемся в очередь к красному фургону, где обычно продают билеты. Около девяти сидящий в фургоне человек подзывает первого по очереди, разнорабочего. Тот почти тут же разворачивается и, выругавшись, сплевывает прямо на землю. Следующий – еще один разнорабочий – тоже отходит от окошка вне себя от гнева.
Люди в очереди поворачиваются друг к другу, перешептываются.
– О-хо-хонюшки… – говорит Уолтер.
– Что это тут происходит?
– Похоже, удерживают из получки в стиле Дядюшки Эла.
– То есть?
– Большинство цирков понемногу удерживают из получки до конца сезона. А Дядюшка Эл, когда у него кончаются деньги, удерживает получку целиком.
– Вот черт! – сержусь я, когда от фургона в ярости отходит третий. Еще двое рабочих с мрачными лицами просто уходят из очереди, зажав в зубах самокрутки. – А чего же мы тут тогда теряем время?
– Это касается только рабочих, – отвечает Уолтер, – а артистам и боссам платят всегда.
– Но я ни тот и ни другой.
Уолтер оценивает меня взглядом.
– И правда – ни тот и ни другой. Бог тебя знает, кто ты такой, но человек, который сидит за одним столом с главным управляющим зверинца и конного цирка, не может быть рабо¬чим.
Это же ежу понятно.
– И что, часто так бывает?
– Ну да, – говорит Уолтер. Он откровенно скучает и ковыряет носком башмака землю.
– А потом хотя бы отдает?
– Думаю, никто не проверял. Народная мудрость гласит: если он задолжал тебе больше чем за четыре недели, лучше в день получки не показывайся.
– Почему? – спрашиваю я, наблюдая, как еще один человек в поношенной одежде отходит от окошка и разражается градом проклятий. Трое рабочих, стоявших перед нами, тоже уходят из очереди и, сутулясь, возвращаются к поезду.
– Ведь ты же не хочешь, чтобы Дядюшка Эл думал, будто он твой должник? Появись у него этакая мысль – ив один прекрасный день ты исчезнешь.
– Куда? Сбросят с поезда?
– Ну да.
– Ничего себе! Можно же просто не брать их с собой.
– Но ведь он должен им денег. Думаешь, ему бы сошло с рук?
И вот в очереди передо мной остается только Лотти. Ее светлые волосы, уложенные в аккуратные кудряшки, блестят на солнце. Человек, сидящий у окошка в красном фургоне, подзывает ее к себе. Пока он отсчитывает ей несколько купюр, они непринужденно болтают. Наконец он протягивает Лотти деньги, которые она тут же пересчитывает, облизнув указательный палец, а потом сворачивает в трубочку и прячет за корсаж.
– Следующий!
Я делаю шаг вперед.
– Как зовут? – спрашивает он, не поднимая глаз. Это маленький человечек с лысиной, опушенной тонкими волосами. На носу у него очки в проволочной оправе. Он пялится в лежащий перед ним гроссбух.
– Якоб Янковский, – отвечаю я, пытаясь заглянуть ему за спину. Фургон отделан планками из резного дерева, потолок в нем расписной. Помимо столика, в фургоне стоит сейф, а у одной из стен – раковина. На противоположной стене висит карта Соединенных Штатов, в которую воткнуты цветные булавки. Судя по всему, наш маршрут.
Человечек ведет пальцем вниз по гроссбуху и, остановившись, смотрит в крайнюю правую колонку.
– Извините.
– Что значит «извините»?
Он поднимает на меня глаза – само чистосердечие.
– Дядюшка Эл не хочет, чтобы к концу сезона вы были на мели. И всегда удерживает жалованье за четыре недели. В конце сезона получите. Следующий!
– Но деньги нужны мне сейчас!
Он неумолимо глядит на меня в упор.
– Следующий!
К окошку приближается Уолтер, а я отхожу, приостановившись лишь для того, чтобы сплюнуть в пыль.
Решение приходит, когда я нарезаю фрукты для орангутанга. Приходит вспышкой, знаком свыше.
У вас нет денег?
А что есть?
Возьмем что угодно.
Я дефилирую перед вагоном номер 48 и, пройдя туда-сюда по меньшей мере раз пять, наконец забираюсь внутрь и стучу в дверь купе номер 3.
– Кто там? – слышится голос Августа.
– Это я. Якоб.
Минутная пауза.
– Заходи.
Я открываю дверь и вхожу.
Август стоит у окна, Марлена сидит в одном из плюшевых кресел, положив голые ноги на пуфик.
– Привет, – краснея, говорит она и расправляет юбку, предварительно прикрыв ею колени.
– Привет, Марлена, – отвечаю я. – Как дела?
– Лучше. Уже немного хожу. Скоро снова буду в седле.
– Что же тебя сюда привело? – вмешивается Август. – Да нет, не думай, мы всегда рады тебя видеть. И даже по тебе скучали. Правда, Марлена?
– Ну… да, – говорит Марлена, поднимая на меня глаза. Я тоже краснею.
– Что-то я совсем забыл о правилах хорошего тона, – продолжает Август. – Хочешь выпить? – Взгляд у него неестественно строгий, губы сжаты.
– Нет, спасибо, – его неприязнь застает меня врасплох. – Я на минутку. Хотел кое о чем спросить.
– О чем же?
– Мне нужен врач.
– Зачем?
Я колеблюсь.
– Можно я не буду отвечать?
– Ага, – говорит он, подмигивая. – Понимаю.
– Что?! – в ужасе восклицаю я. – Нет, ничего такого. – Я оглядываюсь на Марлену, которая тут же отворачивается к окну. – Это для одного моего друга.
– Ну, конечно, – улыбается Август.
– Да нет же, честное слово. И вовсе не… Послушайте, я всего лишь хотел спросить, нет ли у вас на примете врача. Не берите в голову. Я пойду в город и поищу сам, – и разворачиваюсь, чтобы уйти.
– Якоб! – окликает меня Марлена.
Я останавливаюсь в дверях и некоторое время пялюсь через узкую прихожую в окно, а потом, пару раз вдохнув, вновь поворачиваюсь к ней лицом.
– Завтра в Давенпорте ко мне придет врач, – тихо говорит она. – Прислать его к тебе, когда мы закончим?
– Буду весьма обязан, – отвечаю я и, приподняв шляпу, ухожу.
На следующее утро очередь на кухне гудит, как растревоженный улей.
– Это из-за слонихи, – говорит человек передо мной. – А она все равно ни черта не умеет.
– Бедняги, – вторит ему приятель. – Это же стыд и позор, когда зверюга дороже человека.
– Простите, – встреваю я. – А что значит «из-за слонихи»? Первый вылупляет на меня глаза. Он широкоплеч, одет в грязный коричневый пиджак. Его обветренное лицо, темное, словно изюмина, исчерчено глубокими морщинами.
– Так она же стоит бешеных денег! А доя нее еще купили специальный вагон.
– Да нет же, что из-за нее произошло?
– Сегодня утром мы недосчитались людей. С полдюжины, а то и больше.
– Что, из поезда?
– Ну да.
Я ставлю свою частично заполненную тарелку прямо на раздаточный стол и направляюсь в сторону Передового отряда. Сделав несколько шагов, перехожу на бег.
– Эй, парень! – кричит мне сосед по очереди. – Ты ж еще не поел!
– Оставь его, Джок, – одергивает его приятель. – Ему, видно, надо кого-то проверить.
– Верблюд! Верблюд, вы тут? – Я стою перед вагоном, вглядываясь внутрь, в затхлую темноту. – Верблюд! Вы тут?
Ответа нет.
– Верблюд! Тишина.
Я поворачиваюсь лицом к площади.
– Вот черт! – выругиваюсь я, и пинаю гравий, пинаю снова и снова. – Вот ведь черт!
И тут из вагона слышится похныкивание.
– Верблюд, это вы?
В одном из темных углов раздается приглушенный шорох. Я впрыгиваю в вагон. У дальней стены лежит Верблюд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Я сердито утыкаюсь взглядом в колени.
– Мистер Янковский, – мягко продолжает она, – давайте я вас все-таки отвезу за тот стол, где сидят ваши друзья. Ну, пожалуйста. Сделайте милость.
Ну, не восхитительно ли? Впервые за столько лет женщина просит меня сделать милость, а меня мутит от самой этой мысли?
– Мистер Янковский!
Я гляжу на ее нежное лицо, отделенное от моего всего двумя футами. Она смотрит прямо мне в глаза и ждет ответа.
– Ну, так уж и быть. Но только не просите, чтобы я с ними разговаривал, – говорю я, с отвращением отмахиваясь.
И я ни с кем не разговариваю. Сижу и слушаю, как Старый Врун Макгинти вещает о чудесах цирка и о том, как мальчиком помогал циркачам, а седовласые старушки внимают, склоняясь к нему все ближе, и глаза их затуманиваются от восхищения. Я просто-таки впадаю в неистовство.
Едва открыв рот, чтобы возразить, я встречаюсь взглядом с Розмари. Она заправляет салфетку за воротничок какой-то старухе в противоположном конце столовой. Но смотрит при этом на меня.
Я снова закрываю рот. Надеюсь, она заметила, как я стараюсь.
Она заметила. Подойдя ко мне, чтобы отвезти обратно после того, как мне принесли (и вскоре унесли обратно) коричневый пудинг, политый сверху растительным маслом, она наклоняется и шепчет:
– Я знала, что у вас получится, мистер Янковский. Знала.
– Да-да. Но мне было нелегко.
– Но ведь так лучше, чем сидеть за столом одному, правда?
– Возможно.
Она вновь возводит очи горе.
– Ну ладно, вы правы, – нехотя говорю я. – Так лучше, чем сидеть одному.
ГЛАВА 14
Уже шесть дней прошло с тех пор, как Марлена повредила ноги, но ее до сих пор не видно. Август тоже больше не приходит обедать на кухню, так что я сижу за столом один как перст. Когда я натыкаюсь на него во время обхода в зверинце, он вежлив, но отчужден.
Что касается Рози, то ее в каждом новом городе возят во время циркового парада в фургоне для бегемота, а потом показывают в зверинце. Она научилась переходить за Августом из слоновьего вагона в зверинец, а он, в свою очередь, перестал лупить ее почем зря. Она трусит рядом с ним, он же ведет ее, загнав ей поглубже крюк под переднюю ногу. В зверинце она стоит за веревочным заграждением, очаровывая толпу и принимая угощение. Дядюшка Эл не говорит ничего определенного, но, судя по всему, пока больше не собирается вводить номер со слоном.
Чем дальше, тем больше я беспокоюсь о Марлене. Каждый божий день, подходя к кухне, я надеюсь, что мы с ней наконец увидимся. И сердце сжимается всякий раз, когда ее там вновь не оказывается.
Еще один долгий день где-то у черта на куличках подходит к концу – когда катишься по железной дороге, все города на одно лицо – и Передовой отряд готовится отчаливать. Я валяюсь на постели, почитывая «Отелло», а Уолтер на своей раскладушке читает Вордсворта. Рядом с ним примостилась Дамка.
Вдруг она поднимает голову и рычит. Мы с Уолтером тут же вскакиваем.
В дверном проеме показывается большая лысая голова Графа.
– Док! – зовет он меня. – Эй, Док!
– Привет, Граф. Чем могу служить?
– Нужна твоя помощь.
– Без вопросов. В чем дело? – я откладываю книгу в сторону и оглядываюсь на Уолтера, который с трудом прижимает к себе извивающуюся Дамку. Она все еще порыкивает.
– У нас там Верблюд занемог, – шепотом говорит Граф. – Плохо ему.
– Плохо с чем?
– С ногами. Совсем не слушаются. Он их вроде как роняет. И руки не лучше.
– Он пил?
– Сейчас – нет. Но разницы никакой.
– Вот черт. Граф, ему нужно показаться врачу.
Граф морщит лоб:
– Так я для того и пришел.
– Граф, я не врач.
– Ты же лечишь зверей?
– Ну, это совсем другое дело.
Я оглядываюсь на Уолтера, но тот делает вид, что увлечен чтением.
Граф выжидательно моргает, глядя на меня в упор.
– Послушайте, – произношу наконец я. – Если ему плохо, давайте я поговорю с Августом или с Дядюшкой Элом, чтобы в Дубьюке вызвали врача.
– Они не станут вызывать ему врача.
– Почему?
Граф выпрямляется, пылая праведным гневом.
– Вот черт! Ты что, совсем ничего не понимаешь?
– Но ведь если у него и в самом деле что-то серьезное, они наверняка…
– Сбросят его с поезда, и все дела! – решительно заканчивает за меня Граф. – Вот если бы он был зверем…
Я тут же понимаю, что он прав.
– Ладно. Я сам вызову ему врача.
– Как? У тебя есть деньги?
– Ну… ну, нет, – ошарашено отвечаю я. – А у него?
– Будь у него деньги, разве стал бы он лакать джейк и сухой спирт? Ну, пойдем, хотя бы глянешь. Старик же из кожи вон лез, чтобы тебя выручить.
– Знаю, Граф, знаю, – быстро отвечаю я. – Вот только не понимаю, чем могу помочь.
– Ты же врач. Хотя бы глянешь.
Вдали слышится свисток.
– Пойдем, – говорит Граф. – Через пять минут отправляемся.
Мы идем в вагон, где едет шапито. Все до единой лошади уже на местах, а рабочие Передового отряда вовсю поднимают сходни, забираются в вагоны и закрывают двери.
– Эй, Верблюд! – кричит в открытую дверь Граф. – Я привел тебе Дока.
– Якоб? – доносится изнутри хриплый голос.
Я вскакиваю в вагон и, попривыкнув к темноте, различаю в углу Верблюда, привалившегося к груде мешков с кормом. Подойдя, я опускаюсь перед ним на колени:
– Что случилось, Верблюд?
– Кто ж его разберет, Якоб. Проснулся я пару дней назад и понял, что ноги меня совсем не слушаются. Что-то я их даже толком не чувствую.
– А ходить можете?
– Чуть-чуть. Вот только колени приходится задирать высоко, а то ноги как ватные. – Голос его опускается до шепота. – Но это не все, знаешь ли, – продолжает он. – Кое-что еще у меня не в порядке.
– Что еще?
Глаза его расширяются от страха.
– Ну, по мужской части. Ничего не чувствую… ну, спереди.
Поезд медленно трогается и покачивается, пока натягиваются сцепки.
– Отправляемся. Давай-ка выходи, – командует Граф, похлопывая меня по плечу. Он подходит к двери и манит меня к себе.
– Я проеду этот перегон с вами, – протестую я.
– Нельзя.
– Почему?
– Если кто прознает, что ты якшаешься с рабочими, то тебя – хотя скорее их – отсюда сбросят.
– Черт возьми, Граф, разве ты не из охраны? Скажи им, чтобы держали язык за зубами.
– Я еду в основном составе. Это участок Черныша, – манит он меня все настойчивей. – А ну, пошел!
Я смотрю в глаза Верблюду. В них читается страх, даже мольба.
– Мне нужно идти, – говорю я, – но в Дубьюке я вернусь. Все будет в порядке. Вызовем вам врача.
– Денег-то у меня нет.
– Ничего, разберемся.
– А ну, пошел отсюда! – кричит Граф.
Я кладу старику руку на плечо.
– Что-нибудь обязательно придумаем. Договорились?
Верблюд моргает слезящимися глазами.
– Договорились?
Он кивает. Всего один раз.
Я поднимаюсь с колен и шагаю к выходу.
– Вот те на! – пейзаж проносится мимо с такой скоростью, что я не верю своим глазам. – А поезд-то разгоняется куда быстрей, чем я думал.
– И дальше будет в том же духе, – добавляет Граф, кладя квадратную ладонь мне на шею и выпихивая меня из вагона.
– Что за черт! – ору я, размахивая руками, словно ветряная мельница. Ударившись о насыпь, я переворачиваюсь на бок. Рядом со мной плюхается еще одно тело.
– Ну что, убедился? – говорит Граф, поднимаясь и отряхивая зад. – Говорил же я тебе, плохо ему.
Я пялюсь на него в изумлении.
– В чем дело-то? – озадаченно спрашивает он.
– Да так, ни в чем, – я встаю и отряхиваю с одежды пыль и гравий.
– Уходи скорее. Тебе лучше вернуться, пока тебя здесь не заметили.
– Скажешь им, что я осматривал грузовых лошадок.
– А. Ну да. Хорошая мысль. Вот потому-то ты Док, а я – нет.
Я поворачиваю голову, но лицо у него совершенно бесхитростное. Махнув на него рукой, я направляюсь в сторону основного состава.
– В чем дело? – кричит он мне вслед. – Чего качаешь головой, Док?
– И что там случилось? – спрашивает Уолтер, когда я вхожу.
– Ничего.
– Да ладно. Я же все слышал. Колись, «Док»!
Я колеблюсь.
– Ну, один человек в Передовом отряде заболел.
– Да это и так понятно. Скажи лучше, как ты его находишь.
– Он боится. И, сказать по правде, это не его вина. Я бы показал его врачу, но мы оба без гроша в кармане.
– Это ненадолго. Завтра получка. А симптомы-то у него какие?
– Не чувствует рук и ног, и… ну, и еще кое-чего.
– Чего?
Я опускаю взгляд.
– Ну, видишь ли…
– Ах ты, черт! – Уолтер выпрямляется. – Так я и думал. Врача не нужно. У него имбирный паралич.
– Что-что?
– Имбирный паралич. Ну, или алкогольный. Назови как хочешь – все одно и то же.
– Даже не слышал о таком.
– Кто-то выпустил огромную партию ядовитого экстракта – насыпали туда какой-то химии. А оно разошлось по всей стране. Одна бутылочка – и ты погиб.
– Что значит «погиб»?
– Паралич разбивает. Может начаться в любой момент, если ты нажрался этого дерьма не больше двух недель назад.
– А ты, черт возьми, откуда знаешь? – в ужасе спрашиваю я.
Он пожимает плечами:
– В газетах пишут. Только недавно выяснили, что это такое, а пострадавших уже пруд пруди. Десятки тысяч, наверное. В основном на Юге. А мы там проезжали по пути в Канаду. Вот там-то он, должно быть, и обзавелся этим джейком.
Помедлив, я задаю главный вопрос:
– Это лечат?
– Не-а.
– Что, совсем ничего не могут сделать?
– Я же тебе говорю. Он погиб. Но если уж ты хочешь выбросить деньги, чтобы врач повторил тебе то же самое, то ради бога.
В глазах у меня мелькают белые и черные искорки – плывущий, дрожащий узор, затмевающий все остальное. Я падаю на постель.
– Эй, ты в порядке? – окликает меня Уолтер. – Послушай, парень. Что-то ты малость позеленел. Тебя там часом не вырвет?
– Нет, – отвечаю я. Сердце колотится, в ушах гудит – мне только что припомнилась маленькая бутылочка отвратительной на вид жидкости, которую Верблюд предложил мне в мой самый первый день в цирке. – Я в порядке. Слава богу.
На следующий день, сразу после завтрака, мы с Уолтером вместе со всеми выстраиваемся в очередь к красному фургону, где обычно продают билеты. Около девяти сидящий в фургоне человек подзывает первого по очереди, разнорабочего. Тот почти тут же разворачивается и, выругавшись, сплевывает прямо на землю. Следующий – еще один разнорабочий – тоже отходит от окошка вне себя от гнева.
Люди в очереди поворачиваются друг к другу, перешептываются.
– О-хо-хонюшки… – говорит Уолтер.
– Что это тут происходит?
– Похоже, удерживают из получки в стиле Дядюшки Эла.
– То есть?
– Большинство цирков понемногу удерживают из получки до конца сезона. А Дядюшка Эл, когда у него кончаются деньги, удерживает получку целиком.
– Вот черт! – сержусь я, когда от фургона в ярости отходит третий. Еще двое рабочих с мрачными лицами просто уходят из очереди, зажав в зубах самокрутки. – А чего же мы тут тогда теряем время?
– Это касается только рабочих, – отвечает Уолтер, – а артистам и боссам платят всегда.
– Но я ни тот и ни другой.
Уолтер оценивает меня взглядом.
– И правда – ни тот и ни другой. Бог тебя знает, кто ты такой, но человек, который сидит за одним столом с главным управляющим зверинца и конного цирка, не может быть рабо¬чим.
Это же ежу понятно.
– И что, часто так бывает?
– Ну да, – говорит Уолтер. Он откровенно скучает и ковыряет носком башмака землю.
– А потом хотя бы отдает?
– Думаю, никто не проверял. Народная мудрость гласит: если он задолжал тебе больше чем за четыре недели, лучше в день получки не показывайся.
– Почему? – спрашиваю я, наблюдая, как еще один человек в поношенной одежде отходит от окошка и разражается градом проклятий. Трое рабочих, стоявших перед нами, тоже уходят из очереди и, сутулясь, возвращаются к поезду.
– Ведь ты же не хочешь, чтобы Дядюшка Эл думал, будто он твой должник? Появись у него этакая мысль – ив один прекрасный день ты исчезнешь.
– Куда? Сбросят с поезда?
– Ну да.
– Ничего себе! Можно же просто не брать их с собой.
– Но ведь он должен им денег. Думаешь, ему бы сошло с рук?
И вот в очереди передо мной остается только Лотти. Ее светлые волосы, уложенные в аккуратные кудряшки, блестят на солнце. Человек, сидящий у окошка в красном фургоне, подзывает ее к себе. Пока он отсчитывает ей несколько купюр, они непринужденно болтают. Наконец он протягивает Лотти деньги, которые она тут же пересчитывает, облизнув указательный палец, а потом сворачивает в трубочку и прячет за корсаж.
– Следующий!
Я делаю шаг вперед.
– Как зовут? – спрашивает он, не поднимая глаз. Это маленький человечек с лысиной, опушенной тонкими волосами. На носу у него очки в проволочной оправе. Он пялится в лежащий перед ним гроссбух.
– Якоб Янковский, – отвечаю я, пытаясь заглянуть ему за спину. Фургон отделан планками из резного дерева, потолок в нем расписной. Помимо столика, в фургоне стоит сейф, а у одной из стен – раковина. На противоположной стене висит карта Соединенных Штатов, в которую воткнуты цветные булавки. Судя по всему, наш маршрут.
Человечек ведет пальцем вниз по гроссбуху и, остановившись, смотрит в крайнюю правую колонку.
– Извините.
– Что значит «извините»?
Он поднимает на меня глаза – само чистосердечие.
– Дядюшка Эл не хочет, чтобы к концу сезона вы были на мели. И всегда удерживает жалованье за четыре недели. В конце сезона получите. Следующий!
– Но деньги нужны мне сейчас!
Он неумолимо глядит на меня в упор.
– Следующий!
К окошку приближается Уолтер, а я отхожу, приостановившись лишь для того, чтобы сплюнуть в пыль.
Решение приходит, когда я нарезаю фрукты для орангутанга. Приходит вспышкой, знаком свыше.
У вас нет денег?
А что есть?
Возьмем что угодно.
Я дефилирую перед вагоном номер 48 и, пройдя туда-сюда по меньшей мере раз пять, наконец забираюсь внутрь и стучу в дверь купе номер 3.
– Кто там? – слышится голос Августа.
– Это я. Якоб.
Минутная пауза.
– Заходи.
Я открываю дверь и вхожу.
Август стоит у окна, Марлена сидит в одном из плюшевых кресел, положив голые ноги на пуфик.
– Привет, – краснея, говорит она и расправляет юбку, предварительно прикрыв ею колени.
– Привет, Марлена, – отвечаю я. – Как дела?
– Лучше. Уже немного хожу. Скоро снова буду в седле.
– Что же тебя сюда привело? – вмешивается Август. – Да нет, не думай, мы всегда рады тебя видеть. И даже по тебе скучали. Правда, Марлена?
– Ну… да, – говорит Марлена, поднимая на меня глаза. Я тоже краснею.
– Что-то я совсем забыл о правилах хорошего тона, – продолжает Август. – Хочешь выпить? – Взгляд у него неестественно строгий, губы сжаты.
– Нет, спасибо, – его неприязнь застает меня врасплох. – Я на минутку. Хотел кое о чем спросить.
– О чем же?
– Мне нужен врач.
– Зачем?
Я колеблюсь.
– Можно я не буду отвечать?
– Ага, – говорит он, подмигивая. – Понимаю.
– Что?! – в ужасе восклицаю я. – Нет, ничего такого. – Я оглядываюсь на Марлену, которая тут же отворачивается к окну. – Это для одного моего друга.
– Ну, конечно, – улыбается Август.
– Да нет же, честное слово. И вовсе не… Послушайте, я всего лишь хотел спросить, нет ли у вас на примете врача. Не берите в голову. Я пойду в город и поищу сам, – и разворачиваюсь, чтобы уйти.
– Якоб! – окликает меня Марлена.
Я останавливаюсь в дверях и некоторое время пялюсь через узкую прихожую в окно, а потом, пару раз вдохнув, вновь поворачиваюсь к ней лицом.
– Завтра в Давенпорте ко мне придет врач, – тихо говорит она. – Прислать его к тебе, когда мы закончим?
– Буду весьма обязан, – отвечаю я и, приподняв шляпу, ухожу.
На следующее утро очередь на кухне гудит, как растревоженный улей.
– Это из-за слонихи, – говорит человек передо мной. – А она все равно ни черта не умеет.
– Бедняги, – вторит ему приятель. – Это же стыд и позор, когда зверюга дороже человека.
– Простите, – встреваю я. – А что значит «из-за слонихи»? Первый вылупляет на меня глаза. Он широкоплеч, одет в грязный коричневый пиджак. Его обветренное лицо, темное, словно изюмина, исчерчено глубокими морщинами.
– Так она же стоит бешеных денег! А доя нее еще купили специальный вагон.
– Да нет же, что из-за нее произошло?
– Сегодня утром мы недосчитались людей. С полдюжины, а то и больше.
– Что, из поезда?
– Ну да.
Я ставлю свою частично заполненную тарелку прямо на раздаточный стол и направляюсь в сторону Передового отряда. Сделав несколько шагов, перехожу на бег.
– Эй, парень! – кричит мне сосед по очереди. – Ты ж еще не поел!
– Оставь его, Джок, – одергивает его приятель. – Ему, видно, надо кого-то проверить.
– Верблюд! Верблюд, вы тут? – Я стою перед вагоном, вглядываясь внутрь, в затхлую темноту. – Верблюд! Вы тут?
Ответа нет.
– Верблюд! Тишина.
Я поворачиваюсь лицом к площади.
– Вот черт! – выругиваюсь я, и пинаю гравий, пинаю снова и снова. – Вот ведь черт!
И тут из вагона слышится похныкивание.
– Верблюд, это вы?
В одном из темных углов раздается приглушенный шорох. Я впрыгиваю в вагон. У дальней стены лежит Верблюд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34