– Руби!
Все невольно вздрогнули, и ван Рюис сказал с негодованием:
– Разве мы мясники или палачи, чтобы резать и рубить?
– Ты верно принимаешь нас за Фрокаров, – заметил другой.
– Все вы трусы и подлецы, – вскричал Перолио, – и боитесь этой безоружной руки!
– Ах ты хвастун! – возразил Баренберг. – Стоит только кому-нибудь из нас замахнуться топором и ты, наверно, отдернешь свою руку.
– Попробуй, – отвечал итальянец, глядя на него презрительно, чтобы возбудить еще более его гнев.
– Твое фанфаронство не пугает меня, и я берусь доказать, что сам ты – подлый трус.
И граф размахнулся топором, как вдруг сзади него раздался грозный знакомый голос:
– Прочь топоры! Что это за странные игры на празднике. Вы забываете, господа, где вы!
И бурграф сам выхватил топор из рук Баренберга и отбросил его.
Ван Рюис объяснил бурграфу, что происходит, а Перолио вскричал:
– Вы все свидетели, что я не испугался, когда на мою руку занесли топор… стало быть, я выиграл пари, – деньги мои.
И он хотел уже придвинуть к себе груду золота, но Баренберг остановил его словами:
– А я, Перолио, разве я струсил? Я видел, что ты держал топор в левой руке и готов был поразить меня в голову в то время, как я дотронулся бы до твоей руки. И, несмотря на это, я отрубил бы твою проклятую руку. Стало быть никто из нас не выиграл. Пусть монсиньор хранит эти деньги до тех пор, пока один из нас заставит задрожать другого.
– Согласен! – отвечал Перолио. – Наше пари откладывается до завтрашнего дня. Я придумаю новое испытание, и клянусь, что останусь победителем.
Итальянец улыбнулся, потому что новая, дьявольская мысль пришла ему в голову.
– Будем лучше пить, – вскричал он. – Утопим в вине все ссоры.
Бурграф тоже взял бокал и сказал, поднимая его:
– Мессиры! Пью за ваше примирение.
Перолио, как искусный актер, умел скрывать свои чувства и быстро перенял тон, и потому как будто забыв недавние оскорбления, обратился очень любезно к окружающим:
– Мессиры! Мы должны отвечать на благородное желание нашего государя. Граф Баренберг, я пью за наше искреннее примирение.
Все гости выпили свои кубки, кроме Баренберга, который не мог так скоро успокоиться и не умел притворяться.
– Извините меня, герцог Монфор, – сказал он бурграфу почтительно, но твердо. – Между мной и начальником Черной Шайки примирение невозможно. Я презираю его, потому что считаю похитителем невесты Шафлера, и хочу отомстить за бедного оружейника. Обещаю вам только удерживаться от новой ссоры и не прибегать к оружию, покуда мы у вас в гостях.
Бурграф поклонился в знак согласия и распрощался со своими гостями, предоставив им продолжать оргию.
Часть гостей разошлась после него, остальные продолжали пить.
Перолио сел напротив Баренберга, чтобы вызвать его на новую борьбу. Ризо налил кубок своего господина и хотел налить и графу, но тот отказался и встал, чтобы уйти домой.
– Corpo di bacco! – вскричал Перолио, смеясь. – Вы хорошо делаете, граф, что уходите спать, потому что еле держитесь на ногах, а если останетесь еще на четверть часа, то упадете как ребенок. Вы и в питье не можете бороться со мной. Вино не победит меня никогда!
Это хвастовство опять взбесило молодого человека, который не хотел уступить и в этом бандиту.
– Я принимаю вызов: будем пить! – вскричал он и сел на свое место.
– Я начинаю, – проговорил Перолио, выпив свой кубок до дна.
Баренберг молча осушил свой бокал.
Присутствующие придвинулись к ним ближе и, вместо того, чтобы остановить эту скотскую борьбу, подстрекали противников и аплодировали тому, кто выпивал скорее поминутно наполняемые кубки.
Перолио пил и продолжал шутить с молодыми людьми, которые, однако, понемногу начали расходиться или засыпать на своих местах. Баренберг пил молча и делал невероятные усилия, чтобы сохранить сознание. Он чувствовал, что голова его отяжелела, в глазах сделалось темно и он с трудом может поднять руку, но, не желая признать себя побежденным, продолжал пить, говоря изредка своему противнику:
– Пей, фанфарон… пей, а не болтай.
Перолио смеялся над странным произношением своего противника и не чувствовал на себе действия вина, потому что был крепче фламандца и притом за обедом пил очень мало. Он с радостью смотрел на положение бедного графа, ожидая с нетерпением минуты, когда тот упадет мертвецки пьяный.
– Ризо! – кричал он своему пажу. – Налей еще благородному графу, чтобы размочить его красноречие и по дороге наполни и мой кубок.
Ризо повиновался и Перолио вскричал:
– В честь нашей дружбы, граф, пейте же!
Баренберг пробормотал:
– За мою ненависть, проклятый иностранец! – и схватил кубок, но руки его так дрожали, что он пролил половину на стол и на свое платье.
– Это не в счет, – заметил Перолио. – Ризо, долей кубок.
На этот раз граф делал напрасные усилия, чтобы поднять бокал. Он встал, оперся на стол и хотел разом осушить кубок, но вино расплескалось и залило даже Перолио.
– Bestaccia! – закричал тот и выплеснул свой бокал прямо в лицо фламандца.
Баренберг подался вперед, как бы желая броситься на противника, но потеряв опору, зашатался и упал на пол.
– Настоящая фламандская свинья! – проговорил злобно бандит.
Свечи уже гасли и едва освещали отвратительную сцену оргии. Изредка, кто-нибудь из пажей снимал нагар свечей, и тогда можно было рассмотреть спящих пьяниц, кружки, разбросанные по полу, разлитое вино. Один только Перолио стоял над этими развалинами и радостно смотрел на бесчувственное и почти безжизненное тело своего врага.
Скоро оруженосцы и служители бурграфа вывели и вынесли всех гостей, и в зале пира остался только итальянец со своей жертвой. Он толкнул ногой тело графа и проговорил:
– Теперь я могу делать с ним, что хочу… Ризо! Кто здесь из наших?
– Скакун и Рокардо, синьор, ждут ваших приказаний в соседней зале.
– Позови их.
Паж вышел и вошел опять с оруженосцем и двумя бандитами.
– Нет ли вестей о Фрокаре? – спросил Перолио.
– Нет, мессир, никаких! – отвечал Видаль.
– Когда будут, тотчас доложить, а теперь поднимите этого человека и положите его на стол. Вы видите, что он мертвецки пьян, и я хочу, чтобы его приняли за мертвого; принесите гроб и положите туда графа Баренберга.
– Гроб? – проговорил Рокардо с удивлением. – Это трудно найти ночью.
– Совсем нет, – подхватил Скакун. – Я знаком с гробовщиком, который живет у кладбища. У него всегда много готовых гробов.
– Поди же к нему и принеси поскорее.
– Жаль, что нет Фрокара, – заметил Рокардо. – Он бы отпел покойника.
– Найдем и без него, – сказал Перолио. – Ты ступай в монастырь Иерусалимского братства и попроси настоятеля, чтобы он прислал сюда несколько монахов. Разбуди также некоторых из наших и приведи с собой.
Бандиты удалились, а Перолио сел, в ожидании их, наслаждаясь заранее своим мщением.
Скоро черный гроб был принесен и молодой фламандец положен туда.
– Смотрите, чтобы он не проснулся, – заметил Перолио.
– Не проснется, капитан, – отвечал Рокардо. – Кто закатил в себя столько вина, тот не пошевелится целые двадцать часов.
Действительно, Баренберг спал мертвым сном.
Лицо его опухло и страшно побледнело, у рта показалась пена и дыхание вылетало из груди с хрипением, как у умирающего.
– Ложись, любезный, в этот ящичек, – приговаривал Скакун, – тебе будет удобно, как в постели.
– Да и как хорошо пришелся гроб по его росту, – прибавил Рокардо. – Точно снимали мерку.
– А где монахи? – спросил Перолио.
– В соседней зале, с четырьмя нашими товарищами.
– Введите их.
Вошли шестеро монахов и поклонились Перолио.
– Отцы мои, – сказал он. – Здесь случилось большое несчастье. Молодой граф Баренберг пал в честном бою и передал мне свое последнее желание. Он хочет, чтобы монахи Иерусалимского ордена перенесли его тело в церковь св. Иоанна и молились над ним целую ночь. Завтра соберутся его родные на погребение, а сегодня я вам заплачу за ваши труды.
И раздав монахам несколько золотых монет, он вышел из дворца, довольный тем, что придумал страшную мистификацию, чтобы испугать своего врага.
Монахи с помощью бандитов перенесли гроб в церковь, окружили его погребальными свечами и начали петь молитвы.
Между тем граф Баренберг начал понемногу приходить в себя и открыл глаза. Увидев горящие свечи и черную драпировку, он подумал, что видит сон, и снова закрыл глаза. Слух его был поражен погребальным пением; не понимая, где он, что с ним, он протянул руки, но встретил стенки гроба. Ужас овладел им… он хотел кричать, но голос замер в груди, хотел привстать – члены окаменели и не слушались его. Мысли его мешались; он не мог ничего вспомнить, вообразил, что начинается страшный суд и впал в сильный обморок. Монахи пели в это время за упокой.
Между тем на другое утро Перолио созвал к себе всех гостей бурграфа, которые тоже обещали приехать к завтраку.
Великолепный стол был приготовлен в большой зале гостиницы под вывеской «Радуги», где остановился Перолио. В одиннадцать часов собрались все гости; недоставало только одного графа Баренберга, прибор которого поставлен был против хозяина. Перолио извинился перед всеми за неприличные сцены, бывшие накануне, и когда граф ван Рюис осведомился, что случилось с его племянником и кто выиграл пари, бандит приготовился рассказать о своем подвиге и стал у камина. Вдруг дверь отворилась и вошел граф Баренберг.
Все взоры обратились на него. Он был страшно бледен, но черты его были покойны и не выражали ни гнева, ни волнения. Он был весь в черном и вооружен длинным боевым мечом и широким кинжалом.
Он остановился на минуту на пороге, сложив руки на груди, потом пошел тихо к Перолио, глядя на него пристально. Перед ним все расступились, думая, что он хочет поговорить с хозяином, но Перолио, не доверявший этому непонятному спокойствию, поспешил объявить о своей победе.
– Мессиры! – сказал он. – Вы сейчас спрашивали меня, кто выиграл вчерашнее пари, то есть, кто из нас, граф Баренберг или я, нашли средство испугать друг друга? Победитель – я и для удовлетворения стоит только посмотреть на графа.
Перолио приподнял шляпу молодого человека, которую он не снял при входе, и все вскрикнули от ужаса. Баренберг поседел в одну ночь.
Он оставался все еще неподвижен и спокоен, потом тем же ровным шагом подошел еще ближе к бандиту и сказал тихим, но звучным голосом:
– Начальник Черной Шайки! Ты оскорбил живого, а мертвец возвращает тебе обиду.
И в ту же минуту он ударил Перолио по лицу так сильно, что у того хлынула кровь из носа и рта.
Удар был так скор и неожиданен, что итальянец не успел защититься, зато он так же быстро выхватил свой кинжал и как тигр бросился к графу, который стоял спокойно, скрестив руки. Если бы бурграф не заслонил его собой, убийство было бы совершено.
– Остановитесь, Перолио! – сказал Монфор. – Что вы хотите делать?
– Хочу отомстить, – вскричал итальянец в бешенстве. – Разве в вашей стране пощечины не считаются обидой?
– За них мстят не убийством, – возразил бурграф строго, – а честным поединком.
– Я требую поединка с начальником Черной Шайки! – сказал граф Баренберг с таким непоколебимым хладнокровием, которое удивило всех, кто знал вспыльчивого молодого человека.
– Я готов! – вскричал Перолио.
Выбрали место возле гостиницы; бурграф согласился быть свидетелем, судьи вымеряли мечи и кинжалы, и потом спросили противников: подумали ли они о своих душах?
Перолио отвечал, что у него есть индульгенции от папы, а граф Баренберг сказал, что исповедался час тому назад и приготовился к смерти.
Силы противников были почти равны. Друзья Баренберга могли бояться только за его горячность; но на этот раз молодой человек был так хладнокровен, как будто не принадлежал к живым.
После первых ударов Перолио понял, что надобно разгорячить своего противника, И потому начал отступать от него. Графу польстило то, что перед ним отступает прославленный начальник Черной Шайки, и он начал нападать, с жаром крича:
– Вот твоя храбрость, проклятый изверг, ты храбр с бессильными.
И, желая покончить скорее, он нанес итальянцу удар, которым поразил бы его прямо в грудь, но Перолио парировал его кинжалом и в ту же минуту пронзил сердце своего врага. Тот упал безжизненный, не выпуская меча из стиснутой руки, а Перолио, скрыв свою радость, преклонился перед бурграфом и судьями и сказал почтительно:
– Надеюсь, мессиры, что бой наш был честен и что никто не может упрекнуть меня.
Монфор был поражен горем, потеряв одного из лучших своих защитников, но не мог показать этого и отвечал Перолио наклонением головы; другие рыцари, хотя и любили графа, но должны были отдать справедливость Перолио. Они не смели обидеть его, отказавшись от завтрака, тем более, что и бурграф оставался.
Зато, несмотря на всю любезность Перолио и на роскошь стола, завтрак был печален, как будто тень Баренберга присутствовала между гостями. За десертом хозяин предложил выпить за здоровье бурграфа и за победы удочек, и гости прокричали ура, но на эти крики отвечало печальное эхо.
Монахи Иерусалимского ордена пришли за телом покойника и во второй раз понесли его в церковь св. Иоанна, где не суждено было проснуться вторично молодому человеку.
III. Мещане
Мы уже сказали, в каком отчаянии был отец Марии, выйдя из дворца бурграфа. Он понимал все свое бессилие, знал, что не добьется правосудия за похищение своей дочери, и его отчаяние дошло почти до безумия. Он схватил железную полосу и притаился за углом дворца, чтобы убить Перолио, когда тот выйдет.
Однако успокоившись немного, честный Вальтер размыслил, что это будет не мщение, а убийство. Если он убьет злодея, то положение Марии будет еще печальней, коли она находится во власти Черной Шайки. Бандиты отомстят ей за смерть своего капитана, и эта мысль так поразила бедного отца, что он упал почти без чувство на ступени дворца епископа.
В эту минуту Вальтер был слаб, как ребенок, и не заметил бы, если бы перед ним остановился Перолио. Он забыл о мщении и помнил только о спасении Марии. Где она была в это время, с кем? Где найти доказательства, требуемые бурграфом, у кого спросить их?
Покуда бедный отец мучился этими мыслями, он не заметил, что из дворца вышел человек, и остановился, глядя с участием на оружейника. Он, кажется, дожидался, чтобы Вальтер заговорил с ним, и оружейник, заметив его, наконец узнал в нем одного из приближенных Перолио. Заметив участие во взоре молодого человека, который не походил на диких и грубых солдат Черной Шайки, Вальтер встал и, с жаром схватив руку Видаля, сказал:
– Вы знаете кто я, вы можете мне помочь!
– Да, я видел вас в Амерсфорте.
– И я вас помню, вы… его оруженосец. Про вас все говорят, что вы не похожи на других разбойников Черной Шайки, что вы не участвуете в их преступлениях.
– Я солдат и обязан повиноваться, – отвечал Видаль. – И в нашей шайке есть честные люди… но чего вы хотите от меня, мастер?
– Скажите мне, где моя дочь? – проговорил Вальтер раздирающим голосом и рыдая.
Молодой человек был тронут, но на просьбу отца он только покачал головой и сказал печально:
– Не знаю.
– Вы не знаете! Вы, оруженосец Перолио?
– Не знаю.
– Умоляю вас, – продолжал Вальтер со слезами. – Вспомните тех, которые вам дороги, вашу мать… вы верно ее любите… Кто же не любит свою мать! Если она жива, я заклинаю вас ее священным именем, если умерла, то ее памятью… сжальтесь над другой матерью, которая оплакивает свое дитя, над отцам, который готов потерять рассудок. Скажите, где моя дочь?
Видаль был в сильном волнении. Он отвел Вальтера от дворца и сказал ему:
– Послушайте, мастер. Если бы я знал, где ваша дочь, и если бы капитан запретил мне говорить о том, я бы умер, но не сказал вам ничего, хотя мне жаль вас и вы возбудили во мне добрые чувства… Я принадлежу мессиру Перолио и обязан повиноваться ему.
– Этому злодею! – вскричал оружейник с негодованием. – Он враг Бога и людей, а вы, Видаль, честный и добрый человек, вы не можете иметь к нему привязанности.
– Пусть все проклинают его… я один должен его благословлять… Да, благословлять, потому что я ему обязан более чем жизнью. Он спас ту, про которую вы сейчас упоминали, Вальтер. Мы жили в селенье на берегу Адриатического моря. Однажды алжирские пираты пристали к берегу, зажгли деревню и взяли с собой мою мать и сестру. Перолио не только выкупил их, но и обеспечил до конца жизни. Скажите, разве после этого я не обязан слепо повиноваться Перолио?
– Слепо? А если он потребует от вас преступления?
– Оно останется на его душе. Итак, если бы он дал мне какое-нибудь приказание насчет вашей дочери, я бы не остановился перед вами, не отвечал бы на ваши вопросы, но он мне ничего не говорил, и я уверен, что капитан даже не знает, где она, как сегодня утром не знал о ее похищении.
– Возможно ли это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39