Но как мало она заслуживает этого!
Палата Принстон была «трудной», как сказала начальница, не столько из-за ее величины или сложностей работы, сколько из-за ее обитателей. Собственно, палата была не так уж и велика, в ней было не более десяти кроватей, зато в них лежали мальчики-подростки. Народ был более чем живой, склонный к бойкости и дерзости с нянями, и Лин увидела, что поздравления от коллег были смешаны с немалой долей сочувствия к ней. В самом деле, любители поострить вспоминали всякие жуткие повествования кое о ком из сестер этой палаты, которых в свое время уносили в состоянии полной невменяемости прямо в психиатрическое отделение.
Но только Нора Фейерс ухитрилась подпустить дозу яда в свои поздравления, добавив:
– Операционная без вас заскучает.
– Ну, не считаю себя незаменимой, но все же надеюсь, что меня будут помнить, – ровно ответила Лин.
– Но наверное, все же не так, как вы их?
– Судя по отзывам, работа в Принстоне занимает весь день, и на сожаления едва ли останется время, – хладнокровно парировала Лин, надеясь в душе, что Нора сама не подозревает, насколько она близка к правде.
– Но значит, сожаления все-таки будут? – хитро спросила Нора. – Я думаю, что они и должны быть, если вы достаточно ценили вашу близость к некоторым хирургам. В Принстоне, поскольку это терапевтическая палата для выздоравливающих, вряд ли будут те же возможности для личных контактов подобного рода!
Лин даже проглотила комок в горле, поворачиваясь к ней и говоря:
– Если бы вы когда-нибудь работали в операционной, вы едва ли бы возразили, что в группе бесформенных фигур, закутанных в халаты и маски от пяток до глаз и работающих при температуре Бог знает сколько градусов, есть что-то восхитительно личное! – сказала она.
Но Нора ответила только скептическим смешком, и Лин почувствовала, что ее отповедь не имела такого успеха, как она надеялась.
В воскресенье Лин отправилась в палату Принстон, чтобы заранее ознакомиться с обстановкой и воспользоваться советами уходящей оттуда сестры Оллмен. Она пришла в тихий час, когда предполагалось, что больные должны лежать в постелях, но, когда они вошли в палату, из-за задернутых занавесок послышался тихий топот и как будто столкнулись несколько человек, бегущих к своим кроватям.
Сестра Оллмен пригвоздила одного из провинившихся внимательным взглядом.
– Аллан, ты вылезал из кровати! – сказала она строго.
– Нет, сестра!
– Я видела, как ты бросился в кровать, когда я вошла.
– Это у меня только одна нога была не в кровати… Это остроумие вызвало всеобщее хихиканье, и даже Лин хотела улыбнуться. Сестра наклонилась, чтобы подоткнуть одеяло привычной рукой, прошептав Лин на ходу:
– Они страшно любят эти нагловатые ответы. Но вам нельзя подавать вид, что вы обращаете на это внимание, потому что, если они увидят, что вам это не нравится, вам спасу не будет.
Лин пообещала усвоить это и затем, когда они обходили все кровати, сосредоточилась, пытаясь запомнить подробности истории болезни каждого мальчика. Сама палата была светлой и очень приятной; в данный момент здесь было занято только несколько кроватей. Дальний конец палаты был отгорожен. Сестра Оллмен объяснила, что эту часть палаты держат как резервную на случай поступления пострадавших при чрезвычайных происшествиях, но что она еще ни разу не использовалась по назначению с тех пор, как она здесь работает.
– Я думаю, что в этих случаях штаб по чрезвычайным ситуациям должен прислать сюда и своих медиков, а что касается вас, вы должны работать с нашим персоналом, в том числе и с младшей сестрой и двумя практикантками.
Лин понравился ее будущий кабинет, рядом со входом в палату, которую можно было видеть через внутреннее стеклянное окно кабинета. Здесь она будет советоваться с терапевтами и хирургами, писать отчеты и принимать родственников больных, если им нужно будет поговорить с ней. Она почувствовала приятное волнение при мысли о том, как она украсит кабинет какими-нибудь своими вещами: например, на подоконник поставит керамическую вазу с цветами; дорожные часы – подарок Тома – очень пригодятся здесь. А может быть, ей удастся подобрать какой-нибудь хорошенький чайный сервиз.
Сестра Оллмен заваривала чай. Некоторое время они говорили на чисто профессиональные темы и о палате, а затем сестра сказала задумчиво:
– Знаете, все-таки странно думать, что завтра меня уже не будет касаться то, что происходит в этой палате!
– Вы увольняетесь, значит?
– Да. Я выхожу замуж. Можете себе представить, с каким трудом я пытаюсь ничего не забыть? Надеюсь, что я ничего не забыла рассказать вам, Эсолл!
– По-моему, вы рассказали мне все. Я считаю, что вы полностью ввели меня в курс дела.
– Я рада, если это так, дорогая. Во всяком случае, я уверена, что у вас все пойдет успешно. Вы единственный человек, кому я со спокойной душой передаю палату.
– А вам не жаль уходить отсюда? Я помню, я очень жалела, – сказала Лин не подумав.
На лице ее собеседницы внезапно показалось пристыженное выражение.
– Дорогая моя, я ведь совсем забыла, что вы… Поверьте, мне совестно за мою бестактность.
– О, пожалуйста, не надо. В тот момент мне было очень плохо, но я ни разу не пожалела, что вернулась сюда, в больницу. А теперь, когда мне поручили Принстон, я чувствую, что у меня впереди самое интересное.
На следующее утро во время завтрака отключили электричество. Конечно, в Бродфилде была автономная аварийная станция, но, пока переключались на эту систему, весь обычный распорядок дня немного сбился с ритма.
В столовой кто-то ворчал над тарелкой с холодной овсянкой:
– Странно, почему это случается всегда по утрам? Я думаю, что ночные дежурные сговорились с электростанцией и у них есть прекрасная причина не доделать все к нашей смене.
Лин уныло сказала:
– А у меня сегодня как раз первый день работы в новой палате.
– Что делать, милая, такова жизнь – слышали такое изречение? – добавил кто-то саркастически, и посреди общего смеха Лин, доев свой завтрак, встала из-за стола и вышла.
Как она и опасалась, все утренние процедуры в палате шли с опозданием; и она поняла, что ей и ее подчиненным придется работать изо всех сил, чтобы нагнать упущенное, если они хотят доделать все к обычному времени докторского обхода.
Когда она вошла в палату, то немедленно стала объектом комментариев больных.
– Гляди, вот наша новая сестра!
– Нет, это не она!
– Она! Та самая, что вчера приходила и смотрела нас…
– А она куда красивее, чем наша Оллмен, правда?
Слыша все это, она сочла за лучшее не подавать виду, хотя все замечания были явно рассчитаны на ее реакцию.
Вместо этого, она поочередно обошла всех мальчиков, спрашивая, не нужно ли им что-нибудь и что передать от них родным, если они будут звонить. Закончив обход, она собралась идти к себе в кабинет, когда в дверях палаты навстречу ей показалась каталка, сопровождаемая незнакомым практикантом и санитаром.
– Что это? У меня не должно быть новых больных сегодня, – спросила Лин. – У нас нет готовой постели.
– Его переводят из мужской хирургической палаты, сестра. Это пациент мистера Бельмонта, – ответил практикант. – С этого утра он должен быть в вашей палате.
– Но нас не известили, – начала было Лин и замолчала, посмотрев на мальчика, лежащего на каталке. Это был Джонни Бейнер, лежащий с широко открытыми тревожными глазами; он словно боялся, что спор, идущий над его головой, окончится тем, что его не пустят в палату.
Лин успокаивающе погладила его по плечу:
– Не беспокойся, Джонни. Сейчас мы тебе найдем место. – Обращаясь к практиканту, она сказала: – Везите его в палату и поставьте пока там, где нет сквозняка; а я схожу позвонить в мужскую хирургию.
Но никто не посочувствовал ей по поводу того, что палата Принстон не была извещена заранее о переводе в нее Джонни.
Сестра из хирургической палаты лаконично ответила:
– Он переведен по приказу У.Б. И вам вчера сказали об этом, чтобы вы утром его ждали.
– Мне не сказали, потому что я приняла палату только сегодня, и в журнале за вчерашнее число нет такой записи, – настаивала Лин. Она догадалась, что, видимо, это было той вещью, которую сестра Оллмен все-таки не вспомнила, и от всей души надеялась, что этим ее забывчивость ограничилась.
– Ну, милая, это вы должны ломать себе голову, как быть. Вы что, хотите сказать, что у вас нет свободных кроватей?
– Да. Вообще, есть две, но обе для больных, которые поступят днем. Неужели вы не могли прислать мальчика пораньше, сестра? Ведь вот-вот начнется докторский обход.
– Ну конечно, мы должны были раньше сделать это. Но в нашей палате хаос – ну, полный хаос – из-за отключения света. И теперь уж все равно он у вас, и я вам советую занять одну из этих постелей – быстро! А тех дневных больных потом как-нибудь устроите. Знаете, почему? Потому что приказ У.Б. был – поместить Джонни Бейнера у вас к тому времени, как он – У.Б. то есть – придет лично проследить, как ему проводят лечение прогревом. А так как упомянутый джентльмен уже у нас, то надо думать, что потом он пойдет сразу к вам.
– Господи!.. Спасибо, что сказали! – Лин положила телефонную трубку, бросилась в палату, чуть не наткнулась на аппарат, который катили по коридору.
– Мы немножко не готовы для вашей процедуры, – запыхавшись, сказала она физиотерапевту. – Вы можете немного подождать?
– Я-то могу, – улыбнулась девушка. – Но ведь вы знаете, что мистер Бельмонт сейчас придет?
Лин кивнула и вошла в палату, приняв спокойный вид, который скрывал ее тревогу. Но она сталкивалась с сестрами, которые теряли голову и беспомощно разводили руками, заражая всех окружающих чувством собственной паники, уже совершенно не соответствующей породившей ее причине. Она подумала, как было бы хорошо, если бы это был какой-нибудь другой хирург, но не Уорнер Бельмонт. Но она решила, что никто – ни один человек – не должен догадаться, как важно для нее, чтобы именно сейчас все прошло гладко.
Она организовала кровать для Джонни, отослала прочь каталку и была готова к встрече Уорнера, когда он вошел в палату.
– Доброе утро… сестра! – Он бросил мгновенный взгляд на белую вуаль, символизирующую новый ранг Лин и заменившую форменный чепчик младшей сестры только сегодня утром. Она почувствовала огромное желание – как уже было один раз раньше! – чтобы он забыл про этикет и сказал ей что-нибудь более дружеское и теплое. Но он продолжал: – У вас здесь мой больной, переведенный из мужской хирургической палаты. Но мы ведь оба знаем этого мальчика – Бейнера.
– Да, он здесь. – Она подвела его к кровати Джонни как раз в тот момент, когда ее помощница положила грелку между простыней и поставила кувшинчик с лимонадом ему на тумбочку.
От его взгляда не ускользнули эти запоздалые манипуляции, и он, быстро взглянув на Лин и щупая пульс Джонни, резко спросил ее:
– Надеюсь, у него было время привыкнуть к обстановке? Я назначил ему лечение, проводимое при мне, и я бы не хотел, чтобы моих больных сразу кидали под аппарат, не дав им возможности осмотреться.
На какой-то момент у Лин было искушение уверить его, что у Джонни было достаточно времени, чтобы отдохнуть после перевода его сюда. Но она не хотела лгать и, прямо посмотрев ему в глаза, сказала:
– Нет, он поступил к нам как раз перед вашим приходом.
– Я так и думал. Но я понял, что переводы из одной палаты в другую обычно делаются с самого утра, как можно раньше?
– Да, думаю, что обычно так и делается, – спокойно ответила Лин. – Но сегодня утром у нас отключили электричество, и из-за этого в каждой палате весь распорядок сдвинулся.
– Я все-таки думаю, что подобные непредвиденности бывают достаточно часто, чтобы научиться примиряться с ними, – без всякого сочувствия сказал Уорнер. – Вы что же, значит, считаете, что виновата мужская хирургическая палата, что так поздно отправила к вам пациента?
– Не совсем, – призналась Лин честно. – Боюсь, что я не получила извещения о его переводе к нам или о том, что вы будете присутствовать во время лечения. Если бы я знала, я бы сама послала туда каталку за ним.
– А почему же вам не прислали извещения?
– Оно должно было быть записано в журнале за вчерашний день, но записи там не было.
– Так чья же это вина? – Один безжалостный вопрос следовал за другим.
– Сестра, сдавшая дежурство, должна была меня предупредить устно или сделать запись в журнале.
– Значит, она должна подвергнуться взысканию. Кто она?
По губам Лин пробежала еле заметная улыбка.
– Это была сестра Оллмен. Но вчера вечером она уехала насовсем – она выходит замуж.
– Что, по-вашему, конечно, извиняет ее упущение? Боюсь, что, по-моему, ничуть! Очень хорошо, сестра. Можете готовить Бейнера к сеансу. Я хочу посмотреть, как это будет проходить у него, но, если у вас есть дела, я вас больше не задерживаю.
Жалея, что ее так уязвили его слова, звучавшие, как будто он прогнал ее с глаз долой, Лин пошла обратно в свой кабинет, и оказалось, что там сидит Том Дринан, собирающийся навестить своего больного.
– Здесь У.Б., следит за сеансом лечения, – зачем-то доложила она Тому.
– Да, я знаю. Можно, я подожду здесь, пока он не уйдет? Кстати, как наш гений сегодня настроен?
Лин состроила гримаску:
– Не в восторге от порядка в палате, по-моему.
– В вашей палате? Но ведь это несправедливо! Вы только что приняли палату, – возмущенно проговорил Том. – Интересно, существует ли для него чисто человеческая сторона дела?
– Насколько это касается работы, для У.Б. человеческий элемент как таковой вообще не существует, – провозгласила Лин, садясь рядом с Томом у окна.
– Пожалуй… – В голосе Тома звучало что-то близкое к сомнению. – И все же, Лин, у него должны быть обычные человеческие симпатии, просто он всегда умеет их глубоко прятать.
– Почему вы так думаете?
Лин знала, что опасно обсуждать У.Б. в таком тоне, как будто он ничего не значит для нее. Рано или поздно какая-нибудь неосторожная нотка в ее голосе может ее выдать. Когда Том говорил, она уловила слово «доброжелательность». Вдруг она почувствовала, как важно для нее, чтобы к Уорнеру Бельмонту – человеку, которого она любила, – относились бы с доброжелательностью – и Том, и все, кто его знает. Потому что слушать, как его хвалят, было неизмеримо слаще, чем услышать похвалу самой себе. Том продолжал:
– Нет, я совершенно точно знаю, что он не жалеет сил, если надо помочь кому-нибудь из наших в больнице. Помогает и советом, и практической помощью. Знаете, Лин, если бы у меня были какие-нибудь затруднения, я бы и минуты не сомневался, что могу обратиться к нему. Я иногда даже думал… – Том замолчал и слегка пожал плечами, видимо прогоняя какую-то давнюю мысль. Потом он опять заговорил: – И еще есть одно… Не знаю, говорила ли вам Оллмен, как она ухитрялась держать в порядке эту озорную ораву, которую теперь спихнули на вас?
– Нет, а как же?
Том фыркнул:
– Ну, с ними не так легко справиться, вы и сами увидите. Но Оллмен обычно грозила им тем, что, если они будут себя плохо вести, она не позовет У.Б. к ним в палату для осмотра.
– Но ведь это не от нее зависит! – сказала Лин, которую слегка покоробило от таких дисциплинарных методов своей предшественницы.
– Ну конечно. Но они-то не знают и никогда не решились бы проверить. Одной этой угрозы было довольно. Оллмен говорит, что это было безошибочным средством, мгновенно дающим результаты, потому что вся палата обожает – заметьте, просто обожает! – У.Б., так что ни один мальчишка не решился бы безобразничать, зная, что ему достанется на орехи от других. В общем, изобретательно! Вам тоже надо будет воспользоваться этим, Лин.
Но Лин медленно сказала:
– Я тоже видела, как он умеет ладить с мальчишками. Вы помните, я вам говорила о клубе Дениса Дорна? Так вот, все ребята просто льнули к нему, когда он появлялся среди них.
– Да, это-то и странно. Он прекрасно ладит с мужчинами, для мальчишек – он вообще кумир. Но вот с женщинами – особенно с вами, сестрами, – он все-таки обращается так, как будто вы машины: опустил монетку, и все зачикало-заработало. Неудивительно, что вас это возмущает.
– Я думаю, что я возмущаюсь не столько им, сколько сама собой, когда он тыкает меня носом, что я не то сделала, не достигла установленного стандарта. – Лин формулировала то, о чем она раньше думала, – что женщина отдает все самое лучшее, когда понимает, что от нее хотят получить только самое лучшее и ничего другого.
– Значит, вам не как с гуся вода, если он начинает уж очень допекать вас своими несправедливыми замечаниями? – спросил Том с любопытством.
Лин грустно улыбнулась:
– Если бы как с гуся вода, я бы так не переживала. Но я думаю, что едва ли найдется хоть одна сестра, которая не чувствовала бы то же самое после разговора с ним.
– Ну, в этом я все же сомневаюсь, потому что не у каждой есть такая самоотверженность и взыскательность к себе, как у вас, хотя У.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Палата Принстон была «трудной», как сказала начальница, не столько из-за ее величины или сложностей работы, сколько из-за ее обитателей. Собственно, палата была не так уж и велика, в ней было не более десяти кроватей, зато в них лежали мальчики-подростки. Народ был более чем живой, склонный к бойкости и дерзости с нянями, и Лин увидела, что поздравления от коллег были смешаны с немалой долей сочувствия к ней. В самом деле, любители поострить вспоминали всякие жуткие повествования кое о ком из сестер этой палаты, которых в свое время уносили в состоянии полной невменяемости прямо в психиатрическое отделение.
Но только Нора Фейерс ухитрилась подпустить дозу яда в свои поздравления, добавив:
– Операционная без вас заскучает.
– Ну, не считаю себя незаменимой, но все же надеюсь, что меня будут помнить, – ровно ответила Лин.
– Но наверное, все же не так, как вы их?
– Судя по отзывам, работа в Принстоне занимает весь день, и на сожаления едва ли останется время, – хладнокровно парировала Лин, надеясь в душе, что Нора сама не подозревает, насколько она близка к правде.
– Но значит, сожаления все-таки будут? – хитро спросила Нора. – Я думаю, что они и должны быть, если вы достаточно ценили вашу близость к некоторым хирургам. В Принстоне, поскольку это терапевтическая палата для выздоравливающих, вряд ли будут те же возможности для личных контактов подобного рода!
Лин даже проглотила комок в горле, поворачиваясь к ней и говоря:
– Если бы вы когда-нибудь работали в операционной, вы едва ли бы возразили, что в группе бесформенных фигур, закутанных в халаты и маски от пяток до глаз и работающих при температуре Бог знает сколько градусов, есть что-то восхитительно личное! – сказала она.
Но Нора ответила только скептическим смешком, и Лин почувствовала, что ее отповедь не имела такого успеха, как она надеялась.
В воскресенье Лин отправилась в палату Принстон, чтобы заранее ознакомиться с обстановкой и воспользоваться советами уходящей оттуда сестры Оллмен. Она пришла в тихий час, когда предполагалось, что больные должны лежать в постелях, но, когда они вошли в палату, из-за задернутых занавесок послышался тихий топот и как будто столкнулись несколько человек, бегущих к своим кроватям.
Сестра Оллмен пригвоздила одного из провинившихся внимательным взглядом.
– Аллан, ты вылезал из кровати! – сказала она строго.
– Нет, сестра!
– Я видела, как ты бросился в кровать, когда я вошла.
– Это у меня только одна нога была не в кровати… Это остроумие вызвало всеобщее хихиканье, и даже Лин хотела улыбнуться. Сестра наклонилась, чтобы подоткнуть одеяло привычной рукой, прошептав Лин на ходу:
– Они страшно любят эти нагловатые ответы. Но вам нельзя подавать вид, что вы обращаете на это внимание, потому что, если они увидят, что вам это не нравится, вам спасу не будет.
Лин пообещала усвоить это и затем, когда они обходили все кровати, сосредоточилась, пытаясь запомнить подробности истории болезни каждого мальчика. Сама палата была светлой и очень приятной; в данный момент здесь было занято только несколько кроватей. Дальний конец палаты был отгорожен. Сестра Оллмен объяснила, что эту часть палаты держат как резервную на случай поступления пострадавших при чрезвычайных происшествиях, но что она еще ни разу не использовалась по назначению с тех пор, как она здесь работает.
– Я думаю, что в этих случаях штаб по чрезвычайным ситуациям должен прислать сюда и своих медиков, а что касается вас, вы должны работать с нашим персоналом, в том числе и с младшей сестрой и двумя практикантками.
Лин понравился ее будущий кабинет, рядом со входом в палату, которую можно было видеть через внутреннее стеклянное окно кабинета. Здесь она будет советоваться с терапевтами и хирургами, писать отчеты и принимать родственников больных, если им нужно будет поговорить с ней. Она почувствовала приятное волнение при мысли о том, как она украсит кабинет какими-нибудь своими вещами: например, на подоконник поставит керамическую вазу с цветами; дорожные часы – подарок Тома – очень пригодятся здесь. А может быть, ей удастся подобрать какой-нибудь хорошенький чайный сервиз.
Сестра Оллмен заваривала чай. Некоторое время они говорили на чисто профессиональные темы и о палате, а затем сестра сказала задумчиво:
– Знаете, все-таки странно думать, что завтра меня уже не будет касаться то, что происходит в этой палате!
– Вы увольняетесь, значит?
– Да. Я выхожу замуж. Можете себе представить, с каким трудом я пытаюсь ничего не забыть? Надеюсь, что я ничего не забыла рассказать вам, Эсолл!
– По-моему, вы рассказали мне все. Я считаю, что вы полностью ввели меня в курс дела.
– Я рада, если это так, дорогая. Во всяком случае, я уверена, что у вас все пойдет успешно. Вы единственный человек, кому я со спокойной душой передаю палату.
– А вам не жаль уходить отсюда? Я помню, я очень жалела, – сказала Лин не подумав.
На лице ее собеседницы внезапно показалось пристыженное выражение.
– Дорогая моя, я ведь совсем забыла, что вы… Поверьте, мне совестно за мою бестактность.
– О, пожалуйста, не надо. В тот момент мне было очень плохо, но я ни разу не пожалела, что вернулась сюда, в больницу. А теперь, когда мне поручили Принстон, я чувствую, что у меня впереди самое интересное.
На следующее утро во время завтрака отключили электричество. Конечно, в Бродфилде была автономная аварийная станция, но, пока переключались на эту систему, весь обычный распорядок дня немного сбился с ритма.
В столовой кто-то ворчал над тарелкой с холодной овсянкой:
– Странно, почему это случается всегда по утрам? Я думаю, что ночные дежурные сговорились с электростанцией и у них есть прекрасная причина не доделать все к нашей смене.
Лин уныло сказала:
– А у меня сегодня как раз первый день работы в новой палате.
– Что делать, милая, такова жизнь – слышали такое изречение? – добавил кто-то саркастически, и посреди общего смеха Лин, доев свой завтрак, встала из-за стола и вышла.
Как она и опасалась, все утренние процедуры в палате шли с опозданием; и она поняла, что ей и ее подчиненным придется работать изо всех сил, чтобы нагнать упущенное, если они хотят доделать все к обычному времени докторского обхода.
Когда она вошла в палату, то немедленно стала объектом комментариев больных.
– Гляди, вот наша новая сестра!
– Нет, это не она!
– Она! Та самая, что вчера приходила и смотрела нас…
– А она куда красивее, чем наша Оллмен, правда?
Слыша все это, она сочла за лучшее не подавать виду, хотя все замечания были явно рассчитаны на ее реакцию.
Вместо этого, она поочередно обошла всех мальчиков, спрашивая, не нужно ли им что-нибудь и что передать от них родным, если они будут звонить. Закончив обход, она собралась идти к себе в кабинет, когда в дверях палаты навстречу ей показалась каталка, сопровождаемая незнакомым практикантом и санитаром.
– Что это? У меня не должно быть новых больных сегодня, – спросила Лин. – У нас нет готовой постели.
– Его переводят из мужской хирургической палаты, сестра. Это пациент мистера Бельмонта, – ответил практикант. – С этого утра он должен быть в вашей палате.
– Но нас не известили, – начала было Лин и замолчала, посмотрев на мальчика, лежащего на каталке. Это был Джонни Бейнер, лежащий с широко открытыми тревожными глазами; он словно боялся, что спор, идущий над его головой, окончится тем, что его не пустят в палату.
Лин успокаивающе погладила его по плечу:
– Не беспокойся, Джонни. Сейчас мы тебе найдем место. – Обращаясь к практиканту, она сказала: – Везите его в палату и поставьте пока там, где нет сквозняка; а я схожу позвонить в мужскую хирургию.
Но никто не посочувствовал ей по поводу того, что палата Принстон не была извещена заранее о переводе в нее Джонни.
Сестра из хирургической палаты лаконично ответила:
– Он переведен по приказу У.Б. И вам вчера сказали об этом, чтобы вы утром его ждали.
– Мне не сказали, потому что я приняла палату только сегодня, и в журнале за вчерашнее число нет такой записи, – настаивала Лин. Она догадалась, что, видимо, это было той вещью, которую сестра Оллмен все-таки не вспомнила, и от всей души надеялась, что этим ее забывчивость ограничилась.
– Ну, милая, это вы должны ломать себе голову, как быть. Вы что, хотите сказать, что у вас нет свободных кроватей?
– Да. Вообще, есть две, но обе для больных, которые поступят днем. Неужели вы не могли прислать мальчика пораньше, сестра? Ведь вот-вот начнется докторский обход.
– Ну конечно, мы должны были раньше сделать это. Но в нашей палате хаос – ну, полный хаос – из-за отключения света. И теперь уж все равно он у вас, и я вам советую занять одну из этих постелей – быстро! А тех дневных больных потом как-нибудь устроите. Знаете, почему? Потому что приказ У.Б. был – поместить Джонни Бейнера у вас к тому времени, как он – У.Б. то есть – придет лично проследить, как ему проводят лечение прогревом. А так как упомянутый джентльмен уже у нас, то надо думать, что потом он пойдет сразу к вам.
– Господи!.. Спасибо, что сказали! – Лин положила телефонную трубку, бросилась в палату, чуть не наткнулась на аппарат, который катили по коридору.
– Мы немножко не готовы для вашей процедуры, – запыхавшись, сказала она физиотерапевту. – Вы можете немного подождать?
– Я-то могу, – улыбнулась девушка. – Но ведь вы знаете, что мистер Бельмонт сейчас придет?
Лин кивнула и вошла в палату, приняв спокойный вид, который скрывал ее тревогу. Но она сталкивалась с сестрами, которые теряли голову и беспомощно разводили руками, заражая всех окружающих чувством собственной паники, уже совершенно не соответствующей породившей ее причине. Она подумала, как было бы хорошо, если бы это был какой-нибудь другой хирург, но не Уорнер Бельмонт. Но она решила, что никто – ни один человек – не должен догадаться, как важно для нее, чтобы именно сейчас все прошло гладко.
Она организовала кровать для Джонни, отослала прочь каталку и была готова к встрече Уорнера, когда он вошел в палату.
– Доброе утро… сестра! – Он бросил мгновенный взгляд на белую вуаль, символизирующую новый ранг Лин и заменившую форменный чепчик младшей сестры только сегодня утром. Она почувствовала огромное желание – как уже было один раз раньше! – чтобы он забыл про этикет и сказал ей что-нибудь более дружеское и теплое. Но он продолжал: – У вас здесь мой больной, переведенный из мужской хирургической палаты. Но мы ведь оба знаем этого мальчика – Бейнера.
– Да, он здесь. – Она подвела его к кровати Джонни как раз в тот момент, когда ее помощница положила грелку между простыней и поставила кувшинчик с лимонадом ему на тумбочку.
От его взгляда не ускользнули эти запоздалые манипуляции, и он, быстро взглянув на Лин и щупая пульс Джонни, резко спросил ее:
– Надеюсь, у него было время привыкнуть к обстановке? Я назначил ему лечение, проводимое при мне, и я бы не хотел, чтобы моих больных сразу кидали под аппарат, не дав им возможности осмотреться.
На какой-то момент у Лин было искушение уверить его, что у Джонни было достаточно времени, чтобы отдохнуть после перевода его сюда. Но она не хотела лгать и, прямо посмотрев ему в глаза, сказала:
– Нет, он поступил к нам как раз перед вашим приходом.
– Я так и думал. Но я понял, что переводы из одной палаты в другую обычно делаются с самого утра, как можно раньше?
– Да, думаю, что обычно так и делается, – спокойно ответила Лин. – Но сегодня утром у нас отключили электричество, и из-за этого в каждой палате весь распорядок сдвинулся.
– Я все-таки думаю, что подобные непредвиденности бывают достаточно часто, чтобы научиться примиряться с ними, – без всякого сочувствия сказал Уорнер. – Вы что же, значит, считаете, что виновата мужская хирургическая палата, что так поздно отправила к вам пациента?
– Не совсем, – призналась Лин честно. – Боюсь, что я не получила извещения о его переводе к нам или о том, что вы будете присутствовать во время лечения. Если бы я знала, я бы сама послала туда каталку за ним.
– А почему же вам не прислали извещения?
– Оно должно было быть записано в журнале за вчерашний день, но записи там не было.
– Так чья же это вина? – Один безжалостный вопрос следовал за другим.
– Сестра, сдавшая дежурство, должна была меня предупредить устно или сделать запись в журнале.
– Значит, она должна подвергнуться взысканию. Кто она?
По губам Лин пробежала еле заметная улыбка.
– Это была сестра Оллмен. Но вчера вечером она уехала насовсем – она выходит замуж.
– Что, по-вашему, конечно, извиняет ее упущение? Боюсь, что, по-моему, ничуть! Очень хорошо, сестра. Можете готовить Бейнера к сеансу. Я хочу посмотреть, как это будет проходить у него, но, если у вас есть дела, я вас больше не задерживаю.
Жалея, что ее так уязвили его слова, звучавшие, как будто он прогнал ее с глаз долой, Лин пошла обратно в свой кабинет, и оказалось, что там сидит Том Дринан, собирающийся навестить своего больного.
– Здесь У.Б., следит за сеансом лечения, – зачем-то доложила она Тому.
– Да, я знаю. Можно, я подожду здесь, пока он не уйдет? Кстати, как наш гений сегодня настроен?
Лин состроила гримаску:
– Не в восторге от порядка в палате, по-моему.
– В вашей палате? Но ведь это несправедливо! Вы только что приняли палату, – возмущенно проговорил Том. – Интересно, существует ли для него чисто человеческая сторона дела?
– Насколько это касается работы, для У.Б. человеческий элемент как таковой вообще не существует, – провозгласила Лин, садясь рядом с Томом у окна.
– Пожалуй… – В голосе Тома звучало что-то близкое к сомнению. – И все же, Лин, у него должны быть обычные человеческие симпатии, просто он всегда умеет их глубоко прятать.
– Почему вы так думаете?
Лин знала, что опасно обсуждать У.Б. в таком тоне, как будто он ничего не значит для нее. Рано или поздно какая-нибудь неосторожная нотка в ее голосе может ее выдать. Когда Том говорил, она уловила слово «доброжелательность». Вдруг она почувствовала, как важно для нее, чтобы к Уорнеру Бельмонту – человеку, которого она любила, – относились бы с доброжелательностью – и Том, и все, кто его знает. Потому что слушать, как его хвалят, было неизмеримо слаще, чем услышать похвалу самой себе. Том продолжал:
– Нет, я совершенно точно знаю, что он не жалеет сил, если надо помочь кому-нибудь из наших в больнице. Помогает и советом, и практической помощью. Знаете, Лин, если бы у меня были какие-нибудь затруднения, я бы и минуты не сомневался, что могу обратиться к нему. Я иногда даже думал… – Том замолчал и слегка пожал плечами, видимо прогоняя какую-то давнюю мысль. Потом он опять заговорил: – И еще есть одно… Не знаю, говорила ли вам Оллмен, как она ухитрялась держать в порядке эту озорную ораву, которую теперь спихнули на вас?
– Нет, а как же?
Том фыркнул:
– Ну, с ними не так легко справиться, вы и сами увидите. Но Оллмен обычно грозила им тем, что, если они будут себя плохо вести, она не позовет У.Б. к ним в палату для осмотра.
– Но ведь это не от нее зависит! – сказала Лин, которую слегка покоробило от таких дисциплинарных методов своей предшественницы.
– Ну конечно. Но они-то не знают и никогда не решились бы проверить. Одной этой угрозы было довольно. Оллмен говорит, что это было безошибочным средством, мгновенно дающим результаты, потому что вся палата обожает – заметьте, просто обожает! – У.Б., так что ни один мальчишка не решился бы безобразничать, зная, что ему достанется на орехи от других. В общем, изобретательно! Вам тоже надо будет воспользоваться этим, Лин.
Но Лин медленно сказала:
– Я тоже видела, как он умеет ладить с мальчишками. Вы помните, я вам говорила о клубе Дениса Дорна? Так вот, все ребята просто льнули к нему, когда он появлялся среди них.
– Да, это-то и странно. Он прекрасно ладит с мужчинами, для мальчишек – он вообще кумир. Но вот с женщинами – особенно с вами, сестрами, – он все-таки обращается так, как будто вы машины: опустил монетку, и все зачикало-заработало. Неудивительно, что вас это возмущает.
– Я думаю, что я возмущаюсь не столько им, сколько сама собой, когда он тыкает меня носом, что я не то сделала, не достигла установленного стандарта. – Лин формулировала то, о чем она раньше думала, – что женщина отдает все самое лучшее, когда понимает, что от нее хотят получить только самое лучшее и ничего другого.
– Значит, вам не как с гуся вода, если он начинает уж очень допекать вас своими несправедливыми замечаниями? – спросил Том с любопытством.
Лин грустно улыбнулась:
– Если бы как с гуся вода, я бы так не переживала. Но я думаю, что едва ли найдется хоть одна сестра, которая не чувствовала бы то же самое после разговора с ним.
– Ну, в этом я все же сомневаюсь, потому что не у каждой есть такая самоотверженность и взыскательность к себе, как у вас, хотя У.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20