Ну и конечно наблюдаться у своего уролога по месту прописки. Все. Али подготовит вам выписку, и можете идти домой.
Он протянул мне руку.
– Спасибо, – сказал я и подал свою.
– И вас, Густав Иванович, мы будем выписывать, – переключился врач.
– Как выписывать?!
– Спокойно. Операцию вам делать не желательно. Будем лечить медикаментозно и амбулаторно, то есть дома полечитесь. Ну, детали мы с вами обговорим отдельно.
И врач двинулся к выходу.
– Андрей Григорьевич! – крикнул Густав Иванович вслед и поднялся с постели.
Врач остановился.
– Андрей Григорьевич, скажите мне прямо, честно и откровенно. Это смертельно? – Густав Иванович стоял по стойке смирно, расправив грудь, как типичный американский киногерой.
– Ну, почему, обычный курс лечения. Я же сказал, мы еще обсудим все с вами. Я позову вас, до свидания.
Мы с практикантом сели за стол, и Али открыл мою историю болезни.
– Этот русский язык мне немножко дает трудность. Но я должен делать эта работа, – сказал Али.
Мы с Али подружились. Все десять дней моего лечения только он навещал меня, и мы долго болтали о прелестных сходствах и не менее прелестных различиях русских и арабских женщин. В прошлом у меня был опыт общения с одной девушкой из Йемена, а Али мечтал в будущем жениться на петербурженке.
Густав Иванович не выдержал и ушел на разведку.
– У него рак почки, – неожиданно сказал Али, глядя на закрывшуюся за Густавом Ивановичем дверь. – Только это ты молчишь.
Я кивнул и спросил:
– И что, операцию уже поздно делать?
– Нельзя. У него давление высокий, не выдержит сердце. На Западе, я знаю в Германии, Америке, делают без резать. Через артерию убивают почку специальной методикой – микрохирургия. Но это дорого.
– Сколько? – зачем-то спросил я.
– Я точно не знаю. Очень дорого. Даже мой папа не смог бы себе такую операцию сделать.
Папа у Али был шеф-поваром при дворе султана Марокко.
– Значит помирать выписываете?
– Все человеки умирают. И бедни и богаты, – сказал Али.
– Да, есть еще справедливость на Земле, – заметил я.
Мы помолчали. Честно говоря, Густав Иванович не вызывал у меня симпатий. Но сейчас мне было его искренне жаль. Может, потому что я знал врачебную тайну. В общем-то здесь в палате мы были с ним в одном окопе, оборонялись от одного врага. И вот меня пронесло, а его зацепило… Не поймешь эту Смерть! По какому принципу она отбирает нас? От таких мыслей захотелось выпить, хорошо Али отвлек меня от них.
Когда совместными усилиями нам удалось создать мою выписку и мы распрощались, я собрал свои пожитки и устремился на волю. Раз уж выпало двигаться без запаски, нужно поддать газку – быстрее доеду.
Густав Иванович стоял в коридоре возле кабинета главврача вместе со своей перепуганной женой и что-то диктовал ей. Женщина привычно ловко стенографировала в толстый блокнот.
Я не стал отвлекать их своим прощанием и без оглядок покинул отделение.
Воля встретила меня ярким солнцем, свежим майским ветерком и девственной зеленью. И странное чувство охватило меня, будто бы я действительно несся по пустынной дороге на чужом автомобиле (наверняка я угнал его), мчался без запаски, без домкрата, без всего-всего, шпарил налегке. Радость и ужас перемешались во мне, я заложил два пальца в рот и разразился диким свистом восторга. Стая голубей поднялась с мусорного контейнера в синее небо. Прохожие шарахнулись в разные стороны.
Я остановился возле ларька и купил у красивой брюнетки две бутылки «НЕВСКОГО особо крепкого» – для затравки.
На базар
Июльский полдень. Суббота. Мы с отцом не спеша двигаемся по улице Луначарского. Путь наш лежит в центр города, конечная цель – базар. Так как городишко наш маленький, нет и сотни тысяч жителей, то и базар здесь один – небольшой кирпичный павильон, да еще несколько рядов деревянных прилавков под открытым небом. В павильоне царствует гастрономия, а уж на улице выставляется промышленный ассортимент.
Вообще-то, в нашем городе все в одном экземпляре: вокзал, Дом культуры, гостиница «Колос», Универмаг, ресторан «Дема», баня, маршрут автобуса и один на всех вытрезвитель. Наверное поэтому, в нашем Давлеканово все друг друга знают, ну, если не по имени, то в лицо – это уж точно.
– Так, давай определяться, – говорит отец, – Что будем брать? Мясца или рыбки?
– Может, и того и другого? Чтобы не мучаться? – предполагаю я.
Мы всегда общаемся в полушутливом тоне.
– Не выйдет, деньжат маловато. Или ты добавишь?
– Нет, – говорю, – не располагаю.
– Ну, тогда придется потрудиться. Я думаю… полкило свининки и говядинки с килограмм. Как?
– Интересно, – одобрительно киваю я.
– Находишь? – улыбается отец. Он пребывает в благостном настроении. Доволен, что я наконец-то приехал и теперь все заботы по сооружению сливной ямы для «теплого» туалета можно передать мне.
Во время каждого своего отпуска отец затевает какое-нибудь предприятие по благоустройству нашего, им так называемого, родового имения. Имение это состоит из социалистических шести соток земли, одноэтажного деревянного дома, глиняного сарая, заваленного дровами, баньки и «холодной» уборной. Архитектором и строителем всех этих построек был мой дед по линии матери – Ведешкин Михаил Севастьянович. Как коммунист и главный прокурор города, он считал, что не имеет морального права на удобства в доме, тогда как большинство горожан справляют их вне. После смерти деда мой отец, сочувствующий беспартийный, решился на перестройку.
– Эх! – восклицает реформатор, провожая взглядом удаляющуюся от железнодорожной станции электричку. – Вот таким же пригожим деньком, лет сорок назад, посадил меня батька с этой самой платформы на поезд, дал тридцать рублей денег, запасную пару самошитных ботинок и отправил в Уфу на самостоятельную жизнь.
– Да, щедрое было время, – замечаю я.
– Молодость, брат! Совсем другое представление о жизни. Это я сейчас без мяса обеда себе и не мыслю. А тогда, привезем, бывало, с Ахмедом из дома по мешку картошки – вот тебе и все меню на целый семестр.
Мы поравнялись с ларьком, на котором красовался плакат: «Хлеб, булка и пр. Все свежее!!!»
– Ох, едрена вошь, какие мы важные! – послышалось со стороны очереди.
Мы дружно обернулись.
– Ну, ебтыть, даже корешей своих давних не замечаем! – не покидая своего места в очереди, орал в нашу сторону крупный рыжий мужик.
Все у него было крупное: нос, губы, мясистые уши, пальцы, покрытые золотистой растительностью, живот и пыльные сандалии.
– О, здорово, Юр! – воскликнул отец.
– Здорово, начальник! – Юра крепко пожал протянутую руку.
– Вот – сын мой, – показал в мою сторону отец.
Я кивнул и приблизился.
– Видал, еще в прошлый год, – даже не взглянув на меня, пренебрежительно буркнул крупный Юра.
Наверное, это мои желтая майка с красной надписью «PLAYER’S JB CLUB 49» и зеркальные солнцезащитные очки так на него подействовали.
– Часы вот мне подарил – австрийские! – попытался приподнять меня в глазах своего кореша отец. – С автоподзаводом…
– Вот часы, – перебил его Юра и поднял свою крупную руку, – Красный Командир!
В рыжих зарослях мощного запястья, на потертом ремешке, мерцал маленький часовой механизм.
– Их еще мой дед, первый штатный пожарный города Матвей Захарыч, получил в подарок от благодарных жителей, – гордо продолжал Юра. – Через все пожары и пьянки их пронес и перед смертью моему отцу передал. Чуешь?! Тот всю войну в них прошагал, не снимая. Даже когда ему в 45-ом левую руку по локоть шальным осколком отшибло, он с носилок прыг: «А ну», – кричит, – «нахуй ваши процедуры, дайте-ка сюда мою руку, а не то никуда не поеду!» Санитары подумали, что свихнулся мужик от боли, ну, и сунули ему культю-то, чтобы не буянил. А батя часы отстегнул и в карман, потом только сознание потерял.
– Смелый был мужик, – вставил отец.
– Сапер, ебтыть! Ты слушай дальше. Как, значит, с госпиталя-то он пришел, первым делом гулянку закатил. Ебать колотить! Вся улица неделю на ушах стояла! Потом еще две похмелялись. Бабки по округе до сих пор промежности потирают. Во какой был авторитет! И тогда-то он мне их и подарил. «Тебе,» – говорит, – «теперь они нужнее. Я свое время отмерил». И я тридцать пять лет, как чертило, в литейке у печи в них отбарабанил и по инвалидности на пенсию вылетел. А они как ходили, так и будут ходить! А ты говоришь – австрийские! Бери вон, хлеб-то.
– Да нет, мы за мясом пришли, – отказался отец и разочарованно посмотрел на сияющий, заключенный в противоударный, водонепроницаемый корпус, заграничный хронометр.
– Так уж поздно! Там только кости да жилы остались! – радостно заголосил Юра и лихо зашвырнул в пакет, купленную буханку пшеничного хлеба.
– Как поздно? – удивился отец. – Я всегда так прихожу.
– Ты когда приходишь-то? По четвергам. А сегодня суббота. Опоздал, парень! На часы, наверное, любовался.
– Ну, сейчас посмотрим, – смеется отец, и мы заходим в павильон.
Видно, что основная торговля уже отошла. Некоторые торговые места пустуют, на других идут сборы.
– А чего тут смотреть! – не унимается Юра. – Хвосты да уши! Я лично, вообще, в этом опарышнике никогда мясо не беру.
– Конечно, зачем тебе мясо. У тебя и так вон какой барабан! – и отец похлопывает Юру по крупному, грушеобразному животу.
– Зачем! – возмущается Юра. – Я прямо из-под топора беру! У меня ж свояк на мясокомбинате костоломом мантулит.
– А– а-а! – подыгрывает отец.
– Ну, ебтыть! – воспламеняется Юра. – Быку одним ударом яйца по самые уши сносит!
– Ух-ты! – это уже я.
– Годовалому – как с куста! По пятницам с утра я у него. Сначала пивка, чтоб рука отяжелела, потом свояк берет топор и айда! Я только пальцем ткну: «Вот она!» – Он хвать шматок чистейшего, парного и порядок!
– Да, это большая привилегия, – не без зависти говорит отец, и мы подходим к мясному ряду. – А тут выбирай жилу со щетиной, или кость с хрящами!
– Почему так говоришь? – вступает в разговор маленький татарин, хозяин первого прилавка, напротив которого мы приостанавливаемся. – Смотри! Ай, какая мяса! – и он шустро ворошит, разложенные на железном подносе куски говядины. – Суп сделаешь, гуляш сделаешь. Сыт будешь, миня спасибо скажешь.
Отец смотрит на Юру, тот презрительно усмехается и величественно двигается дальше вдоль ряда. Мы следуем за ним.
– Юр, вот смотри, приличная, вроде бы, свининка? – останавливается отец напротив толстой торговки в белом фартуке и со здоровенными ручищами вымазанными по локоть кровью.
– Сегодня в пять утра еще хрюкала! – звонким голосом заманивает баба. – Бери, не мешкай! Хозяйка тебе пельменей настряпает, рюмочку нальет, да на радостях, глядишь, у вас че и получится!
– Вон оно как! И почем такое удовольствие? – приосанивается отец.
– Так, а че мы косые аль кривые?! Как у всех – ни больше, ни меньше!
– Когда ты говоришь, она хрюкала? – встревает Юра.
– В пять утра, – подключаюсь я.
– Да на рассвете мужики завалили! На кой рожон мне врать-то?! – возмущается баба.
– Это тебе спьяну померещилось! На рассвете! Что я не вижу, что оно с холодильника!
– С какого холодильника?! Ты че, охренел, старый дурак! – голосит оскорбленная предпринимательница.
– С обыкновенного! Блестит вон уже – как сопля! Нашла вахлаков! – не уступает в силе звука Юра.
– Да какая разница, не протухло же еще, – пытается развести сцепившихся отец.
– Чего?! Сам ты протух, пердун лысый! А ну, давай, шагайте отсюда! Я уже не торгую!
– Ну, не серчай хозяюшка, я беру вот этот кусочек, – и отец достает из кармана деньги.
– Миш, брось, она ее одной лебедой кормила, – останавливает его Юра. – Вон сало-то зеленое!
– Отойдите от прилавка, или я сейчас мужиков позову! – уже вопит баба, и лицо ее наливается пунцовой неприязнью. – Гриша! Витька! – машет она окровавленными ручищами.
Мы отступаем. В павильоне становится все пустынней. Торговцы сворачивают свои предприятия.
– Черт, похоже, действительно, припозднились, – озирается отец.
– Погоди не суетись, – твердо говорит Юра и направляется к двери, ведущей в подсобные помещения павильона. – У моей свояченицы деверь есть, алкаш страшный, дом пропил. Так вот, он здесь рубщиком подхалтуривает. Сейчас…
– Да не надо, Юр! – пытается сдержать его отец. – Вон, окорочков возьмем…
– Я сказал, спокойно! – рубит Юра. – Ждите здесь, – и скрывается за дверью.
– Ну, что подождем? – советуется отец.
– Может, лучше, пойти к рыбке прицениться, пока предводитель отсутствует?
– Ладно, подождем. А вдруг, деверь еще не надрался. Глядишь грудинки отхватим. – воодушевляется отец, и мы присаживаемся на небольшую скамеечку.
Павильон почти пуст. Только две пьяненькие башкирки трещат меж собой, как старенькие будильники, забыв про товар. Да красивая молодая татарка распродает последнюю упаковку американских куриных окороков.
– Эх, окорочка-то, сегодня какие крупные! – опять охватывает отца беспокойство.
– Ну, мы же за грудинкой охотимся, – отшучиваюсь я.
Неумолимо время движется к закрытию. Башкирки допили припрятанную под прилавком бутылочку настойки «Караидель», упаковали нераспроданные творог, сметану по сумкам и двинулись к выходу. Татарка взялась подсчитывать выручку – на всех пальцах ее изящных рук красовались засаленные золотые кольца разной величины.
– Все, хватит! – не выдерживает отец. – Пошли брать окорочка, а не то, точно, лебеду есть придется! – и поднявшись, он решительно направляется к прилавку. Но тут, как из-под земли, на его пути возникает маленькая, сутулая старушка в наглухо застегнутом болоньевом плаще и с алюминиевым бидончиком в руке.
– Здравствуйте, Мария Григорьевна, – останавливается отец.
Старушка молча смотрит ему прямо в глаза.
– Как поживаете? Здоровье как? – расспрашивает отец, косясь на остатки американской роскоши.
В ответ Мария Григорьевна лишь дергает головой, как бы, отгоняя назойливые фразы, и еще пристальнее всматривается в очи моего родителя.
– Вот, мой сын, старшенький, – переводит внимание на меня отец.
Старушка с той же интенсивностью принимается сверлить взглядом мои зрачки.
– Это Мария Григорьевна, мой учитель математики, – отрекомендовывает ее отец.
Вдруг, старушка вскидывает правую руку, и костлявый указательный палец вонзает отцу в грудь:
– Отстаем от США в развитии философских доктрин. Желаю больше философски мыслить!
– А ну, конечно, Мария Григорьевна! Сейчас… – отец раскланивается, отпрыгивает к прилавку и с криком: – Я беру! – останавливает хмурого грузчика в военной плащ-палатке, потащившего было остатки окорока в подсобки.
– А вы, юноша, за кого? За Бога или за Ленина? – энергично обращается ко мне Мария Григорьевна.
Я совершенно не готов к такому вопросу. Поэтому, мне ничего не остается делать, как просто рассмеяться. Это не устраивает Марию Григорьевну, и она ловким, профессиональным движением хватает меня за ухо.
– За Ленина, – тут же отвечаю я, оборвав идиотский смех, и обосновываю:
– Я Ленина в мавзолее видел, а Бога не видел никто, даже космонавты.
Мария Григорьевна отпускает мое ухо, молча грозит пальцем и направляется к выходу, аккомпанируя седенькой головкой в такт семенящим шагам.
– Все, отоварился! – подходит отец, любуясь на полиэтиленовый пакет полный куриных пикантностей.
– Лапшичку мать нам заделает! Любишь лапшичку?
– А Ленин любил?
– Не знаю, как Ленин, – серьезно отвечает отец, помещая покупку в авоську, – а вот дед твой уплетал за милую душу и прожил, слава Богу, до 82-х лет!
– Пойдем на воздух, – говорю я, – проветриться надо.
– Пойдем, Юрка-то, похоже, уже не объявится, – опасливо поглядывает на дверь отец.
– Похоже.
– Слушай, нам же еще на почту надо заглянуть! У Миры Константиновны день рождения завтра!
И мы выходим из совершенно пустого павильона.
На улице отец встречает еще одного своего кореша – Ахмеда, с которым они вместе учились в институте, сидели на картофельной диете и играли в духовом оркестре. Отец на альту, Ахмед на тубе. Сегодня Ахмед не в духе и на вопрос отца: «Как поживаешь?» открыто заявляет, что: «Имел он и эту жизнь, и Б.Н. Ельцина и Аллаха!» Отец утешительно похлопывает его по плечу, и мы идем дальше.
– Ну, где ты пропал, едрена вошь?!
Перед нами Юра.
– Так я думал, ты с деверем дернул соточку со встречей и решил грудинку за собой оставить! – подтрунивает отец.
– Зачем?! – отмахивается Юра. – Его там и не было – на рыбалку еще в пятницу укатил. Я прямо к директору лыжи двинул, он, ведь, моей бывшей тещи племяш! Ну, ебтыть! Вваливаюсь к нему в кабинет, а там гулянка – у главбуха юбилей! Она, кстати, сводная сестра моей первой бабы. Я ей по молодости тоже пистона вставлял. Во ситуация, гадский потрох! Они мне сразу стакан штрафняка. Я говорю: – Стоп! Во-первых, водку не пью; во-вторых, меня не приглашали, значит и штрафняка быть не может, а в-третьих, отпустите мяса поприличней и извините за кипеш!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Он протянул мне руку.
– Спасибо, – сказал я и подал свою.
– И вас, Густав Иванович, мы будем выписывать, – переключился врач.
– Как выписывать?!
– Спокойно. Операцию вам делать не желательно. Будем лечить медикаментозно и амбулаторно, то есть дома полечитесь. Ну, детали мы с вами обговорим отдельно.
И врач двинулся к выходу.
– Андрей Григорьевич! – крикнул Густав Иванович вслед и поднялся с постели.
Врач остановился.
– Андрей Григорьевич, скажите мне прямо, честно и откровенно. Это смертельно? – Густав Иванович стоял по стойке смирно, расправив грудь, как типичный американский киногерой.
– Ну, почему, обычный курс лечения. Я же сказал, мы еще обсудим все с вами. Я позову вас, до свидания.
Мы с практикантом сели за стол, и Али открыл мою историю болезни.
– Этот русский язык мне немножко дает трудность. Но я должен делать эта работа, – сказал Али.
Мы с Али подружились. Все десять дней моего лечения только он навещал меня, и мы долго болтали о прелестных сходствах и не менее прелестных различиях русских и арабских женщин. В прошлом у меня был опыт общения с одной девушкой из Йемена, а Али мечтал в будущем жениться на петербурженке.
Густав Иванович не выдержал и ушел на разведку.
– У него рак почки, – неожиданно сказал Али, глядя на закрывшуюся за Густавом Ивановичем дверь. – Только это ты молчишь.
Я кивнул и спросил:
– И что, операцию уже поздно делать?
– Нельзя. У него давление высокий, не выдержит сердце. На Западе, я знаю в Германии, Америке, делают без резать. Через артерию убивают почку специальной методикой – микрохирургия. Но это дорого.
– Сколько? – зачем-то спросил я.
– Я точно не знаю. Очень дорого. Даже мой папа не смог бы себе такую операцию сделать.
Папа у Али был шеф-поваром при дворе султана Марокко.
– Значит помирать выписываете?
– Все человеки умирают. И бедни и богаты, – сказал Али.
– Да, есть еще справедливость на Земле, – заметил я.
Мы помолчали. Честно говоря, Густав Иванович не вызывал у меня симпатий. Но сейчас мне было его искренне жаль. Может, потому что я знал врачебную тайну. В общем-то здесь в палате мы были с ним в одном окопе, оборонялись от одного врага. И вот меня пронесло, а его зацепило… Не поймешь эту Смерть! По какому принципу она отбирает нас? От таких мыслей захотелось выпить, хорошо Али отвлек меня от них.
Когда совместными усилиями нам удалось создать мою выписку и мы распрощались, я собрал свои пожитки и устремился на волю. Раз уж выпало двигаться без запаски, нужно поддать газку – быстрее доеду.
Густав Иванович стоял в коридоре возле кабинета главврача вместе со своей перепуганной женой и что-то диктовал ей. Женщина привычно ловко стенографировала в толстый блокнот.
Я не стал отвлекать их своим прощанием и без оглядок покинул отделение.
Воля встретила меня ярким солнцем, свежим майским ветерком и девственной зеленью. И странное чувство охватило меня, будто бы я действительно несся по пустынной дороге на чужом автомобиле (наверняка я угнал его), мчался без запаски, без домкрата, без всего-всего, шпарил налегке. Радость и ужас перемешались во мне, я заложил два пальца в рот и разразился диким свистом восторга. Стая голубей поднялась с мусорного контейнера в синее небо. Прохожие шарахнулись в разные стороны.
Я остановился возле ларька и купил у красивой брюнетки две бутылки «НЕВСКОГО особо крепкого» – для затравки.
На базар
Июльский полдень. Суббота. Мы с отцом не спеша двигаемся по улице Луначарского. Путь наш лежит в центр города, конечная цель – базар. Так как городишко наш маленький, нет и сотни тысяч жителей, то и базар здесь один – небольшой кирпичный павильон, да еще несколько рядов деревянных прилавков под открытым небом. В павильоне царствует гастрономия, а уж на улице выставляется промышленный ассортимент.
Вообще-то, в нашем городе все в одном экземпляре: вокзал, Дом культуры, гостиница «Колос», Универмаг, ресторан «Дема», баня, маршрут автобуса и один на всех вытрезвитель. Наверное поэтому, в нашем Давлеканово все друг друга знают, ну, если не по имени, то в лицо – это уж точно.
– Так, давай определяться, – говорит отец, – Что будем брать? Мясца или рыбки?
– Может, и того и другого? Чтобы не мучаться? – предполагаю я.
Мы всегда общаемся в полушутливом тоне.
– Не выйдет, деньжат маловато. Или ты добавишь?
– Нет, – говорю, – не располагаю.
– Ну, тогда придется потрудиться. Я думаю… полкило свининки и говядинки с килограмм. Как?
– Интересно, – одобрительно киваю я.
– Находишь? – улыбается отец. Он пребывает в благостном настроении. Доволен, что я наконец-то приехал и теперь все заботы по сооружению сливной ямы для «теплого» туалета можно передать мне.
Во время каждого своего отпуска отец затевает какое-нибудь предприятие по благоустройству нашего, им так называемого, родового имения. Имение это состоит из социалистических шести соток земли, одноэтажного деревянного дома, глиняного сарая, заваленного дровами, баньки и «холодной» уборной. Архитектором и строителем всех этих построек был мой дед по линии матери – Ведешкин Михаил Севастьянович. Как коммунист и главный прокурор города, он считал, что не имеет морального права на удобства в доме, тогда как большинство горожан справляют их вне. После смерти деда мой отец, сочувствующий беспартийный, решился на перестройку.
– Эх! – восклицает реформатор, провожая взглядом удаляющуюся от железнодорожной станции электричку. – Вот таким же пригожим деньком, лет сорок назад, посадил меня батька с этой самой платформы на поезд, дал тридцать рублей денег, запасную пару самошитных ботинок и отправил в Уфу на самостоятельную жизнь.
– Да, щедрое было время, – замечаю я.
– Молодость, брат! Совсем другое представление о жизни. Это я сейчас без мяса обеда себе и не мыслю. А тогда, привезем, бывало, с Ахмедом из дома по мешку картошки – вот тебе и все меню на целый семестр.
Мы поравнялись с ларьком, на котором красовался плакат: «Хлеб, булка и пр. Все свежее!!!»
– Ох, едрена вошь, какие мы важные! – послышалось со стороны очереди.
Мы дружно обернулись.
– Ну, ебтыть, даже корешей своих давних не замечаем! – не покидая своего места в очереди, орал в нашу сторону крупный рыжий мужик.
Все у него было крупное: нос, губы, мясистые уши, пальцы, покрытые золотистой растительностью, живот и пыльные сандалии.
– О, здорово, Юр! – воскликнул отец.
– Здорово, начальник! – Юра крепко пожал протянутую руку.
– Вот – сын мой, – показал в мою сторону отец.
Я кивнул и приблизился.
– Видал, еще в прошлый год, – даже не взглянув на меня, пренебрежительно буркнул крупный Юра.
Наверное, это мои желтая майка с красной надписью «PLAYER’S JB CLUB 49» и зеркальные солнцезащитные очки так на него подействовали.
– Часы вот мне подарил – австрийские! – попытался приподнять меня в глазах своего кореша отец. – С автоподзаводом…
– Вот часы, – перебил его Юра и поднял свою крупную руку, – Красный Командир!
В рыжих зарослях мощного запястья, на потертом ремешке, мерцал маленький часовой механизм.
– Их еще мой дед, первый штатный пожарный города Матвей Захарыч, получил в подарок от благодарных жителей, – гордо продолжал Юра. – Через все пожары и пьянки их пронес и перед смертью моему отцу передал. Чуешь?! Тот всю войну в них прошагал, не снимая. Даже когда ему в 45-ом левую руку по локоть шальным осколком отшибло, он с носилок прыг: «А ну», – кричит, – «нахуй ваши процедуры, дайте-ка сюда мою руку, а не то никуда не поеду!» Санитары подумали, что свихнулся мужик от боли, ну, и сунули ему культю-то, чтобы не буянил. А батя часы отстегнул и в карман, потом только сознание потерял.
– Смелый был мужик, – вставил отец.
– Сапер, ебтыть! Ты слушай дальше. Как, значит, с госпиталя-то он пришел, первым делом гулянку закатил. Ебать колотить! Вся улица неделю на ушах стояла! Потом еще две похмелялись. Бабки по округе до сих пор промежности потирают. Во какой был авторитет! И тогда-то он мне их и подарил. «Тебе,» – говорит, – «теперь они нужнее. Я свое время отмерил». И я тридцать пять лет, как чертило, в литейке у печи в них отбарабанил и по инвалидности на пенсию вылетел. А они как ходили, так и будут ходить! А ты говоришь – австрийские! Бери вон, хлеб-то.
– Да нет, мы за мясом пришли, – отказался отец и разочарованно посмотрел на сияющий, заключенный в противоударный, водонепроницаемый корпус, заграничный хронометр.
– Так уж поздно! Там только кости да жилы остались! – радостно заголосил Юра и лихо зашвырнул в пакет, купленную буханку пшеничного хлеба.
– Как поздно? – удивился отец. – Я всегда так прихожу.
– Ты когда приходишь-то? По четвергам. А сегодня суббота. Опоздал, парень! На часы, наверное, любовался.
– Ну, сейчас посмотрим, – смеется отец, и мы заходим в павильон.
Видно, что основная торговля уже отошла. Некоторые торговые места пустуют, на других идут сборы.
– А чего тут смотреть! – не унимается Юра. – Хвосты да уши! Я лично, вообще, в этом опарышнике никогда мясо не беру.
– Конечно, зачем тебе мясо. У тебя и так вон какой барабан! – и отец похлопывает Юру по крупному, грушеобразному животу.
– Зачем! – возмущается Юра. – Я прямо из-под топора беру! У меня ж свояк на мясокомбинате костоломом мантулит.
– А– а-а! – подыгрывает отец.
– Ну, ебтыть! – воспламеняется Юра. – Быку одним ударом яйца по самые уши сносит!
– Ух-ты! – это уже я.
– Годовалому – как с куста! По пятницам с утра я у него. Сначала пивка, чтоб рука отяжелела, потом свояк берет топор и айда! Я только пальцем ткну: «Вот она!» – Он хвать шматок чистейшего, парного и порядок!
– Да, это большая привилегия, – не без зависти говорит отец, и мы подходим к мясному ряду. – А тут выбирай жилу со щетиной, или кость с хрящами!
– Почему так говоришь? – вступает в разговор маленький татарин, хозяин первого прилавка, напротив которого мы приостанавливаемся. – Смотри! Ай, какая мяса! – и он шустро ворошит, разложенные на железном подносе куски говядины. – Суп сделаешь, гуляш сделаешь. Сыт будешь, миня спасибо скажешь.
Отец смотрит на Юру, тот презрительно усмехается и величественно двигается дальше вдоль ряда. Мы следуем за ним.
– Юр, вот смотри, приличная, вроде бы, свининка? – останавливается отец напротив толстой торговки в белом фартуке и со здоровенными ручищами вымазанными по локоть кровью.
– Сегодня в пять утра еще хрюкала! – звонким голосом заманивает баба. – Бери, не мешкай! Хозяйка тебе пельменей настряпает, рюмочку нальет, да на радостях, глядишь, у вас че и получится!
– Вон оно как! И почем такое удовольствие? – приосанивается отец.
– Так, а че мы косые аль кривые?! Как у всех – ни больше, ни меньше!
– Когда ты говоришь, она хрюкала? – встревает Юра.
– В пять утра, – подключаюсь я.
– Да на рассвете мужики завалили! На кой рожон мне врать-то?! – возмущается баба.
– Это тебе спьяну померещилось! На рассвете! Что я не вижу, что оно с холодильника!
– С какого холодильника?! Ты че, охренел, старый дурак! – голосит оскорбленная предпринимательница.
– С обыкновенного! Блестит вон уже – как сопля! Нашла вахлаков! – не уступает в силе звука Юра.
– Да какая разница, не протухло же еще, – пытается развести сцепившихся отец.
– Чего?! Сам ты протух, пердун лысый! А ну, давай, шагайте отсюда! Я уже не торгую!
– Ну, не серчай хозяюшка, я беру вот этот кусочек, – и отец достает из кармана деньги.
– Миш, брось, она ее одной лебедой кормила, – останавливает его Юра. – Вон сало-то зеленое!
– Отойдите от прилавка, или я сейчас мужиков позову! – уже вопит баба, и лицо ее наливается пунцовой неприязнью. – Гриша! Витька! – машет она окровавленными ручищами.
Мы отступаем. В павильоне становится все пустынней. Торговцы сворачивают свои предприятия.
– Черт, похоже, действительно, припозднились, – озирается отец.
– Погоди не суетись, – твердо говорит Юра и направляется к двери, ведущей в подсобные помещения павильона. – У моей свояченицы деверь есть, алкаш страшный, дом пропил. Так вот, он здесь рубщиком подхалтуривает. Сейчас…
– Да не надо, Юр! – пытается сдержать его отец. – Вон, окорочков возьмем…
– Я сказал, спокойно! – рубит Юра. – Ждите здесь, – и скрывается за дверью.
– Ну, что подождем? – советуется отец.
– Может, лучше, пойти к рыбке прицениться, пока предводитель отсутствует?
– Ладно, подождем. А вдруг, деверь еще не надрался. Глядишь грудинки отхватим. – воодушевляется отец, и мы присаживаемся на небольшую скамеечку.
Павильон почти пуст. Только две пьяненькие башкирки трещат меж собой, как старенькие будильники, забыв про товар. Да красивая молодая татарка распродает последнюю упаковку американских куриных окороков.
– Эх, окорочка-то, сегодня какие крупные! – опять охватывает отца беспокойство.
– Ну, мы же за грудинкой охотимся, – отшучиваюсь я.
Неумолимо время движется к закрытию. Башкирки допили припрятанную под прилавком бутылочку настойки «Караидель», упаковали нераспроданные творог, сметану по сумкам и двинулись к выходу. Татарка взялась подсчитывать выручку – на всех пальцах ее изящных рук красовались засаленные золотые кольца разной величины.
– Все, хватит! – не выдерживает отец. – Пошли брать окорочка, а не то, точно, лебеду есть придется! – и поднявшись, он решительно направляется к прилавку. Но тут, как из-под земли, на его пути возникает маленькая, сутулая старушка в наглухо застегнутом болоньевом плаще и с алюминиевым бидончиком в руке.
– Здравствуйте, Мария Григорьевна, – останавливается отец.
Старушка молча смотрит ему прямо в глаза.
– Как поживаете? Здоровье как? – расспрашивает отец, косясь на остатки американской роскоши.
В ответ Мария Григорьевна лишь дергает головой, как бы, отгоняя назойливые фразы, и еще пристальнее всматривается в очи моего родителя.
– Вот, мой сын, старшенький, – переводит внимание на меня отец.
Старушка с той же интенсивностью принимается сверлить взглядом мои зрачки.
– Это Мария Григорьевна, мой учитель математики, – отрекомендовывает ее отец.
Вдруг, старушка вскидывает правую руку, и костлявый указательный палец вонзает отцу в грудь:
– Отстаем от США в развитии философских доктрин. Желаю больше философски мыслить!
– А ну, конечно, Мария Григорьевна! Сейчас… – отец раскланивается, отпрыгивает к прилавку и с криком: – Я беру! – останавливает хмурого грузчика в военной плащ-палатке, потащившего было остатки окорока в подсобки.
– А вы, юноша, за кого? За Бога или за Ленина? – энергично обращается ко мне Мария Григорьевна.
Я совершенно не готов к такому вопросу. Поэтому, мне ничего не остается делать, как просто рассмеяться. Это не устраивает Марию Григорьевну, и она ловким, профессиональным движением хватает меня за ухо.
– За Ленина, – тут же отвечаю я, оборвав идиотский смех, и обосновываю:
– Я Ленина в мавзолее видел, а Бога не видел никто, даже космонавты.
Мария Григорьевна отпускает мое ухо, молча грозит пальцем и направляется к выходу, аккомпанируя седенькой головкой в такт семенящим шагам.
– Все, отоварился! – подходит отец, любуясь на полиэтиленовый пакет полный куриных пикантностей.
– Лапшичку мать нам заделает! Любишь лапшичку?
– А Ленин любил?
– Не знаю, как Ленин, – серьезно отвечает отец, помещая покупку в авоську, – а вот дед твой уплетал за милую душу и прожил, слава Богу, до 82-х лет!
– Пойдем на воздух, – говорю я, – проветриться надо.
– Пойдем, Юрка-то, похоже, уже не объявится, – опасливо поглядывает на дверь отец.
– Похоже.
– Слушай, нам же еще на почту надо заглянуть! У Миры Константиновны день рождения завтра!
И мы выходим из совершенно пустого павильона.
На улице отец встречает еще одного своего кореша – Ахмеда, с которым они вместе учились в институте, сидели на картофельной диете и играли в духовом оркестре. Отец на альту, Ахмед на тубе. Сегодня Ахмед не в духе и на вопрос отца: «Как поживаешь?» открыто заявляет, что: «Имел он и эту жизнь, и Б.Н. Ельцина и Аллаха!» Отец утешительно похлопывает его по плечу, и мы идем дальше.
– Ну, где ты пропал, едрена вошь?!
Перед нами Юра.
– Так я думал, ты с деверем дернул соточку со встречей и решил грудинку за собой оставить! – подтрунивает отец.
– Зачем?! – отмахивается Юра. – Его там и не было – на рыбалку еще в пятницу укатил. Я прямо к директору лыжи двинул, он, ведь, моей бывшей тещи племяш! Ну, ебтыть! Вваливаюсь к нему в кабинет, а там гулянка – у главбуха юбилей! Она, кстати, сводная сестра моей первой бабы. Я ей по молодости тоже пистона вставлял. Во ситуация, гадский потрох! Они мне сразу стакан штрафняка. Я говорю: – Стоп! Во-первых, водку не пью; во-вторых, меня не приглашали, значит и штрафняка быть не может, а в-третьих, отпустите мяса поприличней и извините за кипеш!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25