– Трудно сказать, – со знанием дела начал я, – кому-то она и даром не нужна, а кто-то и сотню баксов не пожалеет. Это же психологическое оружие, во-первых, а во-вторых ни под одну статью не подходит. Тут специфический клиент нужен.
Шерхан победоносно посмотрел на Толика:
– Я тебе говорил, валенок!
– Кого ты слушаешь, чудила, – сплюнул окурок Толик. – Че не помнишь, как он отправил нас сперму сдавать?
Видно было, что Шерхан вспоимнил. И мы приехали.
Когда наша компания пресекала холл, пестреющий анахронизмами отошедшей эпохи, типа: «Слава Труду», «Наши передовики» и т. п., вахтерша сплюнула нам вслед враждебной фразой:
– Уже сгуртовались варнаки!
Но мы равнодушно промолчали и вышли на крыльцо. Здесь расстались. У каждого свой путь к последнему пиюту. Шерхан склонился над урной, освобождаясь от желудочного сока. Толик двумя хроматическими пассажами выпустил воздух и о чем-то задумался. А я, обвыкаясь с погодой, побрел к трамвайному кольцу.
3
Трамвайное кольцо на северной окраине города – просторное поле, пестреющее собаководами; по периметру – железобетонные столбы с пучками проводов на верхних штангах; искрящийся овал железнодорожного полотна; и в стороне – одинокий ветхий навес, оклеенный листиками объявлений. Каких только нет – машинописные, ксерокопированные, от руки… губной помадой(!):
«Молодая, симпатичная леди, познакомится с мужчиной кавказкой национальности тел:…», – далее лишь зияющие рытвинки, похищенной абреками, наживочки.
Подошел трамвай. Подкатил шустро и мягко. Лоснящийся красно-белым телом, и сияющий никелированными ресницами. Младенец!
Я зашел в душистый салон и сел на упругое кресло. Прекрасно! Нет постыдно-брезгливого чувства многозадового прошлого.
Неподалеку, расположились двое подростков. Они шумно, наперебой, что называется, прикалывались.
Заднюю площадку оккупировал воинствующей осанки пенсионер со своей старой седой лайкой на длинном брезентовом поводке. Старикан буравил ядовитым взглядом молодое поколение, и на его небритом лице расцветало отвращение. Особенно третировал бедолагу нарочито-бесцеремонный белибердешь юнцов. Лайка, вольготно развалившись на новом резиновом покрытии, часто самозабвенно зевала и периодически почесывала свое сучье брюхо.
– Короче, слушай фишку! – открыл новую тему для прикола парень в черном балахоне с белым ликом В. Цоя на груди.
– На прошлой неделе «киноманы» на тусняк сошлись, чуешь, да! Карась дури притаранил убойной, все обдолбились под хохмяшку. Пивища добавили – обвал! Крышняк поехала капитально, прямо кодлой ломанулись к стадиону. А в парке, прикинь да – засада! Там-тадам! Ты понял, да!? Целая грядка «реперов»!
Второй паренек в потертых кожаных штанах, тиранящих его несформировавшиеся генитали, издал звук, типа: «УаУ!» и вытянул из кармана гигантскую канцелярскую скрепку.
– Ну, короче, «киноманы», как пошли, ну, там всех и положили!
«УаУ» – повторилось с большим воодушевлением, а разогнутая скрепка, превратившись в колющее оружие, впилась в новенький дерматин кресла. «Киноманов» охватил восторг:
– Во мы колбасились!
– Сто пудов!
– Меня потом еще целый день плющело!
– УаУ! Круто!
Дерматин жалобно кряхтел, упорствуя натиску металла, но «киноман» усердствовал, и ткань с жалостным скрипом уступала.
– Вот я смотрю, тебе непременно хочется нагадить, да?! – вклинился пенсионер между проникающими ударами. – Порвать чего-нибудь, да?!
– Чего порвать-то?! – конфликтно отозвался мелкий вредитель.
– Хочется изрезать все в клочья, да?! – развивал свою догадку старик. От яростной артикуляции его вставная челюсть звонко клацала.
– Чего в клочья-то?! – еще раз спопугайничал любитель острых развлечений, и оба приятели заржали.
– Разбить да?! – домогался истец.
Псина звучно зевнула, почесала за ухом и насторожилась.
– Ага, в дребезги, да?! – сымпровизировал кожаноштанный, и оба «киномана» снова закатились.
– Ну, давай! Стекло вон возьми и разбей! – взвился старик. – Башкой своей вышиби!
– А че, ништяк – на кочан окошечко, бумс! – уперся лбом в стекло юный пародист.
– Да ты разбегись, вон, чтобы уж мозги твои вшивые вылетели к ебеней матери! На хуя они тебе?! – багровея, свирепело старое поколение, не щадя одряхлевших коронарных сосудов.
Лайка привстала и ощерилась. Теперь они стояли двое против двоих, готовые накинуться друг на друга. А между ними сидел я – сторонний наблюдатель – и чувствовал, как сердце мое начинает биться в унисон с пульсом предгрозовой ситуацией.
– А че орать-то?! – басили малолетки, поглядывая на скалящуюся суку.
– А то! Знаешь, салага, почему нас американцы ненавидят?! – брызгая слюной попер на молодежь пенсионер. – Задумывался своей пустой головой, почему весь мир ненавидит русских?!
Лайка зарычала и выдвинулась вперед.
Я по паспорту русский: «Значит пробил мой час!» – протрубило у меня в мозгу.
– Почему?! – поднялся я со своего места и оказался, как пишут в газетах, между двух огней.
На мгновение все замерли, похоже даже лайка опешила.
– Потому что разрушители мы, понял?! Русские – разрушители! Варвары!!! – взорвался старик и лайка, разразившись яростным лаем, кинулась на меня – на простого русского парня у которого не было в жизни ничего примечального, кроме серпастого, молоткастого паспорта с отметкой в графе национальность – РУССКИЙ.
Но хозяин вздернул поводок – псина вздыбилась, щелкнула челюстями в нескольких сантиметрах от моего кадыка и, исполнив сальто, шлепнулась на пол.
«Киноманы» бросились вперед по проходу.
– Ну-ка, покинули вагон, придурки! – рявкнули динамики по всему салону. – А то я сейчас всех в милицию сдам!
Голова пенсионера-антируссиста юркнула в плечи, вражина весь скукожился, как под шквальным огнем легендарных «катюш», и кинулся в противоположную сторону, увлекая за собой остервеневшую суку. Двери захлопнулись.
– Проспект Просвещения – следующая, – объявил простуженный женский голос.
Трамвай тронулся, я рухнул на сидение.
«Знай наших!» – подумалось мне, напоследок.
4
Вот уж несколько лет подряд, ежедневно, отправлялся я с этого заколдованного трамвайного кольца на самом краю города с тайной надеждой: А вдруг на сей раз повезет! Вдруг произойдет что-нибудь такое, что озарит, подхватит и понесет в серпантинном вихре небывалых чувств к неизведанным, причудливым просторам иного существования, где распустится моя томительная блажь грандиозными бутонами сладкой прихоти и… зацветет, заблагоухает в оазисе священного Чистогана, где даже сны прозрачны и невинны, и где даже русским есть место. Пусть не надолго, пусть на одно мгновение, пусть смертоносно, но пусть!… Я толком-то и не знал, чего ищу, поэтому был открыт любому позыву. На малейшее прикосновение из вне я реагировал мощнейшей эрекцией всех чувств, имевшихся в арсенале моей души, естественно, в уповании на встречное движение, но именно в этот момент реальность начинала ускользать от меня и странным образом оборачивалась несусветным бредом. И в конце концов я неизменно оказывался в исходной точке. Неужели мне не разорвать этот cirkulus vitiosus?!
«Оплачиваем проезд, кто вошел. На линии работает контроль!» – пригрозил простуженный женский голос из динамиков. Двери вагона распахнулась и в салон вошла женщина. Маленькая, кривоногая, плосколицая казашка с распущенными черными волосами. Некрасивая, но неизведанная женщина с пышным бюстом под облегающей маечкой. Недоступные мне груди, реагируя на безобразные кривлянья вагона, грациозно покачивались. В мерных движениях чувствовался солидный вес.
«Искушение,» – только и успел подумать я, как тут же ему и поддался.
Казашка посмотрела на меня сквозь узкие и раскосые амбразуры. Темен был ее взгляд и глубок, а на самом дне сверкали ядовитые шипы.
У меня заломило поясницу, кровь хлынула в пещерные тела.
Казашка подошла вплотную и потянулась к компостеру. Две бомбы в немыслимое количество мегатонн повисли над моей головой. Я втянул сладковато-резкий запах (букет парфюма и пота), подержал на уровне переносицы и проглотил. Лакомство скользнуло в низ живота и расцвело.
Эх, если бы я был животным, или хотя бы первобытным человеком! Я бы знал, что мне тогда делать. О я бы действовал, как подобает – без страха и упрека, страстно и с размахом!
Дабы сдержать позыв, пришлось закрыть глаза. Но в полной темноте внутреннего взора меня уже поджидала совершенно голая казашка. Очертя голову, я кинулся на свою жертву. Теплое и мягкое хлынуло в лицо. Я открыл рот и заглотил сколько смог. Одновременно, мои руки заскользили вниз по выпуклостям и впадинам и пальцы заплутали в зарослях, а средний окунулся в кратер, бурлящий горячей жижей. Самка встрепенулась и отдалась. Затем, бросок вперед, и я подмял ее покорное тело под себя, лишь оставив на плечах тугие, подбритые икры. Член мой горел и ныл от вздыби, я высвободил сей факел и ринулся в расщелину…
– Метро «Озерки», – прохрипело над головой, и я очнулся.
Рядом толпилось масса народу, источающие духоту и пыль. Сердце мое трепыхалось, как обезглавленная птица, между ног было сыро и неуютно. Я поднялся и стал пробиваться к выходу. В просвете голов мелькнули черные волосы казашки. Едва замешкавшись, я вышел из трамвая.
5
Свежий воздух отрезвил. За спиной громыхал трамвай, увлекая с собой мое искушение, но его верные псы тянулись носами, поскуливали, сучили ножками, готовые припуститься вдогонку. Рванув поводок на себя, я осадил ретивцев: человеку в джинсах Lee, рубашке Colin’s, кроссовках Reebok сначала нужно заиметь деньги, а уж потом спускать чувства с цепи. Таковы правила игры.
Теоретически деньги уже существовали, оставалось лишь фактически занять их у Николая, на встречу с которым, я и прибыл.
До назначенного времени оставалось пятнадцать минут, и я решил прогуляться, чтобы развеяться и оглядеться.
Место людное. Центром тусовки – станция метро «Озерки»; стеклянные двери непрерывно штамповали гибкие тела девушек в коротеньких шортах и темных очках.
Справа – армяне на мангалах жарили шашлыки. Жидкий дымок взвивался в голубизну неба и растворялся в нем.
Слева – арабы в белых халатах заворачивали шаверму.
Полуголые женские тела, терпкий аромат восточной кухни и жесткие ритмы негритянской музыки красноречиво говорили мне, что мир пропитан безумием. И я ощущал его в себе, я сочился им, как сочится жиром подоспевший шашлык, или готовый стручок шавермы.
«Лучше отойду на безопасное расстояние,» – решил я.
Поодаль, на пыльной площади бряцала вокально-инструментальная группа:
«Лица стерты, краски тусклы.
То ли лица, то ли куклы…»
Пел жирный парень в грязной майке, лениво теребя струны.
Я бесцельно прохаживался и вдруг боковым зрением приметил, что мной интересуются – рослая, стройная, распущенные волосы, в светлом платьице – двинулась на меня.
– Игорь? – тронула за руку, будто ковырнула сомнительную монетку, втоптанную в грязь.
Я посмотрел в улыбающееся лицо.
– Узнал? – выговорила требовательно и со смущением.
(наплыв)
Она полулежала на двуспальной кровати в халате из бордового шелка. Распущенные волосы скрывали половину лица.
Оставляя на полу джинсы, я подполз к ее лодыжкам. Затем, мурлыкая вздор, поднырнул под мышку, высвободил из под холодной, скользкой материи увесистую грудь и пощекотал кончиком носа черешню соска.
– Не надо… ты красивый мальчик и привык, что тебе никто не отказывает, – говорила она, дыша мне в макушку.
– Разве к этому можно привыкнуть?
Не насытившись одним плодом, я полез за соседним.
– Мне пора собираться, – простонала она и опрокинулась на спину. – Что ты делаешь?
Я распахнул халат, скатился по ложбинке меж грудей и провалился в пупок.
– У меня есть парень, который это делает…
– Как его имя?
– Кого?
– Который умеет вот так делать?
Мой юлящийся язык настиг ускользающую черную полоску трусиков и взъерошил примятые золотистые заросли.
– А…(шепотом)дурак.
Горячие и упругие ляжки стиснули мою голову в душистых объятиях. Я целиком окунулся в их аромат и осторожно отведал деликатеса.
Распалившись, она подтянула мои губы к своим и впилась в них, как оса:
– Может ты, наконец, расстанешься со своими трусами?! – прошептала не отрываясь.
Я расстался, и мы совокупились.
– Мне ни с кем не было так хорошо…
– Мне никогда не будет так хорошо…
– Только не кончай в меня…
– Мы кончим вместе…
– Да… но не в меня…
– А в кого?
– На живот!
– Вот! Вот!
– Скотина.
(прошло шесть лет)
– Оля! – выдохнул я и подался к губам.
– Ну, как ты? Где? – тоном участкового приструнила меня Оля. Я одумался и принял правила игры.
– В принципе, не плохо. А в общем, отлично. Добиваюсь поставленной цели. Уже имею дивиденды.
– Вот как?
– А разве могло быть иначе?
– Ну, в принципе, ты всегда, так сказать… Значит в театре?
Она заметно растерялась. Уверенность и наглость – первое оружие против женской спеси.
– Да, сам пишу, сам ставлю и играть доверяю только себе. Ну, а как ты, собственно, если в общих черта? В последний раз, когда я тебя лицезрел, ты сильно беременная была.
– Девочке уже пять лет.
– Отлично. Что еще, в сущности, нужно женщине.
– А где твой театр?
– На Петроградской.
Текст я знал на зубок, отвечал непринужденно и мог попутно обследовать забытое олино тело: похудела, усох налив щек, грудь опала, но ноги и та нива откуда они произрастали, сохранились в первозданном виде. Прекрасные зубы, я помню блеск их страстного оскала и игривые укусы. Интересно, как у нее с мужем?
– А я, кажется, знаю! Это на углу Каменоостровского и Большого, так? – продолжала ковырять Оля.
Но я крепкий прыщ, меня холеным ноготком не выдавишь.
– Нет. Мой поменьше и подальше, возле Ботанического. Там сейчас у меня ремонт идет – подготовка к открытию сезона.
– Ну, приглашай. Очень интересно посмотреть.
Тональность олиных интонаций становилась все прозрачнее, сквозь изгогродь официального тона проглядывали силуэты интимности.
– Естественно! Как только, так в первую очередь. Оставь телефончик.
Роется в сумочке, под мышками на платьице пятнышки пота.
– Как зарабатываешь? – протянула листик с цифрами.
– Прилично. На одного с лихвой.
– Все один?
– А вы все вдвоем?
– А что?
Вот этот тайный взгляд! Взгляд, который ничего еще не значит, но уже обещает многое.
– Ничего. Как муж?
– Что тебя интересует?
– Основное: не пьет? зарабатывает?
– Не пьет, не курит, зарабатывает и не таскается, но все равно плохо.
Пиздешь. Уж я-то знаю, что для нее хорошо, а что плохо. Я доводил ее до обморочных оргазмов, и все равно она променяла меня на родовитого сморчка с прогнозируемым будущим. Ты всегда была смышленой женщиной, моя бывшая соблазнительница.
– А я пью, курю, таскаюсь, иногда и не зарабатываю, а у меня по-прежнему хорошо. Просто не знаю что и делать.
– Я не в этом смысле. Здесь тоже все в порядке, – слишком гордо заявила Оля.
– Да я тоже без всяких умыслов намекнул, – прокололся улыбкой я.
– Все шутишь?
В стеклянных штампах метрополитена замаячил Николай.
– Давай встретимся сегодня, попозже, поужинаем где-нибудь, поговорим, – заспешил я.
– С удовольствием. Мои все равно на даче… – согласилась слишком поспешно, спохватилась и зарделась. – Хотя не обещаю.
На нас надвигался Коля – разбегающийся взгляд, полуоткрый рот с белой пенкой в уголках губ.
– Я тебе позвоню?
– Позвони.
– До вечера?
– Ага.
«Нельзя ли дважды войти в одну и ту же реку?!» – беззвучно вопрошал я в след, просвечивающим сквозь платьице, трусикам. Псы взрычали, поводок натянулся, я рявкнул на оголтелых и отвернулся.
– Ты чего такой необычайно-черезвычайный, Николай?! – с надеждой пожал я руку своему потенциальному кредитору и повел его к озерам.
Там за тихими водоемами, на тихой березовой улице жил тихушник Михалыч. В иную бытность я снимал у Михалыча светлую комнату во втором этаже. Сейчас она освободилась, а у Коли, как существа иногороднего, была хроническая проблема с жильем. Николай мог решить свою проблему, а я рассчитывал на комиссионные. Нет, я настаивал на них, ведь меня ждала Оля, а с ней и… Фу! Лежать!
– Я действительно в плохом настроении, подмечено верно, – размеренно заговорил Николай. – Это остаточные явления. Недавно я пережил мысленную бурю.
Коля адепт Абсолютного Знания. Утром и вечером он посещает духовные тренинги, которые проводит некая сестра Дизи из Индии. В будущем Коля надеется преодалеть в себе человека и стать седьмым Богом. А пока Коля отстранился от:
– никотина,
– алкоголя,
– мяса,
– женщин,
– и хулы.
Со всеми небратьями и несестрами (теми, кто покуривает, попивает, жрет плоть, сквернословит и вожделеет) он разговаривает снисходительно-наставническим тоном.
– Типа психоза, что-ли? – принимаю я новые правила игры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25