Только через несколько минут, и с большим волнением, он смог заговорить.
– Мне тяжело рассказывать, но надо, чтобы вы знали. Мое преступление – часть общего. Я говорю об этой проклятой войне. С начала военных действий я был назначен на подводную лодку, которая несла сторожевую службу. Вероятно, я благополучно провел бы всю кампанию и остался бравым офицером, каким начал войну, если бы не случилось одно событие, которое остро показало весь ужас бойни, того, что мы делали.
Было это в последние годы войны. Однажды капитан экстренно призвал нас, офицеров, и показал на приближающееся судно. Я никогда не забуду этой картины. На волнах величественно качался гигант-пароход; таких судов насчитывалось три-четыре на всем земном шаре. Несколько этажей его светились огнями. В бинокль на носу можно было прочесть надпись громадными золочеными буквами «Равенство». Издали с него доносилась музыка. Один из офицеров раскрыл справочник судов, плавающих в океане, и отыскал «Равенство».
Сведения о нем вполне соответствовали впечатлению. Судно было спущено на воду года четыре назад. Водоизмещением свыше тридцати тысяч тонн. Ход – несколько десятков узлов. Снабжено турбинными двигателями. Оно считалось лучшим судном в мире, имело все технические усовершенствования. Пассажиров вмещало около трех тысяч, то есть население небольшого города. На нем было радио, оркестр, своя типография, выпускающая ежедневную газету. Особого устройства водонепроницаемые переборки делали путешествие на нем совершенно безопасным. Это было чудо современной пароходной техники.
Наш капитан усмехнулся.
– Через полчаса оно будет на дне океана.
Мы попятились.
– У меня есть приказ топить все суда воюющих с нами держав.
– Пассажирские?
– Все. Мы уничтожаем средства сообщения врагов и их торговлю.
– А люди? Ведь там около трех тысяч.
Капитан пожал плечами.
– Мы не можем поместить их в нашу лодку.
– Там дети!
– Через полчаса «Равенство» со всеми пассажирами будет на дне, – холодно повторил он. – Таков приказ. Приготовьтесь!
Утопить три тысячи человек, из которых большинство женщин и детей! Не преступников, не воюющих с нами – это было чудовищно, безумно.
Но мы знали капитана. Это была машина без чувства и мысли, выполнявшая приказание так же равнодушно, как минный аппарат выбрасывает снаряд.
Мы знали, что возражать бесполезно. Содрогаясь, мы разошлись по своим местам. Лодка направилась к ничего не подозревающему судну. Вы знаете железную дисциплину нашего флота: мы, офицеры, покорно управляли действиями нашей плавучей гильотины. Пользуясь ночной темнотой, – я не знаю, зачем, – мы подошли близко к пароходу, точно хотели удостовериться, не ошибаемся ли мы в своей жертве. Так близко, что до нас доносились голоса с парохода.
Стоял полный штиль. Мы ясно могли расслышать звуки рояля. Как сейчас помню женский голос, певший:
«Ave Marie!..»
Ровная, как зеркало, поверхность океана во время войны обманчива. Ничто не говорило пароходу, что в океане готовится злодейство. Обойдя пароход, лодка погрузилась под воду, начались приготовления к безумной казни. Но прежде чем раздалась команда, мы услышали глухой звук. Застрелился наш минный офицер. Я жалею, что не последовал его примеру. Но у меня в России оставались жена и дети. О, дочь моя! – простонал си, закрывая лицо руками.
Молчание стояло несколько минут.
– Вы знаете из газет, – тихо продолжал он потом, – что это кошмарнейшее преступление было совершено и потрясло весь мир. Нам оно не прошло даром. Вскоре двое из офицеров заболело галлюцинациями. Им слышалось «Ave Marie», казалось, что тысячи утопленников хватают подводную лодку. Через несколько дней они сошли с ума и бросились в воду.
Со мной случилось другое. Я ходил, ел, пил, спал, отдавал и выполнял приказания, но неподвижность, которую вы видите на моем лице, – с того времени. Я омертвел. У меня было такое ощущение, что я живу тысячу лет. Окружающие меня, их дела, надежды, горе, радости – скучные детские забавы. Я – старик, которому все это смертельно надоело. Жена и дочь, ради которых я не убил себя в первую минуту и которых я не видел четыре года, стали мне страшны. Я боялся мысли о встрече с ними. Я был морально пуст, мертв и нес в себе начало разложения. О, это такая ужасная вещь, что я не могу передать вам! Ввиду самоубийства офицеров, нас убрали с лодки и рассовали по другим судам.
Я искал смерти. Но случилось так, что я попал в плен, в Россию. В то время я был в таком состоянии, что не сообщил об этом даже своему тестю и жене, предоставляя им думать, что погиб.
В лагере военнопленных застала меня ваша революция. Мне тогда казалось, что это комедия, что уже не первый раз устраивает человечество эти кровавые игры: 1789, 1830, 1848, 1871, 1905, 1917 годы. В моем состоянии все восторги и ликования вашего народа представлялись несносными, непонятными. Так умирающий не переносит радости здоровых. Я, наконец, бежал из лагеря военнопленных. В Чите я узнал о смерти жены. Я кинулся в Иркутск – найти ребенка. Но его там не оказалось, он бесследно исчез. В это время в Восточной Сибири был самый разгар гражданской войны. Искать было немыслимо. Не перенося людей, я бежал от них на Байкал. Его пустынные, дикие берега подходили к моей опустошенной душе. Я полюбил их и решил остаться здесь у тунгуса. Мои Фридрих и Каракалла заменили мне семью. Так жил я несколько лет. Встреча с вами, мое желание спасти вас показало мне, что за прожитые на Байкале годы я изменился. Ко мне вновь вернулось чувство жизни. А когда я услыхал, что вы ищете моего ребенка, мне показалось, что отдельные преступления человечества не означают еще разложения всего его, а только разложение правящих классов. Я точно проснулся после тяжелого кошмарного сна. Перерождение мое началось с того момента, как я провел вашу «Мысовую» в бухту. Я понял, что могу жить другими чувствами. Во мне ожила глубокая любовь к дочери, стыд за то, что я забыл ее, желание найти. Войдя в вашу экспедицию, я скрыл свое имя. Я боялся, что, рассказав свою тайну, я потеряю мою дочь, если ее найду. Узнав, кто я, она отвернется от убийцы. Я хотел сначала подготовить ее и заслужить прощение.
Помните обморок на Ушканьих? Это было, когда я первый раз увидел ее, услыхал ее голос. Я понял сразу, что это она. Она – вылитая мать.
В вашем и ее обществе, среди ваших спутников, я начинал смотреть на мир иначе. Мне казалось, что я смогу сызнова начать жизнь. Дочь давала мне надежду на семью. Ваше общественное строительство казалось мне зарей новой жизни, в которой я нашел бы себе место.
Но на «Мысовой» вместе с вами уцелели Таймхикс и Урбужан – эти два негодяя. Один – поджигатель войны, другой – бандит, убийца моей дочери. – Он опустил голову и долго молчал. – Англию я ненавижу с этой бойни, так же как и тупых заправил кайзеровской Германии, ввергнувших мир в кровавую войну, – тяжело вздохнул он. – Я говорю, конечно, о правящих классах. Это Англия вместе с немецкой военщиной и их правилами – союзниками во Франции, Америке, Японии – теперь злейшие враги вашей молодой республики. Вам надо защищать родину, работать... В этом вы найдете силы, утешение, смысл жизни, мой дорогой друг. Мне же осталось кончить свой век там, где вы нашли меня.
Он опустил голову и замолчал.
Несмотря на все уговоры профессора, он остался непреклонен. В тот же вечер он отплыл на полуостров Святой Нос.
Ночью на Байкале разразилась сильнейшая буря, и на маяке сомневались, чтобы его лодка могла благополучно достигнуть берега.
III. Рискованный путь
У Булыгина работа валилась из рук. Но в работе же он старался находить утешение. Он трудился до изнеможения. Ложился уже ночью, вставал на рассвете. Только это и спасало его. В конце концов все же он не выдержал и пока решил уехать на месяц в Иркутск.
Но сделать это было нелегко. Пароходы на остров не заходили. Прошло несколько недель в ожидании.
Настал октябрь. В море плавали уже льдины. Однажды они увидали в бухте парус. Это был парусник «Бурят-Монгол», зашедший на Ушканьи случайно, укрываясь от бури.
Профессор решил не дожидаться парохода, который либо будет, либо нет, и рискнуть отправиться в Иркутск на попавшемся судне. Видя его угнетенное настроение, смотритель не стал его отговаривать, хотя в эту пору плавание по Байкалу было почти рискованным.
Вузовцев риск тоже не остановил. Погрузив на «Бурят-Монгол» все коллекции, они нетерпеливо ожидали отплытия.
Смотритель советовал капитану переждать ночь в бухте, так как погода была очень сомнительная. Он ожидал шторма.
Капитан нахмурился.
– Не переждешь. В октябре плаваешь по Байкалу – шторма не минуешь.
– Раз тонули – не утонули. Значит, не утонем, – пошутил Тошка.
– Надо же нам познакомиться с осенними бурями, – улыбнулся профессор.
– Напрасно смеетесь, – заметил капитан. – Мы очень рискуем.
Но ребята и профессор свыклись с Байкалом, испытали его и в бурю и во всякую погоду. Что могло быть ужасней той ночи, когда сарма носила их «Мысовую».
Смотритель тоже хотел перебраться до зимы с островов. После смерти Кузнецова он, по просьбе жены, выхлопотал перевод на юг. Но на парусном судне в октябре по Байкалу ехать он не рискнул.
Они расстались самым дружеским образом.
Вечером «Бурят-Монгол» отплыл с Ушканьих и скрылся в холодном тумане.
IV. Вести о паруснике «Бурят-Монголе»
Постепенно просохли дороги. Крестьяне вернулись с гор и готовились к суровой даурской зиме, когда сорокаградусные морозы сменяются буранами.
Иркутск, в последнюю минуту благополучно избежавший наводнения, жил прежней шумной жизнью.
Попрядухин, Алла и Аполлошка поселились в маленьком домике на окраине. Алла ходила еще с трудом. Поправляться ей было надо несколько месяцев. Старик пустил часть найденного золота в ход, и в средствах они не нуждались. Чтобы никто не покушался на их золото, он запретил Аполлошке рассказывать о кладе и не позволил ему снести найденные дощечки с монгольскими надписями в географическое Общество, сказав, что приедет профессор, и тогда отдадут ему. Алла попросила только, чтобы он побывал по адресу, данному профессором. Но там ничего не могли сказать о Булыгине.
Итак, оставалось ждать.
Алла отыскала могилу матери, Шарлотты Краузе, и так расстроилась, что снова заболела.
Врач сказал, что нельзя допускать ни малейшего беспокойства или волнения. Запретил даже читать.
Попрядухин не давал ей газет, отобрал у нее все книги, возложив на нее исключительно хозяйство.
Алла благоразумно подчинилась.
Однажды – было это в ноябре – старик, вернувшись из города, показался Аполлошке странным. Что он был чем-то сильно взволнован, это было несомненно. Он то и дело закладывал усы за уши. На Аполлошку смотрел как-то загадочно.
– Отстань, клещ! – сердито цыкнул он, когда тот попробовал спросить его.
Попрядухин, видимо, был сам не свой. Аполлошка терялся в догадках.
Только когда ушла Алла, старик подозвал его. Вытянул из кармана спрятанную газету и подал мальчику. Слезы выступили на его глазах.
В газете было следующее сообщение.
«КАТАСТРОФА на БАЙКАЛЕ» Во время бури, свирепствовавшей на Байкале, затерт льдом парусник «Бурят-Монгол» со всей командой и пассажирами, в числе которых находилась научная экспедиция из Ленинграда в составе профессора Булыгина и двух вузовцев. Когда гибель парусника стала неизбежной, команда и пассажиры разместились на две шлюпки. Первой из них, с командой, удалось пристать к берегу около Посольска; вторую же, где находилась экспедиция, унесло в море вместе с парусником «Бурят-Монгол».
Моряки уверяют, что для парусника и шлюпки не исключена была возможность спасения, если бы ветер вскоре переменился, что на Байкале часто случается. Но ветер несколько дней подряд гнал лед от Посольска. Теперь же по прошествии двух недель, можно считать, что «Бурят-Монгол» и шлюпка погибли. Подтверждением этому служат и найденные около Посольска обломки шлюпки.
В заседании Восточно-Сибирского отдела географического Общества, предполагаемом в ближайшем времени, будет сделан доклад, посвященный погибшему молодому ученому. Профессор Булыгин, руководитель экспедиции, несмотря на свою молодость, считался выдающимся научным работником. Ему принадлежит ряд ценных открытий и работ в области глубоководной фауны. За время экспедиции им собрано было много ценных коллекций, которые все также погибли на паруснике. Предположено назвать именем безвременно погибшего отважного исследователя биологическую станцию на Байкале».
Аполлошка поднял такой рев, что старик едва его успокоил. Они боялись, что узнает Алла, сдерживались и не подавали виду, чтобы Алла ничего не заподозрила.
Действительно, часа через три после отплытия «Бурят-Монгола» от Ушканьих на Байкале разразился жесточайший шторм. Небо обложило густыми тучами, и суденышко начало трепать. А ночью страшный толчок и треск возвестили, что парусник ударило о камень.
Профессор в первую минуту, когда возникла мысль о гибели, пожалел не себя – он стал к себе безразличен, – а ребят и свои коллекции.
Судно заметно накренилось, очевидно, пробита была обшивка и протекала. Судя по поднявшейся суматохе и беготне, дело было очень серьезным.
– Льдиной прорезало дно! – крикнул капитан. – Будьте готовы сесть в шлюпку.
Матросы работали около насосов, другая часть вместе с капитаном старалась завести с носа парус в пробоину. Но течь была слишком сильна. Капитан отчаялся спасти «Бурят-Монгола» и приказал спустить шлюпки.
Пораженный новой трагедией, профессор с ребятами молча пересели в шлюпку. Коллекции обречены были на гибель. Сомнительным было и собственное спасение, так как к сильному волнению прибавлялась опасность встречи со льдинами, появившимися в этой части моря во множестве.
Шлюпка с капитаном скоро исчезла во тьме. Профессор со своей командой остался один в разъяренном Байкале, окруженный мелкими льдинами. Невдалеке виднелось судно, которое они старались не терять из виду.
– Это похуже, чем с «Мысовой», – кричал Тошка, заглушая шум волн и рев ветра.
Шлюпка была предоставлена собственным силам. Желание спасти ребят разбудило энергию профессора. Вузовцы с удивлением услышали прежний бодрый голос профессора. Это был тот Булыгин, каким они знали его до прибытия на Ушканьи Созерцателя скал.
– Так-то лучше! – пробурчал Тошка.
Профессор не ответил, с силой поворачивая руль, что бы держать лодку против волн.
V. На плавучем острове
Ночью ветер усилился до степени урагана. Стало нестерпимо холодно. Шлюпка находилась почти рядом с «Бурят-Монголом».
Брызги волн, падая в судно, замерзали, и скоро «Бурят-Монгол» представлял из себя огромную ледяную глыбу. От тяжести он осел. Зато ураган собрал вокруг него такую массу мелкого льда, так называемого «колобовника», или «мятика», что судно сидело не в воде, а скорее в какой-то ледяной каше, и только благодаря этому, вероятно, не погружалось. По всей вероятности, парус, подведенный в разрез, был глубоко вдавлен ледяным рыхлым слоем и не пропускал более воды внутрь.
Ветер все усиливался, крепчал и мороз, так что путешественники не могли оставаться в шлюпке и, пользуясь близостью судна, перебрались на него под прикрытие от ледяного ветра.
«Бурят-Монгол», видимо, держался прочно, и это их успокоило.
Несмотря на весь риск их положения, Тошка способен был ворчать на изумительную резкость разницы между байкальской зимой и летом и удивлялся, что Байкал не влияет на смягчение ее.
– Влияет, – сказал профессор, поднимая воротник полушубка. – Влияет! Сравнительно с другими местностями Сибири, он сильно умеряет температуру лета и зимы, но все же континентальное положение сказывается.
Колебания зимней и летней температуры на Байкале таковы, что приморский житель мог испытать бы их, только если бы ежегодно переезжал зимой на север примерно на тысячу километров, а летом на столько же к югу. Средняя температура зимы здесь двадцать три градуса; подобной на этой широте вы не найдете ни в Европе, ни в Америке. А летняя – плюс семнадцать градусов, то есть опять-таки такая, которая бывает в Европе и Америке на десять градусов южнее Байкала.
Их гнало к западу от Посольска. И так необычно было слышать плеск волн, шум моря при морозе, вероятно, градусов в двадцать.
Это была жуткая ночь. К рассвету шум моря усилился. На них вновь начали лететь брызги волн, и они поняли, что часть рыхлой ледяной массы отделилась, и Байкал вновь приблизился к «Бурят-Монголу».
К их счастью, ветер заметно стихал, но мороз увеличивался.
Измученные переживаниями страшной ночи, они, чуть забрезжило, заснули беспокойным сном.
Профессор громкими возгласами разбудил их. Стоял уже день. И первое, что почувствовали они, – шум моря доносился в отдалении. Мороз вновь сковал рыхлую ледяную массу вокруг них на большом расстоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Мне тяжело рассказывать, но надо, чтобы вы знали. Мое преступление – часть общего. Я говорю об этой проклятой войне. С начала военных действий я был назначен на подводную лодку, которая несла сторожевую службу. Вероятно, я благополучно провел бы всю кампанию и остался бравым офицером, каким начал войну, если бы не случилось одно событие, которое остро показало весь ужас бойни, того, что мы делали.
Было это в последние годы войны. Однажды капитан экстренно призвал нас, офицеров, и показал на приближающееся судно. Я никогда не забуду этой картины. На волнах величественно качался гигант-пароход; таких судов насчитывалось три-четыре на всем земном шаре. Несколько этажей его светились огнями. В бинокль на носу можно было прочесть надпись громадными золочеными буквами «Равенство». Издали с него доносилась музыка. Один из офицеров раскрыл справочник судов, плавающих в океане, и отыскал «Равенство».
Сведения о нем вполне соответствовали впечатлению. Судно было спущено на воду года четыре назад. Водоизмещением свыше тридцати тысяч тонн. Ход – несколько десятков узлов. Снабжено турбинными двигателями. Оно считалось лучшим судном в мире, имело все технические усовершенствования. Пассажиров вмещало около трех тысяч, то есть население небольшого города. На нем было радио, оркестр, своя типография, выпускающая ежедневную газету. Особого устройства водонепроницаемые переборки делали путешествие на нем совершенно безопасным. Это было чудо современной пароходной техники.
Наш капитан усмехнулся.
– Через полчаса оно будет на дне океана.
Мы попятились.
– У меня есть приказ топить все суда воюющих с нами держав.
– Пассажирские?
– Все. Мы уничтожаем средства сообщения врагов и их торговлю.
– А люди? Ведь там около трех тысяч.
Капитан пожал плечами.
– Мы не можем поместить их в нашу лодку.
– Там дети!
– Через полчаса «Равенство» со всеми пассажирами будет на дне, – холодно повторил он. – Таков приказ. Приготовьтесь!
Утопить три тысячи человек, из которых большинство женщин и детей! Не преступников, не воюющих с нами – это было чудовищно, безумно.
Но мы знали капитана. Это была машина без чувства и мысли, выполнявшая приказание так же равнодушно, как минный аппарат выбрасывает снаряд.
Мы знали, что возражать бесполезно. Содрогаясь, мы разошлись по своим местам. Лодка направилась к ничего не подозревающему судну. Вы знаете железную дисциплину нашего флота: мы, офицеры, покорно управляли действиями нашей плавучей гильотины. Пользуясь ночной темнотой, – я не знаю, зачем, – мы подошли близко к пароходу, точно хотели удостовериться, не ошибаемся ли мы в своей жертве. Так близко, что до нас доносились голоса с парохода.
Стоял полный штиль. Мы ясно могли расслышать звуки рояля. Как сейчас помню женский голос, певший:
«Ave Marie!..»
Ровная, как зеркало, поверхность океана во время войны обманчива. Ничто не говорило пароходу, что в океане готовится злодейство. Обойдя пароход, лодка погрузилась под воду, начались приготовления к безумной казни. Но прежде чем раздалась команда, мы услышали глухой звук. Застрелился наш минный офицер. Я жалею, что не последовал его примеру. Но у меня в России оставались жена и дети. О, дочь моя! – простонал си, закрывая лицо руками.
Молчание стояло несколько минут.
– Вы знаете из газет, – тихо продолжал он потом, – что это кошмарнейшее преступление было совершено и потрясло весь мир. Нам оно не прошло даром. Вскоре двое из офицеров заболело галлюцинациями. Им слышалось «Ave Marie», казалось, что тысячи утопленников хватают подводную лодку. Через несколько дней они сошли с ума и бросились в воду.
Со мной случилось другое. Я ходил, ел, пил, спал, отдавал и выполнял приказания, но неподвижность, которую вы видите на моем лице, – с того времени. Я омертвел. У меня было такое ощущение, что я живу тысячу лет. Окружающие меня, их дела, надежды, горе, радости – скучные детские забавы. Я – старик, которому все это смертельно надоело. Жена и дочь, ради которых я не убил себя в первую минуту и которых я не видел четыре года, стали мне страшны. Я боялся мысли о встрече с ними. Я был морально пуст, мертв и нес в себе начало разложения. О, это такая ужасная вещь, что я не могу передать вам! Ввиду самоубийства офицеров, нас убрали с лодки и рассовали по другим судам.
Я искал смерти. Но случилось так, что я попал в плен, в Россию. В то время я был в таком состоянии, что не сообщил об этом даже своему тестю и жене, предоставляя им думать, что погиб.
В лагере военнопленных застала меня ваша революция. Мне тогда казалось, что это комедия, что уже не первый раз устраивает человечество эти кровавые игры: 1789, 1830, 1848, 1871, 1905, 1917 годы. В моем состоянии все восторги и ликования вашего народа представлялись несносными, непонятными. Так умирающий не переносит радости здоровых. Я, наконец, бежал из лагеря военнопленных. В Чите я узнал о смерти жены. Я кинулся в Иркутск – найти ребенка. Но его там не оказалось, он бесследно исчез. В это время в Восточной Сибири был самый разгар гражданской войны. Искать было немыслимо. Не перенося людей, я бежал от них на Байкал. Его пустынные, дикие берега подходили к моей опустошенной душе. Я полюбил их и решил остаться здесь у тунгуса. Мои Фридрих и Каракалла заменили мне семью. Так жил я несколько лет. Встреча с вами, мое желание спасти вас показало мне, что за прожитые на Байкале годы я изменился. Ко мне вновь вернулось чувство жизни. А когда я услыхал, что вы ищете моего ребенка, мне показалось, что отдельные преступления человечества не означают еще разложения всего его, а только разложение правящих классов. Я точно проснулся после тяжелого кошмарного сна. Перерождение мое началось с того момента, как я провел вашу «Мысовую» в бухту. Я понял, что могу жить другими чувствами. Во мне ожила глубокая любовь к дочери, стыд за то, что я забыл ее, желание найти. Войдя в вашу экспедицию, я скрыл свое имя. Я боялся, что, рассказав свою тайну, я потеряю мою дочь, если ее найду. Узнав, кто я, она отвернется от убийцы. Я хотел сначала подготовить ее и заслужить прощение.
Помните обморок на Ушканьих? Это было, когда я первый раз увидел ее, услыхал ее голос. Я понял сразу, что это она. Она – вылитая мать.
В вашем и ее обществе, среди ваших спутников, я начинал смотреть на мир иначе. Мне казалось, что я смогу сызнова начать жизнь. Дочь давала мне надежду на семью. Ваше общественное строительство казалось мне зарей новой жизни, в которой я нашел бы себе место.
Но на «Мысовой» вместе с вами уцелели Таймхикс и Урбужан – эти два негодяя. Один – поджигатель войны, другой – бандит, убийца моей дочери. – Он опустил голову и долго молчал. – Англию я ненавижу с этой бойни, так же как и тупых заправил кайзеровской Германии, ввергнувших мир в кровавую войну, – тяжело вздохнул он. – Я говорю, конечно, о правящих классах. Это Англия вместе с немецкой военщиной и их правилами – союзниками во Франции, Америке, Японии – теперь злейшие враги вашей молодой республики. Вам надо защищать родину, работать... В этом вы найдете силы, утешение, смысл жизни, мой дорогой друг. Мне же осталось кончить свой век там, где вы нашли меня.
Он опустил голову и замолчал.
Несмотря на все уговоры профессора, он остался непреклонен. В тот же вечер он отплыл на полуостров Святой Нос.
Ночью на Байкале разразилась сильнейшая буря, и на маяке сомневались, чтобы его лодка могла благополучно достигнуть берега.
III. Рискованный путь
У Булыгина работа валилась из рук. Но в работе же он старался находить утешение. Он трудился до изнеможения. Ложился уже ночью, вставал на рассвете. Только это и спасало его. В конце концов все же он не выдержал и пока решил уехать на месяц в Иркутск.
Но сделать это было нелегко. Пароходы на остров не заходили. Прошло несколько недель в ожидании.
Настал октябрь. В море плавали уже льдины. Однажды они увидали в бухте парус. Это был парусник «Бурят-Монгол», зашедший на Ушканьи случайно, укрываясь от бури.
Профессор решил не дожидаться парохода, который либо будет, либо нет, и рискнуть отправиться в Иркутск на попавшемся судне. Видя его угнетенное настроение, смотритель не стал его отговаривать, хотя в эту пору плавание по Байкалу было почти рискованным.
Вузовцев риск тоже не остановил. Погрузив на «Бурят-Монгол» все коллекции, они нетерпеливо ожидали отплытия.
Смотритель советовал капитану переждать ночь в бухте, так как погода была очень сомнительная. Он ожидал шторма.
Капитан нахмурился.
– Не переждешь. В октябре плаваешь по Байкалу – шторма не минуешь.
– Раз тонули – не утонули. Значит, не утонем, – пошутил Тошка.
– Надо же нам познакомиться с осенними бурями, – улыбнулся профессор.
– Напрасно смеетесь, – заметил капитан. – Мы очень рискуем.
Но ребята и профессор свыклись с Байкалом, испытали его и в бурю и во всякую погоду. Что могло быть ужасней той ночи, когда сарма носила их «Мысовую».
Смотритель тоже хотел перебраться до зимы с островов. После смерти Кузнецова он, по просьбе жены, выхлопотал перевод на юг. Но на парусном судне в октябре по Байкалу ехать он не рискнул.
Они расстались самым дружеским образом.
Вечером «Бурят-Монгол» отплыл с Ушканьих и скрылся в холодном тумане.
IV. Вести о паруснике «Бурят-Монголе»
Постепенно просохли дороги. Крестьяне вернулись с гор и готовились к суровой даурской зиме, когда сорокаградусные морозы сменяются буранами.
Иркутск, в последнюю минуту благополучно избежавший наводнения, жил прежней шумной жизнью.
Попрядухин, Алла и Аполлошка поселились в маленьком домике на окраине. Алла ходила еще с трудом. Поправляться ей было надо несколько месяцев. Старик пустил часть найденного золота в ход, и в средствах они не нуждались. Чтобы никто не покушался на их золото, он запретил Аполлошке рассказывать о кладе и не позволил ему снести найденные дощечки с монгольскими надписями в географическое Общество, сказав, что приедет профессор, и тогда отдадут ему. Алла попросила только, чтобы он побывал по адресу, данному профессором. Но там ничего не могли сказать о Булыгине.
Итак, оставалось ждать.
Алла отыскала могилу матери, Шарлотты Краузе, и так расстроилась, что снова заболела.
Врач сказал, что нельзя допускать ни малейшего беспокойства или волнения. Запретил даже читать.
Попрядухин не давал ей газет, отобрал у нее все книги, возложив на нее исключительно хозяйство.
Алла благоразумно подчинилась.
Однажды – было это в ноябре – старик, вернувшись из города, показался Аполлошке странным. Что он был чем-то сильно взволнован, это было несомненно. Он то и дело закладывал усы за уши. На Аполлошку смотрел как-то загадочно.
– Отстань, клещ! – сердито цыкнул он, когда тот попробовал спросить его.
Попрядухин, видимо, был сам не свой. Аполлошка терялся в догадках.
Только когда ушла Алла, старик подозвал его. Вытянул из кармана спрятанную газету и подал мальчику. Слезы выступили на его глазах.
В газете было следующее сообщение.
«КАТАСТРОФА на БАЙКАЛЕ» Во время бури, свирепствовавшей на Байкале, затерт льдом парусник «Бурят-Монгол» со всей командой и пассажирами, в числе которых находилась научная экспедиция из Ленинграда в составе профессора Булыгина и двух вузовцев. Когда гибель парусника стала неизбежной, команда и пассажиры разместились на две шлюпки. Первой из них, с командой, удалось пристать к берегу около Посольска; вторую же, где находилась экспедиция, унесло в море вместе с парусником «Бурят-Монгол».
Моряки уверяют, что для парусника и шлюпки не исключена была возможность спасения, если бы ветер вскоре переменился, что на Байкале часто случается. Но ветер несколько дней подряд гнал лед от Посольска. Теперь же по прошествии двух недель, можно считать, что «Бурят-Монгол» и шлюпка погибли. Подтверждением этому служат и найденные около Посольска обломки шлюпки.
В заседании Восточно-Сибирского отдела географического Общества, предполагаемом в ближайшем времени, будет сделан доклад, посвященный погибшему молодому ученому. Профессор Булыгин, руководитель экспедиции, несмотря на свою молодость, считался выдающимся научным работником. Ему принадлежит ряд ценных открытий и работ в области глубоководной фауны. За время экспедиции им собрано было много ценных коллекций, которые все также погибли на паруснике. Предположено назвать именем безвременно погибшего отважного исследователя биологическую станцию на Байкале».
Аполлошка поднял такой рев, что старик едва его успокоил. Они боялись, что узнает Алла, сдерживались и не подавали виду, чтобы Алла ничего не заподозрила.
Действительно, часа через три после отплытия «Бурят-Монгола» от Ушканьих на Байкале разразился жесточайший шторм. Небо обложило густыми тучами, и суденышко начало трепать. А ночью страшный толчок и треск возвестили, что парусник ударило о камень.
Профессор в первую минуту, когда возникла мысль о гибели, пожалел не себя – он стал к себе безразличен, – а ребят и свои коллекции.
Судно заметно накренилось, очевидно, пробита была обшивка и протекала. Судя по поднявшейся суматохе и беготне, дело было очень серьезным.
– Льдиной прорезало дно! – крикнул капитан. – Будьте готовы сесть в шлюпку.
Матросы работали около насосов, другая часть вместе с капитаном старалась завести с носа парус в пробоину. Но течь была слишком сильна. Капитан отчаялся спасти «Бурят-Монгола» и приказал спустить шлюпки.
Пораженный новой трагедией, профессор с ребятами молча пересели в шлюпку. Коллекции обречены были на гибель. Сомнительным было и собственное спасение, так как к сильному волнению прибавлялась опасность встречи со льдинами, появившимися в этой части моря во множестве.
Шлюпка с капитаном скоро исчезла во тьме. Профессор со своей командой остался один в разъяренном Байкале, окруженный мелкими льдинами. Невдалеке виднелось судно, которое они старались не терять из виду.
– Это похуже, чем с «Мысовой», – кричал Тошка, заглушая шум волн и рев ветра.
Шлюпка была предоставлена собственным силам. Желание спасти ребят разбудило энергию профессора. Вузовцы с удивлением услышали прежний бодрый голос профессора. Это был тот Булыгин, каким они знали его до прибытия на Ушканьи Созерцателя скал.
– Так-то лучше! – пробурчал Тошка.
Профессор не ответил, с силой поворачивая руль, что бы держать лодку против волн.
V. На плавучем острове
Ночью ветер усилился до степени урагана. Стало нестерпимо холодно. Шлюпка находилась почти рядом с «Бурят-Монголом».
Брызги волн, падая в судно, замерзали, и скоро «Бурят-Монгол» представлял из себя огромную ледяную глыбу. От тяжести он осел. Зато ураган собрал вокруг него такую массу мелкого льда, так называемого «колобовника», или «мятика», что судно сидело не в воде, а скорее в какой-то ледяной каше, и только благодаря этому, вероятно, не погружалось. По всей вероятности, парус, подведенный в разрез, был глубоко вдавлен ледяным рыхлым слоем и не пропускал более воды внутрь.
Ветер все усиливался, крепчал и мороз, так что путешественники не могли оставаться в шлюпке и, пользуясь близостью судна, перебрались на него под прикрытие от ледяного ветра.
«Бурят-Монгол», видимо, держался прочно, и это их успокоило.
Несмотря на весь риск их положения, Тошка способен был ворчать на изумительную резкость разницы между байкальской зимой и летом и удивлялся, что Байкал не влияет на смягчение ее.
– Влияет, – сказал профессор, поднимая воротник полушубка. – Влияет! Сравнительно с другими местностями Сибири, он сильно умеряет температуру лета и зимы, но все же континентальное положение сказывается.
Колебания зимней и летней температуры на Байкале таковы, что приморский житель мог испытать бы их, только если бы ежегодно переезжал зимой на север примерно на тысячу километров, а летом на столько же к югу. Средняя температура зимы здесь двадцать три градуса; подобной на этой широте вы не найдете ни в Европе, ни в Америке. А летняя – плюс семнадцать градусов, то есть опять-таки такая, которая бывает в Европе и Америке на десять градусов южнее Байкала.
Их гнало к западу от Посольска. И так необычно было слышать плеск волн, шум моря при морозе, вероятно, градусов в двадцать.
Это была жуткая ночь. К рассвету шум моря усилился. На них вновь начали лететь брызги волн, и они поняли, что часть рыхлой ледяной массы отделилась, и Байкал вновь приблизился к «Бурят-Монголу».
К их счастью, ветер заметно стихал, но мороз увеличивался.
Измученные переживаниями страшной ночи, они, чуть забрезжило, заснули беспокойным сном.
Профессор громкими возгласами разбудил их. Стоял уже день. И первое, что почувствовали они, – шум моря доносился в отдалении. Мороз вновь сковал рыхлую ледяную массу вокруг них на большом расстоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23