Не было сомнения лишь в одном – Бриан находился рядом с Матильдой, когда она забеременела.
Бриан признал этот факт, но отрицал свою близость с Матильдой. Его приезд в Анжу лишь случайно совпал с зачатием Генриха.
– Тогда почему же Матильда так подробно рассказывала вам о Генрихе, и только о нем?
– Один Бог знает, – пожал плечами Бриан. – Возможно, в ней говорило просто обычное тщеславие матери. Элиза…
– Да, – горько сказала жена, – сейчас вы назвали мое имя. Но все это время на устах у вас было одно имя – Матильда. Признайтесь, вы ведь влюблены в нее, и вы были в Анжу, когда она… и вы… Боже, что я говорю?
Бриан так хотел успокоить ее, что вынужден был сказать неправду. А что ему оставалось делать? Ведь он действительно был с Матильдой в те летние месяцы, восемь лет назад.
И он действительно спал с ней.
И он верил тому, о чем она почти прямо сказала.
Но если это было правдой… Когда Стефан будет смещен и его место на английском троне займет Матильда, то ее старший сын станет принцем-наследником, а он, Бриан Фитц, – отцом будущего короля. Короля!
Да, он спал с Матильдой. Он был виновен, Элиза права в своих подозрениях. Но он отчаянно сдерживал готовый вырваться из горла нервный смех. Он согрешил – но лишь один раз. И это было его единственной изменой за все годы супружества. Одна-единственная торопливая близость в приступе дикой страсти – граф Готфрид должен был вот-вот приехать, и из этого впопыхах пролитого греховного семени мог вырасти будущий король Генрих II! От ликования и вины у него кружилась голова.
Бриан подумал о вельможах, которых он хорошо знал, – о Милесе Герифордском, Болдуине де Редверсе и других, кто жил жизнью легкомысленных гуляк и не знал мук совести. Все они считались хорошими людьми, заботливыми мужьями и примерными семьянинами, но тем не менее оставались большими любителями женщин. Домашние служанки и графини, скотницы и придворные дамы нередко разделяли с ними постель, и никто не обращал на это серьезного внимания, даже их собственные жены. У них рождались внебрачные дети, и они не уступали в этом покойному королю Генриху I и другим сластолюбивым монархам, и никто не бросил им в лицо ни слова упрека.
Нервный смех Бриана был вызван также мыслью: а ведь Элиза отнеслась бы к греху куда легче, будь его избранницей не Матильда, а любая другая женщина. Хотя, говоря по правде, это она выбрала его.
Но Бриан, как и любой мужчина, не до конца понимал свою жену. Да, ее мучила ревность, но еще больнее для Элизы было осознавать, что та, другая женщина смогла подарить ему сына. Что означало ее бесплодие. Элиза боялась этого больше всего на свете. Впрочем, в те времена многие страдали этим пороком. Так называемой восточной болезнью, поскольку первые поселенцы на Святой земле зачастую не имели детей, словно заразившись от пустыни этой страны ее бесплодием. И не было более оскорбительного вопроса, чем язвительное: «Неужели вы не способны зачать ребенка?»
Теперь, после визита Матильды, супруги уже не задавали себе этого мучительного вопроса: кто же из них виноват в том, что Уоллингфорд доныне лишен наследника? Но легче от этого не стало ни ему, ни ей.
Элиза вздохнула чуть свободнее, когда узнала, что Бриан получил приглашение от графа Глостерского присоединиться к армии восставших у Линкольна.
– Я должен ехать, – сказал он. – Ты же понимаешь…
– Да. Идите, мой супруг. Я буду молиться за вас. Возвращайтесь, как только сможете. А пока я возьму управление Уоллингфордом в свои руки.
– Ты должна понять, что ситуация требует моего отъезда. Эта чертова жена Ранульфа окружена армией Стефана. Мы должны выручить ее из беды…
– Я все понимаю, милый, и не задерживаю вас. Оставьте в замке столько людей, сколько сможете, и спокойно уезжайте.
– Я оставлю Моркара. Он достаточно подготовлен теперь и может заменить Варана.
Элиза кивнула, а затем, не выдержав, обняла мужа, содрогаясь от рыданий. Оба они понимали причину этих слез, но времени для правды уже не оставалось.
«Прежде, чем обнажить меч, он рубит…»
Спешившие на помощь Ранульфу хорошо знали короля и эти строки поэмы и понимали, что самый страшный враг Стефана – он сам. Да, он пришел на север с большими силами, но готовился только к длительной осаде, а не к открытому бою с Робертом, Милесом, Ранульфом Усатым и Брианом Фитцем. Большинство воинов короля были, по сути, военными инженерами и техниками, умеющими управлять сложными осадными орудиями, но почти бесполезными в рукопашном бою.
Еще в Лондоне, перед началом похода, и уже на заснеженных полях под Линкольном, епископ Генри настоятельно советовал брату укрепить свою армию: «Подумайте, король, без воинов вы не сможете справиться с контратакой даже из замка. Эта коллекция катапульт и баллист хороша, но она не поможет вам одолеть сотню рыцарей. Вы превратите поле боя в сложное сооружение, но вряд ли все эти раскачивающиеся балки защитят вас от нападения с тыла. Что если Роберт Глостерский прискачет на помощь Ранульфу? Спрячетесь ли вы за своими замечательными метательными механизмами? Возьмите побольше людей, брат король, пока не поздно».
Но этот совет пропал втуне, как и многие другие. И блеклое солнце, появившееся на небе 2 февраля 1141 года, осветило две армии, из которых лишь одна была готова к боевым действиям на открытом поле.
Это был день Сретения Господня. Рано утром войско восставших было уже готово к бою, тогда как армия короля все еще стояла на коленях, участвуя в праздничном богослужении. Наблюдатели короля подняли тревогу, когда враг уже стремительно приближался. Епископ Генри поспешно прервал службу. Солдаты, заняв свои позиции, продолжили обстрел замка, поскольку обслуживали осадные орудия.
Вскоре тусклое солнце затянули облака, обещавшие снегопад. Небо потемнело. Стефан с ужасом оглядел свои поредевшие ряды. Оказалось, что почти четверть воинов сбежали с поля боя.
На западе выстроились три вражеских дивизиона. Ближайшим к замку командовал Ранульф Усатый, в центре стояли главные силы во главе с Робертом Глостерским, а на правом крыле были готовы к сражению уэльсские наемники и множество малозначительных баронов со своими солдатами. Они пребывали под двойным командованием – Милеса Герифордского и Бриана Фитца. Первый удар намеревался нанести Ранульф, отрепетировав со своим отрядом клич: «Помни Карлайл!»
Между двумя армиями протянулся лес осадных машин, заменивших баррикады. Брошенные всадниками лошади бродили среди баллист и катапульт.
Перед атакой армия восставших остановилась и, по обычаю того времени, выслушала обращение своего командира.
Ранульф зычным голосом потребовал всеобщего внимания, указал на замок и поблагодарил всех, кто пришел спасти его жену. Дочь Роберта, женщина мудрая, доказала, что решительная и умная леди может перехитрить это жалкое подобие короля.
– Стефан был в замке около месяца назад и произвел неважное впечатление на его обитателей, – надсаживаясь, орал Ранульф. – И на мою супругу тоже. После его отъезда жена спросила меня: «Мой супруг, почему этот приятный мужчина проделал такое тяжелое путешествие, да еще в этакий холод? Он так ослаб в пути, что моя служанка едва смела его со ступенек вместе со снегом».
Хохот потряс окрестности, воины стонали от смеха, Ранульф польщенно поклонился. Затем он спешился, и его лошадь конюхи увели в обоз. Поле было скользким, и верхом бросаться в атаку стало рискованно. Осмотревшись, Ранульф заметил, что несколько его друзей-лордов и рыцарей последовали его примеру.
Вслед за Усатым слово взял Роберт Глостерский. Он перечислил верных королю вельмож, находя для каждого парочку оскорбительных фраз. Один оставался глупцом, другой неисправимым трусом, третий – косолапым, четвертый записным лжецом и клятвопреступником. Они были позором, выгребной ямой Англии, и чем скорее очистить от них страну, тем лучше…
В это же время оскорбления изрыгали и сторонники Стефана. Король поручил выступить перед армией одному из своих голосистых баронов. Тот начал с графа Глостерского.
– Это – уникальное существо, – заорал барон. – Где еще можно найти животное с челюстью льва и сердцем кролика? Он останется таким ничтожеством, пока не избавится от идиота Ранульфа и больного животом Милеса Герифордского, который пачкает своим дерьмом каждую скамью и каждое седло. А как можно забыть эту серую белку Матильды, барона Бриана Фитца, чьи амбиции не идут дальше юбок этой мерзкой красотки. Что за жалкое сборище уродов выступило против короля Англии! Они должны быть уничтожены, но скорее с жалостью, чем с гневом. Они были мусором, осадком в бочке вина, который никто не захочет выпить.
Пошел снег, и ветер погнал его по полю. Войска надели доспехи, вложили стрелы в луки, прошептали слова последней молитвы, а затем двинулись навстречу друг другу через лес осадных машин.
Стефан также решил биться до конца. Он выбрал позицию напротив Ранульфа Честерского. Ему бы подобало находиться в центре своей армии, лицом к лицу с главным сторонником Матильды графом Робертом, но он предпочел ему своего личного врага, Ранульфа Усатого. Захват Линкольна был ответом на потерю графом Честерским Карлайла, и естественно, что они искали друг друга в бою, крича одно и то же: «Где ты, вор?»
С обеих сторон всадники не получили специальных команд спешиться, но большинство восставших покинули своих лошадей, а более половины королевских дворян и рыцарей остались в седлах. Это давало им возможность быстро передвигаться по полю и решительно прокладывать путь через вражеские ряды. Но также позволяло и сбежать незамеченными, и потому в течение первого же часа почти все они скрылись.
Они считали, что у них есть на это веские причины. Всадникам было опасно оставаться на скользком, заснеженном поле боя без прикрытия пехотинцев. Прорвавшись в тыл армии противника, многие из них решили понаблюдать за кипевшим боем, как из-за лояльности к королю, так и из любопытства: они хотели узнать, представляет ли армия Ранульфа Честерского реальную угрозу. Убедившись в этом, всадники предпочли развернуть коней и поскакать в Вестминстер. Если у короля осталась хоть капля здравого смысла, то он должен последовать за ними, рассуждали дезертиры.
Но Стефан не намерен был покинуть поле боя. Он жаждал убить Ранульфа в честной схватке. Он всегда считал Усатого потенциальным предателем. Если бы это не открылось при захвате Линкольна, то все равно рано или поздно проявилось бы в каком-нибудь другом мерзком поступке.
У Стефана была еще одна причина желать смерти Ранульфу, хотя он не хотел в ней признаться даже самому себе. Некоторое время назад он был свидетелем сравнения – не в свою пользу – пышных огненных усов Ранульфа и его собственных. Оскорбленный до глубины души, Стефан обратился к лекарям. Отовсюду, даже из Нормандии и Фландрии, ему присылали стеклянные флаконы с эссенциями и настоями, якобы стимулирующими рост волос. Он использовал некоторые из них, и только мысль, что лекарства могут быть отравленными, удержала его от дальнейших экспериментов. Ничего, кроме обожженной кожи и слезящихся глаз, он не достиг. Хотя инструкции к этим эликсирам, составленные весьма образованными людьми, обещали королю такие же замечательные усы, как у – черт бы его побрал! – Ранульфа Честерского.
«Наконец-то я лишу графа предмета его гордости, – злобно думал король, пробиваясь с боем между восставшими солдатами. – Я побрею его собственноручно – своим острым четырехфутовым мечом!»
Снег повалил хлопьями, словно стараясь закрыть от посторонних глаз весь ужас кровавой битвы. Раненые со стонами шли сквозь белую пелену, крутящуюся подобно окровавленным призракам. Воины убивали своих же, не разглядев их толком в снегопаде, и гибли через мгновение от рук невесть откуда появившегося врага. Брошенные всадниками лошади в панике носились по полю, либо сталкивались с таранами и другими машинами, либо получали случайную стрелу в грудь и с холодящим душу ржанием поднимались на дыбы.
Правый фланг бунтовщиков под командованием Милеса и Бриана нанес тяжелый урон королевским войскам. Графы Серрийский и Лестерский были уже на полпути к Вестминстеру, а их лишенное командиров войско сбилось в беспорядочную толпу. Восставшие окружили их, не давая опомниться.
Роберт Глостерский, отбив атаку противника, ринулся вперед, и вскоре его дивизион вынырнул из леса катапульт вблизи стен замка. Стефан в ответ удвоил свои силы в центре, хотя его левый фланг терпел поражение. Сам же он по-прежнему больше всего жаждал сокрушить Ранульфа.
Издалека он лишь смутно различал могучую фигуру графа, рубящего без устали мечом направо-налево. Порыв ветра взбаламутил снежную пелену, а когда наступило относительное затишье, Стефан и Ранульф неожиданно обнаружили друг друга едва ли не на расстоянии вытянутой руки. Отшатнувшись, они стали размахивать мечами, словно серебристыми веерами, каждый устрашая противника.
Если король в этой битве выказал себя неважным полководцем, то личная его доблесть могла вызвать лишь восхищение. Он боролся с угрюмой решительностью, убивая любого, кто осмеливался приблизиться к нему на расстояние удара. Он был дважды ранен в руку и потерял одну из своих металлических перчаток. Его шлем получил вмятину от снаряда, пущенного из пращи, а лицо было забрызгано кровью его жертв. Кожаные сапоги разбухли от влаги и местами лопнули, отчего ноги промокли и озябли. Он замерз, устал от постоянных единоборств, и у него душа болела при виде бегства, казалось бы, самых верных сторонников. Никто не осудил бы его, если бы он оседлал одну из мечущихся по полю лошадей и последовал с немногими оставшимися рядом с ним баронами в Лондон.
Но он не мог покинуть поле боя, не расквитавшись с этим наглецом. Когда он побреет Усатого, что ж, тогда, возможно, уедет.
Они стояли друг против друга: король Англии и один из наиболее могущественных дворян. Пар от их дыхания развевался, словно дым на ветру. Они ничего не сказали друг другу, да и встретились они не для бесед. Вздохнув поглубже, противники ринулись в атаку.
Они обменялись мощными ударами, меч в меч… и оба пошатнулись. Вокруг них сражались десятки людей, но ни один из бунтовщиков не атаковал короля, и никто из роялистов не напал на Ранульфа. Это была схватка один на один, и было страшным позором вмешаться в нее.
Они вновь обменялись ударами и опять сумели устоять на ногах. Ранульф, используя сильную кисть своей руки, поднял меч горизонтально и сделал выпад, целясь в пах Стефану. Король отпрянул, понимая, что не сможет избежать таранящего удара. Изогнувшись, он захрипел и обрушил свой меч вниз в отчаянном порыве. Клинок Ранульфа нырнул к земле и вонзился в нее почти на треть длины. Королевский меч треснул в футе от эфеса.
Стефан увидел, что Ранульф, сопя, пытается вытащить свое оружие из полузамерзшей грязи. Еще несколько мгновений – и король останется безоружным перед разъяренным врагом. Оглянувшись, король увидел неподалеку солдата и крикнул: «Эй, ты со мной?» Солдат мигом сообразил в чем дело и бросил ему свой датский топор рукоятью вперед.
Это был опасный бросок – при неудаче лезвие топора могло снести голову королю. Но тот сумел в воздухе чудом ухватиться за ручку и с ходу обрушить топор на шлем Ранульфа. Меч выпал из рук графа, а сам он тяжело завалился на бок, сделал попытку подняться, но только захрипел и вновь упал на спину, с изумлением глядя на нависший над ним топор, увенчанный трехдюймовым лезвием. «Дьявол, сейчас этот мерзавец проткнет меня насквозь», – подумал он.
Стефан и намеревался сделать нечто подобное. На минуту он заколебался, прикончить ли Усатого сейчас или поберечь его для виселицы. Тут каменный кубик, выпущенный из пращи, случайно попал ему прямо в горло. Король захрипел и рухнул на колени, схватившись за окровавленную шею одной рукой, а другой все же пытаясь удержать топор. Это ему не удалось, и широкое трехдюймовое лезвие вонзилось в землю всего в нескольких дюймах от головы Ранульфа.
Боль была такой сильной, что в голове Стефана помутилось и он забыл обо всем на свете. Никогда прежде в битвах он не был так слаб и немощен, как сейчас. В любой момент на него мог обрушиться вражеский меч или топор.
Но враги имели на его счет другие планы. Он почувствовал прикосновение чьих-то пальцев к его шее. Кто-то стащил с него шлем, а затем, больно схватив за волосы, запрокинул ему голову.
– Ко мне, кто-нибудь ко мне! – заорал невидимый противник. – Я захватил короля! Сюда! Я взял короля! Короля!
Ранульф с трудом поднялся на ноги, посмотрел на короля и воина, державшего Стефана за волосы, а затем стал отряхивать снег с сапог. Король почувствовал себя совсем плохо. Его стошнило прямо на руки державшего его солдата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Бриан признал этот факт, но отрицал свою близость с Матильдой. Его приезд в Анжу лишь случайно совпал с зачатием Генриха.
– Тогда почему же Матильда так подробно рассказывала вам о Генрихе, и только о нем?
– Один Бог знает, – пожал плечами Бриан. – Возможно, в ней говорило просто обычное тщеславие матери. Элиза…
– Да, – горько сказала жена, – сейчас вы назвали мое имя. Но все это время на устах у вас было одно имя – Матильда. Признайтесь, вы ведь влюблены в нее, и вы были в Анжу, когда она… и вы… Боже, что я говорю?
Бриан так хотел успокоить ее, что вынужден был сказать неправду. А что ему оставалось делать? Ведь он действительно был с Матильдой в те летние месяцы, восемь лет назад.
И он действительно спал с ней.
И он верил тому, о чем она почти прямо сказала.
Но если это было правдой… Когда Стефан будет смещен и его место на английском троне займет Матильда, то ее старший сын станет принцем-наследником, а он, Бриан Фитц, – отцом будущего короля. Короля!
Да, он спал с Матильдой. Он был виновен, Элиза права в своих подозрениях. Но он отчаянно сдерживал готовый вырваться из горла нервный смех. Он согрешил – но лишь один раз. И это было его единственной изменой за все годы супружества. Одна-единственная торопливая близость в приступе дикой страсти – граф Готфрид должен был вот-вот приехать, и из этого впопыхах пролитого греховного семени мог вырасти будущий король Генрих II! От ликования и вины у него кружилась голова.
Бриан подумал о вельможах, которых он хорошо знал, – о Милесе Герифордском, Болдуине де Редверсе и других, кто жил жизнью легкомысленных гуляк и не знал мук совести. Все они считались хорошими людьми, заботливыми мужьями и примерными семьянинами, но тем не менее оставались большими любителями женщин. Домашние служанки и графини, скотницы и придворные дамы нередко разделяли с ними постель, и никто не обращал на это серьезного внимания, даже их собственные жены. У них рождались внебрачные дети, и они не уступали в этом покойному королю Генриху I и другим сластолюбивым монархам, и никто не бросил им в лицо ни слова упрека.
Нервный смех Бриана был вызван также мыслью: а ведь Элиза отнеслась бы к греху куда легче, будь его избранницей не Матильда, а любая другая женщина. Хотя, говоря по правде, это она выбрала его.
Но Бриан, как и любой мужчина, не до конца понимал свою жену. Да, ее мучила ревность, но еще больнее для Элизы было осознавать, что та, другая женщина смогла подарить ему сына. Что означало ее бесплодие. Элиза боялась этого больше всего на свете. Впрочем, в те времена многие страдали этим пороком. Так называемой восточной болезнью, поскольку первые поселенцы на Святой земле зачастую не имели детей, словно заразившись от пустыни этой страны ее бесплодием. И не было более оскорбительного вопроса, чем язвительное: «Неужели вы не способны зачать ребенка?»
Теперь, после визита Матильды, супруги уже не задавали себе этого мучительного вопроса: кто же из них виноват в том, что Уоллингфорд доныне лишен наследника? Но легче от этого не стало ни ему, ни ей.
Элиза вздохнула чуть свободнее, когда узнала, что Бриан получил приглашение от графа Глостерского присоединиться к армии восставших у Линкольна.
– Я должен ехать, – сказал он. – Ты же понимаешь…
– Да. Идите, мой супруг. Я буду молиться за вас. Возвращайтесь, как только сможете. А пока я возьму управление Уоллингфордом в свои руки.
– Ты должна понять, что ситуация требует моего отъезда. Эта чертова жена Ранульфа окружена армией Стефана. Мы должны выручить ее из беды…
– Я все понимаю, милый, и не задерживаю вас. Оставьте в замке столько людей, сколько сможете, и спокойно уезжайте.
– Я оставлю Моркара. Он достаточно подготовлен теперь и может заменить Варана.
Элиза кивнула, а затем, не выдержав, обняла мужа, содрогаясь от рыданий. Оба они понимали причину этих слез, но времени для правды уже не оставалось.
«Прежде, чем обнажить меч, он рубит…»
Спешившие на помощь Ранульфу хорошо знали короля и эти строки поэмы и понимали, что самый страшный враг Стефана – он сам. Да, он пришел на север с большими силами, но готовился только к длительной осаде, а не к открытому бою с Робертом, Милесом, Ранульфом Усатым и Брианом Фитцем. Большинство воинов короля были, по сути, военными инженерами и техниками, умеющими управлять сложными осадными орудиями, но почти бесполезными в рукопашном бою.
Еще в Лондоне, перед началом похода, и уже на заснеженных полях под Линкольном, епископ Генри настоятельно советовал брату укрепить свою армию: «Подумайте, король, без воинов вы не сможете справиться с контратакой даже из замка. Эта коллекция катапульт и баллист хороша, но она не поможет вам одолеть сотню рыцарей. Вы превратите поле боя в сложное сооружение, но вряд ли все эти раскачивающиеся балки защитят вас от нападения с тыла. Что если Роберт Глостерский прискачет на помощь Ранульфу? Спрячетесь ли вы за своими замечательными метательными механизмами? Возьмите побольше людей, брат король, пока не поздно».
Но этот совет пропал втуне, как и многие другие. И блеклое солнце, появившееся на небе 2 февраля 1141 года, осветило две армии, из которых лишь одна была готова к боевым действиям на открытом поле.
Это был день Сретения Господня. Рано утром войско восставших было уже готово к бою, тогда как армия короля все еще стояла на коленях, участвуя в праздничном богослужении. Наблюдатели короля подняли тревогу, когда враг уже стремительно приближался. Епископ Генри поспешно прервал службу. Солдаты, заняв свои позиции, продолжили обстрел замка, поскольку обслуживали осадные орудия.
Вскоре тусклое солнце затянули облака, обещавшие снегопад. Небо потемнело. Стефан с ужасом оглядел свои поредевшие ряды. Оказалось, что почти четверть воинов сбежали с поля боя.
На западе выстроились три вражеских дивизиона. Ближайшим к замку командовал Ранульф Усатый, в центре стояли главные силы во главе с Робертом Глостерским, а на правом крыле были готовы к сражению уэльсские наемники и множество малозначительных баронов со своими солдатами. Они пребывали под двойным командованием – Милеса Герифордского и Бриана Фитца. Первый удар намеревался нанести Ранульф, отрепетировав со своим отрядом клич: «Помни Карлайл!»
Между двумя армиями протянулся лес осадных машин, заменивших баррикады. Брошенные всадниками лошади бродили среди баллист и катапульт.
Перед атакой армия восставших остановилась и, по обычаю того времени, выслушала обращение своего командира.
Ранульф зычным голосом потребовал всеобщего внимания, указал на замок и поблагодарил всех, кто пришел спасти его жену. Дочь Роберта, женщина мудрая, доказала, что решительная и умная леди может перехитрить это жалкое подобие короля.
– Стефан был в замке около месяца назад и произвел неважное впечатление на его обитателей, – надсаживаясь, орал Ранульф. – И на мою супругу тоже. После его отъезда жена спросила меня: «Мой супруг, почему этот приятный мужчина проделал такое тяжелое путешествие, да еще в этакий холод? Он так ослаб в пути, что моя служанка едва смела его со ступенек вместе со снегом».
Хохот потряс окрестности, воины стонали от смеха, Ранульф польщенно поклонился. Затем он спешился, и его лошадь конюхи увели в обоз. Поле было скользким, и верхом бросаться в атаку стало рискованно. Осмотревшись, Ранульф заметил, что несколько его друзей-лордов и рыцарей последовали его примеру.
Вслед за Усатым слово взял Роберт Глостерский. Он перечислил верных королю вельмож, находя для каждого парочку оскорбительных фраз. Один оставался глупцом, другой неисправимым трусом, третий – косолапым, четвертый записным лжецом и клятвопреступником. Они были позором, выгребной ямой Англии, и чем скорее очистить от них страну, тем лучше…
В это же время оскорбления изрыгали и сторонники Стефана. Король поручил выступить перед армией одному из своих голосистых баронов. Тот начал с графа Глостерского.
– Это – уникальное существо, – заорал барон. – Где еще можно найти животное с челюстью льва и сердцем кролика? Он останется таким ничтожеством, пока не избавится от идиота Ранульфа и больного животом Милеса Герифордского, который пачкает своим дерьмом каждую скамью и каждое седло. А как можно забыть эту серую белку Матильды, барона Бриана Фитца, чьи амбиции не идут дальше юбок этой мерзкой красотки. Что за жалкое сборище уродов выступило против короля Англии! Они должны быть уничтожены, но скорее с жалостью, чем с гневом. Они были мусором, осадком в бочке вина, который никто не захочет выпить.
Пошел снег, и ветер погнал его по полю. Войска надели доспехи, вложили стрелы в луки, прошептали слова последней молитвы, а затем двинулись навстречу друг другу через лес осадных машин.
Стефан также решил биться до конца. Он выбрал позицию напротив Ранульфа Честерского. Ему бы подобало находиться в центре своей армии, лицом к лицу с главным сторонником Матильды графом Робертом, но он предпочел ему своего личного врага, Ранульфа Усатого. Захват Линкольна был ответом на потерю графом Честерским Карлайла, и естественно, что они искали друг друга в бою, крича одно и то же: «Где ты, вор?»
С обеих сторон всадники не получили специальных команд спешиться, но большинство восставших покинули своих лошадей, а более половины королевских дворян и рыцарей остались в седлах. Это давало им возможность быстро передвигаться по полю и решительно прокладывать путь через вражеские ряды. Но также позволяло и сбежать незамеченными, и потому в течение первого же часа почти все они скрылись.
Они считали, что у них есть на это веские причины. Всадникам было опасно оставаться на скользком, заснеженном поле боя без прикрытия пехотинцев. Прорвавшись в тыл армии противника, многие из них решили понаблюдать за кипевшим боем, как из-за лояльности к королю, так и из любопытства: они хотели узнать, представляет ли армия Ранульфа Честерского реальную угрозу. Убедившись в этом, всадники предпочли развернуть коней и поскакать в Вестминстер. Если у короля осталась хоть капля здравого смысла, то он должен последовать за ними, рассуждали дезертиры.
Но Стефан не намерен был покинуть поле боя. Он жаждал убить Ранульфа в честной схватке. Он всегда считал Усатого потенциальным предателем. Если бы это не открылось при захвате Линкольна, то все равно рано или поздно проявилось бы в каком-нибудь другом мерзком поступке.
У Стефана была еще одна причина желать смерти Ранульфу, хотя он не хотел в ней признаться даже самому себе. Некоторое время назад он был свидетелем сравнения – не в свою пользу – пышных огненных усов Ранульфа и его собственных. Оскорбленный до глубины души, Стефан обратился к лекарям. Отовсюду, даже из Нормандии и Фландрии, ему присылали стеклянные флаконы с эссенциями и настоями, якобы стимулирующими рост волос. Он использовал некоторые из них, и только мысль, что лекарства могут быть отравленными, удержала его от дальнейших экспериментов. Ничего, кроме обожженной кожи и слезящихся глаз, он не достиг. Хотя инструкции к этим эликсирам, составленные весьма образованными людьми, обещали королю такие же замечательные усы, как у – черт бы его побрал! – Ранульфа Честерского.
«Наконец-то я лишу графа предмета его гордости, – злобно думал король, пробиваясь с боем между восставшими солдатами. – Я побрею его собственноручно – своим острым четырехфутовым мечом!»
Снег повалил хлопьями, словно стараясь закрыть от посторонних глаз весь ужас кровавой битвы. Раненые со стонами шли сквозь белую пелену, крутящуюся подобно окровавленным призракам. Воины убивали своих же, не разглядев их толком в снегопаде, и гибли через мгновение от рук невесть откуда появившегося врага. Брошенные всадниками лошади в панике носились по полю, либо сталкивались с таранами и другими машинами, либо получали случайную стрелу в грудь и с холодящим душу ржанием поднимались на дыбы.
Правый фланг бунтовщиков под командованием Милеса и Бриана нанес тяжелый урон королевским войскам. Графы Серрийский и Лестерский были уже на полпути к Вестминстеру, а их лишенное командиров войско сбилось в беспорядочную толпу. Восставшие окружили их, не давая опомниться.
Роберт Глостерский, отбив атаку противника, ринулся вперед, и вскоре его дивизион вынырнул из леса катапульт вблизи стен замка. Стефан в ответ удвоил свои силы в центре, хотя его левый фланг терпел поражение. Сам же он по-прежнему больше всего жаждал сокрушить Ранульфа.
Издалека он лишь смутно различал могучую фигуру графа, рубящего без устали мечом направо-налево. Порыв ветра взбаламутил снежную пелену, а когда наступило относительное затишье, Стефан и Ранульф неожиданно обнаружили друг друга едва ли не на расстоянии вытянутой руки. Отшатнувшись, они стали размахивать мечами, словно серебристыми веерами, каждый устрашая противника.
Если король в этой битве выказал себя неважным полководцем, то личная его доблесть могла вызвать лишь восхищение. Он боролся с угрюмой решительностью, убивая любого, кто осмеливался приблизиться к нему на расстояние удара. Он был дважды ранен в руку и потерял одну из своих металлических перчаток. Его шлем получил вмятину от снаряда, пущенного из пращи, а лицо было забрызгано кровью его жертв. Кожаные сапоги разбухли от влаги и местами лопнули, отчего ноги промокли и озябли. Он замерз, устал от постоянных единоборств, и у него душа болела при виде бегства, казалось бы, самых верных сторонников. Никто не осудил бы его, если бы он оседлал одну из мечущихся по полю лошадей и последовал с немногими оставшимися рядом с ним баронами в Лондон.
Но он не мог покинуть поле боя, не расквитавшись с этим наглецом. Когда он побреет Усатого, что ж, тогда, возможно, уедет.
Они стояли друг против друга: король Англии и один из наиболее могущественных дворян. Пар от их дыхания развевался, словно дым на ветру. Они ничего не сказали друг другу, да и встретились они не для бесед. Вздохнув поглубже, противники ринулись в атаку.
Они обменялись мощными ударами, меч в меч… и оба пошатнулись. Вокруг них сражались десятки людей, но ни один из бунтовщиков не атаковал короля, и никто из роялистов не напал на Ранульфа. Это была схватка один на один, и было страшным позором вмешаться в нее.
Они вновь обменялись ударами и опять сумели устоять на ногах. Ранульф, используя сильную кисть своей руки, поднял меч горизонтально и сделал выпад, целясь в пах Стефану. Король отпрянул, понимая, что не сможет избежать таранящего удара. Изогнувшись, он захрипел и обрушил свой меч вниз в отчаянном порыве. Клинок Ранульфа нырнул к земле и вонзился в нее почти на треть длины. Королевский меч треснул в футе от эфеса.
Стефан увидел, что Ранульф, сопя, пытается вытащить свое оружие из полузамерзшей грязи. Еще несколько мгновений – и король останется безоружным перед разъяренным врагом. Оглянувшись, король увидел неподалеку солдата и крикнул: «Эй, ты со мной?» Солдат мигом сообразил в чем дело и бросил ему свой датский топор рукоятью вперед.
Это был опасный бросок – при неудаче лезвие топора могло снести голову королю. Но тот сумел в воздухе чудом ухватиться за ручку и с ходу обрушить топор на шлем Ранульфа. Меч выпал из рук графа, а сам он тяжело завалился на бок, сделал попытку подняться, но только захрипел и вновь упал на спину, с изумлением глядя на нависший над ним топор, увенчанный трехдюймовым лезвием. «Дьявол, сейчас этот мерзавец проткнет меня насквозь», – подумал он.
Стефан и намеревался сделать нечто подобное. На минуту он заколебался, прикончить ли Усатого сейчас или поберечь его для виселицы. Тут каменный кубик, выпущенный из пращи, случайно попал ему прямо в горло. Король захрипел и рухнул на колени, схватившись за окровавленную шею одной рукой, а другой все же пытаясь удержать топор. Это ему не удалось, и широкое трехдюймовое лезвие вонзилось в землю всего в нескольких дюймах от головы Ранульфа.
Боль была такой сильной, что в голове Стефана помутилось и он забыл обо всем на свете. Никогда прежде в битвах он не был так слаб и немощен, как сейчас. В любой момент на него мог обрушиться вражеский меч или топор.
Но враги имели на его счет другие планы. Он почувствовал прикосновение чьих-то пальцев к его шее. Кто-то стащил с него шлем, а затем, больно схватив за волосы, запрокинул ему голову.
– Ко мне, кто-нибудь ко мне! – заорал невидимый противник. – Я захватил короля! Сюда! Я взял короля! Короля!
Ранульф с трудом поднялся на ноги, посмотрел на короля и воина, державшего Стефана за волосы, а затем стал отряхивать снег с сапог. Король почувствовал себя совсем плохо. Его стошнило прямо на руки державшего его солдата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35