Это был прежде всего вопрос денег, но у лорда Бриана и леди Элизы, как говорится, ветер гулял в кошельке.
Прошедший год они всеми доступными им средствами поддерживали замок в состоянии боевой готовности, ежедневно ожидая нападения, которого так и не произошло. Это стоило им содержимого всех сундуков, как мудро предсказывал в свое время епископ Генри.
Теперь же, после истории с графом Робертом, они вынуждены были вновь загружать кладовые, пополнять запасы дротиков, стрел, луков, шерстяных одеял, уксуса (необходимого для тушения пожара), бревен, лошадей, солонины и еще многого другого.
Гарнизон пополнился и новыми солдатами.
У лорда Бриана была еще одна солидная статья расходов. Как один из арендаторов короля, Бриан должен ежегодно оплачивать расходы на содержание четырнадцати рыцарей. В мирное время они могли пребывать в гарнизонах какого-нибудь королевского замка или входить в состав кортежей вельмож, путешествующих по стране. Во время же войны они участвовали в боевых действиях на стороне короля.
Но все четырнадцать рыцарей верно служили своему сюзерену, лорду Фитцу. Они провели весь прошлый год в Уоллингфорде. Но тогда Бриан еще мог платить им. Сейчас же, когда его казна опустела, он засомневался, а станут ли рыцари рисковать своей жизнью, оплачивая этот риск из своего кармана.
Он также завербовал несколько десятков лучников и пехотинцев. Эти люди привыкли воевать только за деньги, ни малейших чувств к лорду и леди Уоллингфорд они не испытывали.
Но денег больше не было.
Леди Элиза пыталась помочь мужу решить эту проблему по-другому.
Несколько раз она предлагала Бриану написать письмо императрице Матильде и объяснить ей создавшуюся ситуацию.
– Сообщите ей, что Уоллингфорд в бедственном положении, – настаивала она. – Пусть императрица знает, на какие жертвы вы пошли ради нее. Если она на самом деле благосклонна к вам, то непременно пришлет помощь. Если же нет… – Матильда не обязывалась это делать ни для кого из своих сторонников, – отказывался Бриан, недовольно глядя на жену. – Она не просила меня проявлять открытое неповиновение Стефану в прошлом году. Это было мое решение, и только мое. Кроме того, императрица завязла в неудавшейся кампании в Нормандии. Вероятно, она так же нуждается в деньгах, как и мы. Подумай, Элиза, мы обороняем всего один замок, а она финансирует войну против Стефана!
– Война? Странная это была война, – едко заметила Элиза. – Говорят, граф Готфрид даже заработал на ней по две тысячи серебряных марок в год. Мы же лишь разорились. Нет, если императрица нуждается в Уоллингфорде, то пусть платит за это!
Бриан покачал головой. – Мы найдем другие пути, – сказал он. – Быть может, нам помогут граф Глостерский или граф Герифордский – оба они достаточно богаты. Но у Матильды я просить не буду.
Почему, с тайной болью подумала Элиза. Из-за чрезмерной гордости или из боязни отказа? Вряд ли эта женщина любит его так сильно, как он полагает. И он, должно быть, сам в душе сомневается в ее чувствах, иначе не боялся бы попросить ее о помощи.
На следующий день она вновь попыталась настоять на своем, и еще через несколько дней, и еще через неделю. Каждый раз Бриан отвечал отказом, высказанным во все более раздраженной форме. Он чувствовал, что жена проявляет такую настойчивость не только потому, что помощь им необходима. Нет, она ревновала его к Матильде и почти не скрывала своих чувств. Это его тревожило, и он пытался всеми способами отвлечь супругу от подобных мыслей, но Элизу уже трудно было удержать. Она открыто искала с ним ссоры, высказываясь о Матильде все более резко. Что ж, буду гасить пламя ревности всеми путями, решил Бриан, но никакого просительного письма не напишу.
Все же он кое в чем ошибался – Элиза искала ссоры не с ним, а с Матильдой. И она решила сама написать письмо императрице.
Она сочинила послание в тайне ото всех. Даже свою служанку Эдвигу она отослала погулять, а когда та вернулась, изрядно, продрогнув, письмо уже было тщательно спрятано среди других бумаг. Элиза решила: если письмо останется без ответа, то мужу необязательно знать о нем. Если же Матильда откликнется… что ж, тогда будет видно.
Нелегко давалось ей каждое слово, приходилось долго обдумывать каждую фразу, прежде чем написать ее. Матильда, без сомнения, была неординарной женщиной, одаренной редкой красотой, силой духа и удивительной властью над мужчинами. Под ее обаяние попали влиятельные люди. Воздух Англии был пропитан рассказами о Матильде, о ее чарах, которыми она буквально околдовала своих бесчисленных поклонников, всегда добиваясь желаемого.
Элиза знала об этом, потому чувство естественной ревности у нее соседствовало с искренним восхищением, а прирожденная гордость – с горячим желанием помочь мужу. Она не могла ничего требовать от императрицы, но не желала ничего и вымаливать. Если эта женщина любит Бриана так, как он в это верит, то она должна без промедления послать им людей и денег. Если же Матильда ответит отказом, то этим укрепит ее уверенность в том, что чувство Бриана осталось без взаимности.
Элиза вздохнула, откинула со лба темные волосы, окунула гусиное перо в чернильницу и написала:
«Императрице Матильде, графине Анжуйской – от Элизы, леди Уоллингфорд, с приветствиями.
Вы, конечно, слышали от вашего брата, графа Роберта Глостерского, как в прошедшем году Бриан Фитц и несколько других верных вам дворян отказали в лояльности королю Стефану и заперлись в своих замках, готовясь к возможной осаде. По совету графа Роберта многие из них сделали вид, что смирились с новым королем и тем самым избежали кровавого конфликта. Ныне же, услышав о засаде, которую устроили вашему брату, мы весьма встревожились…»
Элиза намеревалась начать следующую строчку со слов: «Лорд Бриан Фитц», но передумала и с легкой улыбкой удовлетворения написала:
«Мой супруг растратил в прошлом году свои средства, готовя замок к осаде в случае нападения короля. Сейчас он вновь вынужден заниматься этим же. Он не намерен просить вас о помощи, считая, что вы так же ограничены в средствах, как и мы. Я не могу поверить, что это так, зная, что прежде всего гордость мешает моему супругу обратиться к женщине, которой он так восхищается».
Последняя фраза заставила Элизу вздрогнуть и задуматься. Она не нашла в себе силы сразу продолжить письмо. Она видела, как Бриан менялся в лице, только заслышав имя Матильды, но его жене было нелегко это признать. Однако слова уже написаны, и Элизе показалось, что ревность сейчас слегка отпустила ее сердце. Окуная перо в чернильницу после каждой написанной фразы, она продолжила:
«Вы, императрица, без сомнения, хорошо представляете всю стратегическую значимость Уоллингфорда. Если он падет, то король Стефан будет доминировать на Темзе и контролировать восточные ворота в Лондон. Думаю, вы не простите себе, если ваш верный сторонник потеряет эти позиции. Потому-то ваша помощь может быть ценной вдвойне – и для нас с лордом, и для вас…»
С холодной усмешкой Элиза закончила:
«Я молюсь за вас и вашего супруга Готфрида Ангевина, графа Анжуйского, желаю вам успеха в Нормандии и призываю вас так же горячо молиться за вашего преданного сторонника лорда Фитца и за меня, его жену».
Она с облегчением откинулась на спинку кресла, давая чернилам высохнуть, прежде чем повторно прочитать послание. Элиза подумала, что оно не очень-то удачное, одновременно излишне формальное и слишком цветистое. Впрочем, как такое письмо ни напиши, вряд ли останешься полностью довольной. Она любила Бриана и только ради него попросила о помощи женщину, к которой не скрывала ревности. Большего сделать она не могла.
Закрыв глаза ладонями, Элиза тихонько всплакнула, и не только оттого, что ее гордость была уязвлена. Она опасалась скорого приезда Матильды в Уоллингфорд.
Констебля Варана одолевали свои проблемы…
Молодой дворянин ладно сидел в седле и тихонько напевал себе под нос, искоса поглядывая по сторонам. Он относился к числу тех новых придворных, которые появились при дворе короля Стефана, и был полон тщеславия. Больше всего его волновало впечатление, какое он производит на людей, мимо которых проезжает, будь это даже неприметный вилланин. Молодой дворянин втайне надеялся, что даже неотесанные простолюдины проникнутся почтением к его изысканным манерам. Одному Господу было известно, сколько времени и сил он потратил, отрабатывая перед зеркалом свою походку, поклоны, надменные взгляды, улыбки восхищения и иронию. Более всего ему удавалось горделиво вскидывать голову, при этом плавно раскачивалось павлинье перо на его шляпе формы птичьего клюва. Любил он и время от времени поворачивать голову из стороны в сторону так резко, чтобы его длинные волосы рассыпались по плечам.
… И не забудь иногда похлопывать рукой по бедру… так, хорошо, теперь подними голову… резко поверни ее направо… держи спину прямо… сделай улыбку шире, чтобы все видели твои ровные, красивые зубы… так, именно так… не забывай ни на минуту, что ты дворянин из знатной семьи… ты с рождения на всех производишь самое благоприятное впечатление…
С тех пор как Стефан пришел к власти, манеры королевского двора претерпели самые драматические изменения. Молодые нормандцы больше не стригли свои волосы на саксонский манер, а отращивали их до плеч и затем завивали горячими щипцами. Стало модно носить башмаки с вытянутыми носами и шерстяные чулки. Плащи были удлинены так, что их фалды волочились по полу. Придворные щеголи освоили «голубиную» походку и поражали пожилых вельмож своими мелкими шажками и жеманными манерами, скопированными у дам. Это делало молодых мужчин женоподобными и шокировало многих.
Особенно такое нововведение отвращало церковнослужителей, и они гневно вопрошали, когда же кончится это безобразие. Умудренные годами придворные лишь качали головами, они знали, что только время остепенит молодых людей. Тогда они предпочтут коротко стриженные волосы, короткие туники, шерстяные чулки окрасят в алый цвет и возобновят традиционную игру в кости. А когда и эта мода исчерпает себя, ей на смену придет что-то другое, такое же скандальное и безобидное. Но церковники не успокаивались и продолжали увещевать вырождавшуюся (по их мнению) знать. «Это просто Содом и Гоморра!» – восклицали они негодующе.
…Молодой всадник поправил шляпу с ярким павлиньим пером и приосанился, готовясь к въезду в Дорчестер. Он не встретил никого за прошедший час, и его огорчало, что, быть может, обратный путь может оказаться таким же скучным. С другой стороны, пустынная дорога позволила ему попрактиковаться в горделивом откидывании головы.
Теперь он глядел только вперед, мысленно предвкушая переполох, который вызовет его появление в городе. Из-за этого он не заметил темной фигуры, что бесшумно появилась со стороны придорожной канавы и пристроилась сзади к неспешно шагавшей лошади.
– Издалека, господин? – услышал молодой дворянин чей-то хриплый голос. – Небось притомились?
Обернувшись, молодой дворянин увидел нечто закутанное в черный плащ с капюшоном, глубоко опущенным на голову. Капюшон имел три отверстия – два для глаз и третье – где-то между ртом и носом. Впрочем, это мрачное чудовище могло быть и не человеком, а, скажем, дьяволом. В огромных лапах он держал свернутую в кольцо пеньковую веревку, в другой – нож, под стать мясницкому.
Щеголь замер с вытаращенными от страха глазами, а затем судорожно сглотнул.
– Слезай с коня, господин, отдохни, – сурово сказало мрачное чудовище, дьявол, монстр.
«Разве дьяволы умеют разговаривать? Да. Им известны все языки в мире. О Боже, это наказание за мои грехи! Прости меня, Господи, я только следовал общепринятым манерам, я не хотел оскорбить тебя своим непристойным видом».
– У меня… у меня нет денег… – пробормотал в ужасе дворянин. – Я продам коня и заплачу… я продам все, все!
– Нет. Лучше я продам все это, а заодно и тебя. Слезай, кому говорю!
Молодой человек спешился, не сводя завороженного взгляда с огромного ножа, а затем дрожащими руками расстегнул перевязь с мечом. Монстр прорычал:
– Как твое имя, господин?
– Гилберт де Рентон, – упавшим голосом ответил дворянин. – Я не убил в своей жизни ни одного человека… Я игрок в шахматы, играю порой на деньги, это верно, но это не такой уж большой грех… Но почему вы спрашиваете мое имя? Разве вы не знаете его?
– Теперь знаю.
Гилберт де Рентон понял, что был глупцом. Кого бы ни скрывал темный капюшон с жуткими прорезями, но это было не свиное рыло и не уши, как у летучей мыши.
Молодой дворянин гордо выпрямился, поправил свою шляпу и с высокомерной улыбкой посмотрел на монстра. Павлинье перо эффектно взметнулось, и длинные волосы рассыпались по его плечам.
– Тебе не запугать меня, – звенящим от негодования голосом сказал Гилберт. – Ты – самый обыкновенный разбойник. Чего ты хочешь – мою лошадь? Мою одежду? Возьми и убирайся. Я куплю себе новые.
Разбойник кивнул.
– Не сомневаюсь. Признавайся – ты верен королю Стефану?
Гилберт фыркнул.
– На этот вопрос я мог бы и не отвечать, – презрительно сказал он. – Даже через свои дурно вырезанные прорези для глаз ты должен заметить, что я одет по последней королевской моде.
– Да, похоже на то. А теперь подними руки и не вздумай мне перечить, красавчик, иначе я тебя зарежу, словно свинью.
Монстр неторопливо размотал веревку, подождал, пока Гилберт снимет перчатки, а затем связал ему руки и подтолкнул его в сторону узкой тропинки, ведущей через луг к лесу.
– Такому богатому красавчику следовало путешествовать с эскортом, – укоризненно заметил бандит в капюшоне, и Гилберт де Рентон мысленно согласился с ним. Все верно, но разве мог бы он произвести должное впечатление в окружении дюжины потных всадников, понятия не имеющих об изысканных манерах?
Они вошли в лес. Гилберт уныло шагал впереди, а монстр следовал за ним, ведя под уздцы лошадь. Он размышлял: «Что ж, этот павлин – недурная добыча. Двадцать пять фунтов я получу за коня… десять – за одежду и конскую сбрую… плюс меч с отделанным драгоценностями эфесом… да и сам сопляк потянет фунтов на триста… Нет, такого красавчика я меньше чем за четыреста фунтов не отдам. Все хорошо, только Эдвига убьет меня на месте, когда обнаружит, что я порезал одну из ее юбок…»
Главная служанка госпожи Элизы решала свои проблемы другим путем…
На регулярное свидание со своим любовником-сержантом она опоздала. Позволив немного приласкать себя, Эдвига высвободилась из его объятий и твердо сказала:
– Нет, милый, это надо заслужить.
– Все что угодно, – заверил ее Моркар, усмехаясь. – Ты же знаешь, я сделаю для тебя все, моя голубка. Иди ко мне, не терзай мое сердце…
Он обхватил ее, и его руки споро взялись за дело. Но Эдвига оттолкнула его и повторила:
– Нет. Сначала заслужи. А тогда мы еще увидим, кто первый запросит пощады в любовной битве.
Она вырвалась из объятий Моркара, отошла от берега реки и встала под одним из старых вязов. Сержант нырнул под низко стелющиеся ветки, уверенный, что его просто заманивают в более уединенное место. Тем временем его ласковая подруга сломала здоровенный сухой сук и выразительно помахала им. Ага, она хочет поиграть, ухмыльнулся сержант. Что ж, ладно, хотя меня распалять ни к чему.
Он шагнул к своей возлюбленной, охваченный вожделением, но Эдвига, не говоря худого слова, с размаху огрела его суком по голове. Ниже правого уха Моркара проступил кровавый рубец. Моркар застыл на месте, ощущая нарастающий гнев.
– Не вздумай прикасаться ко мне, мужлан! – визгливо крикнула Эдвига. – Я сегодня не в настроении!
Она указала суком на землю и сказала более мягким тоном:
– Садись, Моркар. О-о, да у тебя кровь…
Она оторвала лоскут от рукава своего платья и прижала его к ране.
– Ни… еще ни одна девушка не делала со мной такого, – просипел Моркар, со злостью глядя на служанку. – И даже не пыталась ударить меня.
– Верю, – еще более мягко ответила Эдвига и улыбнулась своему ошарашенному возлюбленному. – Но как я могу иначе заставить тебя слушать?
Моркар был ей нужен не только на зеленой лужайке, но и как сержант, и поэтому она решила излить бальзам на его раненую гордость.
– Я знаю тебя, – продолжала она. – Когда ты загоришься, тебя ничто не может остановить.
– Кроме удара по голове.
– Успокойся, ты же знаешь, как я отношусь к тебе, мой милый.
Моркар смягчился и уже более спокойным тоном спросил:
– Хорошо, забудем это. И что же я должен сделать, чтобы заслужить большее, чем удар по голове?
Эдвига внимательно осмотрела его рану, убедилась, что она неопасна, и тогда ответила вопросом на вопрос:
– Ты слыхал о Геракле?
– Нет. А кто это такой?
– Он был героем в Древней Греции и совершил двенадцать подвигов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Прошедший год они всеми доступными им средствами поддерживали замок в состоянии боевой готовности, ежедневно ожидая нападения, которого так и не произошло. Это стоило им содержимого всех сундуков, как мудро предсказывал в свое время епископ Генри.
Теперь же, после истории с графом Робертом, они вынуждены были вновь загружать кладовые, пополнять запасы дротиков, стрел, луков, шерстяных одеял, уксуса (необходимого для тушения пожара), бревен, лошадей, солонины и еще многого другого.
Гарнизон пополнился и новыми солдатами.
У лорда Бриана была еще одна солидная статья расходов. Как один из арендаторов короля, Бриан должен ежегодно оплачивать расходы на содержание четырнадцати рыцарей. В мирное время они могли пребывать в гарнизонах какого-нибудь королевского замка или входить в состав кортежей вельмож, путешествующих по стране. Во время же войны они участвовали в боевых действиях на стороне короля.
Но все четырнадцать рыцарей верно служили своему сюзерену, лорду Фитцу. Они провели весь прошлый год в Уоллингфорде. Но тогда Бриан еще мог платить им. Сейчас же, когда его казна опустела, он засомневался, а станут ли рыцари рисковать своей жизнью, оплачивая этот риск из своего кармана.
Он также завербовал несколько десятков лучников и пехотинцев. Эти люди привыкли воевать только за деньги, ни малейших чувств к лорду и леди Уоллингфорд они не испытывали.
Но денег больше не было.
Леди Элиза пыталась помочь мужу решить эту проблему по-другому.
Несколько раз она предлагала Бриану написать письмо императрице Матильде и объяснить ей создавшуюся ситуацию.
– Сообщите ей, что Уоллингфорд в бедственном положении, – настаивала она. – Пусть императрица знает, на какие жертвы вы пошли ради нее. Если она на самом деле благосклонна к вам, то непременно пришлет помощь. Если же нет… – Матильда не обязывалась это делать ни для кого из своих сторонников, – отказывался Бриан, недовольно глядя на жену. – Она не просила меня проявлять открытое неповиновение Стефану в прошлом году. Это было мое решение, и только мое. Кроме того, императрица завязла в неудавшейся кампании в Нормандии. Вероятно, она так же нуждается в деньгах, как и мы. Подумай, Элиза, мы обороняем всего один замок, а она финансирует войну против Стефана!
– Война? Странная это была война, – едко заметила Элиза. – Говорят, граф Готфрид даже заработал на ней по две тысячи серебряных марок в год. Мы же лишь разорились. Нет, если императрица нуждается в Уоллингфорде, то пусть платит за это!
Бриан покачал головой. – Мы найдем другие пути, – сказал он. – Быть может, нам помогут граф Глостерский или граф Герифордский – оба они достаточно богаты. Но у Матильды я просить не буду.
Почему, с тайной болью подумала Элиза. Из-за чрезмерной гордости или из боязни отказа? Вряд ли эта женщина любит его так сильно, как он полагает. И он, должно быть, сам в душе сомневается в ее чувствах, иначе не боялся бы попросить ее о помощи.
На следующий день она вновь попыталась настоять на своем, и еще через несколько дней, и еще через неделю. Каждый раз Бриан отвечал отказом, высказанным во все более раздраженной форме. Он чувствовал, что жена проявляет такую настойчивость не только потому, что помощь им необходима. Нет, она ревновала его к Матильде и почти не скрывала своих чувств. Это его тревожило, и он пытался всеми способами отвлечь супругу от подобных мыслей, но Элизу уже трудно было удержать. Она открыто искала с ним ссоры, высказываясь о Матильде все более резко. Что ж, буду гасить пламя ревности всеми путями, решил Бриан, но никакого просительного письма не напишу.
Все же он кое в чем ошибался – Элиза искала ссоры не с ним, а с Матильдой. И она решила сама написать письмо императрице.
Она сочинила послание в тайне ото всех. Даже свою служанку Эдвигу она отослала погулять, а когда та вернулась, изрядно, продрогнув, письмо уже было тщательно спрятано среди других бумаг. Элиза решила: если письмо останется без ответа, то мужу необязательно знать о нем. Если же Матильда откликнется… что ж, тогда будет видно.
Нелегко давалось ей каждое слово, приходилось долго обдумывать каждую фразу, прежде чем написать ее. Матильда, без сомнения, была неординарной женщиной, одаренной редкой красотой, силой духа и удивительной властью над мужчинами. Под ее обаяние попали влиятельные люди. Воздух Англии был пропитан рассказами о Матильде, о ее чарах, которыми она буквально околдовала своих бесчисленных поклонников, всегда добиваясь желаемого.
Элиза знала об этом, потому чувство естественной ревности у нее соседствовало с искренним восхищением, а прирожденная гордость – с горячим желанием помочь мужу. Она не могла ничего требовать от императрицы, но не желала ничего и вымаливать. Если эта женщина любит Бриана так, как он в это верит, то она должна без промедления послать им людей и денег. Если же Матильда ответит отказом, то этим укрепит ее уверенность в том, что чувство Бриана осталось без взаимности.
Элиза вздохнула, откинула со лба темные волосы, окунула гусиное перо в чернильницу и написала:
«Императрице Матильде, графине Анжуйской – от Элизы, леди Уоллингфорд, с приветствиями.
Вы, конечно, слышали от вашего брата, графа Роберта Глостерского, как в прошедшем году Бриан Фитц и несколько других верных вам дворян отказали в лояльности королю Стефану и заперлись в своих замках, готовясь к возможной осаде. По совету графа Роберта многие из них сделали вид, что смирились с новым королем и тем самым избежали кровавого конфликта. Ныне же, услышав о засаде, которую устроили вашему брату, мы весьма встревожились…»
Элиза намеревалась начать следующую строчку со слов: «Лорд Бриан Фитц», но передумала и с легкой улыбкой удовлетворения написала:
«Мой супруг растратил в прошлом году свои средства, готовя замок к осаде в случае нападения короля. Сейчас он вновь вынужден заниматься этим же. Он не намерен просить вас о помощи, считая, что вы так же ограничены в средствах, как и мы. Я не могу поверить, что это так, зная, что прежде всего гордость мешает моему супругу обратиться к женщине, которой он так восхищается».
Последняя фраза заставила Элизу вздрогнуть и задуматься. Она не нашла в себе силы сразу продолжить письмо. Она видела, как Бриан менялся в лице, только заслышав имя Матильды, но его жене было нелегко это признать. Однако слова уже написаны, и Элизе показалось, что ревность сейчас слегка отпустила ее сердце. Окуная перо в чернильницу после каждой написанной фразы, она продолжила:
«Вы, императрица, без сомнения, хорошо представляете всю стратегическую значимость Уоллингфорда. Если он падет, то король Стефан будет доминировать на Темзе и контролировать восточные ворота в Лондон. Думаю, вы не простите себе, если ваш верный сторонник потеряет эти позиции. Потому-то ваша помощь может быть ценной вдвойне – и для нас с лордом, и для вас…»
С холодной усмешкой Элиза закончила:
«Я молюсь за вас и вашего супруга Готфрида Ангевина, графа Анжуйского, желаю вам успеха в Нормандии и призываю вас так же горячо молиться за вашего преданного сторонника лорда Фитца и за меня, его жену».
Она с облегчением откинулась на спинку кресла, давая чернилам высохнуть, прежде чем повторно прочитать послание. Элиза подумала, что оно не очень-то удачное, одновременно излишне формальное и слишком цветистое. Впрочем, как такое письмо ни напиши, вряд ли останешься полностью довольной. Она любила Бриана и только ради него попросила о помощи женщину, к которой не скрывала ревности. Большего сделать она не могла.
Закрыв глаза ладонями, Элиза тихонько всплакнула, и не только оттого, что ее гордость была уязвлена. Она опасалась скорого приезда Матильды в Уоллингфорд.
Констебля Варана одолевали свои проблемы…
Молодой дворянин ладно сидел в седле и тихонько напевал себе под нос, искоса поглядывая по сторонам. Он относился к числу тех новых придворных, которые появились при дворе короля Стефана, и был полон тщеславия. Больше всего его волновало впечатление, какое он производит на людей, мимо которых проезжает, будь это даже неприметный вилланин. Молодой дворянин втайне надеялся, что даже неотесанные простолюдины проникнутся почтением к его изысканным манерам. Одному Господу было известно, сколько времени и сил он потратил, отрабатывая перед зеркалом свою походку, поклоны, надменные взгляды, улыбки восхищения и иронию. Более всего ему удавалось горделиво вскидывать голову, при этом плавно раскачивалось павлинье перо на его шляпе формы птичьего клюва. Любил он и время от времени поворачивать голову из стороны в сторону так резко, чтобы его длинные волосы рассыпались по плечам.
… И не забудь иногда похлопывать рукой по бедру… так, хорошо, теперь подними голову… резко поверни ее направо… держи спину прямо… сделай улыбку шире, чтобы все видели твои ровные, красивые зубы… так, именно так… не забывай ни на минуту, что ты дворянин из знатной семьи… ты с рождения на всех производишь самое благоприятное впечатление…
С тех пор как Стефан пришел к власти, манеры королевского двора претерпели самые драматические изменения. Молодые нормандцы больше не стригли свои волосы на саксонский манер, а отращивали их до плеч и затем завивали горячими щипцами. Стало модно носить башмаки с вытянутыми носами и шерстяные чулки. Плащи были удлинены так, что их фалды волочились по полу. Придворные щеголи освоили «голубиную» походку и поражали пожилых вельмож своими мелкими шажками и жеманными манерами, скопированными у дам. Это делало молодых мужчин женоподобными и шокировало многих.
Особенно такое нововведение отвращало церковнослужителей, и они гневно вопрошали, когда же кончится это безобразие. Умудренные годами придворные лишь качали головами, они знали, что только время остепенит молодых людей. Тогда они предпочтут коротко стриженные волосы, короткие туники, шерстяные чулки окрасят в алый цвет и возобновят традиционную игру в кости. А когда и эта мода исчерпает себя, ей на смену придет что-то другое, такое же скандальное и безобидное. Но церковники не успокаивались и продолжали увещевать вырождавшуюся (по их мнению) знать. «Это просто Содом и Гоморра!» – восклицали они негодующе.
…Молодой всадник поправил шляпу с ярким павлиньим пером и приосанился, готовясь к въезду в Дорчестер. Он не встретил никого за прошедший час, и его огорчало, что, быть может, обратный путь может оказаться таким же скучным. С другой стороны, пустынная дорога позволила ему попрактиковаться в горделивом откидывании головы.
Теперь он глядел только вперед, мысленно предвкушая переполох, который вызовет его появление в городе. Из-за этого он не заметил темной фигуры, что бесшумно появилась со стороны придорожной канавы и пристроилась сзади к неспешно шагавшей лошади.
– Издалека, господин? – услышал молодой дворянин чей-то хриплый голос. – Небось притомились?
Обернувшись, молодой дворянин увидел нечто закутанное в черный плащ с капюшоном, глубоко опущенным на голову. Капюшон имел три отверстия – два для глаз и третье – где-то между ртом и носом. Впрочем, это мрачное чудовище могло быть и не человеком, а, скажем, дьяволом. В огромных лапах он держал свернутую в кольцо пеньковую веревку, в другой – нож, под стать мясницкому.
Щеголь замер с вытаращенными от страха глазами, а затем судорожно сглотнул.
– Слезай с коня, господин, отдохни, – сурово сказало мрачное чудовище, дьявол, монстр.
«Разве дьяволы умеют разговаривать? Да. Им известны все языки в мире. О Боже, это наказание за мои грехи! Прости меня, Господи, я только следовал общепринятым манерам, я не хотел оскорбить тебя своим непристойным видом».
– У меня… у меня нет денег… – пробормотал в ужасе дворянин. – Я продам коня и заплачу… я продам все, все!
– Нет. Лучше я продам все это, а заодно и тебя. Слезай, кому говорю!
Молодой человек спешился, не сводя завороженного взгляда с огромного ножа, а затем дрожащими руками расстегнул перевязь с мечом. Монстр прорычал:
– Как твое имя, господин?
– Гилберт де Рентон, – упавшим голосом ответил дворянин. – Я не убил в своей жизни ни одного человека… Я игрок в шахматы, играю порой на деньги, это верно, но это не такой уж большой грех… Но почему вы спрашиваете мое имя? Разве вы не знаете его?
– Теперь знаю.
Гилберт де Рентон понял, что был глупцом. Кого бы ни скрывал темный капюшон с жуткими прорезями, но это было не свиное рыло и не уши, как у летучей мыши.
Молодой дворянин гордо выпрямился, поправил свою шляпу и с высокомерной улыбкой посмотрел на монстра. Павлинье перо эффектно взметнулось, и длинные волосы рассыпались по его плечам.
– Тебе не запугать меня, – звенящим от негодования голосом сказал Гилберт. – Ты – самый обыкновенный разбойник. Чего ты хочешь – мою лошадь? Мою одежду? Возьми и убирайся. Я куплю себе новые.
Разбойник кивнул.
– Не сомневаюсь. Признавайся – ты верен королю Стефану?
Гилберт фыркнул.
– На этот вопрос я мог бы и не отвечать, – презрительно сказал он. – Даже через свои дурно вырезанные прорези для глаз ты должен заметить, что я одет по последней королевской моде.
– Да, похоже на то. А теперь подними руки и не вздумай мне перечить, красавчик, иначе я тебя зарежу, словно свинью.
Монстр неторопливо размотал веревку, подождал, пока Гилберт снимет перчатки, а затем связал ему руки и подтолкнул его в сторону узкой тропинки, ведущей через луг к лесу.
– Такому богатому красавчику следовало путешествовать с эскортом, – укоризненно заметил бандит в капюшоне, и Гилберт де Рентон мысленно согласился с ним. Все верно, но разве мог бы он произвести должное впечатление в окружении дюжины потных всадников, понятия не имеющих об изысканных манерах?
Они вошли в лес. Гилберт уныло шагал впереди, а монстр следовал за ним, ведя под уздцы лошадь. Он размышлял: «Что ж, этот павлин – недурная добыча. Двадцать пять фунтов я получу за коня… десять – за одежду и конскую сбрую… плюс меч с отделанным драгоценностями эфесом… да и сам сопляк потянет фунтов на триста… Нет, такого красавчика я меньше чем за четыреста фунтов не отдам. Все хорошо, только Эдвига убьет меня на месте, когда обнаружит, что я порезал одну из ее юбок…»
Главная служанка госпожи Элизы решала свои проблемы другим путем…
На регулярное свидание со своим любовником-сержантом она опоздала. Позволив немного приласкать себя, Эдвига высвободилась из его объятий и твердо сказала:
– Нет, милый, это надо заслужить.
– Все что угодно, – заверил ее Моркар, усмехаясь. – Ты же знаешь, я сделаю для тебя все, моя голубка. Иди ко мне, не терзай мое сердце…
Он обхватил ее, и его руки споро взялись за дело. Но Эдвига оттолкнула его и повторила:
– Нет. Сначала заслужи. А тогда мы еще увидим, кто первый запросит пощады в любовной битве.
Она вырвалась из объятий Моркара, отошла от берега реки и встала под одним из старых вязов. Сержант нырнул под низко стелющиеся ветки, уверенный, что его просто заманивают в более уединенное место. Тем временем его ласковая подруга сломала здоровенный сухой сук и выразительно помахала им. Ага, она хочет поиграть, ухмыльнулся сержант. Что ж, ладно, хотя меня распалять ни к чему.
Он шагнул к своей возлюбленной, охваченный вожделением, но Эдвига, не говоря худого слова, с размаху огрела его суком по голове. Ниже правого уха Моркара проступил кровавый рубец. Моркар застыл на месте, ощущая нарастающий гнев.
– Не вздумай прикасаться ко мне, мужлан! – визгливо крикнула Эдвига. – Я сегодня не в настроении!
Она указала суком на землю и сказала более мягким тоном:
– Садись, Моркар. О-о, да у тебя кровь…
Она оторвала лоскут от рукава своего платья и прижала его к ране.
– Ни… еще ни одна девушка не делала со мной такого, – просипел Моркар, со злостью глядя на служанку. – И даже не пыталась ударить меня.
– Верю, – еще более мягко ответила Эдвига и улыбнулась своему ошарашенному возлюбленному. – Но как я могу иначе заставить тебя слушать?
Моркар был ей нужен не только на зеленой лужайке, но и как сержант, и поэтому она решила излить бальзам на его раненую гордость.
– Я знаю тебя, – продолжала она. – Когда ты загоришься, тебя ничто не может остановить.
– Кроме удара по голове.
– Успокойся, ты же знаешь, как я отношусь к тебе, мой милый.
Моркар смягчился и уже более спокойным тоном спросил:
– Хорошо, забудем это. И что же я должен сделать, чтобы заслужить большее, чем удар по голове?
Эдвига внимательно осмотрела его рану, убедилась, что она неопасна, и тогда ответила вопросом на вопрос:
– Ты слыхал о Геракле?
– Нет. А кто это такой?
– Он был героем в Древней Греции и совершил двенадцать подвигов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35