Ширли сказала:
– Им нравилось, когда мы были толстыми, потому что они могли смотреть на нас свысока.
Ширли сбросила одиннадцать килограммов, и ее золовка перестала с ней разговаривать. Но зато она снова начала испытывать оргазм!
Как-то раз, когда Ханна проходила мимо мистера Дрисколла, который когда-то пытался надуть ее и не заплатить за сандвич, он схватил ее за руку и сказал:
– Детка, ты прекрасно выглядишь!
К этому времени Филиппа добавила новый выбор к списку хлебных изделий – половинку рогалика и половинку булочки; к молочным изделиям она добавила тридцать граммов сыра «Чеддер», а перечень мясных продуктов теперь включал свиную отбивную и сосиску. Все изменения помогали легче следовать диете, и она начала называть эти взаимозаменяемые порции «обменными». В группе все были довольны, не было больше проблем с капустой, которую кто-то не мог переварить, или с фруктами, от которых падали в обморок. И если у них иногда снижался боевой дух, они перечитывали доморощенные афоризмы Филиппы, например: «Как ты решишь, так оно и будет!», и продолжали худеть.
Ханна преуспевала в этом. Вырвав у мистера Дрисколла руку, она пошла на свое рабочее место и заметила, что мистер Скейдудо наблюдает за ней.
Когда Филиппа похудела на двадцать три килограмма, она пошла к мистеру Риду, своему начальнику в закусочной «Кат-Кост», и попросила прибавку к жалованью. Она сказала ему, что работает здесь уже почти шесть лет, заработала прибавку и что бежево-розовая форма клерка просто болтается на ней. Он ответил «нет», и она уволилась, отдав ему свою форму.
Ханна пошла в бюро занятости и оставила там свое заявление. Она похудела на двадцать один килограмм и собиралась сбросить еще около шести. Через неделю она прошла тестирование на место старшего секретаря в фирме «Макмастерс и сыновья» в Резеде, на Шерман-Уэй. Они предложили ей четыреста пятьдесят долларов в месяц, если она сможет приступить к работе через две недели. Это было больше, чем получала секретарь у мистера Катца. Ей не хотелось покидать мистера Скейдудо, но ей нужны были деньги, если она собиралась поступать к Гриру. Она целый день обдумывала положение, и задница Алана потерпела поражение.
Ханна и Филиппа решили вместе снять квартиру в Вэлли, потому что все члены группы, которых теперь было более тридцати, жили в Энцино, Тарзане или в Вудленд-Хиллс.
Филиппа получила работу заместителя менеджера в аптеке – закусочной Фокса на улице Уайт-Оак в Энцино, и ей наконец пришлось сказать миссис Чадвик, что она отказывается от комнаты.
Миссис Чадвик, которая ждала этого, после того как Филиппа похудела на первые десять килограммов, обняла ее, подарила бледно-голубого пуделя с желтым бантом на шее и сказала:
– Ты далеко пойдешь, детка. Не забывай меня. Мне бы хотелось, чтобы ты меня хотя бы иногда навещала.
На первое субботнее собрание в их новой квартире на Коллинх-стрит за бульваром Вентуры явилось тридцать четыре женщины, большинство из которых встречалось уже несколько месяцев, остальные были друзья и знакомые, присоединившиеся позже. Все сильно похудели и выглядели счастливыми.
Знойный вечер был напоен благоуханием цветов апельсина. Женщины сидели на стульях, на диване, на полу, стояли у стен. Они все уже успели взвеситься. Филиппа передала диету новеньким, а Ханна раздавала рецепты и последнее вдохновляющее послание («Высоко держите голову, пусть люди знают, насколько вы необыкновенны!»). Атмосфера была пронизана бодростью, решимостью действовать и предвкушением будущих потрясающих успехов.
– Нам необходимо название, – сказала кузина Ханны. Она была с ними с самого начала, сбросила почти восемнадцать килограммов и нашла себе мужчину. – Мы не можем и дальше называть себя «группой».
В разговор вступили остальные, перебивая друг друга, вносили одно предложение за другим. Прошла минута или больше, прежде чем Филиппа услышала звонок.
Она подошла к двери и увидела полную молодую женщину с ребенком, который сидел верхом на ее бедре, и с большой парусиновой сумкой, свисавшей с плеча. Ее желто-соломенного цвета волосы образовывали в свете фонаря на крыльце сияющее облако вокруг головы, и ночной ветерок шуршал ее просторным мешковатым платьем ослепительно-лимонного цвета. Филиппа подумала, что она хочет присоединиться к группе. Она уже собиралась пригласить новенькую, но что-то заставило остановиться и внимательно вглядеться в нее.
Женщина на крыльце тоже смотрела на Филиппу. Затем она нерешительно спросила:
– Чоппи?
– Фризз?
Затем они хором воскликнули: «О Боже!» и попытались обнять друг друга, но им мешали ребенок и огромная сумка.
Они смеялись, и плакали, и говорили одновременно: «Когда…», «Где…», «Я писала…», «Ты перестала отвечать…»…
– Как ты меня нашла? – спросила Филиппа.
– У меня все еще был твой адрес в Голливуде. Я поехала туда, и твоя хозяйка рассказала мне, куда ты переехала.
– Фризз, я просто не могу этому поверить. Проходи!
– Нет, у тебя гости и мой муж ждет меня…
– Муж?
– Я вышла замуж. У нас ребенок. Это Натан. Фризз подала Филиппе булькающего ребенка, и та взяла его. Ее поразили поток эмоций, которые она испытала, нежность, которую ощутила. Однажды она посчитала, что между тем, как миссис Чадвик сказала ей, что она беременна, и выкидышем прошло лишь двенадцать часов. «У меня был ребенок, в течение двенадцати часов я была матерью».
– Ты в Калифорнии временно или как? – спросила она, опасаясь держать малыша Фризз слишком долго.
– Мы сюда переехали! Рон, мой муж, был переведен сюда его компанией. Мы живем в Тарзане, на Авенида Гасиенда. О, Чоппи, как это прекрасно, да! Боже, ты просто великолепно выглядишь!
– А ты! Ты теперь блондинка! Какие у тебя волосы!
– Я нашла средство, чтобы их выпрямить и избавиться от моего натурального ужасного цвета!
Хотя Фризз сильно пополнела, у нее было очень красивое личико.
– Ты прекрасно выглядишь, Фризз, – сказала Филиппа искренне.
– Я выучилась в драматической студии накладывать грим. Я теперь так хорошо умею это делать, что даже такую страшилу, как я сама, могу сделать вполне симпатичной!
– Ты никогда не была страшной, – сказала Филиппа, заметив с некоторым запозданием, что у Фризз под глазом сквозь наложенный крем проглядывал кровоподтек. А выше локтя виднелся отпечаток большого пальца, синяк уже изменил свой цвет и стал желто-зеленым.
– Что случилось, Фризз?
– О, я такая неловкая! Я упала и пересчитала ступеньки!
В этот момент из потрепанного «форда», припаркованного на улице, послышался мужской голос:
– Ну, ты, жирная! Поторапливайся! Я не собираюсь ждать тебя весь вечер!
– Кто это? – спросила Филиппа.
Фризз выдавила из себя улыбку, ей было очень неудобно.
– Это мой муж, Рон. Я была тоненькой, когда мы встретились. Но после рождения ребенка я набрала вес.
Филиппа посмотрела на свою подругу. «Жирная» – так ее называет муж.
– Ну, – сказала Фризз, забирая ребенка, – он прав, я стала коровой.
– Фризз, пожалуйста, зайди.
– Нет, – отказалась она, но ее лицо, когда она заглянула в комнату, полную болтающих, смеющихся женщин, выразило совсем другое желание. – У тебя гости, – добавила она.
– Это наша группа. Мы все сидим на диете.
– Ты не шутишь? Группа диетчиц? Прекрасная идея. И что, это помогает? Мне кажется – да. Посмотри на себя, ты как былинка!
– Почему бы тебе не присоединиться к нам?
– Я не знаю, – ответила Фризз, нервно глядя на машину у бровки тротуара.
– Мы как раз пытались сейчас придумать название, – сказала Филиппа.
– Эй, ты помнишь нашу группу «Старлетс»? Мы всегда хорошо придумывали названия, и собирали людей вместе, и старались их разговорить. Но ты не можешь назвать эту группу «Старлетс».
– Нам нужно что-нибудь, чтобы звучало красиво, – сказала Филиппа. Ей хотелось, чтобы Фризз осталась, чтобы она принесла с собой в группу свой мягкий юмор и закутанного младенца.
– Как насчет «Старлайт»? – со смешком спросила Фризз, напевая мелодию «Стелла в звездном свете».
– Эй, жирная! Мне надоело ждать! – послышался голос из машины.
– Мне нужно идти. Вот мой номер телефона, – сказала Фризз и сунула клочок бумаги в руку Филиппе. – Позвони мне. Но не раньше вторника. Ладно?
– А что будет во вторник?
– Рон уедет.
– О, Фризз, – мягко сказала Филиппа.
– Знаешь что? Мне не хочется, чтобы ты меня так называла. Фризз больше нет. Ведь это правда, это уже не я!
– Да, – кивнула Филиппа, – извини. – И потом она подумала, что им делать с именами, которыми они обменялись шесть лет назад. – Как же тебя теперь называют? Кристина Синглтон?
– Нет. Я называлась так некоторое время, но потом перестала быть Кристиной. Когда я выходила замуж, мне понадобилось свидетельство о рождении. Я посылала домой за ним. Мое законное имя до сих пор, наверное, Филиппа – вот странно, – но все мои друзья в Нью-Йорке дали мне прозвище, которое мне даже нравится. Они обыграли мою фамилию по мужу – Чартер – и называют меня Чарми.
24
Так как он был Очень Важным Лицом (ОВЛ) – практически президентом США, черт возьми, – у Дэнни была специальная камера на одного, кроме того, он пользовался некоторыми привилегиями, как-то: ему разрешали ходить в собственной одежде, включая пояс и галстук. Именно галстуком и поясом он и воспользовался сейчас, привязав их к шнуру свисавшей с потолка лампы, чтобы сделать скользящую петлю. Он надежно закрепил ее вокруг шеи, посмотрел на часы и, когда услышал шаги по коридору, вытолкнул из-под себя стул.
Он был поражен, как быстро петля прекратила доступ воздуха в легкие и сжала вены на шее. Спустя мгновение после того, как стул выскользнул из-под ног и он начал болтаться в воздухе, Дэнни пришел в ужас. Боже, он и не представлял, что это будет именно так! Хотя знал, что помощь стоит уже за дверью и доктор Фортунати перережет веревку, инстинкт одержал верх. Он начал крутиться на веревке, ноги забили по воздуху, руки тщетно рвали петлю на шее.
Легкие были закупорены, и он не мог дышать. Он в ужасе попытался вдохнуть воздух, но ни глотка не попадало в легкие. Боже, подумал он, я же себя убиваю! Я действительно могу умереть!
Дэнни сел в кровати, его разбудил собственный хриплый крик. Весь в поту, простыни скрученные в ком, он дико оглядел комнату, пытаясь вспомнить, где он и кто он.
Комната была похожа на гостиничный номер – дорогой номер. Как назывался отель? В каком городе? Он встал, подошел к окну и раздвинул драпировки: яркий солнечный свет резанул по глазам.
– Черт возьми, да где же я?
Он попытался вспомнить. Какой сегодня день? И какой нынче год?
Он быстро отошел от окна, боялся, что его увидят, хотя и не знал, чего же он боялся. Где, черт возьми, был Боннер? Почему его здесь нет, он же должен заботиться обо мне! Дэнни вернулся к кровати и негнущимися руками взял будильник со столика – был полдень!
Он вдруг понял, что совершенно наг. Он обычно спал в шортах, иногда надевал майку, но нагишом никогда. Его сердце дико стучало, как будто он действительно задыхался. И потом он обнаружил, что у него сильно воспален член. Черт возьми, так что же случилось?
Дэнни обхватил голову руками, нажал ладонями на глаза, пока ему не стало больно. Он пытался вспомнить, причиняя себе боль.
И затем внезапно действительно вспомнил. Он был в апартаментах отеля «Сенчури-Плаза», в Лос-Анджелесе, потому что он выслеживал Беверли Хайленд, известную под именем Филиппа Робертс.
Ему просто приснился плохой сон. Очень реальный, но все же только сон. Боже… Он никогда не переживал такого ужаса в жизни.
Подойдя к бару, он налил себе виски «Джек Даниэлс». Только припоминая этот ужас, когда он висел на поясе, он понял свою ошибку: шаги, которые он слышал в коридоре, не были шагами Фортунати, они принадлежали кому-то другому; и их расписание каким-то образом не стыковалось. Когда Дэнни плясал в петле, сделанной из его собственного галстука и пояса, и чувствовал, как на него со всех сторон наваливается чернота, он понял, что действовал слишком поспешно и что в действительности почти покончил с собой. Затем прибыл Фортунати, применил искусственное дыхание, объявил, что он мертв, и забрал его тело из тюрьмы. Дэнни был освобожден.
Он так задрожал, что разлил свое виски. Беря салфетку, он увидел газету на крышке бара. Он не помнил, чтобы покупал или читал ее, но когда увидел дату, замер. На газете стояло завтрашнее число. Это означало, что у него снова был провал памяти, на этот раз почти на сутки.
Дэнни попытался вспомнить, что с ним было, реконструировать свои действия, но тщетно. Последнее, что он помнил, это была Филиппа Робертс, входящая в ресторан отеля во время ленча. Затем он поехал в Беверли-Хиллс пригласить грудастую продавщицу на обед. Но что было после этого? Согласилась ли эта девица поехать с ним? Куда они поехали? Трахнул ли он ее, как и собирался? Может, он потом ее убил? Но где? Что он сделал с телом? Не оставил ли свидетелей?
Дэнни ничего не помнил. Его мозг не содержал никакой информации. Все из-за этого подстроенного самоубийства и из-за Фортунати.
Но Фортунати хорошо заплатил за свою ошибку. В газетах сообщалось, что доктор Фортунати, его жена и четверо детей погибли от угарного газа, а потом сгорели так, что трупы с трудом можно было опознать. Пожар неожиданно возник в их особняке на Холмби-Хиллс ночью. Дом весь выгорел, тоже случилось и с гаражом, в котором хранилась его коллекция автомобилей старых моделей. Но они не погибли от угарного газа, их заживо сожгли, всех шестерых, включая шестимесячного младенца. Их связали и заставили смотреть, как Боннер ходил из комнаты в комнату и поджигал дом. Это произошло после того, как Боннер и Дэнни поразвлекались с миссис Фортунати и, конечно, с их двенадцатилетней дочерью.
Боннер, Боже! Он внезапно вспомнил. Боннер был мертв. Но как?
Я убил его. Я убил моего лучшего друга.
Дэнни начал громко плакать. Он не хотел оставаться там, где был, он хотел вернуться. Завернуть годы, как проношенный ковер, и найти себя в самом начале, прежде чем он обрел богатство и власть. Прежде чем проповедовал в палатке. Прежде чем встретил худенькую беглянку, Рэчел, которую сейчас называют Филиппа Робертс, прежде чем она вошла в его жизнь. Он хотел снова стать маленьким и босоногим парнишкой в таком возрасте, когда он не знал, что его лохмотья означали позор. Когда он не стыдился своего неграмотного, рычащего, как собака, отца. Какой весь мир – и солнце, и звезды – был собран в одной прекрасной женщине, его матери, которую он называл своей Розой Техаса.
– Извини меня, мама, – мягко сказал он, – я не хотел подвести тебя. Я пытался стать нормальным человеком. Я почти добрался до самого верха. Я почти обладал властью.
Внезапно Дэнни начал вспоминать день, когда он в первый раз понял, что такое власть. Ему и Боннеру было по девятнадцать лет, и они шиковали в Сан-Антонио. Они накачались с приятелем и решили ограбить копилку для бедных в местной церкви. На самом деле это была идея третьего парня, а Дэнни и Боннер поддались его уговорам. При выходе из церкви три девятнадцатилетних дурня остановились и стали мочиться на ступени церкви, и полиция сцапала их. Парня отпустили, а Дэнни и Боннер были осуждены. Они должны были работать на ферме, а их дружок остался на свободе, потому что его папочка был начальником полиции.
Власть. Дэнни думал об этом после привода в полицию, потом, когда Боннер и он сумели удрать. Вот что власть могла делать для вас. Приказываешь, и люди начинают танцевать. Только пошевелишь пальцем, и они начинают действовать. Надо только контролировать связи и отдавать приказы. Это и есть власть, настоящая власть. Именно тогда, когда он исходил потом под немилосердным техасским солнцем, под присмотром отвратного, злобного охранника с ружьем, именно тогда Дэнни пришел к решению добиваться власти во что бы то ни стало.
Вскоре, пока дурнушка Рэчел расставляла ноги для каждого в борделе Хейзел, чтобы у Дэнни были деньги, он наткнулся на книгу, которая перевернула его жизнь. Она все еще была с ним. Он подошел к чемодану и вытащил ее старый зачитанный томик, который он практически знал наизусть. Самые важные места были подчеркнуты: «Человек, который собирается стать принцем, не должен быть стеснен моралью и принципами этики, он должен стать частично львом и частично – лисицей. Человек, который стремится к добру во всем, что он делает, обречен на неудачу. Зато принц, который хочет выжить, должен выучиться стать плохим. Существует только один способ сохранить покоренный город – это разрушить его». На полях Дэнни написал: «Это же относится и к людям!»
Книга называлась «Государь», ее написал Макиавелли. Она-то и стала Библией Дэнни.
Хорошо знакомые слова каким-то образом помогли Дэнни вспомнить о том, кто же он, и о его цели в жизни.
Поймать ее и наказать так, как он еще никого и никогда не наказывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Им нравилось, когда мы были толстыми, потому что они могли смотреть на нас свысока.
Ширли сбросила одиннадцать килограммов, и ее золовка перестала с ней разговаривать. Но зато она снова начала испытывать оргазм!
Как-то раз, когда Ханна проходила мимо мистера Дрисколла, который когда-то пытался надуть ее и не заплатить за сандвич, он схватил ее за руку и сказал:
– Детка, ты прекрасно выглядишь!
К этому времени Филиппа добавила новый выбор к списку хлебных изделий – половинку рогалика и половинку булочки; к молочным изделиям она добавила тридцать граммов сыра «Чеддер», а перечень мясных продуктов теперь включал свиную отбивную и сосиску. Все изменения помогали легче следовать диете, и она начала называть эти взаимозаменяемые порции «обменными». В группе все были довольны, не было больше проблем с капустой, которую кто-то не мог переварить, или с фруктами, от которых падали в обморок. И если у них иногда снижался боевой дух, они перечитывали доморощенные афоризмы Филиппы, например: «Как ты решишь, так оно и будет!», и продолжали худеть.
Ханна преуспевала в этом. Вырвав у мистера Дрисколла руку, она пошла на свое рабочее место и заметила, что мистер Скейдудо наблюдает за ней.
Когда Филиппа похудела на двадцать три килограмма, она пошла к мистеру Риду, своему начальнику в закусочной «Кат-Кост», и попросила прибавку к жалованью. Она сказала ему, что работает здесь уже почти шесть лет, заработала прибавку и что бежево-розовая форма клерка просто болтается на ней. Он ответил «нет», и она уволилась, отдав ему свою форму.
Ханна пошла в бюро занятости и оставила там свое заявление. Она похудела на двадцать один килограмм и собиралась сбросить еще около шести. Через неделю она прошла тестирование на место старшего секретаря в фирме «Макмастерс и сыновья» в Резеде, на Шерман-Уэй. Они предложили ей четыреста пятьдесят долларов в месяц, если она сможет приступить к работе через две недели. Это было больше, чем получала секретарь у мистера Катца. Ей не хотелось покидать мистера Скейдудо, но ей нужны были деньги, если она собиралась поступать к Гриру. Она целый день обдумывала положение, и задница Алана потерпела поражение.
Ханна и Филиппа решили вместе снять квартиру в Вэлли, потому что все члены группы, которых теперь было более тридцати, жили в Энцино, Тарзане или в Вудленд-Хиллс.
Филиппа получила работу заместителя менеджера в аптеке – закусочной Фокса на улице Уайт-Оак в Энцино, и ей наконец пришлось сказать миссис Чадвик, что она отказывается от комнаты.
Миссис Чадвик, которая ждала этого, после того как Филиппа похудела на первые десять килограммов, обняла ее, подарила бледно-голубого пуделя с желтым бантом на шее и сказала:
– Ты далеко пойдешь, детка. Не забывай меня. Мне бы хотелось, чтобы ты меня хотя бы иногда навещала.
На первое субботнее собрание в их новой квартире на Коллинх-стрит за бульваром Вентуры явилось тридцать четыре женщины, большинство из которых встречалось уже несколько месяцев, остальные были друзья и знакомые, присоединившиеся позже. Все сильно похудели и выглядели счастливыми.
Знойный вечер был напоен благоуханием цветов апельсина. Женщины сидели на стульях, на диване, на полу, стояли у стен. Они все уже успели взвеситься. Филиппа передала диету новеньким, а Ханна раздавала рецепты и последнее вдохновляющее послание («Высоко держите голову, пусть люди знают, насколько вы необыкновенны!»). Атмосфера была пронизана бодростью, решимостью действовать и предвкушением будущих потрясающих успехов.
– Нам необходимо название, – сказала кузина Ханны. Она была с ними с самого начала, сбросила почти восемнадцать килограммов и нашла себе мужчину. – Мы не можем и дальше называть себя «группой».
В разговор вступили остальные, перебивая друг друга, вносили одно предложение за другим. Прошла минута или больше, прежде чем Филиппа услышала звонок.
Она подошла к двери и увидела полную молодую женщину с ребенком, который сидел верхом на ее бедре, и с большой парусиновой сумкой, свисавшей с плеча. Ее желто-соломенного цвета волосы образовывали в свете фонаря на крыльце сияющее облако вокруг головы, и ночной ветерок шуршал ее просторным мешковатым платьем ослепительно-лимонного цвета. Филиппа подумала, что она хочет присоединиться к группе. Она уже собиралась пригласить новенькую, но что-то заставило остановиться и внимательно вглядеться в нее.
Женщина на крыльце тоже смотрела на Филиппу. Затем она нерешительно спросила:
– Чоппи?
– Фризз?
Затем они хором воскликнули: «О Боже!» и попытались обнять друг друга, но им мешали ребенок и огромная сумка.
Они смеялись, и плакали, и говорили одновременно: «Когда…», «Где…», «Я писала…», «Ты перестала отвечать…»…
– Как ты меня нашла? – спросила Филиппа.
– У меня все еще был твой адрес в Голливуде. Я поехала туда, и твоя хозяйка рассказала мне, куда ты переехала.
– Фризз, я просто не могу этому поверить. Проходи!
– Нет, у тебя гости и мой муж ждет меня…
– Муж?
– Я вышла замуж. У нас ребенок. Это Натан. Фризз подала Филиппе булькающего ребенка, и та взяла его. Ее поразили поток эмоций, которые она испытала, нежность, которую ощутила. Однажды она посчитала, что между тем, как миссис Чадвик сказала ей, что она беременна, и выкидышем прошло лишь двенадцать часов. «У меня был ребенок, в течение двенадцати часов я была матерью».
– Ты в Калифорнии временно или как? – спросила она, опасаясь держать малыша Фризз слишком долго.
– Мы сюда переехали! Рон, мой муж, был переведен сюда его компанией. Мы живем в Тарзане, на Авенида Гасиенда. О, Чоппи, как это прекрасно, да! Боже, ты просто великолепно выглядишь!
– А ты! Ты теперь блондинка! Какие у тебя волосы!
– Я нашла средство, чтобы их выпрямить и избавиться от моего натурального ужасного цвета!
Хотя Фризз сильно пополнела, у нее было очень красивое личико.
– Ты прекрасно выглядишь, Фризз, – сказала Филиппа искренне.
– Я выучилась в драматической студии накладывать грим. Я теперь так хорошо умею это делать, что даже такую страшилу, как я сама, могу сделать вполне симпатичной!
– Ты никогда не была страшной, – сказала Филиппа, заметив с некоторым запозданием, что у Фризз под глазом сквозь наложенный крем проглядывал кровоподтек. А выше локтя виднелся отпечаток большого пальца, синяк уже изменил свой цвет и стал желто-зеленым.
– Что случилось, Фризз?
– О, я такая неловкая! Я упала и пересчитала ступеньки!
В этот момент из потрепанного «форда», припаркованного на улице, послышался мужской голос:
– Ну, ты, жирная! Поторапливайся! Я не собираюсь ждать тебя весь вечер!
– Кто это? – спросила Филиппа.
Фризз выдавила из себя улыбку, ей было очень неудобно.
– Это мой муж, Рон. Я была тоненькой, когда мы встретились. Но после рождения ребенка я набрала вес.
Филиппа посмотрела на свою подругу. «Жирная» – так ее называет муж.
– Ну, – сказала Фризз, забирая ребенка, – он прав, я стала коровой.
– Фризз, пожалуйста, зайди.
– Нет, – отказалась она, но ее лицо, когда она заглянула в комнату, полную болтающих, смеющихся женщин, выразило совсем другое желание. – У тебя гости, – добавила она.
– Это наша группа. Мы все сидим на диете.
– Ты не шутишь? Группа диетчиц? Прекрасная идея. И что, это помогает? Мне кажется – да. Посмотри на себя, ты как былинка!
– Почему бы тебе не присоединиться к нам?
– Я не знаю, – ответила Фризз, нервно глядя на машину у бровки тротуара.
– Мы как раз пытались сейчас придумать название, – сказала Филиппа.
– Эй, ты помнишь нашу группу «Старлетс»? Мы всегда хорошо придумывали названия, и собирали людей вместе, и старались их разговорить. Но ты не можешь назвать эту группу «Старлетс».
– Нам нужно что-нибудь, чтобы звучало красиво, – сказала Филиппа. Ей хотелось, чтобы Фризз осталась, чтобы она принесла с собой в группу свой мягкий юмор и закутанного младенца.
– Как насчет «Старлайт»? – со смешком спросила Фризз, напевая мелодию «Стелла в звездном свете».
– Эй, жирная! Мне надоело ждать! – послышался голос из машины.
– Мне нужно идти. Вот мой номер телефона, – сказала Фризз и сунула клочок бумаги в руку Филиппе. – Позвони мне. Но не раньше вторника. Ладно?
– А что будет во вторник?
– Рон уедет.
– О, Фризз, – мягко сказала Филиппа.
– Знаешь что? Мне не хочется, чтобы ты меня так называла. Фризз больше нет. Ведь это правда, это уже не я!
– Да, – кивнула Филиппа, – извини. – И потом она подумала, что им делать с именами, которыми они обменялись шесть лет назад. – Как же тебя теперь называют? Кристина Синглтон?
– Нет. Я называлась так некоторое время, но потом перестала быть Кристиной. Когда я выходила замуж, мне понадобилось свидетельство о рождении. Я посылала домой за ним. Мое законное имя до сих пор, наверное, Филиппа – вот странно, – но все мои друзья в Нью-Йорке дали мне прозвище, которое мне даже нравится. Они обыграли мою фамилию по мужу – Чартер – и называют меня Чарми.
24
Так как он был Очень Важным Лицом (ОВЛ) – практически президентом США, черт возьми, – у Дэнни была специальная камера на одного, кроме того, он пользовался некоторыми привилегиями, как-то: ему разрешали ходить в собственной одежде, включая пояс и галстук. Именно галстуком и поясом он и воспользовался сейчас, привязав их к шнуру свисавшей с потолка лампы, чтобы сделать скользящую петлю. Он надежно закрепил ее вокруг шеи, посмотрел на часы и, когда услышал шаги по коридору, вытолкнул из-под себя стул.
Он был поражен, как быстро петля прекратила доступ воздуха в легкие и сжала вены на шее. Спустя мгновение после того, как стул выскользнул из-под ног и он начал болтаться в воздухе, Дэнни пришел в ужас. Боже, он и не представлял, что это будет именно так! Хотя знал, что помощь стоит уже за дверью и доктор Фортунати перережет веревку, инстинкт одержал верх. Он начал крутиться на веревке, ноги забили по воздуху, руки тщетно рвали петлю на шее.
Легкие были закупорены, и он не мог дышать. Он в ужасе попытался вдохнуть воздух, но ни глотка не попадало в легкие. Боже, подумал он, я же себя убиваю! Я действительно могу умереть!
Дэнни сел в кровати, его разбудил собственный хриплый крик. Весь в поту, простыни скрученные в ком, он дико оглядел комнату, пытаясь вспомнить, где он и кто он.
Комната была похожа на гостиничный номер – дорогой номер. Как назывался отель? В каком городе? Он встал, подошел к окну и раздвинул драпировки: яркий солнечный свет резанул по глазам.
– Черт возьми, да где же я?
Он попытался вспомнить. Какой сегодня день? И какой нынче год?
Он быстро отошел от окна, боялся, что его увидят, хотя и не знал, чего же он боялся. Где, черт возьми, был Боннер? Почему его здесь нет, он же должен заботиться обо мне! Дэнни вернулся к кровати и негнущимися руками взял будильник со столика – был полдень!
Он вдруг понял, что совершенно наг. Он обычно спал в шортах, иногда надевал майку, но нагишом никогда. Его сердце дико стучало, как будто он действительно задыхался. И потом он обнаружил, что у него сильно воспален член. Черт возьми, так что же случилось?
Дэнни обхватил голову руками, нажал ладонями на глаза, пока ему не стало больно. Он пытался вспомнить, причиняя себе боль.
И затем внезапно действительно вспомнил. Он был в апартаментах отеля «Сенчури-Плаза», в Лос-Анджелесе, потому что он выслеживал Беверли Хайленд, известную под именем Филиппа Робертс.
Ему просто приснился плохой сон. Очень реальный, но все же только сон. Боже… Он никогда не переживал такого ужаса в жизни.
Подойдя к бару, он налил себе виски «Джек Даниэлс». Только припоминая этот ужас, когда он висел на поясе, он понял свою ошибку: шаги, которые он слышал в коридоре, не были шагами Фортунати, они принадлежали кому-то другому; и их расписание каким-то образом не стыковалось. Когда Дэнни плясал в петле, сделанной из его собственного галстука и пояса, и чувствовал, как на него со всех сторон наваливается чернота, он понял, что действовал слишком поспешно и что в действительности почти покончил с собой. Затем прибыл Фортунати, применил искусственное дыхание, объявил, что он мертв, и забрал его тело из тюрьмы. Дэнни был освобожден.
Он так задрожал, что разлил свое виски. Беря салфетку, он увидел газету на крышке бара. Он не помнил, чтобы покупал или читал ее, но когда увидел дату, замер. На газете стояло завтрашнее число. Это означало, что у него снова был провал памяти, на этот раз почти на сутки.
Дэнни попытался вспомнить, что с ним было, реконструировать свои действия, но тщетно. Последнее, что он помнил, это была Филиппа Робертс, входящая в ресторан отеля во время ленча. Затем он поехал в Беверли-Хиллс пригласить грудастую продавщицу на обед. Но что было после этого? Согласилась ли эта девица поехать с ним? Куда они поехали? Трахнул ли он ее, как и собирался? Может, он потом ее убил? Но где? Что он сделал с телом? Не оставил ли свидетелей?
Дэнни ничего не помнил. Его мозг не содержал никакой информации. Все из-за этого подстроенного самоубийства и из-за Фортунати.
Но Фортунати хорошо заплатил за свою ошибку. В газетах сообщалось, что доктор Фортунати, его жена и четверо детей погибли от угарного газа, а потом сгорели так, что трупы с трудом можно было опознать. Пожар неожиданно возник в их особняке на Холмби-Хиллс ночью. Дом весь выгорел, тоже случилось и с гаражом, в котором хранилась его коллекция автомобилей старых моделей. Но они не погибли от угарного газа, их заживо сожгли, всех шестерых, включая шестимесячного младенца. Их связали и заставили смотреть, как Боннер ходил из комнаты в комнату и поджигал дом. Это произошло после того, как Боннер и Дэнни поразвлекались с миссис Фортунати и, конечно, с их двенадцатилетней дочерью.
Боннер, Боже! Он внезапно вспомнил. Боннер был мертв. Но как?
Я убил его. Я убил моего лучшего друга.
Дэнни начал громко плакать. Он не хотел оставаться там, где был, он хотел вернуться. Завернуть годы, как проношенный ковер, и найти себя в самом начале, прежде чем он обрел богатство и власть. Прежде чем проповедовал в палатке. Прежде чем встретил худенькую беглянку, Рэчел, которую сейчас называют Филиппа Робертс, прежде чем она вошла в его жизнь. Он хотел снова стать маленьким и босоногим парнишкой в таком возрасте, когда он не знал, что его лохмотья означали позор. Когда он не стыдился своего неграмотного, рычащего, как собака, отца. Какой весь мир – и солнце, и звезды – был собран в одной прекрасной женщине, его матери, которую он называл своей Розой Техаса.
– Извини меня, мама, – мягко сказал он, – я не хотел подвести тебя. Я пытался стать нормальным человеком. Я почти добрался до самого верха. Я почти обладал властью.
Внезапно Дэнни начал вспоминать день, когда он в первый раз понял, что такое власть. Ему и Боннеру было по девятнадцать лет, и они шиковали в Сан-Антонио. Они накачались с приятелем и решили ограбить копилку для бедных в местной церкви. На самом деле это была идея третьего парня, а Дэнни и Боннер поддались его уговорам. При выходе из церкви три девятнадцатилетних дурня остановились и стали мочиться на ступени церкви, и полиция сцапала их. Парня отпустили, а Дэнни и Боннер были осуждены. Они должны были работать на ферме, а их дружок остался на свободе, потому что его папочка был начальником полиции.
Власть. Дэнни думал об этом после привода в полицию, потом, когда Боннер и он сумели удрать. Вот что власть могла делать для вас. Приказываешь, и люди начинают танцевать. Только пошевелишь пальцем, и они начинают действовать. Надо только контролировать связи и отдавать приказы. Это и есть власть, настоящая власть. Именно тогда, когда он исходил потом под немилосердным техасским солнцем, под присмотром отвратного, злобного охранника с ружьем, именно тогда Дэнни пришел к решению добиваться власти во что бы то ни стало.
Вскоре, пока дурнушка Рэчел расставляла ноги для каждого в борделе Хейзел, чтобы у Дэнни были деньги, он наткнулся на книгу, которая перевернула его жизнь. Она все еще была с ним. Он подошел к чемодану и вытащил ее старый зачитанный томик, который он практически знал наизусть. Самые важные места были подчеркнуты: «Человек, который собирается стать принцем, не должен быть стеснен моралью и принципами этики, он должен стать частично львом и частично – лисицей. Человек, который стремится к добру во всем, что он делает, обречен на неудачу. Зато принц, который хочет выжить, должен выучиться стать плохим. Существует только один способ сохранить покоренный город – это разрушить его». На полях Дэнни написал: «Это же относится и к людям!»
Книга называлась «Государь», ее написал Макиавелли. Она-то и стала Библией Дэнни.
Хорошо знакомые слова каким-то образом помогли Дэнни вспомнить о том, кто же он, и о его цели в жизни.
Поймать ее и наказать так, как он еще никого и никогда не наказывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65