Вспомнив сегодняшнюю лекцию, он, однако, поспешил отвести взгляд в сторону. Мало ли что можно подумать, встретив столь откровенное мужское внимание в темном переулке.
Женщина прошла мимо, не удостоив Дэвида взглядом, но… Что-то шевельнулось у него в груди. Запах ландыша… Дэвид четко помнил его. У Мишель были такие же духи. Он обернулся, незнакомка уже отошла шагов на десять. Она? Не может быть. Просто не бывает таких совпадений дважды за день в огромном городе. Но походка, фигура…
– Мишель? – окликнул Дэвид удалявшуюся леди, окликнул почти шепотом, храня в глубине сердца надежду, что его просто не услышат.
Она обернулась, капюшон упал с ее головы, золотистые кудри рассыпались по плечам… В свете фонарей волосы горели огнем, переливались, блестели. Голубые глаза испуганно устремили на него свой пронзающий душу взгляд. Дэвид чуть не вскрикнул – перед ним стояла Мишель.
4
Фонари придавали его карим глазам таинственность и какую-то особую притягательную силу. Голубоватые лучи света проникали под густые ресницы, окутывая их серебристым блеском. В этих глазах словно горели две свечи. Желтый огонек дрожал в черной глубине тревожно, робко, словно боялся чего-то. Мишель смотрела и не могла насмотреться, отвести взгляд.
Огонек вдруг испуганно заметался, как будто на него налетел порыв ветра. Дэвид отвел взгляд в сторону. Оба молчали. Мишель не знала, как вести себя в подобной ситуации. Что можно сказать человеку, который нравится, сводит с ума, но Мишель смущали сотни, тысячи разных «но».
Кто знает, почему он ее спас. Она должна быть ему благодарна. Может, он женат… Он – она, она – он, от обилия местоимений все мысли Мишель перепутались. Она решила действовать по совету Мари – пустить все на самотек, и будь что будет. Это придало ей некоторую уверенность.
– Вы тоже гуляете? – Она улыбнулась и сразу почувствовала, что дышать стало легче. Пауза уж очень затянулась. Интересно, о чем думал он эти несколько минут.
Дэвид улыбнулся в ответ.
– Да, как видите.
Его голос словно разлился по ее сознанию. Мишель, услышав знакомые звуки, интонацию, вздрогнула. И… сердце в груди болезненно дернулось. Пальцы Мишель задрожали. Она мысленно порадовалась, что их не видно под широкими рукавами.
– А почему один в темной аллее? – Мишель с ужасом поймала себя на том, что обратилась к Дэвиду не на «вы», а на «ты». Но исправлять теперь уже было поздно: если заметил – выйдет неловкая сцена, если не заметил – зачем же заострять внимание?
Дэвид, похоже, не заметил. Или, может, сделал вид, что не заметил.
– Я люблю места, где нет людей, – пояснил он, пожав плечами. – И люблю темные улицы. Они навевают мне мысли о старине.
Дэвид казался непринужденным, естественным, а Мишель не знала, что сделать с собой, чтобы не выдать своей симпатии, которая теперь стала столь явной. Сопротивляться ей было бесполезно. Мишель это поняла. Оставалось решить вопрос, а стоит ли вообще сопротивляться собственным чувствам и желаниям. Может, ему хочется того же, чего и ей? Может, и его переполняют чувства? Но как узнать? Рискнуть? Мишель представила себе это и сразу решила, что не станет делать ничего подобного: Митчелл сочтет свою студентку сумасшедшей, ненормальной. Спасая ее, он не собирался на ней жениться. Просто оказался рядом. И все.
– Я тоже люблю старину. – Мишель сама не ожидала от себя этой фразы. Какое ему дело до того, что она любит, а что нет? Хотя с другой стороны – ничего такого, простая попытка поддержать разговор, и не больше. Вот и нужно продолжать, а там будет видно.
– По вам заметно, – усмехнулся Митчелл. – Ваш костюм. Вам очень идет.
Они пошли вдоль по аллее. Было уже совсем темно, изредка налетавшие порывы ветра раскачивали ветви деревьев. Апрель в этом году выдался довольно теплый, листья уже успели украсить корявые сучья. Они были еще небольшие, но дыхание весны уже чувствовалось в них. Днем солнце ласкало зеленые пластины своими лучами, и листья извивались малахитовым узором на фоне голубого неба. Сейчас в свете фонарей их молодые краски поблекли, потускнели. Но все равно листья словно излучали силу распускающейся, оживающей природы. Глядя на них, Дэвид тоже чувствовал прилив энергии. У него внутри словно наступила своя весна, еще более пышная, но, увы, он знал это слишком хорошо, за его весной не придет лето. И там, где проклюнулись сильные молодые ростки нового чувства, никогда не распустятся цветы и не созреют плоды. Дэвид запретил себе об этом думать. Сейчас он шел рядом с Мишель л ощущал, как счастье, простое человеческое счастье овладевает его существом все сильнее и сильнее. Оно словно распространялось от сердца до кончиков волос и пальцев ног, до самых глубоких мыслей, чаяний и надежд. Пусть будет, что будет, но сейчас Мишель рядом. И еще целый месяц будет рядом.
Дэвид заметил, что они идут молча. Девушка смотрела себе под ноги. Ей было неловко. Он не сомневался в этом. Дэвид не смел прикоснуться к ней, но ощущал, что Мишель напугана, напряжена. Может, решила, что преподаватель следил за ней? Эта внезапная догадка поразила Дэвида. Бог знает, что Мишель теперь может подумать! И угораздило же их встретиться в такой час в таком месте. Нарочно не придумаешь ничего хуже. Оправдываться? Но за что? Да и к чему теперь? Это только ухудшит сложившееся положение. Еще минуту назад он хотел предложить ей проводить ее домой, но теперь не решался.
Она подумает, что он специально все подстроил. Кошмар!
Мишель стала тяготить пауза.
– Вы ведь американец? – спросила она, что бы подтвердить разговор.
– Да.
– И как вам нравится Швейцария?
– Я давно мечтал жить здесь. – Дэвид улыбнулся, желая скрыть волнение. – Мне нравится ваша история, ваши памятники… Мне здесь все нравится.
– Вы сказали «ваши». – Мишель снова накинула на волосы капюшон. – Мои родители переехали в Швейцарию, когда мне было два года. Я француженка. Просто отец тогда работал в Женеве. Мы жили в Цюрихе. Потом срок контракта закончился, но мы решили не возвращаться. Франции я почти не помню. Мы все собираемся съездить туда к моим многочисленным бабушкам и дедушкам, но как-то все не получается. Хотя это и не далеко, родители вечно работают, у меня учеба. Так и обмениваемся только открытками и подарками на праздники. Но этим летом я обязательно съезжу. Практики у меня пока не намечается, я, наверное, запишусь на летний семестр.
Дэвид кивнул. Ему тоже стало легче, когда Мишель заговорила: уж очень тяжелым было молчание.
– А я тоже скоро уезжаю. И, скорее всего, в Базель больше не вернусь. Буду работать где-нибудь еще: в Санкт-Галлене или Берне. Там тоже преподавание ведется на немецком.
Когда он сказал, что покинет Базель, Мишель как будто вздрогнула. Или ему показалось? Нет, действительно вздрогнула. И побледнела. Бледность эта постепенно распространялась по ее лицу, оттененному капюшоном. Но Дэвид заметил ее. О чем Мишель думает?
– Почему вы не хотите работать в Цюрихе или остаться здесь? – Голос девушки стал тише, напряженнее.
Дэвид не знал, что и думать. Почему такая реакция? Она боится его? Боится, что он пробудет в Базеле еще месяц? Но тогда непонятен вопрос.
– В Базеле у меня заканчивается контракт, а Цюрих… Не знаю, я как-то еще не думал о нем.
Дэвид отлично знал, почему он не поедет работать в Цюрих и не останется в Базеле. Мишель. Вот главная причина. Ему стало смешно. Надо же! Второй раз в жизни он влюбился. Влюбился по-настоящему. И второй раз все закончится переездом. Неужели ему на роду написано всю жизнь скитаться по свету, но не в поисках своей единственной, а спасаясь от собственных чувств?
И снова повисла пауза. Дэвид подумал, что теперь его очередь поддержать разговор вопросом.
– А что больше всего нравится вам, какой исторический период?
– Средневековье. – Мишель улыбнулась. – Вы же сами сказали, что это и так заметно.
Дэвид замялся. Самое время спрашивать о личных пристрастиях и вкусах. Ну не глупец ли он после этого? Зачем задавать такие вопросы? Ведь есть же масса тем: хоть та же погода, последние кинопостановки, спектакли.
– А вам какой период? – спросила Мишель, не поднимая глаз.
– И мне средневековье. Больше всего. Правда, я его идеализирую. И довольно сильно. В нем было много высоких идеалов, красивых поступков и фраз, но еще больше грязи, инквизиции и всяких других мерзостей. Дэвид вздохнул с облегчением. Ему удалось вывести разговор на тему, далекую от личных приоритетов. Но едва он подумал об этом, как Мишель со свойственной женщинам неосторожностью одной фразой разбила всю его стратегию в дым.
– Вы правы. Я тоже идеализирую, но мне больше нравятся воспетые поэтами отношения между мужчиной и женщиной.
Мишель смутилась, едва произнесла эти слова. И кто, спрашивается, тянул за язык? Что, в самом деле, она позволяет себе в присутствии мужчины, к которому неравнодушна? А если заметит? Что тогда? Как объясниться, и вообще, возможно ли это? Пальцы в рукавах снова задрожали, она опустила голову еще ниже. Капюшон скрыл лоб. Надо было продолжать, теперь никуда не денешься. Ей почему-то вспомнились Тристан и Изольда. Они тоже не знали, как открыть друг другу свои чувства… Они? Тоже? Мишель разозлилась на себя. Да с чего она взяла, что эти «они» вообще существуют? Ведь это только ее фантазии. И все!
– Мне нравятся рыцари, с их понятиями о чести, – продолжила она. – Сейчас, увы, эти старые понятия ушли в прошлое.
Час от часу не легче! Кто просил переводить все на современность?
– Почему же? – возразил Дэвид. – А ваш преподаватель античного искусства? Вот уж образец рыцарства. Дон Кихот во всех отношениях.
Мишель засмеялась.
– Вы правы. Он действительно рыцарь.
В этот момент ее шатнуло в сторону. Сказывалась усталость, накопившаяся за день. Дэвид поддержал ее за локоть.
– Вам плохо? – В его глазах отразился испуг.
Мишель почувствовала на своем плече тяжелую, сильную руку – и… голова у нее закружилась. Теперь закружилась по-настоящему. Ни одно прикосновение никогда не было столь желанным, столь нежным и в то же время столь мужским. Она чувствовала в нем силу, решительность. Все то, что нравилось ей в мужчинах. Ей вдруг захотелось прижаться к нему, остаться навечно в этих властных, ласкающих объятиях, раствориться в его руках, слиться с ним в поцелуе…
– Что с вами? Вы вся дрожите. – Дэвид Митчелл по-прежнему держал ее за локоть.
– Нет. – Мишель покачала головой. – Нет-нет. Я просто устала сегодня.
– Давайте пойдем ко мне, – предложил Дэвид. И тут же осекся.
Хорош, нечего сказать! Все и так выглядит заранее обдуманным планом, а он говорит такие вещи! Девушка сочтет его коварным соблазнителем. Сам себе он мог объяснить эти слова. Когда любишь, любое недомогание, даже самая незначительная опасность, которая угрожает любимому человеку, преувеличивается и начинает казаться чем-то тотальным, страшным и неотвратимым. Само собой, когда он увидел, что Мишель не совсем здорова, его первым и единственным желанием стало обезопасить ее. Он уже любил. Уже дышал ею. Весь мир поблек в его глазах. Разум не успел остановить слова, идущие от сердца.
– Или лучше… – Дэвид хотел предложить проводить Мишель домой – в свете последней фразы этот вариант уже не казался ему неприемлемым, – однако девушка перебила его:
– Пожалуй. Я бы выпила кофе. Голова немного кружится.
Этот ответ поставил Дэвида в тупик. Так что же с ней происходит? Она боится его? Тогда почему ведет себя так? И вдруг… Внезапная догадка так поразила его, что он замедлил шаг. Ну конечно! Мишель просто чувствует себя обязанной. Чертово спасение! Она боится его, но в то же время не хочет выглядеть неблагодарной. И опять же – об этом не станешь говорить. Идиот! И деваться некуда, сам предложил. Он окинул улицу взглядом и ужаснулся: всего в ста шагах от них стоял его дом. Теперь уже Дэвид пошатнулся. Наверное, Мишель уверена, что он, коварный обольститель, решил проследить за ней, «случайно» встретиться, заговорить и между делом завести к себе домой. На самом деле он и не думал ни о чем таком. Просто шел, увлеченный разговором, погруженный в свои мысли, ноги сами вывели его к дому. Что теперь делать? Идти в дом – Мишель окончательно убедится в его нечистых намерениях. Идти провожать ее – тоже не лучше: она подумает, что он с той же целью напрашивается в гости.
– Идемте, здесь совсем недалеко, – уверенно сказал Дэвид. Перед самим собой он не будет выглядеть трусом и тряпкой. Попьют кофе, потом отведет ее домой – и дело с концом.
Они пересекли улицу, он отпер дверь своего дома, зажег свет и неожиданно заметил, что в коридоре царит хаос. Подумать только! В углу под вешалкой еще стояли нераспечатанные коробки с вещами. Их прислали по меньшей мере месяцев девять назад, а у него до сих пор не нашлось времени ими заняться.
Обуви в прихожей было много. Создавалось ощущение, будто в доме живут человек пять, не меньше. И все потому, что полка для обуви была совершенно пустая, а ботинки, кроссовки, туфли, сандалии и Бог знает что еще стояли на полу. Здесь была обувь для любой погоды и любого времени года. Раньше это Дэвиду не мешало, он просто не замечал царящего беспорядка. Но теперь ему стало не по себе. Привести девушку в этот бедлам!
– Вы уверены, что мы пришли именно к вам домой? – Мишель улыбнулась. – У вас такой вид, будто вы ошиблись.
– Знаете, я просто до сих пор не обращал внимания на все это вопиющее безобразие. – Он указал рукой на груду обуви, захламленную до предела вешалку и коробки. – Я думаю, лучше отвести вас домой. Поверьте, прихожая – это не самое ужасное место в моем доме.
Дэвид с ужасом представил себе комнату, кухню – всюду беспорядок похлеще этого. До знакомства с Мишель он жил как бы внутри себя, в своих мыслях, в своем горе… Внешний мир словно перестал для него существовать. Только чувство утраты, только переживания. Дэвид жил ими. Иногда он забывал, что нужно есть, пить, спать. Задумавшись, подолгу просиживал перед компьютером, тупо глядя в монитор и ничего не видя. Засыпал, где придется. В кресле ли с книгой в руках, на полу ли среди разбросанных бумаг. Все равно. Не будь работы, он, наверное, вообще не выходил бы из дому, не брился бы. Все уходит на второй план, когда неспокойно на душе, когда сердце томится в груди, словно птица в клетке. И знаешь, что не будет конца этим мукам, что от них не избавиться, не скрыться. В таком состоянии человек выполняет все необходимые для самообслуживания действия машинально, иногда даже не замечая этого. И Дэвид делал все именно так. По старой укоренившейся привычке принимал душ два раза в день, брился, чистил зубы, ложился спать, ел, но часто уже спустя пятнадцать минут не мог вспомнить, – а делал ли он все это или нет. Только такая машинальность и поддерживала все это время его нормальный человеческий вид. Работа тоже была весьма сильным стимулом.
– Меня ничуть не смущает беспорядок, – прервала его размышления Мишель. – Бывает хуже. К тому же все не так уж плохо. По крайней мере есть куда все это сложить.
Она указала на полку.
– Вот сейчас, пока вы будете готовить кофе, я как раз займусь обувью.
– Вы? Ни за что, – возразил Дэвид и тут же мысленно упрекнул себя за излишнюю эмоциональность. – Вы пойдете в комнату, если действительно хотите остаться, и будете смирно сидеть на диване и ждать. Вам же только что было плохо. Извините, мадемуазель, но я не допущу вас до подобной работы.
– Хорошо, – неожиданно быстро согласилась Мишель. – Просто я терпеть не могу сидеть без дела.
– Это другой разговор. – Дэвид принял у нее плащ. – Я дам вам книги по психологии, почитаете и с пользой проведете время.
Она прошла в комнату. Здесь все было разбросано, навалено, скучено. Создавалось впечатление, что человек только вчера сюда переехал. Шикарные обои, прочное окно, увы, без штор. Мебели было много, но она стояла как-то неправильно, словно ее только собирались определить на постоянное место. Шкаф стоял в двадцати сантиметрах от стены, как будто его вот-вот должны передвинуть, стулья громоздились один на другом, исключая тот, что стоял у компьютерного стола. В углу, прижавшись друг к другу, похожие как близнецы, помещались два кресла. Причем их полностью закрывал диван, который своей спинкой упирался в их сиденья. Каким образом при такой расстановке мебели можно было сидеть в этих самых креслах, оставалось загадкой. На полу лежали книги, а рядом – две большие книжные полки. Тут же валялся молоток. Все это, словно первым снегом, было припорошено листами бумаги. Эти листы валялись повсюду, просто белые и испещренные мелким почерком.
– Я же говорил, что сюда не стоит входить, – развел руками Дэвид, заметив недоумение на лице Мишель.
– Ну почему же, – она снова улыбнулась. – Очень даже стоит. Вы зря думаете, что беспорядок – это нечто неприличное. Напротив, если вспомнить великих ученых, писателей, поэтов, художников, в их кабинетах всегда царил творческий беспорядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Женщина прошла мимо, не удостоив Дэвида взглядом, но… Что-то шевельнулось у него в груди. Запах ландыша… Дэвид четко помнил его. У Мишель были такие же духи. Он обернулся, незнакомка уже отошла шагов на десять. Она? Не может быть. Просто не бывает таких совпадений дважды за день в огромном городе. Но походка, фигура…
– Мишель? – окликнул Дэвид удалявшуюся леди, окликнул почти шепотом, храня в глубине сердца надежду, что его просто не услышат.
Она обернулась, капюшон упал с ее головы, золотистые кудри рассыпались по плечам… В свете фонарей волосы горели огнем, переливались, блестели. Голубые глаза испуганно устремили на него свой пронзающий душу взгляд. Дэвид чуть не вскрикнул – перед ним стояла Мишель.
4
Фонари придавали его карим глазам таинственность и какую-то особую притягательную силу. Голубоватые лучи света проникали под густые ресницы, окутывая их серебристым блеском. В этих глазах словно горели две свечи. Желтый огонек дрожал в черной глубине тревожно, робко, словно боялся чего-то. Мишель смотрела и не могла насмотреться, отвести взгляд.
Огонек вдруг испуганно заметался, как будто на него налетел порыв ветра. Дэвид отвел взгляд в сторону. Оба молчали. Мишель не знала, как вести себя в подобной ситуации. Что можно сказать человеку, который нравится, сводит с ума, но Мишель смущали сотни, тысячи разных «но».
Кто знает, почему он ее спас. Она должна быть ему благодарна. Может, он женат… Он – она, она – он, от обилия местоимений все мысли Мишель перепутались. Она решила действовать по совету Мари – пустить все на самотек, и будь что будет. Это придало ей некоторую уверенность.
– Вы тоже гуляете? – Она улыбнулась и сразу почувствовала, что дышать стало легче. Пауза уж очень затянулась. Интересно, о чем думал он эти несколько минут.
Дэвид улыбнулся в ответ.
– Да, как видите.
Его голос словно разлился по ее сознанию. Мишель, услышав знакомые звуки, интонацию, вздрогнула. И… сердце в груди болезненно дернулось. Пальцы Мишель задрожали. Она мысленно порадовалась, что их не видно под широкими рукавами.
– А почему один в темной аллее? – Мишель с ужасом поймала себя на том, что обратилась к Дэвиду не на «вы», а на «ты». Но исправлять теперь уже было поздно: если заметил – выйдет неловкая сцена, если не заметил – зачем же заострять внимание?
Дэвид, похоже, не заметил. Или, может, сделал вид, что не заметил.
– Я люблю места, где нет людей, – пояснил он, пожав плечами. – И люблю темные улицы. Они навевают мне мысли о старине.
Дэвид казался непринужденным, естественным, а Мишель не знала, что сделать с собой, чтобы не выдать своей симпатии, которая теперь стала столь явной. Сопротивляться ей было бесполезно. Мишель это поняла. Оставалось решить вопрос, а стоит ли вообще сопротивляться собственным чувствам и желаниям. Может, ему хочется того же, чего и ей? Может, и его переполняют чувства? Но как узнать? Рискнуть? Мишель представила себе это и сразу решила, что не станет делать ничего подобного: Митчелл сочтет свою студентку сумасшедшей, ненормальной. Спасая ее, он не собирался на ней жениться. Просто оказался рядом. И все.
– Я тоже люблю старину. – Мишель сама не ожидала от себя этой фразы. Какое ему дело до того, что она любит, а что нет? Хотя с другой стороны – ничего такого, простая попытка поддержать разговор, и не больше. Вот и нужно продолжать, а там будет видно.
– По вам заметно, – усмехнулся Митчелл. – Ваш костюм. Вам очень идет.
Они пошли вдоль по аллее. Было уже совсем темно, изредка налетавшие порывы ветра раскачивали ветви деревьев. Апрель в этом году выдался довольно теплый, листья уже успели украсить корявые сучья. Они были еще небольшие, но дыхание весны уже чувствовалось в них. Днем солнце ласкало зеленые пластины своими лучами, и листья извивались малахитовым узором на фоне голубого неба. Сейчас в свете фонарей их молодые краски поблекли, потускнели. Но все равно листья словно излучали силу распускающейся, оживающей природы. Глядя на них, Дэвид тоже чувствовал прилив энергии. У него внутри словно наступила своя весна, еще более пышная, но, увы, он знал это слишком хорошо, за его весной не придет лето. И там, где проклюнулись сильные молодые ростки нового чувства, никогда не распустятся цветы и не созреют плоды. Дэвид запретил себе об этом думать. Сейчас он шел рядом с Мишель л ощущал, как счастье, простое человеческое счастье овладевает его существом все сильнее и сильнее. Оно словно распространялось от сердца до кончиков волос и пальцев ног, до самых глубоких мыслей, чаяний и надежд. Пусть будет, что будет, но сейчас Мишель рядом. И еще целый месяц будет рядом.
Дэвид заметил, что они идут молча. Девушка смотрела себе под ноги. Ей было неловко. Он не сомневался в этом. Дэвид не смел прикоснуться к ней, но ощущал, что Мишель напугана, напряжена. Может, решила, что преподаватель следил за ней? Эта внезапная догадка поразила Дэвида. Бог знает, что Мишель теперь может подумать! И угораздило же их встретиться в такой час в таком месте. Нарочно не придумаешь ничего хуже. Оправдываться? Но за что? Да и к чему теперь? Это только ухудшит сложившееся положение. Еще минуту назад он хотел предложить ей проводить ее домой, но теперь не решался.
Она подумает, что он специально все подстроил. Кошмар!
Мишель стала тяготить пауза.
– Вы ведь американец? – спросила она, что бы подтвердить разговор.
– Да.
– И как вам нравится Швейцария?
– Я давно мечтал жить здесь. – Дэвид улыбнулся, желая скрыть волнение. – Мне нравится ваша история, ваши памятники… Мне здесь все нравится.
– Вы сказали «ваши». – Мишель снова накинула на волосы капюшон. – Мои родители переехали в Швейцарию, когда мне было два года. Я француженка. Просто отец тогда работал в Женеве. Мы жили в Цюрихе. Потом срок контракта закончился, но мы решили не возвращаться. Франции я почти не помню. Мы все собираемся съездить туда к моим многочисленным бабушкам и дедушкам, но как-то все не получается. Хотя это и не далеко, родители вечно работают, у меня учеба. Так и обмениваемся только открытками и подарками на праздники. Но этим летом я обязательно съезжу. Практики у меня пока не намечается, я, наверное, запишусь на летний семестр.
Дэвид кивнул. Ему тоже стало легче, когда Мишель заговорила: уж очень тяжелым было молчание.
– А я тоже скоро уезжаю. И, скорее всего, в Базель больше не вернусь. Буду работать где-нибудь еще: в Санкт-Галлене или Берне. Там тоже преподавание ведется на немецком.
Когда он сказал, что покинет Базель, Мишель как будто вздрогнула. Или ему показалось? Нет, действительно вздрогнула. И побледнела. Бледность эта постепенно распространялась по ее лицу, оттененному капюшоном. Но Дэвид заметил ее. О чем Мишель думает?
– Почему вы не хотите работать в Цюрихе или остаться здесь? – Голос девушки стал тише, напряженнее.
Дэвид не знал, что и думать. Почему такая реакция? Она боится его? Боится, что он пробудет в Базеле еще месяц? Но тогда непонятен вопрос.
– В Базеле у меня заканчивается контракт, а Цюрих… Не знаю, я как-то еще не думал о нем.
Дэвид отлично знал, почему он не поедет работать в Цюрих и не останется в Базеле. Мишель. Вот главная причина. Ему стало смешно. Надо же! Второй раз в жизни он влюбился. Влюбился по-настоящему. И второй раз все закончится переездом. Неужели ему на роду написано всю жизнь скитаться по свету, но не в поисках своей единственной, а спасаясь от собственных чувств?
И снова повисла пауза. Дэвид подумал, что теперь его очередь поддержать разговор вопросом.
– А что больше всего нравится вам, какой исторический период?
– Средневековье. – Мишель улыбнулась. – Вы же сами сказали, что это и так заметно.
Дэвид замялся. Самое время спрашивать о личных пристрастиях и вкусах. Ну не глупец ли он после этого? Зачем задавать такие вопросы? Ведь есть же масса тем: хоть та же погода, последние кинопостановки, спектакли.
– А вам какой период? – спросила Мишель, не поднимая глаз.
– И мне средневековье. Больше всего. Правда, я его идеализирую. И довольно сильно. В нем было много высоких идеалов, красивых поступков и фраз, но еще больше грязи, инквизиции и всяких других мерзостей. Дэвид вздохнул с облегчением. Ему удалось вывести разговор на тему, далекую от личных приоритетов. Но едва он подумал об этом, как Мишель со свойственной женщинам неосторожностью одной фразой разбила всю его стратегию в дым.
– Вы правы. Я тоже идеализирую, но мне больше нравятся воспетые поэтами отношения между мужчиной и женщиной.
Мишель смутилась, едва произнесла эти слова. И кто, спрашивается, тянул за язык? Что, в самом деле, она позволяет себе в присутствии мужчины, к которому неравнодушна? А если заметит? Что тогда? Как объясниться, и вообще, возможно ли это? Пальцы в рукавах снова задрожали, она опустила голову еще ниже. Капюшон скрыл лоб. Надо было продолжать, теперь никуда не денешься. Ей почему-то вспомнились Тристан и Изольда. Они тоже не знали, как открыть друг другу свои чувства… Они? Тоже? Мишель разозлилась на себя. Да с чего она взяла, что эти «они» вообще существуют? Ведь это только ее фантазии. И все!
– Мне нравятся рыцари, с их понятиями о чести, – продолжила она. – Сейчас, увы, эти старые понятия ушли в прошлое.
Час от часу не легче! Кто просил переводить все на современность?
– Почему же? – возразил Дэвид. – А ваш преподаватель античного искусства? Вот уж образец рыцарства. Дон Кихот во всех отношениях.
Мишель засмеялась.
– Вы правы. Он действительно рыцарь.
В этот момент ее шатнуло в сторону. Сказывалась усталость, накопившаяся за день. Дэвид поддержал ее за локоть.
– Вам плохо? – В его глазах отразился испуг.
Мишель почувствовала на своем плече тяжелую, сильную руку – и… голова у нее закружилась. Теперь закружилась по-настоящему. Ни одно прикосновение никогда не было столь желанным, столь нежным и в то же время столь мужским. Она чувствовала в нем силу, решительность. Все то, что нравилось ей в мужчинах. Ей вдруг захотелось прижаться к нему, остаться навечно в этих властных, ласкающих объятиях, раствориться в его руках, слиться с ним в поцелуе…
– Что с вами? Вы вся дрожите. – Дэвид Митчелл по-прежнему держал ее за локоть.
– Нет. – Мишель покачала головой. – Нет-нет. Я просто устала сегодня.
– Давайте пойдем ко мне, – предложил Дэвид. И тут же осекся.
Хорош, нечего сказать! Все и так выглядит заранее обдуманным планом, а он говорит такие вещи! Девушка сочтет его коварным соблазнителем. Сам себе он мог объяснить эти слова. Когда любишь, любое недомогание, даже самая незначительная опасность, которая угрожает любимому человеку, преувеличивается и начинает казаться чем-то тотальным, страшным и неотвратимым. Само собой, когда он увидел, что Мишель не совсем здорова, его первым и единственным желанием стало обезопасить ее. Он уже любил. Уже дышал ею. Весь мир поблек в его глазах. Разум не успел остановить слова, идущие от сердца.
– Или лучше… – Дэвид хотел предложить проводить Мишель домой – в свете последней фразы этот вариант уже не казался ему неприемлемым, – однако девушка перебила его:
– Пожалуй. Я бы выпила кофе. Голова немного кружится.
Этот ответ поставил Дэвида в тупик. Так что же с ней происходит? Она боится его? Тогда почему ведет себя так? И вдруг… Внезапная догадка так поразила его, что он замедлил шаг. Ну конечно! Мишель просто чувствует себя обязанной. Чертово спасение! Она боится его, но в то же время не хочет выглядеть неблагодарной. И опять же – об этом не станешь говорить. Идиот! И деваться некуда, сам предложил. Он окинул улицу взглядом и ужаснулся: всего в ста шагах от них стоял его дом. Теперь уже Дэвид пошатнулся. Наверное, Мишель уверена, что он, коварный обольститель, решил проследить за ней, «случайно» встретиться, заговорить и между делом завести к себе домой. На самом деле он и не думал ни о чем таком. Просто шел, увлеченный разговором, погруженный в свои мысли, ноги сами вывели его к дому. Что теперь делать? Идти в дом – Мишель окончательно убедится в его нечистых намерениях. Идти провожать ее – тоже не лучше: она подумает, что он с той же целью напрашивается в гости.
– Идемте, здесь совсем недалеко, – уверенно сказал Дэвид. Перед самим собой он не будет выглядеть трусом и тряпкой. Попьют кофе, потом отведет ее домой – и дело с концом.
Они пересекли улицу, он отпер дверь своего дома, зажег свет и неожиданно заметил, что в коридоре царит хаос. Подумать только! В углу под вешалкой еще стояли нераспечатанные коробки с вещами. Их прислали по меньшей мере месяцев девять назад, а у него до сих пор не нашлось времени ими заняться.
Обуви в прихожей было много. Создавалось ощущение, будто в доме живут человек пять, не меньше. И все потому, что полка для обуви была совершенно пустая, а ботинки, кроссовки, туфли, сандалии и Бог знает что еще стояли на полу. Здесь была обувь для любой погоды и любого времени года. Раньше это Дэвиду не мешало, он просто не замечал царящего беспорядка. Но теперь ему стало не по себе. Привести девушку в этот бедлам!
– Вы уверены, что мы пришли именно к вам домой? – Мишель улыбнулась. – У вас такой вид, будто вы ошиблись.
– Знаете, я просто до сих пор не обращал внимания на все это вопиющее безобразие. – Он указал рукой на груду обуви, захламленную до предела вешалку и коробки. – Я думаю, лучше отвести вас домой. Поверьте, прихожая – это не самое ужасное место в моем доме.
Дэвид с ужасом представил себе комнату, кухню – всюду беспорядок похлеще этого. До знакомства с Мишель он жил как бы внутри себя, в своих мыслях, в своем горе… Внешний мир словно перестал для него существовать. Только чувство утраты, только переживания. Дэвид жил ими. Иногда он забывал, что нужно есть, пить, спать. Задумавшись, подолгу просиживал перед компьютером, тупо глядя в монитор и ничего не видя. Засыпал, где придется. В кресле ли с книгой в руках, на полу ли среди разбросанных бумаг. Все равно. Не будь работы, он, наверное, вообще не выходил бы из дому, не брился бы. Все уходит на второй план, когда неспокойно на душе, когда сердце томится в груди, словно птица в клетке. И знаешь, что не будет конца этим мукам, что от них не избавиться, не скрыться. В таком состоянии человек выполняет все необходимые для самообслуживания действия машинально, иногда даже не замечая этого. И Дэвид делал все именно так. По старой укоренившейся привычке принимал душ два раза в день, брился, чистил зубы, ложился спать, ел, но часто уже спустя пятнадцать минут не мог вспомнить, – а делал ли он все это или нет. Только такая машинальность и поддерживала все это время его нормальный человеческий вид. Работа тоже была весьма сильным стимулом.
– Меня ничуть не смущает беспорядок, – прервала его размышления Мишель. – Бывает хуже. К тому же все не так уж плохо. По крайней мере есть куда все это сложить.
Она указала на полку.
– Вот сейчас, пока вы будете готовить кофе, я как раз займусь обувью.
– Вы? Ни за что, – возразил Дэвид и тут же мысленно упрекнул себя за излишнюю эмоциональность. – Вы пойдете в комнату, если действительно хотите остаться, и будете смирно сидеть на диване и ждать. Вам же только что было плохо. Извините, мадемуазель, но я не допущу вас до подобной работы.
– Хорошо, – неожиданно быстро согласилась Мишель. – Просто я терпеть не могу сидеть без дела.
– Это другой разговор. – Дэвид принял у нее плащ. – Я дам вам книги по психологии, почитаете и с пользой проведете время.
Она прошла в комнату. Здесь все было разбросано, навалено, скучено. Создавалось впечатление, что человек только вчера сюда переехал. Шикарные обои, прочное окно, увы, без штор. Мебели было много, но она стояла как-то неправильно, словно ее только собирались определить на постоянное место. Шкаф стоял в двадцати сантиметрах от стены, как будто его вот-вот должны передвинуть, стулья громоздились один на другом, исключая тот, что стоял у компьютерного стола. В углу, прижавшись друг к другу, похожие как близнецы, помещались два кресла. Причем их полностью закрывал диван, который своей спинкой упирался в их сиденья. Каким образом при такой расстановке мебели можно было сидеть в этих самых креслах, оставалось загадкой. На полу лежали книги, а рядом – две большие книжные полки. Тут же валялся молоток. Все это, словно первым снегом, было припорошено листами бумаги. Эти листы валялись повсюду, просто белые и испещренные мелким почерком.
– Я же говорил, что сюда не стоит входить, – развел руками Дэвид, заметив недоумение на лице Мишель.
– Ну почему же, – она снова улыбнулась. – Очень даже стоит. Вы зря думаете, что беспорядок – это нечто неприличное. Напротив, если вспомнить великих ученых, писателей, поэтов, художников, в их кабинетах всегда царил творческий беспорядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17