Стояли первые дни мая. Зелень уже распустилась, но было зябко, с моря дул резкий ветер. В небе вихрились клочковатые дождевые тучи, навевая тоску. Но когда в синем просвете появлялось веселое весеннее солнце, сразу становилось тепло и радостно, и ветер уже не холодил, а приятно ласкал.
«Может, прояснится еще», – подумал Кибальчич и направился в Летний сад.
Навстречу, обогнав двух почтенных господ с тросточками, в черном пальто, без шляпы, широко шагал Желябов.
Кибальчич заторопился, обрадованно протянул руку:
– Что, есть новости, Андрей?
– Да, свернем куда-нибудь.
Они зашли в переулок. Желябов взял Кибальчича под руку и тихо заговорил:
– Одесское дело пришлось прекратить. Царица при смерти, и из-за этого Александр отменил поездку в Ливадию.
– Что же делать теперь?
– Как со снарядами? – поглощенный своими мыслями, спросил Желябов.
– Кажется, решение я нашел, но нужна еще большая работа.
– Значит, надо готовить взрыв моста, – твердо сказал Желябов. – На той неделе тиран переезжает в Царское Село. А на вокзал он ездит всегда через Каменный мост.
– Но ведь большую часть динамита отвезли в Одессу.
– Сколько осталось?
– Пуда два будет.
– А там четыре?
– Да. Всего сделали шесть пудов, как я и рассчитывал.
– Завтра я вызову наших телеграммой. Исаев уже выписался из больницы. Ему оторвало взрывом три пальца, но все же рука действует. Пока они едут, готовь провода, запалы, электрические батареи, а мы с Михайловым достанем каучуковые мешки для динамита.
– Хорошо бы, Андрей, еще раз проверить расчеты. Может, шести пудов окажется мало?
– Согласен. Что требуется от меня?
– Надо уточнить ширину пролета моста и измерить глубину канала,
– Это пустяки. Вечерком с кем-нибудь проедем на лодке и все сделаем.
Устройство снаряда вырисовывалось все отчетливей. Кибальчич надеялся через несколько дней сделать пробную модель, чтоб показать Желябову.
Вскоре установилась теплая весенняя погода. Кибальчич с утра работал в мастерской, а после обеда ездил на Елагин остров.
Успокаивающая тишина леса, пахучие запахи листвы, хвои, цветов, трели птиц отвлекали от суровых раздумий и грозных дел. Кибальчич любил уходить подальше в лес и там сидел часами. И сегодня тоже, отыскав в лесу на берегу заводи старый пень, Кибальчич присел отдохнуть. Было тихо, безветренно. Могучие сосны дремали, отражаясь в сонной воде. Слышалось лишь, как серебристо перекликались малиновки да стрекотали кузнечики.
Кибальчич посмотрел в темную зелень воды и вдруг увидел серые, манящие глаза с пушистыми ресницами.
«Лиза! Опять Лиза!» – прошептал он, но изображение словно растаяло… Много раз Лиза являлась ему во сне, а иногда вдруг вставала перед глазами во время раздумий.
«Что такое, уж не влюбился ли я? – спросил себя Кибальчич. – Я не имею права думать о ней. Лиза невеста моего друга… Да и можно ли мне? Нет, нет!» Кибальчич встал и направился домой, где ждала его вечерняя работа. Надо было перевести с английского две статьи для журнала.
Вернулся домой он уже поздним вечером, однако было совсем светло – начинались белые ночи. Он распахнул окно и, не зажигая лампы, сел за работу. Быстро с листа перевел обе статьи и, встав, подошел к окну, вдыхая ночную прохладу, потянулся, раскинув руки. В теле ощущалась пружинистость и легкость. За окном была тихая белая ночь. Она манила, звала на набережную Невы. Но разгуливать по ночам было небезопасно… А спать не хотелось.
Кибальчич присел, задумался, и вдруг его осенило: «Знаю, знаю, знаю, как поступить с кислотой! Ее нужно поместить не в бутылочки, а в тоненькие пробирки, расположенные перпендикулярно друг к другу, с жестко закрепленными концами. А чтобы они разбивались при ударе – снабдить свинцовыми грузиками…»
Кибальчич подошел к столу и стал делать набросок. С этой ночи началась вдохновенная работа…

Глава пятая
1
Император переселился в Царское Село 10 мая, в субботу. В этот же день приехала княгиня Долгорукая с детьми и многочисленной прислугой. Ей отвели роскошные апартаменты царицы. Сама же царица, более других нуждавшаяся в свежем воздухе, всеми покинутая, осталась доживать последние дни в Зимнем. Так было угодно его величеству.
Старый Царскосельский дворец, обставленный с пышностью екатерининских времен, был полон сановников, светских генералов и старых слуг, но дышал затхлостью, казался нежилым.
Екатерина, немного пополневшая за зиму, но все еще изящная и красивая, всякий раз с утра увлеченно занималась своими туалетами, чтобы за завтраком предстать перед монархом свежей и цветущей. Но уже который день государь присылал извинительные записки, прося завтракать без него. Каждое утро в Царское Село приезжали великие князья, министры, знатные иностранцы. Александру приходилось приглашать важных гостей к завтраку и обеду, а его возлюбленная вынуждена была довольствоваться обществом детей и их воспитателей. Это ее тяготило.
Раньше, в первые годы их любви, когда Екатерина была фрейлиной императрицы, все выглядело иначе. Юная красавица блистала в роскошных туалетах и была украшением величественных балов, самого богатого в Европе царского двора.
Она была счастлива и в небольшом петербургском особняке, куда запросто заезжал повелитель. Там у нее нередко бывали гости. Она, как царица, принимала влиятельных финансовых воротил, могущественных промышленников и железнодорожных откупщиков. Все они приезжали с богатыми дарами, умоляя замолвить словечко перед его величеством…
Потом, когда начались покушения, ее «заперли» в Зимнем. И наконец она здесь одна, совсем одна…
Екатерина, кутаясь в соболий палантин, подошла к высокому окну. Под густой кроной старой липы, дымя в рукава, зябко жались два переодетых жандарма.
Дождь только кончился. У самого окна, на черных, намокших, еще голых ветвях столетнего дуба висели прозрачные одинокие капли.
Екатерина поежилась и, высвободив из-под палантина белую холеную руку, стала перебирать нитку жемчуга на шее.
«Ужасно, я как в тюрьме. Всюду солдаты, полицейские, городовые, жандармы, шпионы. Даже в сад выйти нельзя… А во дворце чужие холодные лица. И все ненавидят меня. Все, даже лакеи…»
За окном сверкнула молния, сердито зарокотал гром. Екатерина отошла к камину, села в золоченое кресло, поставила ноги на коврик из леопардовой шкуры.
«Сегодня не пришел ни к завтраку, ни к обеду. Значит, только ночью… Так можно умереть с тоски…»
Вдруг дверь приоткрылась, и в будуар вошел Александр.
– Ну что, моя радость? Вижу, ты изволишь сердиться? Прости! Прости! Прости! – Он подошел, поцеловал ее в щеку и сел рядом. – Устал сегодня. Выслушал три доклада сразу. А потом еще пришлось совещаться по китайским делам…
– А обо мне, наверное, и не вспомнил?
– Напротив, я только и думал о тебе, моя радость. Последнее время мне страшно надоедают все эти церемонии.
– Так почему же я все время одна? Ведь я же молодая женщина…
– Да, да, и еще такая красивая! – ласково говорил Александр, целуя ее руки. – Винюсь, винюсь, моя радость. Больше этого не будет! Может быть, позвать музыкантов?
– Нет, я уже музицировала сегодня.
– Так что же?
– Право, не знаю… Меня гложет тоска. Тянет в Петербург, к людям. Сегодня читала французские газеты. Так восторженно пишут о выставке Верещагина, а я не видела ни одной картины.
– Как, разве я не приглашал тебя в Зимний? Ах да, конечно же нет… Какой стал рассеянный… Впрочем, ничего хорошего. Наоборот, много мерзкого и даже оскорбительного для меня. Этот Верещагин имеет способность во всем видеть только плохое.
– Но парижане в восторге. Я бы очень хотела…
– Что ж, если угодно, я прикажу… картины доставят прямо сюда.
– Правда? – обрадованно воскликнула Екатерина; и ее большие, миндалевидные и пугливые глаза лучисто заблестели. Она привстала и обняла дряблую шею императора…
Через три дня Александр завтракал в покоях княгини. Допив чашечку ароматного кофе, он поднялся довольный и, лихо, по-гусарски подкрутив усы, улыбнулся:
– Ну-с, Катенька, я выполнил свое обещание. Картины уже развешаны во дворце. Идем, – и, подтянувшись, подставил ей руку.
Картины были выставлены в большом зале царскосельского арсенала, где уже дожидались граф Адлерберг и Лорис-Меликов.
– Ну-с, что за картины вы привезли, граф? – спросил Александр, когда оба почтительно поздоровались с княгиней.
– Тут главным образом полотна о Турецкой войне, но также индийские и некоторые другие.
– Отлично. Начнем осмотр. Вас, граф, – кивнул царь Адлербергу, – как знатока живописи, прошу быть нашим гидом, а Михаила Тариеловича, как героя Карса и Эрзерума, – консультантом по военным событиям.
Оба почтительно поклонились. Екатерина Долгорукая, польщенная такой честью, горделиво выступила вперед, и вся группа медленно стала проходить по залу, останавливаясь у каждой картины.
Рассматривая индийские этюды, царь в душе дивился мастерству художника, однако молчал. Но когда остановились у величественного «Тадж-Махала», он воскликнул:
– А ведь недурно! Право недурно! Что вы скажете, господа?
– Царственная картина! – восторженно прошептал Адлерберг.
– Да-с, величественно! – подтвердил Лорис-Меликов.
– Поразительно! – вздохнула Екатерина. – Интересно бы там побывать.
– Вон как! – улыбнулся Александр. – А что ж, пожалуй, такое путешествие заманчиво. Вы бы не хотели, господа, проехаться в Индию?
– С пребольшим удовольствием, ваше величество…
Пока осматривали индийские и туркестанские картины, Александр был в отличном настроении, улыбался, шутил. Но как только подошли к полотнам о русско-турецкой войне, он нахмурился. «Транспорт раненых», «Перевязочный пункт», «Панихида по убитым» – это жестокая правда о войне.
А вот леденящая душу картина-триптих «Часовой на Шипке». Метет пурга, но упрямо стоит на посту солдат в башлыке, сжимая ружье… Пурга жестока – солдат одинок. Вот он скрючился, засунул руки в рукава, нахлобучил башлык, но все еще держит ружье. Пурга сатанеет. Солдат уже замерз, его замело. Только верх башлыка и штык торчат из сугроба.
– Страшно! – княгиня отворачивается.
– Было и такое… – подтвердил Лорис-Меликов.
– А в Париже под этой картиной появилась кощунственная подпись, – заметил Адлерберг, – «На Шипке все спокойно!»
Все вспомнили, как в войну под таким заголовком печатались донесения с фронта. Александр еще больше насупился и отошел к другой картине. «Шипка-Шейново»: на переднем плане, на снегу лежали убитые. А вдалеке перед строем победителей, кидающих вверх шапки, скакала группа командиров со знаменем. Впереди на белом коне – генерал Скобелев.
– Были всякие случаи – на то война! – сказал, подходя, Лорис-Меликов. – Главное – мы победили. И вот тому доказательство.
Царь, не любивший Скобелева, поморщился и отошел к картине, где был изображен он, вместе с братом Николаем Николаевичем – главнокомандующим русской армией. Под картиной была надпись: «Под Плевной».
В правом верхнем углу, на горке, была изображена группа военных в парадных мундирах. Впереди, на раскладных стульчиках, расположились царь и великий князь Николай Николаевич.
Вдалеке в дыму и разрывах клокотала кровопролитная битва.
– Ты извини, Катюша, но я не могу смотреть на это спокойно. Там внизу льется кровь подданных, а мы с братом сидим, как посторонние наблюдатели.
– А в Париже, ваше величество, – поддакнул Адлерберг, – под картиной была издевательская подпись «Именины царя».
Долгорукая вспомнила, что третья, самая кровопролитная, битва под Плевной была в день именин Александра 30 августа 1878 года. Вспомнилось ей полученное анонимное письмо со стихами:
Именинный пирог из начинки людской
Брат готовит державному брату…
Она побледнела, боясь скандала, и взяла Александра под руку. Но тот уже вспыхнул и повернулся к Лорис-Меликову:
– Видите, до чего доводит нигилизм. Это все результаты воззрений ваших социалистов. Крамола проникла даже в живопись. Еще в Зимнем раздавались голоса в защиту Верещагина, но я приказал на порог не пускать этого якобинца и не покупать ни одной его картины. Пусть едет с ними куда хочет.
Вошел дежурный генерал, что-то прошептал Адлербергу и передал ему депешу. Тот, прочитав, побледнел.
– Что, что случилось? Дайте мне депешу! – вскричал Александр. Адлерберг молча протянул телеграфный бланк, где от руки было написано: «Сегодня утром в девятом часу в Зимнем дворце в бозе почила императрица Мария Александровна».
Царь вслух перечитал телеграмму. Все опустили головы. Но в глазах Долгорукой блеснул зеленоватый огонек радости. Она почувствовала, что теперь ей суждено играть главную роль в государстве.
2
После затяжных майских дождей начало пригревать солнце и раньше обычного пошли первые грибы.
Желябов и Кибальчич, обрядившись в купленное на толкучке старье, с плетеными корзинками, спозаранку отправлялись в лес.
Избегая людных улиц, пешком добрались до Смольного монастыря, на лодке переправились через Неву на Ухтинскую сторону и скоро оказались в большом казенном лесу.
Вначале шли по просеке, а потом свернули влево и напрямик, пробираясь сквозь подлесок и бурелом, забрели в самые дебри.
Отыскав небольшую полянку, присели на старой поваленной ветром сосне, поставили рядом корзинки.
– Ну, тут, кажется, тихо, – сказал Желябов, снял картуз и громовым голосом гаркнул: – А-у-у-у!
Эхо запрыгало по выступам деревьев и смолкло. Никто не отозвался.
– Ты посиди тут, Николай, а я обойду вокруг.
Желябов с корнем вырвал молодую березку, обрезал комель и вершину, обстругал сучья и с этой дубинкой отправился в чащу.
Пели птицы, и глухо шумели вершины молодых могучих сосен. У вывернутого корневища ярко зеленела молодая липа. Кибальчич залюбовался. Вдруг какой-то серый комочек скользнул вниз, и послышался слабый писк.
«Наверное, птенец выпал из гнезда», – подумал Кибальчич и подошел к липе. На траве, широко открывая несоразмерно большой клюв, бился желто-серый бескрылый птенчик.
Кибальчич осторожно поднял птенца и, держа в руке этот живой бьющийся комочек, стал глазами искать гнездо. Но гнезда не было видно. Лишь встав на конец корневища и раздвинув ветви, Кибальчич увидел маленькое гнездышко на стыке ветвей и, дотянувшись, осторожно положил туда перепуганного птенца.
– Ну что ты там делаешь? – послышался голос Желябова.
– Да вот птенчик выпал из гнезда, водворял его на место.
– Водворял… А не боялся, что в этот момент могли схватить тебя самого и водворить в надлежащее место?
– Нет, не боялся, – улыбнулся Кибальчич.
– Ну, коль не боишься, доставай свое изобретение, будем испытывать. Вокруг ни души.
Кибальчич достал из корзины завернутую в тряпку банку из-под монпасье и осторожно подал ее Желябову.
– Смотри не урони, Андрей.
– Да уж будь покоен, – улыбнулся Желябов, тряхнув пышной шевелюрой, – что-то очень легкая.
– Так там же один механизм и капсула с пироксилином и гремучей ртутью. Я не делал заряда, чтоб не производить большого взрыва.
– Правильно. Надо испытать само устройство… Ну что же, кидать?
– Подожди, Андрей. Тут должна быть сноровка. Нельзя делать очень резкого толчка. Нужно кидать плавно, с усилением, чтоб снаряд не разорвался в руке.
– Это как же так?
– Давай попрактикуемся хотя бы на комке земли. Вот гляди. – Кибальчич подошел к вывернутому корневищу, взял ком земли и, делая большой замах, плавно бросил.
– Понятно, – Желябов, откинувшись назад, швырнул банку на средину полянки. Послышался звенящий удар и почти тотчас же взрыв, напоминающий выстрел. Дно банки со свистом отлетело в сторону.
– Отлично, Коля. Отлично, дорогой! – закричал Желябов и, обняв Кибальчича, стал его тискать в могучих объятиях. – Ты молодчина! Талант! Гений! Теперь с тираном будет покончено! Ведь с гремучим студнем, я думаю, рванет не так.
– Конечно, – освобождаясь из его объятий, сказал Кибальчич, – студень тут бы сделал аршин на пять воронку.
– Да ну? Вот это изобрел. Браво! Но скажи, Николай, можно ли сделать про запас таких бомб штук шесть?
– Нет, нельзя. Сахар и антимоний не могут сохраняться долго. Бомбы следует начинять лишь накануне употребления.
– Это жаль, – вздохнул Желябов, – ну да ничего. Мы люди хотя и гордые, однако можем повременить. Пока тиран в Царском Селе, к нему не подступиться. Сделаем перерыв, тем более что на очереди очень важные дела.
– Андрей, а не могли бы мы о делах поговорить дорогой? Сейчас мне хочется продемонстрировать тебе еще одну модель.
– Вот как? – удивился Желябов, и глаза его весело заблестели. – Ну-ка, ну-ка, раскошеливайся. Что еще у тебя в корзинке?
– Да так, пустяки… Однако… Ты присядь, отдохни немного. А еще лучше – вырежь мне можжевеловый прут для лука. Вот тебе тетива. – И Кибальчич бросил крепкий навощенный шнур.
Желябов, достав нож, пошел в чащу и скоро вернулся с готовым луком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67