Толпа смотрела на него равнодушно. Никто не плакал.
– Гав-ри-ла! – снова, но уже более глухо прокричал жандарм. На него зашикали. Он пытался повернуться и не смог. Злобно крякнул и замолчал.
Заметив, что к Зимнему подходят войска, толпа начала медленно расходиться. Жандармов отпустили, и те остервенело стали пробиваться вперед, надеясь схватить бунтовщика. Но серого башлыка уже не было видно…
А войска все стягивались и стягивались к Зимнему.
«Что же будет? – думала Перовская, возвращаясь домой. – На смену Александру II придет Александр III, и все начнется сначала? Народ безмолвствует… У нас не было сил организовать восстание, но хоть горячим словом всколыхнуть толпу мы были обязаны. Ах, если б был Желябов! Если б его можно было освободить…» – с этой мыслью Перовская пришла на тайную квартиру Исполнительного комитета.
– Соня! Ты жива? Слава богу! – бросилась к ней Фигнер. – Ну что? Говорят, царь лишь тяжело ранен?
– Кончился. На Зимнем опустили флаг.
– Слава богу! Значит, победа!
– Нет, это еще не победа, друзья. Я видела толпу – народ безмолвствует. Да, да, безмолвствует. А новый царь, которому уже присягают в церквах, стягивает к Зимнему войска. Мы не должны обольщать себя, мы должны действовать.
– А что делать?
– Надо организовать новое покушение, запугать правительство, освободить Желябова, поднять народ.
– Соня, у нас нет больше сил!
– Неправда! Мы даже не подумали о листовке. А народ ждет ее, он хочет знать, почему убили царя.
– Правда, друзья. Листовка нужна.
– Дайте мне бумагу, я напишу сама, пока во мне все кипит.
Подали бумагу и чернила. Софья подумала и размашисто написала:
«От Исполнительного комитета».
Все придвинулись к ней и стали помогать, вставляя отдельные слова и целые фразы… Через полчаса листовка была готова, и Исаев помчался с ней в типографию…
4
Еще не успело остыть тело Александра II, как его перенесли в парадный кабинет, а наследник-цесаревич сделался новым российским императором Александром III.
Новому царю недавно минуло тридцать шесть; он был могуч и грузен и производил впечатление сильного, волевого человека.
Однако внешний вид не совсем соответствовал его характеру. Придворные хорошо знали нерешительность, тихий нрав и склонность нового царя к растерянности. А так как придворные делились на две противоположные по взглядам группы, то каждая из них с первых же минут катастрофы стремилась привлечь молодого монарха на свою сторону.
К первой группе, настроенной более либерально, можно было отнести приближенных Александра II и наиболее влиятельных сановников: Лорис-Меликова, военного министра Милютина, министра финансов Абау и частично председателя комитета министров графа Валуева. Вторую группу представляли люди из так называемой «партии Аничкова дворца» – приближенные наследника-цесаревича, а сейчас императора Александра III.
Главой и вдохновителем этой негласной партии был ловкий, хитрый и жестокий человек обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев.
В отличие от Лорис-Меликова и его сторонников, еще при Александре II вынашивавших идею о «даровании» народу конституции, Победоносцев твердо держался монархических взглядов и еще через наследника-цесаревича пытался заставить Александра II самым жестоким образом подавить «крамолу» и пресечь всякие попытки свободомыслия.
Но те и другие в первый миг катастрофы, потрясенные взрывами на Екатерининском канале, смертью царя и страхом перед народным восстанием, проявили полную растерянность.
Когда тело казненного народовольцами Александра II еще лежало на походной кровати в парадном кабинете, граф Валуев, более других сохранивший самообладание, подошел к новому царю.
– Ваше императорское величество, как прикажете быть с оповещением народа о совершившемся злодеянии?
– Да, да, надо составить телеграмму. Поручите кому-нибудь.
– Слушаюсь… Но ведь необходимо издать манифест.
– Манифест? Да, конечно… Я прошу вас и министра юстиции Набокова… и вон князь Урусов… Пожалуйста, составьте – я подпишу…
Валуев, приосанившись, ринулся выполнять первое поручение нового самодержца. И все, кто слышал этот разговор, подумали, что Валуеву, пустившему в ход остановившуюся было государственную машину, опять суждено играть одну из главных ролей в государстве.
Лорис-Меликов тоже не хотел остаться в тени. Желая выпутаться из крайне неловкого положения, он через близких людей пустил слух, что утром был во дворце и умолял государя не ездить сегодня в манеж, но монарх не внял его предостережениям.
Затем он незаметно вышел из дворца и помчался в Дом предварительного заключения. «Я должен сам допросить схваченного террориста и принять энергичные меры к розыску других…» Лорис-Меликов хотел явиться с докладом к новому императору раньше, чем его позовут…
5
На масленой, объевшись блинов, умер начальник департамента, где служил отец Лизы Осокиной – Михаил Павлович. Произошли передвижения по службе. Михаил Павлович Осокин получил повышение в должности и новый чин. По этому поводу в воскресенье 1 марта Осокины устраивали праздничный обед для родных и близких, на который был приглашен и Сергей Стрешнев.
Гости стали собираться часов с двенадцати и за стол сели рано. Когда прогремели взрывы на канале, приглушенные множеством высоких домов, все уже были навеселе, и никто не обратил на них внимания. Лишь в шестом часу, когда подгулявшие чиновники пустились отплясывать трепака, пришел взволнованный сосед со второго этажа – чиновник почтового ведомства и, вызвав в переднюю Михаила Павловича, сбивчиво заговорил:
– Извините меня великодушно, но я счел своим долгом предупредить… У вас веселье… боюсь, как бы это не было истолковано превратно. В столице большое потрясение – на Екатерининском канале злоумышленники убили государя.
Михаил Павлович, бледный, с трясущимися губами, вошел в зал и объявил о случившемся. Гости притихли и стали расходиться по домам. Лиза схватила за руку Сергея и увела к себе.
– Сережа, ты что-нибудь знал об этом?
– Нет, что ты, Лизок…
– Но ведь нас же просили наблюдать. Значит, мы тоже в какой-то мере участники?
– Что ты, Лиза, это ужасно! Ведь убили государя…
– А я думаю, наоборот! Деспот казнен, и теперь все пойдет по-другому.
– Не знаю, не знаю, Лиза. Неужели это случилось? Как-то не верится…
– Пойдем-ка на канал – узнаем подробности.
– Да, надо пойти… Но вдруг…
– Одевайся, Сережа, одевайся быстрей.
До Екатерининского канала было недалеко. Минут через пятнадцать они уже приблизились к толпе, сдерживаемой городовыми. На пустынном месте, куда не пускали, еще были видны следы крови.
Какие-то бойкие люди, шныряя в толпе, продавали медные пуговицы, лакированные обломки кареты, обрывки обгорелого сукна.
– Господин учитель, не угодно ли кусочек шинели убиенного государя – я бы недорого взял, – предложил худощавый человек в треухе.
– Благодарю вас, я не при деньгах, – сказал Стрешнев растерянно.
– А сколько вы хотите? – спросил солидный человек в бобровой шапке.
– Собственно, не знаю… Три рубля дадите?
– А точно ли это от шинели государя?
– Не извольте сомневаться – сам нашел в снегу.
Господин в бобрах взял кусок обгорелого материала и поманил городового:
– Почтенный, точно ли это обрывок шинели покойного государя?
Тот внимательно пощупал сукно, поднес к глазам:
– Никак нет, это от шинели господина пристава.
– Возьми и пошел вон, – сердито сказал человек в бобрах, – шатаются тут всякие…
– Извини-те-е. – Худощавый, нахлобучив треух, юркнул в толпу.
– Всех, всех снесли в Конюшенный госпиталь, – объяснял в сторонке старик в шляпе и в очках. – Я сам видел, я тут проходил… И того, который убил государя, и казаков, и мальчика.
Стрешнев и Лиза подошли поближе.
– А тот убийца каков из себя? Наверно, бандит бандитом? – полюбопытствовал купчина в бобрах.
– Нет, не сказал бы… Скорее, мальчишка. Лет двадцати с небольшим, еще безусый.
– Скажи на милость. А уж бонбы бросают. Драть их некому, вот и распоясались…
Услышав, что покушавшийся – молодой, безусый, Лиза немного успокоилась. Ей опять представилось, что бомбу бросал Кибальчич.
– Пойдем, Сережа, пойдем. Мне страшно оставаться здесь… Уж становится темно.
– Вон какие-то бумажки раздают.
– Правительственное сообщение, господа! Правительственное сообщение, – кричал чиновник в форменной фуражке, раздавая листки бумаги.
Стрешнев, взяв бумажку, сунул ее в карман:
– Пошли, Лизок. Дома почитаем.
Они выбрались из толпы и вышли на Литейный, когда уже совсем стемнело.
– Нет, Сережа, давай подойдем к фонарю – надо почитать, что там пишут.
– Хорошо, почитаем. – Стрешнев подвел Лизу к фонарю, достал листок в траурной рамке, взглянул:
– Ты посмотри, Лиза, что они пишут: «Воля всевышнего свершилась!» Выходит, «Народная воля», казнившая царя, исполнила божью волю. Какой-то абсурд.
– Неужели так написали?
– Да, Лизок, вот смотри, видимо, в правительстве полная растерянность…
– А тут на столбе другое объявление.
– Нет, такое же… а впрочем…
– Что?
Стрешнев приблизился.
– «От Исполнительного комитета!» – слышишь, Лизок?
– Да, да, читай!
– За нами следит городовой.
– Сделай вид, что читаешь правительственное извещение… да скорей же.
Стрешнев развернул бумажку и стал читать выборочно:
– «К гражданам России!
… Центральный удар по самодержавию свершился. Царь-ирод, царь-тиран казнен агентами «Народной воли» по приговору Исполнительного комитета…
… Россия не может жить так далее. Русский народ не может больше терпеть деспотизм, гнет, рабство… Если Александр III не пойдет на уступки и не объявит всеобщую амнистию и свободу, его будет ждать судьба отца…»
– Эй, господа, вы что там читаете? – закричал с другой стороны городовой.
– Правительственное сообщение!
– Нельзя! Не велено! Приказано отбирать! – строгим голосом закричал городовой и пошел навстречу.
– Разве государь не умер? – спросила Лиза, держа под руку Стрешнева.
– Не могу знать! А бумажку пожалуйте сюда… Не велено…
Он взял листок и, спрятав его за обшлаг шинели, отдал честь. Лиза и Стрешнев поспешили скрыться в переулке.
Что-то будет теперь? Что ждет Россию?..
6
Андрей Желябов содержался не в Петропавловской крепости, как предполагали народовольцы, а в Доме предварительного заключения на Шпалерной. Его держали в глухой одиночке, у дверей которой день и ночь неустанно дежурили два надзирателя. В камере не гасился свет, и волчок был открыт, чтобы можно было беспрепятственно наблюдать за арестантом.
Желябов был внешне спокоен, но почти все время ходил из угла в угол и думал, думал, думал. Было мучительно обидно, что его схватили в тот момент, когда все уже было готово, чтобы свершить казнь над тираном. Теперь его волновала не собственная участь, а то дело, ради которого он жил и трудился, ради которого шел на смерть. Не внес ли его арест растерянности в ряды народовольцев, сумеют ли они найти в себе силы и решимость, чтоб завершить начатое им. Успеют ли техники? Не растеряются ли метальщики?
На допросах Желябов старался быть спокойным, чтоб следователь не догадался, что он волнуется за незавершенное дело. А когда возвращался в камеру, начинал ходить и думать, анализируя новые обстоятельства, взвешивая и оценивая опыт, решимость и боевые качества каждого из тех, кому предстояло действовать.
«Если, кроме нас с Тригони, никто не схвачен, покушение состоится. В случае неудачи с миной Софья выведет метальщиков. Она не дрогнет, не отступит… Но поедет ли царь? Вдруг он испугается? Нет, мой арест ослепит и полицию и царя. Они решат, что главный «анархист» пойман и теперь бояться нечего…»
И вот наступило 1 марта. Часов с восьми Желябов уже ходил по камере. Примерно в десятом часу он подошел к окну, которое было высоко над головой, и стал чутко прислушиваться. Он ждал взрыва. Шпалерная была недалеко от Малой Садовой, и Желябов надеялся, что здесь будет слышно.
Время тянулось томительно. Впрочем, часы были отобраны, и Желябов не знал, сколько прошло… Когда ноги затекали от напряженного стояния, он начинал ходить и потом снова возвращался к окну, прислушиваясь…
Но вот заскрежетал железный засов. «Неужели на допрос? Вот проклятие…»
– Извольте обедать, – пробасил надзиратель.
– Как? Почему так рано?
– В самый раз, только что пробило два часа.
– Два часа? – переспросил Желябов и, поставив на столик чашку с похлебкой, бросился на жесткий тюфяк. В висках стучало: «Неужели провал? Неужели опять неудача?» Желябов лежал неподвижно, сжав кулаки. В камере была могильная тишина. И вдруг в этой тишине гулко, как тяжелый вздох незримого молоха, ахнуло. Желябов вскочил, прислушался, походил по камере. И вдруг снова раскатисто ахнуло, словно где-то далеко-далеко выстрелили из пушки.
«Это наши!» – про себя воскликнул Желябов, и вмиг настроение его переменилось. Он снова стал ходить по камере, но уже совсем иначе. Унылая обреченность сменилась волей, энергией, одушевлением. Даже усатый надзиратель, заглянув в волчок, шепнул своему напарнику:
– Гляди, арестант-то каков! Давеча от еды отказался, притих, а сейчас разгулялся, даже насвистывает…
Прошло немного времени, и в тюрьме засуетились. Послышались быстрые шаги, беготня, стук кованых сапог на лестницах, выкрики конвойных во дворе. «Кого-то привезли», – подумал Желябов и стал прислушиваться у двери. Через дверь из другого коридора донеслись невнятные голоса, топот многих ног, скрежет засова. «Схватили кого-то из наших. Значит, покушение состоялось, но удачно ли?..» Желябов приник ухом к двери. Шаги удалялись и скоро совсем стихли.
Он забарабанил в дверь:
– На прогулку! Сегодня еще не выпускали.
– Сейчас узнаю! – сказал надзиратель. Скоро заскрежетал засов, явился смотритель и с ним несколько надзирателей.
– Ведите себя тихо, нынче прогулка запрещена.
Дверь захлопнулась, заскрежетало железо, у волчка, так что было слышно дыхание, стали новые надзиратели.
«Что-то произошло. Тюремщики встревожены. Безусловно привезли нашего. Но покончили ли с тираном?..» Желябов подходил то к той, то к другой стене, пробовал перестукиваться, но рядом камеры были пустые…
Часов в восемь он с жадностью съел тюремный ужин и опять стал ходить по камере, стараясь представить исход сегодняшней битвы… Когда наступила ночь, подошел к волчку:
– Послушай, друг, что в городе?
– Нам разговаривать запрещено, – был глуховатый ответ.
Желябов лег на койку и быстро уснул…
Во втором часу ночи его грубо разбудили:
– На допрос к господину прокурору.
Желябов, ничего не говоря, поднялся, накинул тюремный халат и пошел в окружении троих стражников.
Прокурор Добржинский, тот самый, что обманул и сделал предателем Гольденберга, облысевший, но еще молодцеватый и статный, с нафабренными усами, сегодня был как-то растерян, смущен. Увидев Желябова, он попросил его сесть и позвонил в колокольчик. Открылась другая дверь, и двое стражников ввели бледного, взлохмаченного Рысакова.
– Желябов, вы узнаете своего соучастника? – фальцетом закричал прокурор.
– Да, узнаю. Здравствуйте, Рысаков! – твердо сказал Желябов и, встав, пожал холодную, влажную, словно неживую руку.
– Ага! Вот и отлично! – радостно и как-то нервно воскликнул прокурор. – Значит, вы, Желябов, признаетесь, что стояли во главе заговора?
– Что случилось, господин прокурор? Почему меня подняли в два часа ночи? Если вы хотите получить утвердительный ответ, вы должны сказать, что произошло.
– Как, вы не догадываетесь, что злодейски убит государь император?
– Нет, я не знал, – сказал Желябов, и лицо его ожило, засветилось. «Значит, свершилось!» – радостно подумал он.
– Внесите второго! – приказал прокурор.
Стражники внесли на носилках труп, прикрытый рогожей.
– Рысакова, бросившего первую бомбу, вы признали, а того, кто поразил государя и себя, вы узнаете?
Прокурор подошел к трупу и откинул рогожу. «Бедный Гриневицкий! – про себя сказал Желябов. – Ты дорого отдал свою жизнь. Так умирают герои».
– Я не желаю давать никаких показаний.
– Как? – удивился прокурор. – Но ведь никто же не сомневается, что вы были организатором покушения?
– Я не смог принять участия в покушении лишь по причине ареста, – глядя ему в глаза, сказал Желябов. – Нравственно же я полностью участвовал в нем.
– Вот как? Это я и хотел знать. Что вы можете показать еще?
Желябов взглянул на бледного, трясущегося Рысакова. «Видимо, беднягу сломили. Они умеют это делать. Гольденберг был закаленный боец, и то не выдержал… Но отделаться казнью Рысакова им не удастся. Я их заставлю иметь дело со мной…»
– Что, Желябов? Я жду.
– Я хотел бы сделать письменное заявление, господин прокурор.
– Отлично! Садитесь к столу. Вот бумага и чернила.
Желябов сел и еще раз взглянул на дрожащего Рысакова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Гав-ри-ла! – снова, но уже более глухо прокричал жандарм. На него зашикали. Он пытался повернуться и не смог. Злобно крякнул и замолчал.
Заметив, что к Зимнему подходят войска, толпа начала медленно расходиться. Жандармов отпустили, и те остервенело стали пробиваться вперед, надеясь схватить бунтовщика. Но серого башлыка уже не было видно…
А войска все стягивались и стягивались к Зимнему.
«Что же будет? – думала Перовская, возвращаясь домой. – На смену Александру II придет Александр III, и все начнется сначала? Народ безмолвствует… У нас не было сил организовать восстание, но хоть горячим словом всколыхнуть толпу мы были обязаны. Ах, если б был Желябов! Если б его можно было освободить…» – с этой мыслью Перовская пришла на тайную квартиру Исполнительного комитета.
– Соня! Ты жива? Слава богу! – бросилась к ней Фигнер. – Ну что? Говорят, царь лишь тяжело ранен?
– Кончился. На Зимнем опустили флаг.
– Слава богу! Значит, победа!
– Нет, это еще не победа, друзья. Я видела толпу – народ безмолвствует. Да, да, безмолвствует. А новый царь, которому уже присягают в церквах, стягивает к Зимнему войска. Мы не должны обольщать себя, мы должны действовать.
– А что делать?
– Надо организовать новое покушение, запугать правительство, освободить Желябова, поднять народ.
– Соня, у нас нет больше сил!
– Неправда! Мы даже не подумали о листовке. А народ ждет ее, он хочет знать, почему убили царя.
– Правда, друзья. Листовка нужна.
– Дайте мне бумагу, я напишу сама, пока во мне все кипит.
Подали бумагу и чернила. Софья подумала и размашисто написала:
«От Исполнительного комитета».
Все придвинулись к ней и стали помогать, вставляя отдельные слова и целые фразы… Через полчаса листовка была готова, и Исаев помчался с ней в типографию…
4
Еще не успело остыть тело Александра II, как его перенесли в парадный кабинет, а наследник-цесаревич сделался новым российским императором Александром III.
Новому царю недавно минуло тридцать шесть; он был могуч и грузен и производил впечатление сильного, волевого человека.
Однако внешний вид не совсем соответствовал его характеру. Придворные хорошо знали нерешительность, тихий нрав и склонность нового царя к растерянности. А так как придворные делились на две противоположные по взглядам группы, то каждая из них с первых же минут катастрофы стремилась привлечь молодого монарха на свою сторону.
К первой группе, настроенной более либерально, можно было отнести приближенных Александра II и наиболее влиятельных сановников: Лорис-Меликова, военного министра Милютина, министра финансов Абау и частично председателя комитета министров графа Валуева. Вторую группу представляли люди из так называемой «партии Аничкова дворца» – приближенные наследника-цесаревича, а сейчас императора Александра III.
Главой и вдохновителем этой негласной партии был ловкий, хитрый и жестокий человек обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев.
В отличие от Лорис-Меликова и его сторонников, еще при Александре II вынашивавших идею о «даровании» народу конституции, Победоносцев твердо держался монархических взглядов и еще через наследника-цесаревича пытался заставить Александра II самым жестоким образом подавить «крамолу» и пресечь всякие попытки свободомыслия.
Но те и другие в первый миг катастрофы, потрясенные взрывами на Екатерининском канале, смертью царя и страхом перед народным восстанием, проявили полную растерянность.
Когда тело казненного народовольцами Александра II еще лежало на походной кровати в парадном кабинете, граф Валуев, более других сохранивший самообладание, подошел к новому царю.
– Ваше императорское величество, как прикажете быть с оповещением народа о совершившемся злодеянии?
– Да, да, надо составить телеграмму. Поручите кому-нибудь.
– Слушаюсь… Но ведь необходимо издать манифест.
– Манифест? Да, конечно… Я прошу вас и министра юстиции Набокова… и вон князь Урусов… Пожалуйста, составьте – я подпишу…
Валуев, приосанившись, ринулся выполнять первое поручение нового самодержца. И все, кто слышал этот разговор, подумали, что Валуеву, пустившему в ход остановившуюся было государственную машину, опять суждено играть одну из главных ролей в государстве.
Лорис-Меликов тоже не хотел остаться в тени. Желая выпутаться из крайне неловкого положения, он через близких людей пустил слух, что утром был во дворце и умолял государя не ездить сегодня в манеж, но монарх не внял его предостережениям.
Затем он незаметно вышел из дворца и помчался в Дом предварительного заключения. «Я должен сам допросить схваченного террориста и принять энергичные меры к розыску других…» Лорис-Меликов хотел явиться с докладом к новому императору раньше, чем его позовут…
5
На масленой, объевшись блинов, умер начальник департамента, где служил отец Лизы Осокиной – Михаил Павлович. Произошли передвижения по службе. Михаил Павлович Осокин получил повышение в должности и новый чин. По этому поводу в воскресенье 1 марта Осокины устраивали праздничный обед для родных и близких, на который был приглашен и Сергей Стрешнев.
Гости стали собираться часов с двенадцати и за стол сели рано. Когда прогремели взрывы на канале, приглушенные множеством высоких домов, все уже были навеселе, и никто не обратил на них внимания. Лишь в шестом часу, когда подгулявшие чиновники пустились отплясывать трепака, пришел взволнованный сосед со второго этажа – чиновник почтового ведомства и, вызвав в переднюю Михаила Павловича, сбивчиво заговорил:
– Извините меня великодушно, но я счел своим долгом предупредить… У вас веселье… боюсь, как бы это не было истолковано превратно. В столице большое потрясение – на Екатерининском канале злоумышленники убили государя.
Михаил Павлович, бледный, с трясущимися губами, вошел в зал и объявил о случившемся. Гости притихли и стали расходиться по домам. Лиза схватила за руку Сергея и увела к себе.
– Сережа, ты что-нибудь знал об этом?
– Нет, что ты, Лизок…
– Но ведь нас же просили наблюдать. Значит, мы тоже в какой-то мере участники?
– Что ты, Лиза, это ужасно! Ведь убили государя…
– А я думаю, наоборот! Деспот казнен, и теперь все пойдет по-другому.
– Не знаю, не знаю, Лиза. Неужели это случилось? Как-то не верится…
– Пойдем-ка на канал – узнаем подробности.
– Да, надо пойти… Но вдруг…
– Одевайся, Сережа, одевайся быстрей.
До Екатерининского канала было недалеко. Минут через пятнадцать они уже приблизились к толпе, сдерживаемой городовыми. На пустынном месте, куда не пускали, еще были видны следы крови.
Какие-то бойкие люди, шныряя в толпе, продавали медные пуговицы, лакированные обломки кареты, обрывки обгорелого сукна.
– Господин учитель, не угодно ли кусочек шинели убиенного государя – я бы недорого взял, – предложил худощавый человек в треухе.
– Благодарю вас, я не при деньгах, – сказал Стрешнев растерянно.
– А сколько вы хотите? – спросил солидный человек в бобровой шапке.
– Собственно, не знаю… Три рубля дадите?
– А точно ли это от шинели государя?
– Не извольте сомневаться – сам нашел в снегу.
Господин в бобрах взял кусок обгорелого материала и поманил городового:
– Почтенный, точно ли это обрывок шинели покойного государя?
Тот внимательно пощупал сукно, поднес к глазам:
– Никак нет, это от шинели господина пристава.
– Возьми и пошел вон, – сердито сказал человек в бобрах, – шатаются тут всякие…
– Извини-те-е. – Худощавый, нахлобучив треух, юркнул в толпу.
– Всех, всех снесли в Конюшенный госпиталь, – объяснял в сторонке старик в шляпе и в очках. – Я сам видел, я тут проходил… И того, который убил государя, и казаков, и мальчика.
Стрешнев и Лиза подошли поближе.
– А тот убийца каков из себя? Наверно, бандит бандитом? – полюбопытствовал купчина в бобрах.
– Нет, не сказал бы… Скорее, мальчишка. Лет двадцати с небольшим, еще безусый.
– Скажи на милость. А уж бонбы бросают. Драть их некому, вот и распоясались…
Услышав, что покушавшийся – молодой, безусый, Лиза немного успокоилась. Ей опять представилось, что бомбу бросал Кибальчич.
– Пойдем, Сережа, пойдем. Мне страшно оставаться здесь… Уж становится темно.
– Вон какие-то бумажки раздают.
– Правительственное сообщение, господа! Правительственное сообщение, – кричал чиновник в форменной фуражке, раздавая листки бумаги.
Стрешнев, взяв бумажку, сунул ее в карман:
– Пошли, Лизок. Дома почитаем.
Они выбрались из толпы и вышли на Литейный, когда уже совсем стемнело.
– Нет, Сережа, давай подойдем к фонарю – надо почитать, что там пишут.
– Хорошо, почитаем. – Стрешнев подвел Лизу к фонарю, достал листок в траурной рамке, взглянул:
– Ты посмотри, Лиза, что они пишут: «Воля всевышнего свершилась!» Выходит, «Народная воля», казнившая царя, исполнила божью волю. Какой-то абсурд.
– Неужели так написали?
– Да, Лизок, вот смотри, видимо, в правительстве полная растерянность…
– А тут на столбе другое объявление.
– Нет, такое же… а впрочем…
– Что?
Стрешнев приблизился.
– «От Исполнительного комитета!» – слышишь, Лизок?
– Да, да, читай!
– За нами следит городовой.
– Сделай вид, что читаешь правительственное извещение… да скорей же.
Стрешнев развернул бумажку и стал читать выборочно:
– «К гражданам России!
… Центральный удар по самодержавию свершился. Царь-ирод, царь-тиран казнен агентами «Народной воли» по приговору Исполнительного комитета…
… Россия не может жить так далее. Русский народ не может больше терпеть деспотизм, гнет, рабство… Если Александр III не пойдет на уступки и не объявит всеобщую амнистию и свободу, его будет ждать судьба отца…»
– Эй, господа, вы что там читаете? – закричал с другой стороны городовой.
– Правительственное сообщение!
– Нельзя! Не велено! Приказано отбирать! – строгим голосом закричал городовой и пошел навстречу.
– Разве государь не умер? – спросила Лиза, держа под руку Стрешнева.
– Не могу знать! А бумажку пожалуйте сюда… Не велено…
Он взял листок и, спрятав его за обшлаг шинели, отдал честь. Лиза и Стрешнев поспешили скрыться в переулке.
Что-то будет теперь? Что ждет Россию?..
6
Андрей Желябов содержался не в Петропавловской крепости, как предполагали народовольцы, а в Доме предварительного заключения на Шпалерной. Его держали в глухой одиночке, у дверей которой день и ночь неустанно дежурили два надзирателя. В камере не гасился свет, и волчок был открыт, чтобы можно было беспрепятственно наблюдать за арестантом.
Желябов был внешне спокоен, но почти все время ходил из угла в угол и думал, думал, думал. Было мучительно обидно, что его схватили в тот момент, когда все уже было готово, чтобы свершить казнь над тираном. Теперь его волновала не собственная участь, а то дело, ради которого он жил и трудился, ради которого шел на смерть. Не внес ли его арест растерянности в ряды народовольцев, сумеют ли они найти в себе силы и решимость, чтоб завершить начатое им. Успеют ли техники? Не растеряются ли метальщики?
На допросах Желябов старался быть спокойным, чтоб следователь не догадался, что он волнуется за незавершенное дело. А когда возвращался в камеру, начинал ходить и думать, анализируя новые обстоятельства, взвешивая и оценивая опыт, решимость и боевые качества каждого из тех, кому предстояло действовать.
«Если, кроме нас с Тригони, никто не схвачен, покушение состоится. В случае неудачи с миной Софья выведет метальщиков. Она не дрогнет, не отступит… Но поедет ли царь? Вдруг он испугается? Нет, мой арест ослепит и полицию и царя. Они решат, что главный «анархист» пойман и теперь бояться нечего…»
И вот наступило 1 марта. Часов с восьми Желябов уже ходил по камере. Примерно в десятом часу он подошел к окну, которое было высоко над головой, и стал чутко прислушиваться. Он ждал взрыва. Шпалерная была недалеко от Малой Садовой, и Желябов надеялся, что здесь будет слышно.
Время тянулось томительно. Впрочем, часы были отобраны, и Желябов не знал, сколько прошло… Когда ноги затекали от напряженного стояния, он начинал ходить и потом снова возвращался к окну, прислушиваясь…
Но вот заскрежетал железный засов. «Неужели на допрос? Вот проклятие…»
– Извольте обедать, – пробасил надзиратель.
– Как? Почему так рано?
– В самый раз, только что пробило два часа.
– Два часа? – переспросил Желябов и, поставив на столик чашку с похлебкой, бросился на жесткий тюфяк. В висках стучало: «Неужели провал? Неужели опять неудача?» Желябов лежал неподвижно, сжав кулаки. В камере была могильная тишина. И вдруг в этой тишине гулко, как тяжелый вздох незримого молоха, ахнуло. Желябов вскочил, прислушался, походил по камере. И вдруг снова раскатисто ахнуло, словно где-то далеко-далеко выстрелили из пушки.
«Это наши!» – про себя воскликнул Желябов, и вмиг настроение его переменилось. Он снова стал ходить по камере, но уже совсем иначе. Унылая обреченность сменилась волей, энергией, одушевлением. Даже усатый надзиратель, заглянув в волчок, шепнул своему напарнику:
– Гляди, арестант-то каков! Давеча от еды отказался, притих, а сейчас разгулялся, даже насвистывает…
Прошло немного времени, и в тюрьме засуетились. Послышались быстрые шаги, беготня, стук кованых сапог на лестницах, выкрики конвойных во дворе. «Кого-то привезли», – подумал Желябов и стал прислушиваться у двери. Через дверь из другого коридора донеслись невнятные голоса, топот многих ног, скрежет засова. «Схватили кого-то из наших. Значит, покушение состоялось, но удачно ли?..» Желябов приник ухом к двери. Шаги удалялись и скоро совсем стихли.
Он забарабанил в дверь:
– На прогулку! Сегодня еще не выпускали.
– Сейчас узнаю! – сказал надзиратель. Скоро заскрежетал засов, явился смотритель и с ним несколько надзирателей.
– Ведите себя тихо, нынче прогулка запрещена.
Дверь захлопнулась, заскрежетало железо, у волчка, так что было слышно дыхание, стали новые надзиратели.
«Что-то произошло. Тюремщики встревожены. Безусловно привезли нашего. Но покончили ли с тираном?..» Желябов подходил то к той, то к другой стене, пробовал перестукиваться, но рядом камеры были пустые…
Часов в восемь он с жадностью съел тюремный ужин и опять стал ходить по камере, стараясь представить исход сегодняшней битвы… Когда наступила ночь, подошел к волчку:
– Послушай, друг, что в городе?
– Нам разговаривать запрещено, – был глуховатый ответ.
Желябов лег на койку и быстро уснул…
Во втором часу ночи его грубо разбудили:
– На допрос к господину прокурору.
Желябов, ничего не говоря, поднялся, накинул тюремный халат и пошел в окружении троих стражников.
Прокурор Добржинский, тот самый, что обманул и сделал предателем Гольденберга, облысевший, но еще молодцеватый и статный, с нафабренными усами, сегодня был как-то растерян, смущен. Увидев Желябова, он попросил его сесть и позвонил в колокольчик. Открылась другая дверь, и двое стражников ввели бледного, взлохмаченного Рысакова.
– Желябов, вы узнаете своего соучастника? – фальцетом закричал прокурор.
– Да, узнаю. Здравствуйте, Рысаков! – твердо сказал Желябов и, встав, пожал холодную, влажную, словно неживую руку.
– Ага! Вот и отлично! – радостно и как-то нервно воскликнул прокурор. – Значит, вы, Желябов, признаетесь, что стояли во главе заговора?
– Что случилось, господин прокурор? Почему меня подняли в два часа ночи? Если вы хотите получить утвердительный ответ, вы должны сказать, что произошло.
– Как, вы не догадываетесь, что злодейски убит государь император?
– Нет, я не знал, – сказал Желябов, и лицо его ожило, засветилось. «Значит, свершилось!» – радостно подумал он.
– Внесите второго! – приказал прокурор.
Стражники внесли на носилках труп, прикрытый рогожей.
– Рысакова, бросившего первую бомбу, вы признали, а того, кто поразил государя и себя, вы узнаете?
Прокурор подошел к трупу и откинул рогожу. «Бедный Гриневицкий! – про себя сказал Желябов. – Ты дорого отдал свою жизнь. Так умирают герои».
– Я не желаю давать никаких показаний.
– Как? – удивился прокурор. – Но ведь никто же не сомневается, что вы были организатором покушения?
– Я не смог принять участия в покушении лишь по причине ареста, – глядя ему в глаза, сказал Желябов. – Нравственно же я полностью участвовал в нем.
– Вот как? Это я и хотел знать. Что вы можете показать еще?
Желябов взглянул на бледного, трясущегося Рысакова. «Видимо, беднягу сломили. Они умеют это делать. Гольденберг был закаленный боец, и то не выдержал… Но отделаться казнью Рысакова им не удастся. Я их заставлю иметь дело со мной…»
– Что, Желябов? Я жду.
– Я хотел бы сделать письменное заявление, господин прокурор.
– Отлично! Садитесь к столу. Вот бумага и чернила.
Желябов сел и еще раз взглянул на дрожащего Рысакова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67