А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

собрал вещички и испарился навсегда. Дэниэл уходил из жизни Эллен постепенно. Исчез. Затем вернулся. Приходил и уходил. Расставались они куда дольше, чем сходились. Ссориться они научились блестяще, могли с легкостью перейти от придирок к спору, а от него – к чистейшей воды скандалу с битьем посуды. И тут же заняться любовью. Переругиваться, лежа в постели. Замолчать. Вновь заняться любовью. Следующее утро начать со скандала. Свары изматывали обоих.
С памятным засосом Милашки Мэри любовь их дала трещину и уже не срослась. Дэниэл частенько являлся домой нагруженный фруктами и овощами. У Эллен сжималось сердце при воспоминании, что в тот злополучный вечер муж принес домой целую сумку яблок. Как-то раз после ночи с Дэниэлом Эллен съела вкусную, сочную грушу.
– Где ты берешь столько фруктов?
Дэниэл пожал плечами:
– Где придется.
– Хватит врать! – заорала Эллен, целясь ему в лицо яблоком. Бросок получился неплохой – пришелся как раз над левым ухом.
– Господи! – Дэниэл потер ушибленное место.
Ну и дела! Кто бы мог подумать, что Эллен, которая и мухи не обидит, вдруг станет швыряться яблоками! Да так метко… Слава богу, что Эллен ничего не знает про Луизу, бывшую учительницу Дэниэла, – добыча из ее кухни не только подороже, но и поувесистей. Бутылка кларета из бара, телячьи отбивные из морозилки, которые они с Эллен съели накануне на ужин под яблочным соусом, – получить ими по голове опасно для жизни. Дэниэл возмутился. Эллен невдомек, до чего трудно ему живется.
– Да пошла ты! – огрызнулся Дэниэл. Ему и в голову не приходило, что он поступает плохо. Он просто не мог иначе. По вечерам, по пути домой, он заглядывал в овощной магазин. Улыбка, чмок в щеку – и Мэри набивала его сумку всякой всячиной. «Забирай! Все равно завтра их на витрину уже не выставишь», – повторяла она, отмахиваясь от фальшивых возражений Дэниэла.
Дэниэл говорил спасибо, снова улыбался. Это его жизнь, его работа. Если не улыбаться и не брать, придется покупать еду.
А деньги на нее тратить жалко. Есть еще пластинки, выпивка, скачки. Скачки в первую очередь.
Эллен не понять, как нужна ему игра. Радость победы – вот в чем соль жизни. Стоит двадцать раз проиграть, чтобы потом все же выиграть. Если дела плохи, всего один крошечный выигрыш поднимет настроение. Главное – пережить тот миг, когда лошадь несется во весь опор мимо финишного столба. «Есть! – безмолвно торжествовал Дэниэл, сжав кулаки. – Это все я! Я! Я поставил на эту лошадь! Выкусите!» Он мысленно видел мать, отца, учителей, любовниц – всех тех, кто недооценивал его или насмехался над ним; теперь к этому списку добавилась и Эллен. «Нате, получайте! Я знал, что эта лошадь победит! Знал!» Выигранные деньги он или ставил на другую лошадь, или швырял направо и налево. Если деньги откладывать, тратить разумно – спугнешь счастье. Богам удачи нужно смеяться в лицо.
В житье бок о бок с Эллен самым неприятным было то, что она прознала про его счастливые приметы. И не желала с ними считаться.
– Зачем ты постирала мои красные носки? – рычал Дэниэл. – Они мне нужны! На прошлой неделе они мне помогли! «Встал в 9.30. Серые полосатые трусы». – Дэниэл размахивал дневником удачи перед носом у Эллен.
– «Белая рубашка, джинсы «Ливайс», красные носки». Ясно тебе?! Красные носки! – Дэниэл ткнул пальцем в страницу: – "Слушал «Смитс». Кофе. Шел по левой стороне улицы. Десять фунтов на Стук Сердца. Выиграл». Понятно тебе? Выиграл!
Эллен тупо смотрела на мелкий, аккуратный почерк, на летопись безумной жизни. И молчала.
– Ты все испортила! Теперь я не могу повторить приметы прошлой недели. Ты вмешалась в ход событий.
Испугавшись, что Эллен может прочесть о нем всю правду, Дэниэл захлопнул блокнот и сунул в задний карман брюк. В дневнике удачи он, не стесняясь подробностей, записывал, с кем спал и в каких позах, чем набивал карманы, готовя любовнице чай или кофе. Эллен вряд ли обрадуется, обнаружив, что еда в их доме – со стола его любовниц. Особенно если угощение не идет ей впрок. Желудок у Эллен оказался довольно капризный. Пару ночей назад она валялась в постели, жалуясь и мучаясь отрыжкой (а что может быть хуже, чем отрыжка у женщины?), и Дэниэлу стало противно.
– Что мы сегодня ели на ужин?
– Курицу, – ответил Дэниэл как можно более непринужденно.
– Знаю, что курицу. Но почему такую красную и сладкую?
– Это мой собственный старый рецепт.
– Как называется?
Дэниэл стащил у Луизы бутылку белого бургундского заодно с морожеными куриными окорочками, пакетом йогурта и банкой кока-колы. Хотел приготовить курицу в вине, между делом попивая кока-колу. Но, пока резал лук и грибы (гостинец Милашки Мэри), осушил один стакан вина, за ним другой, и в итоге оказалось, что в кастрюлю наливать нечего. Радуясь собственной изобретательности, Дэниэл потушил цыпленка с кока-колой. Блюдо получилось довольно необычное. Кулинарное открытие, обрадовался Дэниэл. Курица вышла ядовито-красная и сладкая на вкус, но не такая уж гадость. Немного чеснока с имбирем – и вполне съедобно, решил Дэниэл.
– Цыпленок по-тайски, – гордо заявил он Эллен.
– Здорово придумано! – кисло похвалила она.
Видно было, что Эллен не горит желанием это есть, но, как всегда, не решается сказать «нет».
В том, что Эллен ни с того ни с сего взялась швыряться яблоками, Дэниэл винил миссис Бойл. Это все старуха, со своей треклятой «грибной охотой», задурила Эллен голову. Но Дэниэл заблуждался. Голову Эллен задурили сны.
Ей снилось, что она плывет на лодке по бурному, суровому морю. Огромные, тяжелые валы обрушивались на берег, на крохотные, игрушечные островки с одной-единственной пальмой, заливая и смывая их. Лодка спокойно плыла, а вокруг все шло ко дну. Эллен снилось, что она идет по городу, посреди которого зияет бездонная пропасть, во всю ширину старинной, стершейся мостовой. Нужно перейти на ту сторону, к друзьям, по узенькому, шаткому веревочному мостику. Люди сновали туда-сюда, а Эллен боялась, не могла себя заставить ступить на мост. Снилось ей, что она едет на машине в парк и вдруг понимает, что забыла дорогу. Останавливает машину, забегает в громадное здание и там признается дежурному за стойкой, что у нее нет водительских прав. Ее тотчас увозят в машине с пестрыми наклейками, с мигалкой на крыше и громкоговорителем, орущим: «Осторожно! За рулем ученик!»
– Что все это значит, Стэнли? – спросила как-то Эллен за обедом.
– Непреодолимые препятствия, чувство беспомощности, – предположил Стэнли. – В жизни у тебя перелом, к которому ты не готова. Не знаешь, как быть. Что-то в этом духе.
– Вот как. Мои сны несложно разгадать, правда? Никаких темных мест, фрейдистских штучек… Нет, пожалуй, смесь Фрейда и комиксов «Бино», – сострила Эллен.
– Только ты способна оправдываться, даже пересказывая сны, – заметил Стэнли. – Что-то не так с твоим муженьком?
– Все в порядке, – соврала Эллен.
– А я-то думал… – Стэнли шмыгнул носом, взял у нее бутерброд с ветчиной и сыром бри и пробубнил с набитым ртом: – Бриджит ушла от меня.
Эллен ахнула:
– Не может быть! Почему?
– Я обжора. Пропадаю на работе. По выходным места себе не нахожу. Надоел я ей. Но уж никак не больше, чем себе самому, уверяю тебя.
– И что же тебе теперь делать?
– Объедаться. Пропадать на работе, а по выходным ворчать и скучать. Поздновато меняться, так ведь? – Оба покачали головами, хмуро уставившись перед собой. – Мне кажется, Дэниэл тебя по-своему любит, – добавил Стэнли.
– Любить-то он любит. Но я не могу смириться с тем, что у него другие женщины. То есть, – Эллен понизила голос, – что он мне изменяет, обнимает и целует другую, не меня. Если честно, не желаю ни с кем его делить. Понимаешь…
Покончив с бутербродом Эллен, Стэнли собрался было к стойке за очередной порцией съестного.
– Что?
– Эта… его… штука…
Эллен так и не научилась называть части тела (ни собственные, ни чужие) своими именами. Стэнли таращился на нее, явно не вникая в суть, тупица.
– Эта штука… – повторила Эллен. – Как представлю, куда он ее сует… Что он с ней делает. Что с ней вытворяют другие женщины. Да чтоб ее и близко не было!
– Мягко сказано – близко, – без тени насмешки отозвался Стэнли, а про себя подумал: почему именно мне женщины доверяют свои тайны? Знал бы – изменился бы. Не надо мне чужих тайн. – Возьму-ка я пирога со свининой, – сказал он.
Эллен разрыдалась. Боже, как больно! Ей-то казалось, что Дэниэл, ее награда, принадлежит только ей. Как он красив! По вечерам Эллен ждала его, прислушивалась, когда раздадутся на лестнице его шаги, щелкнет в замке ключ. Каждый раз он не входил, а врывался, взахлеб рассказывал, как у него прошел день. Швырял на диван куртку, падал в кресло, сцепив ладони за головой. Жизнь его казалась Эллен удивительной, таинственной, полной приключений. «Я встретил того типа… он знал того хмыря… выпили с ним по стаканчику, столковались… поставил тридцать фунтов на Джокера и выиграл… вот, смотри!» Он доставал пачку денег или какую-нибудь мелочь для Эллен – шелковый шарфик или серьги. Дэниэл такой чудесный, а она… Чем она занимается? На работу – с работы. Уходит в полдевятого. Приходит в шесть. Ничегошеньки не знает о типах и хмырях. Сидит за письменным столом, сочиняет комиксы, правит сценарии, ходит на совещания и так далее. Обедает, а после обеда – все то же самое. Скучный я человек, думала Эллен. Ничего выдающегося. Живу как все. Дайте мне чашку кофе да шоколадный батончик – и я счастлива!
Каждую субботу Эллен и Эмили Бойл, взявшись под руки, отправлялись на «грибную охоту». Возвращались они обычно с пустыми руками и в легком подпитии. Нет, не пьяные, а чуть-чуть навеселе, на грани трезвости и легкого, счастливого опьянения. Дэниэл, вне себя от злости, слушал их болтовню у подъезда, хихиканье и предательский звон бутылок в пакетах. Эмили приглашала Эллен к себе и угощала обедом. Единственный раз за всю неделю Эллен удавалось поесть как следует.
– Я не учу тебя готовить, – повторяла Эмили. – Я учу тебя ценить еду. В ней наше здоровье и трезвый рассудок. Никогда не принимай решения и не занимайся любовью на пустой желудок. Другими словами, если тебе еще раз сделают предложение, не вздумай отвечать, не съев бутерброд с ветчиной.
В ресторане «У Пьера Виктуара» они заказывали фирменное блюдо и запивали вином. Требовали еще бутылку, пили, курили. И так до самого вечера. Присоединялась к ним и Кора.
– Рахманинова называют романтиком, – рассуждала как-то Эмили Бойл. – Между тем рапсодия на тему Паганини очень строгая, без излишеств. Более того, – Эмили взяла у Эллен сигарету, – заключительная часть начинается с последовательности квинт. Это ведь уже не девятнадцатый век, не так ли?
– Вы с ним спали? – ляпнула Кора.
– С Рахманиновым? Спала? Боже сохрани, как можно спать с таким мужчиной? Он был сухарь! Высокий, угрюмый. К тому же примерный семьянин. Нет уж, у меня и без него любовников хватало.
Слова «Рахманинов» и «фортепиано» Эмили выговаривала по-особому. Тянула гласные. Напевно, со вкусом, как будто хотела задержаться на них подольше. Рааахмааанинов. Фортепиааано. Эллен нравилось. Дома, в ванной, она частенько изображала миссис Бойл. «Ра-а-ахма-а-анинов! Ка-а-а-кая га-а-а-адость! Кла-а-а-ассная у ва-а-ас за-а-а-адни-ца!» Ей казалось, будто голос миссис Бойл отливает золотом.
– Нет, я всего лишь играла с ним в четыре руки, – в который раз поведала Эмили.
– Да-да, вы рассказывали.
– И не раз повторю. Верьте моему слову.
– Понятно, – кивнула Кора. – Мне просто было любопытно.
– Я выпью мартини с водкой. – Эмили сделала знак официанту. – Присоединитесь?
Кора и Эллен дружно отказались. Однако лихость Эмили сразила их наповал.
– Знаю, нельзя мне, – попыталась оправдаться она. Эмили и самой было слегка неловко за свое пьянство. – Но с другой стороны, чего мне бояться, в мои-то годы? Моей печенке столько же лет, сколько мне. Целую вечность я ее травила, помучаю и еще годик-другой. Слава богу, я свою печенку никогда не увижу! Я себя, разумеется, ругаю, даю слово бросить. И все-таки приятно грешить! И тело этого требует, и душа. Значит, я в ладу с собой.
Эмили блистала, увлеченно делясь своей жизненной философией. Полбутылки бароло, пара бокалов мартини с водкой – и она с каждым готова поделиться мудростью.
– Все вы, молодые, одинаковы. Все поколения молодежи. Думаете, вы изобрели секс. Сомневаюсь. Господи, да мы в ваши годы тоже развлекались на славу. И к лучшему, что не были такими пошлыми, как вы. Вы ничего не стесняетесь.
Эллен пила вино. Кора переключилась на минералку, эспрессо и дым от сигарет Эллен.
– В войну все спешили налюбиться. Это я вам точно говорю. Мы боялись, что все умрем. Или что наших любимых убьют. Понятное дело, хотелось воспользоваться тем, что нам отпущено, – вспоминала Эмили. – А в пятидесятых все кончилось. Люди купили бунгало и сидели там паиньками, сложив руки на коленях за запертыми дверьми. Всему виной потрясение. Они были напуганы, подавлены. Не иначе. Филип Ларкин сказал, что секс придумали в 1963 году. Чепуха. Просто люди пришли в себя. Услыхали, что по радио играют веселые песенки, и решили: настало время трахаться. И вперед! Время трахаться.
Эмили растягивала слова, голос ее звенел, отливая золотом. Тра-а-а-ахаться.
– Это и есть сексуальная революция по Эмили Бойл. – Осушив бокал мартини с водкой, она заказала еще один и произнесла: – Во время игры он никогда не строил гримас.
– Простите, кто?
– Рахманинов. Он играл с каменным лицом. Ни у кого больше такого не видела. У других пианистов лицо менялось вместе с музыкой.
– Надо же! – удивилась Эллен. – Я и не знала.
– Тренировка, тренировка и еще раз тренировка. Так я проводила вечера год за годом. Играла по четыре, по пять часов в день. Но вот однажды я оторвалась от пианино и поняла, что жизнь промчалась мимо. Вам повезло, у вас есть секс, наркотики, рок-н-ролл. Жаль, я в свое время была этого лишена.
– И я, – призналась Эллен. – Все это обошло меня стороной.
– А я была слишком занята детьми. Меня тоже это миновало. Секс – да, было дело; покуривала и травку, но по большей части слушала рок-н-ролл, пока другие грешили, – вздохнула Кора. – Грешила-то я, конечно, с удовольствием. Грешить приятно. Мне нравилось. Но полюбуйтесь, что вышло: двое детей без отца. И посмотрите, в какой среде они росли.
Эмили подняла на Кору мудрые глаза. Погладила ее по руке морщинистой рукой с синими жилками.
– Взгляни на мою ладонь, – сказала она. – По своей руке я видела, как проходит время. Она старела у меня на глазах, а я оставалась прежней. – И добавила: – Ты слишком строга к себе и сама этого не понимаешь, так ведь? Их среда – это ты. Вначале их средой было твое тело. Потом – твои мысли, твое присутствие.
– Не так уж и много я с ними виделась. Ведь я работала.
– Полно себя изводить. Ты ведь работала для них, разве нет? Их окружали твои вещи. Книги. Музыка. Брось себя мучить. Нынешние дети стойкие. Это ваше поколение хрупкое и надломленное.
Глава третья
В воскресенье за обедом Кора поставила перед Эллен тарелку супа из цветной капусты:
– На, поешь.
Все еще страдая с похмелья, Эллен тупо уставилась в тарелку.
– Женщинам надо бы изучать физику.
– Это ты про мой суп? – оскорбилась Кора. Замечаний в свой адрес она не терпела.
– Нет. Суп как суп. Просто посмотрела на него – и подумалось. Видишь ли, мужчины – прирожденные физики. А женщины по натуре алхимики. Шампуни для волос, кремы для кожи. Красота наша – сплошная алхимия, и кулинария – тоже. – Эллен принюхалась. – Разумеется, мужчины изобрели лук и стрелы. А женщины – суп. Без сомнения.
– Хм. – Кора задумалась.
– Вот я и представила: а что, если… – продолжала Эллен.
– Что «если»?! – возмутилась Кора. – Вся твоя жизнь – сплошные «если» и «а вдруг»!
– Что, если бы Эйнштейн был женщиной? А еще лучше, Оппенгеймер. Что, если бы женщина расщепила атом? Представь себе. Мужчина расщепил атом и завладел разрушительной силой. И что дальше? Идет хвалиться перед другими мужчинами: «У меня в руках страшная сила!» А другие мужчины, политики и военные, которым разрушительную силу лучше в руки не давать, отвечают: «Страшная сила? Значит, мы запросто перевернем вверх тормашками планету?» Только представь – способна ли на такое женщина? «Ну уж нет, – скажет она, – ни в коем случае, оставьте планету в покое. Ведь я только что заплатила за телефон, отдала занавески в чистку!» Если бы женщина расщепила атом и завладела страшной силой, она пошла бы к другим женщинам, к Хелене Рубинштейн или Коко Шанель, и спросила, поможет ли это создать лучший в мире крем. Алхимия – это творчество!
– Эллен, – перебила ее Кора, – скажи, ты умеешь мыслить логически? Порой мне кажется, что ты живешь исключительно в мечтах. Прячешься в своем мирке. Прежде всего, от себя самой. Ты на все готова, лишь бы не смотреть трудностям в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25