— Письмо я тебе сегодня дам. Даже сейчас.
Хобот удалился на несколько минут, а я между тем размышлял, связан ли Хобот с Зилой или сам по себе действует. Как бы то ни было, а я стал обладателем письма, в котором временно отменялось мое увольнение и говорилось о том, что я взят в штат вновь организованного объединения на четверть ставки. Слово «временно» было подчеркнуто красными чернилами, и оно меня сильно резануло. На сколько это — временно? Может, на день, а может, на два, а может, на десять лет? Точно читая мои мысли, Хобот сказал:
— Мы все здесь временные. Исторический период такой, что нету постоянства ни в чем. Посему не спрашивай, на какой срок я тебе даю отсрочку. Я всех бы перевел во временные. Исключая, конечно, рабочих и крестьян. Этих придется держать всегда: жрать-то постоянно надо и передвигаться надо постоянно. А остальных лучше держать на приколе. Нашалил — и отсрочка к черту полетела. Так что знай, чуть что перекосишь, сразу все по новой начнется. А теперь, Сечкин, пойди-ка вынеси вот тот горшок с нечистотами и подальше закопай дерьмо, иначе все сначала начнем…
Что сначала начнем, я не мог понять, да и не хотел думать, точнее не мог думать, поскольку от оскорбления, какое нанес мне Хобот, кровь прильнула к мозгам, грудь так расперло, что я себе места не находил, а Хобот хохотал мне в лицо:
— У нас все проходят проверку на вшивость! А ты как хотел? Без проверки? Я сейчас скажу Хромейке: "Пей из этого горшка", и он станет пить, а ты размышляешь, нести тебе горшок или нет. Не хочешь? Может, лбом стенку расшибить попробуешь? Только не об стенку моего дома. Вон сарайка. Там бетонные стены. Там можешь опробовать крепость своей глупой башки.
— Он пойдет. Пойдет, — сказал Горбунов. — Да иди же! — приказал он мне, и я машинально взял горшок в руки. Перед моими глазами серой тенью проскользнула тень пленного спартанца, а Горбунов продолжал говорить: — Я же знаю, что он не спартанец, и не аристократ! Он интеллигент в первом поколении, гуманитарий новой формации.
Я уж не помню, что случилось со мной, только я развернулся вдруг и пошел не в сторону дальнего угла дачного участка, а прямо к Горбунову, который по мере того, как я приближался к нему, все шире и шире раскрывал глаза. От меня не ускользнуло и то, что глазенки Хобота сузились и в них застыл смех, смешанный с ожиданием удовольствия. Подойдя к Горбунову вплотную, я вылил на его паршивую голову нечистоты, а горшок сунул ему в руки. Первым захохотал Хобот, его смех был подхвачен другими, и уже через секунду дачу шатало от смеха и перед моими глазами все кружилось, а этом кружении была жалкая головенка Горбунова, и мне было стыдно оттого, что я так поступил. Я даже сделал попытку подать ему ведро с водой, но он меня оттолкнул и убежал прочь.
В это время раздался звонок, и молодой прислужник пошел открывать калитку. К столу торопясь шел Хромейко.
— Феликс Трофимович, — сказал он, запыхавшись, — беда. Восстали все южные районы.
— Бросьте внутренние войска.
— Бросили. У них танки.
— Откуда танки?
— Какой-то военный кооператив продал им тысячу танков.
— Что за чушь собачья? Кто позволил? Кто разрешил? Кто смутил?
— Все те же.
— Евреи?
— На этот раз армяне.
— А что сверху?
— Никаких запретов и никаких указаний. Говорят, на ваше усмотрение. Ждут вас.
— Олухи царя небесного. Что ж, придется ехать.
Через двадцать минут мы сидели в машине, почему-то Хобот сказал: "И ты поедешь", и посмотрел на свою молодую жену. Может быть, просто не хотел оставлять меня на своей даче. Но вскоре я убедился, что иные силы заставили Хобота принять такое решение. Последним забрался в машину отмывшийся от нечистот Горбунов.
29
Не успели мы проехать и десяти километров, как у самого въезда в город, как раз неподалеку от ломбарда и комиссионного магазина, мотор заглох, и Феликс крепко выругался.
Едва я вылез из машины, как увидел женщину в черном плаще на красной подкладке. Женщина скосила слегка в нашу сторону, и я обомлел: это была Катрин. К удивлению Хобота и Горбунова, я побежал к ней и схватил ее за руку.
— Катрин, — сказал я. — Как же я счастлив снова вас увидеть! Куда вы тогда пропали?
Каково было мое удивление, когда Катрин сузила глаза и сказала, едва заметно улыбаясь:
— Я не Катрин. Я — Зила. Вы приняли решение?
— Да как вам сказать, надо все взвесить, посоветоваться…
— Что за чушь вы мелете? С кем вы намерены советоваться? С профсоюзами?
— Вы не сердитесь, но это так необычно. Я в первый раз в жизни общаюсь…
— С ведьмами, — подсказала Зила. — Откуда у вас такая самоуверенность?
— Степан Николаевич! — воскликнул Хобот. — Да представьте же, наконец, меня нашей прекрасной незнакомке.
— А мы с вами знакомы, — сказал, подавая ей руку, Горбунов. — Да у вас такая ледяная рука. Что с вами?
— Бросает то в жар, то в холод, — сказала Зила и расстегнула плащ.
— А вы так и не снимали с тех пор… — осклабился Горбунов.
Я был поражен, на Зиле была кольчуга Тимофеича.
— Это бронированный жилет. Сейчас в моду, представьте себе, входят бронированные жилеты. Простите, я тороплюсь.
— Далеко вы? Может, подвезем? Сейчас шофер устранит неисправность.
— Нет, мне здесь рядом. Я в ломбард или в комиссионку.
— Что вас заставляет ходить в такие места?
— Хочу сдать одну старинную вещичку и боюсь, сумеют ли они ее оценить.
— Покажите мне, я оценю любую драгоценность.
— Здесь дело не в драгоценности, а в самой вещи. Это наместническое кольцо с геммой. На инталии вырезано изображение Колизея. Кольцо служило одновременно и печаткой, и знаком наместнической власти.
— Откуда у вас такие сведения? — спросил Хобот, рассматривая грубоватое серебряное колечко с полудрагоценным камнем.
— Это заключение экспертов Эрмитажа, Лувра и Метрополя. Маме до двух последних революций предлагали за него довольно большую сумму.
— Продайте мне это колечко, — сказал Хобот. Я почувствовал, что он не желает выпускать из рук эту реликвию. — Я вам дам за него, знаете, тысячу рублей.
— Что вы! Оно до повышения цен оценивалось в сто пятьдесят тысяч. Простите, я тороплюсь, — строго сказала Зила и попыталась взять колечко из рук Хобота.
— Хорошо, мы дадим вам сто пятьдесят тысяч. Зачем вам такие деньги?
— Хочу совершить небольшое турне по Средиземному морю.
— Возьмите и нас с собой.
— О, это очень далеко. Меня интересуют не шумные города, а скорее тихие уголки планеты и даже пустыни.
— С вами хоть на край света! — закричал Хобот.
— Но выезжать надо немедленно.
— А мы немедленно и поедем! Мы всегда готовы!
Я наблюдал за этой сценой соблазна, искушения и забвения. Горбунов, однако, напомнил:
— Но танки давят мирное население, ракетами выжигают стариков и детей.
— Прекрасно! Пусть попотрошат разбойников! Передай им мое распоряжение по рации: "Сгрести ночью все взрослое население и бросить на мятежников!" Пусть пощипают друг друга! Кровопускания полезны. И комендантский час пусть введут и газы эти слезоточивые. Что с мотором? Иди звони, пока он еще не починил.
Я стоял, не зная, что мне делать. А Зила спросила:
— И вы готовы со мной на край света?
— И он! И он! — закричал Хобот. — Куда ему деться? Он у меня на отсрочнике сидит.
— А что такое отсрочник? — спросила Зила.
Хобот рассмеялся:
— Одна из форм прогресса. Потом как-нибудь я вам расскажу. — Хобот повернулся ко мне спиной, взял под руку Зилу и отошел в сторонку. Я слышал, как он говорил ей:
— Катрин, вы само совершенство. Вы чудо, свалившееся с небес. Я буду вашим рабом. Впервые в жизни я мечтаю о рабстве. Будьте же моим господином. Повелевайте мной.
— Хорошо, — сказала Зила. — Только не пожалейте потом…
30
Едва Феликс сумел опомниться, как перед его глазами возник переодетый в римскую тогу Горбунов. Он сказал:
— Там парфяне просятся.
— Какие еще парфяне? — спросил Хобот, почесывая затылок и не понимая, где он находится. Вошли два парфянских воина. Сказали:
— Римская армия потерпела поражение. Но Тиридат как победитель все же будет подчиняться Риму и просит через нарочных передать Нерону, что готов принять царскую диадему из рук императора.
— Спроси: "А что армяне?" — шепнула бог весть откуда возникшая Катрин. И добавила: — Называй меня Друзиллой.
— А как армяне? — спросил Феликс.
— Армения утеряна. Войска Пэта отступили.
— Этого мы не допустим. Мы не можем утратить Армению. Иначе империя рассыплется в один миг.
— Что прикажете? Не докладывать наверх?
— Доложите, что мы примем все меры, чтобы сохранить не только единство, но и имперское мышление в каждом населенном пункте всей нашей необъятной державы. В эту же ночь приказываю собрать всех мужчин, способных держать оружие, и бросить на врага. Надо немедленно захватить и разграбить Тигранокерт, а на зиму отвести части в окрестности Рандея.
— Народ может возмутиться, — прошептали офицеры.
— Тогда мы бросим на народ регулярные части.
— Говорят, Корбулон идет навстречу Пэту.
— Это еще что за птица? — спросил Хобот.
— Это наш военачальник. Римлянин. Корбулон собирается вести переговоры с Тиридатом, чтобы он не вводил войска в Армению.
— Никаких уступок. Никаких компромиссов. Мы свои войска должны ввести. Пленных не брать! Иудею и Армению превратить в образцовый концлагерь!
Никогда еще римляне не видели прокуратора Иудеи столь разгневанным. Никогда еще так много новых слов не произносил наместник еврейского государства. Многотысячная толпа кричала:
— Да здравствует прокуратор Феликс!
Воспользовавшись шумихой и возней вокруг Феликса, я направился в восточный подвал, где в прокураторской тюрьме томился бывший фарисей и воин Апостол Павел.
31
— Обо мне теперь говорят разное, — сказал Павел. — Будто у меня две души, одна принадлежит иудею-фанатику, а другая человеку, расположенному ко Христу. Говорят еще, будто я смотрел на свое обращение как на принуждение, будто Христос меня принудил быть Своим орудием для спасения людей. Болтают, что в моем обращении было много таинственного, чудесного, необъяснимого. Отмечают также и то, что с моим обращением в истории человечества пробил решительный час. Появился истинный Сосуд Христовый. Будто я умер для Законов Моисеевых и воскрес для новой жизни. Все это так и не так.
— А что так и что не так, Отче? — вырвалось из моих уст.
— Самое главное, это то, что я понял великое значение испытательной смерти Христа. Раньше я видел справедливое наказание в этой смерти, ибо чтил законы Моисеевы. "Смерть всем, кто отступится от них хоть на йоту" — это правило было основой моей цельности, и этому правилу я следовал ежеминутно. А потом мне открылось, что Моисей принадлежал лишь Израилю, а Сын Божий явился, чтобы стать Искупителем и Господином всего человечества.
Я слушал, и мне все время хотелось задавать вопросы, которые и раньше не давали покоя: "Насколько учение Павла самостоятельно и оригинально? Не оказался ли он под влиянием эллинской философии или раввинского богословия?". И самый главный вопрос: "Готов ли он к последнему искупительному шагу?"
Павел точно услышал мою просьбу. Сказал:
— Надлежит следовать не только учению Христа, но и его Деяниям, его Мученической кончине — этим живу, этого жду от Него. Что касается двух душ или одной души, иудейской или греко-римской философии, то я, как и другие апостолы, всегда следовал Христовым заповедям: "Вера помогает каждому повсюду увидеть Божественное. А это Божественное и в Законах Моисея, и в мыслях Платона, Сократа, Анаксагора, Аристотеля, и в чувственных открытиях Софокла, Эврипида и Эсхила, в откровениях величайших душ и умов Рима и Иерусалима, Спарты и Македонии, Коринфа и Крита, Афин и Назарета.
Господь послал людям Спасителя. Христос умер за людей и тем самым примирил их с Богом. Я возвещаю людям это великое искупление людей от греха и смерти и возрождение их к новой жизни. Мне говорят: "Это безумие! Нужна мудрость, чтобы отличить славу от бесчестия, бессилие от силы". А я говорю: "Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Мы веруем, а потому терпим голод и наготу, побои и жажду. Мы скитаемся без крова и работаем своими руками. Злословят нас, мы благословляем. Гонят нас, мы терпим. Хулят нас, мы молим. Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый…"
— Но это же самоуничижение…
— А вы хотели, чтобы Христос явился к вам с мечом? Или с любовью?
Я подумал: "Мое сердце подсказывает: надо бороться за мою жизнь, а мое безумие кричит: отрекись от своей жизни! Отдай все, что просят у тебя! Стань поруганным, оплеванным, осмеянным, и тогда Всевышний воздаст тебе Должное".
Точно прочтя мои мысли, Апостол сказал:
— Ты должен сам для себя решить, кто ты — преступник или добрый человек. Если преступник, то будешь предан Сатане. Если добрая христианская душа у тебя, то примет Господь тебя в Царство Божие. Помни: ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни блудники, ни злоречивые, ни хищники Царства Божия не наследуют…
— Но и мне присущи все эти пороки…
— Нельзя пить из двух чаш сразу. Нельзя быть участником в трапезе Господней и в трапезе бесовской…
— Господи, я то и делаю — пью из нескольких чаш сразу.
— Пытаешься пить, — поправил меня Павел.
— Пытаюсь, потому что жизнь и судьба меня толкают сразу к нескольким сосудам и к нескольким хозяевам! Как же мне быть, если я запутан и нет мне выхода?! Как же мне быть, если я умираю от одиночества?!
— Нет у меня ответов на все деяния ваши. Вся бездна богатства и премудрости находится в ведении Бога, а его пути непостижимы и неисследуемы! Но одно знаю твердо: не осуждай брата твоего. Мы являемся не судьями, но сами находимся перед судом. Каждый из нас за себя даст ответ Богу. Сейчас ты живешь и не можешь быть в одиночестве. Твое единение с другими вселенское. Пусть же все будут твоими братьями. Одиночество придет, когда ты нагим войдешь в мир иной и Господь скажет тебе: "Не волнуйся, мой плохой и неверный раб, не совсем Я возненавидел тебя…"
— Землю охватили злоба и ненависть! Неужто мир придет в души людские?
— Придет вселенское единение всех смертных, и не будет врагов, и не будет стремлений сказать: "Я захвачу эти земли, я ограблю и накажу этих людей!"
— Неужто и для Праховых, и для Хоботов настанет время, когда они испытают жажду вселенского единения и будут творить добро?
— Не станем судить друг друга, а лучше будем думать о том, как не подавать брату СЛУЧАЯ к преткновению или соблазну. Долг христианина думать о том, как он может повлиять не только на себя, но и на других. Главное, чтобы не уходила из сердца любовь, она проводник и путеводитель по безгрешной жизни…
Я еще хотел спросить что-то у Апостола Павла, но никак не мог сформулировать вопрос. Вертелись в голове только такие слова: "Да воздастся каждому заслуженное им…" Легкая головная боль сковала глазное яблоко. Я открыл глаза и услышал противно дребезжащий телефонный звонок.
32
Звонил Ксавий.
— Надо немедленно встретиться, — сказал он. — Я все знаю, и у меня есть кое-какие соображения. Важные для тебя, — добавил он.
— Как ты меня нашел? — спросил я. — Я же спрятан.
— Потом расскажу. Я выезжаю. Встретимся у входа в храм Вознесения. Через сорок минут.
Я не узнал Ксавия. Он оброс: борода была окладистая, как у священнослужителя. На нем была какая-то странная серая роба на индийский манер, а в руках четки. Он пояснил:
— Я ушел оттуда, — и добавил: — Я отовсюду ушел.
— Где же ты теперь?
— Я создаю Фонд Мармеладова. Он объединит все мировые силы, борющиеся за торжество добра, совести и прогресса…
— И тебя в политику понесло?
— Как раз это антиполитика. Политика всегда обман. А Фонд Мармеладова взывает к человеческой совести, которая должна повелевать: "Не убивай, не кради, не лги, не обижай…" Если и совесть станет вселенской, не будет ни войн, ни расправ, ни обманов, ни политики.
— Как ты пришел к этому? Ты же был неверующим.
— Мы все были неверующими. Разве ты не видишь, что в жизни нашей произошло чудо? Оно настолько осязательно, что не видеть его невозможно. Кто бы мог предположить, что вся так называемая социалистическая идеология рухнет в один прекрасный день? Рухнет без войн и кровопролитий?
— Ну почему же, кровь льется повсюду.
— Она льется по другим причинам… Настал момент, когда надо действовать. Ты, может быть, будешь меня осуждать, но я просил бы тебя не торопиться с выводами. Я вот что тебе скажу. Сейчас есть в нашем Отечестве единственная сила, способная приостановить кровопролития, это сила, возглавляемая Праховым. Ему надо помочь, и немедленно.
— В чем?
— Укрепиться и получить дополнительные полномочия. Сейчас о нем много говорят всякой гадости. Многое правдоподобно и даже правда, но что поделаешь, коль мы такие все скверные. Главное не это, а то, что Прахов и близкие к нему люди развивают идею вселенского единства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69