Внезапно у нее перехватило дыхание, ей показалось, что грудь забита ватой. Она пригнулась, от страха не силах двинуться.
– За кого, черт тебя возьми, ты себя держишь, что влетаешь в дом к человеку да еще указываешь, что ему делать?! – Нед размахивал револьвером. – Да, я знаю, ты – большой герой – заставил каждого чернокожего кланяться и целовать твои башмаки! И все из-за того, что ты разок прошелся с доктором Кингом в марше борьбы за права чернокожих. А как насчет моих прав, прав этого чернокожего, а? – Его голос перехватило рыдание. Револьвер угрожающе подпрыгивал у него в руке. – Как насчет человека, который приезжает домой, к жене, которая уже и не жена ему?
– Ты сам не знаешь, что говоришь, Нед, – произнес отец, пытаясь говорить убедительно.
В его голосе не чувствовалось испуга, а только горечь, как тогда, когда он говорил в микрофон на похоронах президента Кеннеди.
– Ради Бога, не говори мне, чего я не знаю! – Нед почти кричал. – Ты думаешь, что если ты – босс, то оплачиваешь счета тут и там и объясняешь, что есть что? Ты ни черта не знаешь, что творится за стенами твоего любимого офиса…
Грейс поняла, что он плачет, по щекам текли слезы, руки едва удерживали револьвер, который он направил на Маргарет.
– Положи револьвер, Нед, – произнес отец более жестко. – Какими бы ни были недоразумения у тебя с Маргарет, я уверен…
– Да нет никаких недоразумений! – выкрикнул Нед. – Я видел то, что видел! – Теперь он смотрел прямо в глаза Маргарет, сжимая револьвер, чтобы он не дрожал в руках. – Ты… ты… сука! Думаешь, что лучше всех нас, черного народа. Даже говоришь, как белая леди. А теперь отнимаешь у меня ту малость, что у меня осталась. Боже правый, да я должен у….
– Нет, Джин!.. – голос Маргарет сорвался на крик, когда отец бросился на Неда.
Грейс, скорчившись в коридоре, слышала только жуткое биение своего сердца, которое вдруг стало слишком большим. Что-то теплое закапало и побежало по внутренней стороне ее ноги, и она поняла, что обмочилась. Но ей казалось, что это случилось с кем-то другим. Она беспомощно наблюдала, как ее отец и Нед боролись, катаясь по полу. Отец был крупнее, но мистер Эмори был в ярости, он казался обезумевшим. Странные, клокочущие звуки вырвались у него. Он пытался освободить руку, которую отец прижал к полу.
Словно загипнотизированная, в ужасе смотрела Грейс на револьвер, лежавший в полоске солнечного света, падавшего сквозь поднятую пыль на напрягшиеся костяшки пальцев Неда… Револьвер поворачивался то туда, то сюда и угрожающе мерцал, словно смертоносная драгоценность.
Грянул гром, комната будто разорвалась пополам, звук ударил по ушам, и ноги Грейс подломились. Она упала на копчик, больно ударившись об пол.
Сквозь звенящее облако, которое, как казалось, окутало ее голову, она видела, как Нед рухнул на кровать. Красный цветок распустился у него на горле, расплылся по белому покрывалу.
Кровь. Это была кровь!
Она прижала ладошки к ушам и закричала. Или ей показалось, что она закричала. Из горла вырвался только сдавленный хрип.
Пол под ней накренился. Ее страх был огромен, как монстр, который жадно пожирает ее, не оставляя ничего, что могло бы что-то чувствовать. Но вот онемение стало проходить. Ее трусики намокли, ягодицы болели от падения. Когда она попыталась встать, ноги подломились, как у бумажной куклы.
Наконец, собравшись с силами и цепляясь за стену, она поднялась на ноги. Грейс пятилась назад, когда внезапно наткнулась на кого-то. Она издала придушенный визг и обернулась. Там замерла долговязая девчонка. Ее глаза больше не казались раскосыми, а были округлыми и серебряно-палевыми, как никелевая монетка. Она тоже видела все.
Они обернулись – Маргарет дико закричала. Револьвер выпал из рук отца, а Маргарет опустилась на колени перед кроватью, на которой лежал Нед. Грейс захотелось схватить ластик и стереть эту картину, как она, бывало, делала со школьным расписанием, словно ничего не произошло. Чтобы она, отец и Сисси сидели в машине и ехали к берегу океана в штате Мэриленд, где отец купил бы им палочки из мяса лобстера, а она бежала бы вдоль причала, чувствуя под ногами упругие старые доски.
Однако, повернувшись к Ноле и увидев ее ставшее пепельным лицо, Грейс поняла, что пути назад нет. Что бы ни случилось, Грейс этого никогда не забудет. А еще она была уверена, что не забудет и эта девочка, стоящая рядом, неподвижная и напрягшаяся, с пустым лицом, если не считать странные глаза – словно две дырочки, прожженные в одеяле.
… и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот…
Евангелие от Марка, 111, 25
1
Грейс потянулась, чтобы застегнуть пуговицы платья на спине, и заметила пятно – как раз над правой грудью – пятнышко от воды, по форме напоминающее одно из пятен теста Роршаха.
Она вдруг ощутила раздражение. "Шелк. Да его вообще следовало бы запретить вместе с асбестом и красным красителем номер 2". Она не припомнит случая, чтобы, надев шелковое платье, не пришлось бы потом бежать в химчистку. А когда в последний раз она надевала шелковое платье?
Образы далекого прошлого пронеслись в ее воображении – она в пышном платье из тафты цвета малинового шербета, с орхидеей, приколотой к манжете. Скучный прием в загородном клубе, на который пришлось пойти по настоянию бабушки. К концу вечера орхидея выглядела так, словно по ней прошлась вся армия Шермана, которая, судя по речи и манерам обитателей Блессинга, лишь неделю назад пронеслась по Джорджии, сметая все на своем пути.
Задумчиво глядя внутрь стенного шкафа с ее платьями, Грейс размышляла о предстоящем вечере, который представлялся ей полем битвы. Какая разница, что надеть?
Ханна бы страшно обрадовалась, если бы Грейс появилась на пороге в нижнем белье. Еще один, очередной, недостаток подружки отца Ханны.
Подружка! О Боже, мне уже тридцать семь, а все еще чья-то подружка!
Все сложилось бы по-другому, если бы мы поженились.
Но хотелось ли ей снова стать женой, играть роль мачехи Бена и Ханны? Разве ей мало хлопот со своим собственным сыном-подростком? Не говоря уже о том, что Джек не просил ее руки. И как только об этом заходил разговор, он искусно уходил от него.
У Грейс похолодело все внутри, и пришла абсолютная уверенность: из этой затеи сегодня вечером ничего хорошего не выйдет. Но она поспешила отбросить эту мысль и отвела ей место на воображаемой полочке под названием "Насущные проблемы" (которая располагалась ниже, чем полочка "Может быть, как-нибудь само собой что-нибудь и образуется", и над полочкой "Ты просто теряешь время"). И нечего впадать в панику только потому, что они впервые собрались поужинать все вместе, впятером. Ей и так достанется, как только появится Ханна.
Она стащила платье через голову, выворачивая его наизнанку и испытывая при этом такое же облегчение, какое у нее бывало всякий раз, когда после рабочего дня, заполненного теледебатами, интервью и раздачей автографов, она снимала колготки. Закинув платье на дно стенного шкафа, она сдернула с вешалки джинсы «Левис», которые от многочисленных стирок стали мягкими и так плотно облегали ноги и бедра, что казались второй кожей. Потом она натянула купленную в "Кэнал Джин" мужскую домашнюю атласную куртку лилового цвета фасона 50-х, отделанную черным кантом, с едва заметной монограммой и заношенную до такой степени, что она выглядела, как замша. Заправив ее в брюки и закатав рукава почти до локтей, она почувствовала себя удобно. Наконец осталось только продеть в петли джинсов пояс в индейском стиле, сделанный из ракушек. Ну вот и все.
Мягкое свечение заходящего солнца преломлялось сквозь стекла окон в крыше мансарды и заливало спальню теплым желтоватым светом.
Озаренная этим сиянием, Грейс стояла перед большим – во весь рост – зеркалом и с любопытством рассматривала себя, словно изучая фотографию неизвестного человека. Карие глаза на уже не девичьем лице, по форме напоминающем сердечко и испещренном тоненькими морщинками. Словно смятую тонкую дорогую бумагу открытки ко дню св. Валентина расправили, и она опять стала почти такой же, как и прежде. Темные прямые волосы, едва касавшиеся ее худых плеч, еще не тронуты сединой… А может, я просто не присматривалась повнимательнее? – пронеслось у нее в голове.
Похожа ли она на человека, внушающего симпатию? На женщину, которую можно считать другом? На жену? Мачеху?
Бам-мм, бам-мм…
Внизу, в холле, пробили напольные часы бабушки Клейборн. Грейс всегда слышалось в этих звуках что-то зловещее. Она насчитала шесть ударов. О, Боже, до прихода Джека с его детьми осталось меньше получаса, а она еще не убрала квартиру и даже не поставила кипятить воду для риса!
На секунду ей захотелось позвонить Джеку и сказать, что заболела, что внезапно простудилась. Но нет, из этого ничего не выйдет. Он ведь тут же примчится с пластмассовым судком куриного супа в руках и с лепешками мацы от Лу Зигеля, как в тот раз, когда она действительно простудилась.
Объяснить все ее напряжением и усталостью? Он должен понять. Ведь в конце концов он же ее издатель, и прекрасно знает, по какому сумасшедшему графику она жила из-за этой книги: бесконечные поездки в Вашингтон и обратно, интервью с бывшими сотрудниками и друзьями отца, настоящими и бывшими законодателями, с давнишними бюрократами, словом, со всеми, кто знал Юджина Траскотта. И надо же было случиться, чтобы вдобавок ко всем трудностям, связанным с написанием биографии ее знаменитого отца, кто-то из «Кэдогэна» украдкой заглянул в последний вариант рукописи, и в прессу просочилась информация о причастности сенатора к убийству Неда Эмори. Заметка появилась во вчерашнем утреннем выпуске «Таймс», и с тех пор телефон не умолкал; звонили главным образом репортеры. Джек, хотя и не отрицал рекламного значения этой заметки для придания популярности будущей книге, тем не менее, злился так же, как и она. Выхваченная из контекста, эта история приобрела трагический, сенсационный и, возможно, даже криминальный оттенок.
Но если бы ей удалось отвертеться от этого ужина, то Джек, черт бы его побрал, оказался бы настолько мил, настолько полон сочувствия, что чувство вины не оставило бы ее надолго.
Да и проблема-то заключалась вовсе не в Джеке. Не из-за него она чувствовала себя так, будто ее мучает изжога или она проглотила что-то несъедобное.
Сегодня вечером на ужин вовсе не цыпленок по-охотничьи, украшающий гору риса. Сегодня главным блюдом станет она, Грейс Траскотт, ее поджарят на вертеле, над углями.
Грейс втиснула босые ноги в старомодные туфли-лодочки из крокодиловой кожи, которые принадлежали еще ее бабушке. Она их надевала в те времена, когда леди преимущественно носили туфли тридцать шестого размера и считалось, что крокодилов поселили на эту землю только для того, чтобы их кожа шла на изготовление обуви. Грейс прошла через холл и оказалась в просторном помещении, объединявшем кухню, гостиную и кабинет. Если бы этот ужин устраивала мама, подумала она, то на столе у приборов лежали бы карточки цвета слоновой кости с выведенными на них каллиграфическим почерком именами приглашенных, указывающие их места. Стол украшала бы фарфоровая посуда Хэвиллэнд из сервизов бабушки Клейборн, а на серванте стояла бы, ожидая своего часа, неоткупоренная бутылка коллекционного белого вина. А уж если бы оказалась упущенной хотя бы такая незначительная деталь, как время приготовления риса с точностью до последней минутки, то мама посчитала бы это святотатством.
На кухне с окнами на три стороны, облицованной дымчато-голубым кафелем цвета пасмурного неба, Грейс заглянула в духовку, где шипела и пузырилась курица. Ее сердце оборвалось. Запекшаяся масса – куриные ножки и грудки – превратились в волокнистые сгустки и больше напоминала трижды разогретую еду, оставшуюся с прошлой недели.
Она поняла, что забыла накрыть крышкой блюдо с курицей на тридцать минут, как сказано в рецепте. Тем более, что на самом деле уже прошло больше сорока пяти минут. Она так увлеклась, помогая Крису написать эссе об испанской инквизиции, что потеряла счет времени. О, Боже, что же теперь делать?
После тридцати лет совместной жизни с женщиной типа Марты Стюарт Джек вправе рассчитывать на хозяйку, которая способна хотя бы не испортить обычный обед.
– Что это?
Грейс повернулась и увидела тринадцатилетнего сына, ссутулившегося на пороге и похожего на велосипед, случайно оставленный на стоянке. Он был словно собран из шарниров, стержней, костей и выступающих углов, с головой, склоненной к плечу так, что шелковистые каштановые волосы закрывали глаза. Любовь, беспомощность и сочувствие вперемежку с досадой внезапно охватили ее. Крис находился в том возрасте, когда все, даже самое очевидное, подвергалось сомнению. Если она просила его надеть пиджак, то он обязательно спрашивал: "Зачем?"
Как раз сейчас Грейс хотелось избежать любого выяснения отношений:
– Предполагалось, что это будет цыпленок по-охотничьи, – сказала она смеясь. – А что получилось – сам видишь.
Крис пожал плечами, скрестив руки на тощей груди. На его лице почти не сохранились черты детства – куда делись круглый подбородок, бледные веснушки, рассыпанные по вздернутому носу, мягкие, почти рассеянно глядящие голубые глаза. Сейчас в переходном возрасте он казался таким уязвимым, все свидетельствовало о неопределенности, даже то, как стал ломаться его голос.
– Я нисколько не голоден. Собираюсь пойти к Скалли. Попозже мы перекусим пиццей.
– Постой-ка, приятель. А ты не забыл, что у нас сегодня гости?
– Ты имеешь в виду Джека?
В его словах прозвучала явная насмешка. Грейс решила прикинуться дурочкой.
– Да, Джека. И Ханну. И Бена. С ним ты еще не встречался. Он постарше Ханны. Почти моего… В общем, он хороший парень. Тебе он понравится.
Крис несуразно улыбнулся, когда его взгляд упал на бренные остатки "цыпленка по-охотничьи".
– Попробуй набрать 9-1-1, может, они помогут?
– Спасибо за настоящую поддержку.
– Ханна ничего, но…
Крис пожал плечами. Ему не пришлось продолжать, она и так знала, о чем он подумал. Он скорее согласится подхватить болезнь Лайма, чем увидеть мать замужем за Джеком. В этом вопросе чувства ее сына не составляли большей тайны, чем чувства Ханны.
Резким движением головы он откинул со лба волосы. На мгновение стали видны его глаза, незащищенные и, пожалуй, слишком яркие. Они показались ей точной копией глаз Уина – серовато-голубых, цвета океана в районе пролива Лонг Айлэнд.
Бедный Крис. Развод тяжело отразился на нем. Хотя он и виделся с Уином по выходным, она понимала, как ему не хватает присутствия отца в доме.
– Послушай, мам, я пообещал Скалли, что мы сыграем в его новую игру "Братья Марио", – сказал Крис ровным голосом. – Не волнуйся, я успею вернуться к ужину.
– Тогда приходи пораньше. Чтобы успеть переодеться к столу.
Она оглядела его порванные джинсы и просторную майку с короткими рукавами и надписью "Металлика".
– А чем тебе не нравится, как я одет?
– Ты выглядишь…
– Как ты. Я выгляжу, как и ты.
Крис бросил на нее презрительный взгляд: то, что она считала искусно подобранной и хорошо сидящей на ней одеждой, в его глазах все равно оставалось теми же джинсами и старой курткой от домашней пижамы. Он схватил с подноса горсть крекеров, которые она старательно разложила на подносе рядом с клином нарезанных ломтиков сыра «бри», и ушел.
Я скучаю по нему, подумала она.
Но не по этому тихому подростку, уклоняющемуся от исполнения своих обязанностей по дому, а по тому забавному, веселому маленькому мальчику, с его неуклюжими шутками и громким смехом; по тому, как он прятался от нее в подушках, когда она приходила пожелать ему спокойной ночи и поцеловать его; больше всего она скучала по тому, как держала его на коленях, как маленькое тельце тяжелело ото сна, как его головка слепо тыкалась в ее грудь, устраиваясь поудобнее.
Когда же начались в нем перемены? Неужели незадолго до развода? Надо ли ставить его угрюмое непослушание в один ряд с нежным пушком, появившимся недавно на его верхней губе, и с простынями, наспех засунутыми в большую плетеную корзину, которые она иногда находит по утрам в его комнате?
Грейс вдруг почувствовала себя ничтожной пылинкой, плывущей в необъятном, уходящем ввысь пространстве. Ряд высоких окон усиливал это ощущение, рассекая на части линию горизонта, над которой она могла видеть только макушку шпиля "Эмпайр стейт билдинг", горящую желтыми и оранжевыми огнями в честь праздника Хэллоуин, который приходился на предстоящую неделю.
Доктор Шапиро сказал: чтобы преодолеть психологические последствия развода родителей, Крису понадобится время. Но сколько времени? И что ей делать в это время?
Зажужжал домофон, и от неожиданности она чуть не разбила бокал, стоящий среди огуречной кожуры, которую она как раз собиралась убрать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– За кого, черт тебя возьми, ты себя держишь, что влетаешь в дом к человеку да еще указываешь, что ему делать?! – Нед размахивал револьвером. – Да, я знаю, ты – большой герой – заставил каждого чернокожего кланяться и целовать твои башмаки! И все из-за того, что ты разок прошелся с доктором Кингом в марше борьбы за права чернокожих. А как насчет моих прав, прав этого чернокожего, а? – Его голос перехватило рыдание. Револьвер угрожающе подпрыгивал у него в руке. – Как насчет человека, который приезжает домой, к жене, которая уже и не жена ему?
– Ты сам не знаешь, что говоришь, Нед, – произнес отец, пытаясь говорить убедительно.
В его голосе не чувствовалось испуга, а только горечь, как тогда, когда он говорил в микрофон на похоронах президента Кеннеди.
– Ради Бога, не говори мне, чего я не знаю! – Нед почти кричал. – Ты думаешь, что если ты – босс, то оплачиваешь счета тут и там и объясняешь, что есть что? Ты ни черта не знаешь, что творится за стенами твоего любимого офиса…
Грейс поняла, что он плачет, по щекам текли слезы, руки едва удерживали револьвер, который он направил на Маргарет.
– Положи револьвер, Нед, – произнес отец более жестко. – Какими бы ни были недоразумения у тебя с Маргарет, я уверен…
– Да нет никаких недоразумений! – выкрикнул Нед. – Я видел то, что видел! – Теперь он смотрел прямо в глаза Маргарет, сжимая револьвер, чтобы он не дрожал в руках. – Ты… ты… сука! Думаешь, что лучше всех нас, черного народа. Даже говоришь, как белая леди. А теперь отнимаешь у меня ту малость, что у меня осталась. Боже правый, да я должен у….
– Нет, Джин!.. – голос Маргарет сорвался на крик, когда отец бросился на Неда.
Грейс, скорчившись в коридоре, слышала только жуткое биение своего сердца, которое вдруг стало слишком большим. Что-то теплое закапало и побежало по внутренней стороне ее ноги, и она поняла, что обмочилась. Но ей казалось, что это случилось с кем-то другим. Она беспомощно наблюдала, как ее отец и Нед боролись, катаясь по полу. Отец был крупнее, но мистер Эмори был в ярости, он казался обезумевшим. Странные, клокочущие звуки вырвались у него. Он пытался освободить руку, которую отец прижал к полу.
Словно загипнотизированная, в ужасе смотрела Грейс на револьвер, лежавший в полоске солнечного света, падавшего сквозь поднятую пыль на напрягшиеся костяшки пальцев Неда… Револьвер поворачивался то туда, то сюда и угрожающе мерцал, словно смертоносная драгоценность.
Грянул гром, комната будто разорвалась пополам, звук ударил по ушам, и ноги Грейс подломились. Она упала на копчик, больно ударившись об пол.
Сквозь звенящее облако, которое, как казалось, окутало ее голову, она видела, как Нед рухнул на кровать. Красный цветок распустился у него на горле, расплылся по белому покрывалу.
Кровь. Это была кровь!
Она прижала ладошки к ушам и закричала. Или ей показалось, что она закричала. Из горла вырвался только сдавленный хрип.
Пол под ней накренился. Ее страх был огромен, как монстр, который жадно пожирает ее, не оставляя ничего, что могло бы что-то чувствовать. Но вот онемение стало проходить. Ее трусики намокли, ягодицы болели от падения. Когда она попыталась встать, ноги подломились, как у бумажной куклы.
Наконец, собравшись с силами и цепляясь за стену, она поднялась на ноги. Грейс пятилась назад, когда внезапно наткнулась на кого-то. Она издала придушенный визг и обернулась. Там замерла долговязая девчонка. Ее глаза больше не казались раскосыми, а были округлыми и серебряно-палевыми, как никелевая монетка. Она тоже видела все.
Они обернулись – Маргарет дико закричала. Револьвер выпал из рук отца, а Маргарет опустилась на колени перед кроватью, на которой лежал Нед. Грейс захотелось схватить ластик и стереть эту картину, как она, бывало, делала со школьным расписанием, словно ничего не произошло. Чтобы она, отец и Сисси сидели в машине и ехали к берегу океана в штате Мэриленд, где отец купил бы им палочки из мяса лобстера, а она бежала бы вдоль причала, чувствуя под ногами упругие старые доски.
Однако, повернувшись к Ноле и увидев ее ставшее пепельным лицо, Грейс поняла, что пути назад нет. Что бы ни случилось, Грейс этого никогда не забудет. А еще она была уверена, что не забудет и эта девочка, стоящая рядом, неподвижная и напрягшаяся, с пустым лицом, если не считать странные глаза – словно две дырочки, прожженные в одеяле.
… и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот…
Евангелие от Марка, 111, 25
1
Грейс потянулась, чтобы застегнуть пуговицы платья на спине, и заметила пятно – как раз над правой грудью – пятнышко от воды, по форме напоминающее одно из пятен теста Роршаха.
Она вдруг ощутила раздражение. "Шелк. Да его вообще следовало бы запретить вместе с асбестом и красным красителем номер 2". Она не припомнит случая, чтобы, надев шелковое платье, не пришлось бы потом бежать в химчистку. А когда в последний раз она надевала шелковое платье?
Образы далекого прошлого пронеслись в ее воображении – она в пышном платье из тафты цвета малинового шербета, с орхидеей, приколотой к манжете. Скучный прием в загородном клубе, на который пришлось пойти по настоянию бабушки. К концу вечера орхидея выглядела так, словно по ней прошлась вся армия Шермана, которая, судя по речи и манерам обитателей Блессинга, лишь неделю назад пронеслась по Джорджии, сметая все на своем пути.
Задумчиво глядя внутрь стенного шкафа с ее платьями, Грейс размышляла о предстоящем вечере, который представлялся ей полем битвы. Какая разница, что надеть?
Ханна бы страшно обрадовалась, если бы Грейс появилась на пороге в нижнем белье. Еще один, очередной, недостаток подружки отца Ханны.
Подружка! О Боже, мне уже тридцать семь, а все еще чья-то подружка!
Все сложилось бы по-другому, если бы мы поженились.
Но хотелось ли ей снова стать женой, играть роль мачехи Бена и Ханны? Разве ей мало хлопот со своим собственным сыном-подростком? Не говоря уже о том, что Джек не просил ее руки. И как только об этом заходил разговор, он искусно уходил от него.
У Грейс похолодело все внутри, и пришла абсолютная уверенность: из этой затеи сегодня вечером ничего хорошего не выйдет. Но она поспешила отбросить эту мысль и отвела ей место на воображаемой полочке под названием "Насущные проблемы" (которая располагалась ниже, чем полочка "Может быть, как-нибудь само собой что-нибудь и образуется", и над полочкой "Ты просто теряешь время"). И нечего впадать в панику только потому, что они впервые собрались поужинать все вместе, впятером. Ей и так достанется, как только появится Ханна.
Она стащила платье через голову, выворачивая его наизнанку и испытывая при этом такое же облегчение, какое у нее бывало всякий раз, когда после рабочего дня, заполненного теледебатами, интервью и раздачей автографов, она снимала колготки. Закинув платье на дно стенного шкафа, она сдернула с вешалки джинсы «Левис», которые от многочисленных стирок стали мягкими и так плотно облегали ноги и бедра, что казались второй кожей. Потом она натянула купленную в "Кэнал Джин" мужскую домашнюю атласную куртку лилового цвета фасона 50-х, отделанную черным кантом, с едва заметной монограммой и заношенную до такой степени, что она выглядела, как замша. Заправив ее в брюки и закатав рукава почти до локтей, она почувствовала себя удобно. Наконец осталось только продеть в петли джинсов пояс в индейском стиле, сделанный из ракушек. Ну вот и все.
Мягкое свечение заходящего солнца преломлялось сквозь стекла окон в крыше мансарды и заливало спальню теплым желтоватым светом.
Озаренная этим сиянием, Грейс стояла перед большим – во весь рост – зеркалом и с любопытством рассматривала себя, словно изучая фотографию неизвестного человека. Карие глаза на уже не девичьем лице, по форме напоминающем сердечко и испещренном тоненькими морщинками. Словно смятую тонкую дорогую бумагу открытки ко дню св. Валентина расправили, и она опять стала почти такой же, как и прежде. Темные прямые волосы, едва касавшиеся ее худых плеч, еще не тронуты сединой… А может, я просто не присматривалась повнимательнее? – пронеслось у нее в голове.
Похожа ли она на человека, внушающего симпатию? На женщину, которую можно считать другом? На жену? Мачеху?
Бам-мм, бам-мм…
Внизу, в холле, пробили напольные часы бабушки Клейборн. Грейс всегда слышалось в этих звуках что-то зловещее. Она насчитала шесть ударов. О, Боже, до прихода Джека с его детьми осталось меньше получаса, а она еще не убрала квартиру и даже не поставила кипятить воду для риса!
На секунду ей захотелось позвонить Джеку и сказать, что заболела, что внезапно простудилась. Но нет, из этого ничего не выйдет. Он ведь тут же примчится с пластмассовым судком куриного супа в руках и с лепешками мацы от Лу Зигеля, как в тот раз, когда она действительно простудилась.
Объяснить все ее напряжением и усталостью? Он должен понять. Ведь в конце концов он же ее издатель, и прекрасно знает, по какому сумасшедшему графику она жила из-за этой книги: бесконечные поездки в Вашингтон и обратно, интервью с бывшими сотрудниками и друзьями отца, настоящими и бывшими законодателями, с давнишними бюрократами, словом, со всеми, кто знал Юджина Траскотта. И надо же было случиться, чтобы вдобавок ко всем трудностям, связанным с написанием биографии ее знаменитого отца, кто-то из «Кэдогэна» украдкой заглянул в последний вариант рукописи, и в прессу просочилась информация о причастности сенатора к убийству Неда Эмори. Заметка появилась во вчерашнем утреннем выпуске «Таймс», и с тех пор телефон не умолкал; звонили главным образом репортеры. Джек, хотя и не отрицал рекламного значения этой заметки для придания популярности будущей книге, тем не менее, злился так же, как и она. Выхваченная из контекста, эта история приобрела трагический, сенсационный и, возможно, даже криминальный оттенок.
Но если бы ей удалось отвертеться от этого ужина, то Джек, черт бы его побрал, оказался бы настолько мил, настолько полон сочувствия, что чувство вины не оставило бы ее надолго.
Да и проблема-то заключалась вовсе не в Джеке. Не из-за него она чувствовала себя так, будто ее мучает изжога или она проглотила что-то несъедобное.
Сегодня вечером на ужин вовсе не цыпленок по-охотничьи, украшающий гору риса. Сегодня главным блюдом станет она, Грейс Траскотт, ее поджарят на вертеле, над углями.
Грейс втиснула босые ноги в старомодные туфли-лодочки из крокодиловой кожи, которые принадлежали еще ее бабушке. Она их надевала в те времена, когда леди преимущественно носили туфли тридцать шестого размера и считалось, что крокодилов поселили на эту землю только для того, чтобы их кожа шла на изготовление обуви. Грейс прошла через холл и оказалась в просторном помещении, объединявшем кухню, гостиную и кабинет. Если бы этот ужин устраивала мама, подумала она, то на столе у приборов лежали бы карточки цвета слоновой кости с выведенными на них каллиграфическим почерком именами приглашенных, указывающие их места. Стол украшала бы фарфоровая посуда Хэвиллэнд из сервизов бабушки Клейборн, а на серванте стояла бы, ожидая своего часа, неоткупоренная бутылка коллекционного белого вина. А уж если бы оказалась упущенной хотя бы такая незначительная деталь, как время приготовления риса с точностью до последней минутки, то мама посчитала бы это святотатством.
На кухне с окнами на три стороны, облицованной дымчато-голубым кафелем цвета пасмурного неба, Грейс заглянула в духовку, где шипела и пузырилась курица. Ее сердце оборвалось. Запекшаяся масса – куриные ножки и грудки – превратились в волокнистые сгустки и больше напоминала трижды разогретую еду, оставшуюся с прошлой недели.
Она поняла, что забыла накрыть крышкой блюдо с курицей на тридцать минут, как сказано в рецепте. Тем более, что на самом деле уже прошло больше сорока пяти минут. Она так увлеклась, помогая Крису написать эссе об испанской инквизиции, что потеряла счет времени. О, Боже, что же теперь делать?
После тридцати лет совместной жизни с женщиной типа Марты Стюарт Джек вправе рассчитывать на хозяйку, которая способна хотя бы не испортить обычный обед.
– Что это?
Грейс повернулась и увидела тринадцатилетнего сына, ссутулившегося на пороге и похожего на велосипед, случайно оставленный на стоянке. Он был словно собран из шарниров, стержней, костей и выступающих углов, с головой, склоненной к плечу так, что шелковистые каштановые волосы закрывали глаза. Любовь, беспомощность и сочувствие вперемежку с досадой внезапно охватили ее. Крис находился в том возрасте, когда все, даже самое очевидное, подвергалось сомнению. Если она просила его надеть пиджак, то он обязательно спрашивал: "Зачем?"
Как раз сейчас Грейс хотелось избежать любого выяснения отношений:
– Предполагалось, что это будет цыпленок по-охотничьи, – сказала она смеясь. – А что получилось – сам видишь.
Крис пожал плечами, скрестив руки на тощей груди. На его лице почти не сохранились черты детства – куда делись круглый подбородок, бледные веснушки, рассыпанные по вздернутому носу, мягкие, почти рассеянно глядящие голубые глаза. Сейчас в переходном возрасте он казался таким уязвимым, все свидетельствовало о неопределенности, даже то, как стал ломаться его голос.
– Я нисколько не голоден. Собираюсь пойти к Скалли. Попозже мы перекусим пиццей.
– Постой-ка, приятель. А ты не забыл, что у нас сегодня гости?
– Ты имеешь в виду Джека?
В его словах прозвучала явная насмешка. Грейс решила прикинуться дурочкой.
– Да, Джека. И Ханну. И Бена. С ним ты еще не встречался. Он постарше Ханны. Почти моего… В общем, он хороший парень. Тебе он понравится.
Крис несуразно улыбнулся, когда его взгляд упал на бренные остатки "цыпленка по-охотничьи".
– Попробуй набрать 9-1-1, может, они помогут?
– Спасибо за настоящую поддержку.
– Ханна ничего, но…
Крис пожал плечами. Ему не пришлось продолжать, она и так знала, о чем он подумал. Он скорее согласится подхватить болезнь Лайма, чем увидеть мать замужем за Джеком. В этом вопросе чувства ее сына не составляли большей тайны, чем чувства Ханны.
Резким движением головы он откинул со лба волосы. На мгновение стали видны его глаза, незащищенные и, пожалуй, слишком яркие. Они показались ей точной копией глаз Уина – серовато-голубых, цвета океана в районе пролива Лонг Айлэнд.
Бедный Крис. Развод тяжело отразился на нем. Хотя он и виделся с Уином по выходным, она понимала, как ему не хватает присутствия отца в доме.
– Послушай, мам, я пообещал Скалли, что мы сыграем в его новую игру "Братья Марио", – сказал Крис ровным голосом. – Не волнуйся, я успею вернуться к ужину.
– Тогда приходи пораньше. Чтобы успеть переодеться к столу.
Она оглядела его порванные джинсы и просторную майку с короткими рукавами и надписью "Металлика".
– А чем тебе не нравится, как я одет?
– Ты выглядишь…
– Как ты. Я выгляжу, как и ты.
Крис бросил на нее презрительный взгляд: то, что она считала искусно подобранной и хорошо сидящей на ней одеждой, в его глазах все равно оставалось теми же джинсами и старой курткой от домашней пижамы. Он схватил с подноса горсть крекеров, которые она старательно разложила на подносе рядом с клином нарезанных ломтиков сыра «бри», и ушел.
Я скучаю по нему, подумала она.
Но не по этому тихому подростку, уклоняющемуся от исполнения своих обязанностей по дому, а по тому забавному, веселому маленькому мальчику, с его неуклюжими шутками и громким смехом; по тому, как он прятался от нее в подушках, когда она приходила пожелать ему спокойной ночи и поцеловать его; больше всего она скучала по тому, как держала его на коленях, как маленькое тельце тяжелело ото сна, как его головка слепо тыкалась в ее грудь, устраиваясь поудобнее.
Когда же начались в нем перемены? Неужели незадолго до развода? Надо ли ставить его угрюмое непослушание в один ряд с нежным пушком, появившимся недавно на его верхней губе, и с простынями, наспех засунутыми в большую плетеную корзину, которые она иногда находит по утрам в его комнате?
Грейс вдруг почувствовала себя ничтожной пылинкой, плывущей в необъятном, уходящем ввысь пространстве. Ряд высоких окон усиливал это ощущение, рассекая на части линию горизонта, над которой она могла видеть только макушку шпиля "Эмпайр стейт билдинг", горящую желтыми и оранжевыми огнями в честь праздника Хэллоуин, который приходился на предстоящую неделю.
Доктор Шапиро сказал: чтобы преодолеть психологические последствия развода родителей, Крису понадобится время. Но сколько времени? И что ей делать в это время?
Зажужжал домофон, и от неожиданности она чуть не разбила бокал, стоящий среди огуречной кожуры, которую она как раз собиралась убрать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51