Круг за кругом, вниз по спирали, и когда ему показалось, что прошло немыслимо много времени, он окликнул:
– Эй, Джад?
– Что? – отозвалась Джессика.
– Если я тебе передам послание, ты передашь той, как ее зовут?
– Ты имеешь в виду, мамочке?
– Я имею в виду мамочку.
– Не надо, – сказала Лайла, – замолчи…
– Скажи мамочке, что я…
– Замолчи! Эймос замолчал.
– «Эй, Силвер, прочь!» – крикнула Джессика, и, повернувшись, посмотрела на родителей, но они промолчали, и она снова стала спускаться. Потом, глядя перед собой, громко запела.
– Заткнись, Джессика, – сказала Лайла. И Джессика подчинилась приказу.
* * *
Жара ошеломила после прохлады собора. Эймос постоял, щурясь на ярком свету. Снизу донесся голос успевшей спуститься на несколько ступеней Лайлы.
– Ну, что, берем такси или поедем на метро?
– Ты верна себе, никогда не сдаешься, – отозвался Эймос.
– Я просто думала о твоей спине, Элвис, тебе будет гораздо легче, если ты сразу сядешь в такси.
– Послушай, у нас прекрасно получалось, когда мы молчали. – Эймос опять закипел, глубоко раздосадованный, что она назвала его Элвисом, это имя она приберегала для специальных случаев, с тех пор, как два года назад Пресли исполнил одну из песен Эймоса в своем альбоме. Это принесло Эймосу немалую сумму денег, но навряд ли обогатило душу. Спина теперь болела гораздо меньше, боль, во всяком случае, стала вполне терпимой, не шла ни в какое сравнение с той, что терзала его, когда он, разъяренный, несся по винтовой лестнице. Смущенный этим обстоятельством, Эймос все-таки продолжал легонько массировать поясницу, пока они спускались вниз. Эймос обратился к стоявшему на нижней ступени полисмену:
– Прошу прощения, сэр, как нам добраться до метро?
– Ничего не может быть проще.
– Отлично.
Бобби указал направление:
– Через двор, спускаетесь вниз до подножия, повернете налево и вы на месте.
– Большое спасибо. – Эймос повернулся к семье. – Что ж, вперед.
– Ммммм, ммммм, – промычала Джессика, прижимая к губам палец.
– Говори, что тебе надо, Джерко.
Но Джессика замотала отрицательно головой и снова замычала.
Позади раздался голос Лайлы:
– Она заперла рот на ключ и выбросила ключ.
Эймос взглянул на дочь:
– Это правда?
Джессика так же энергично замотала головой, теперь утвердительно.
Эймос сделал вид, что вынимает ключ из кармана, потом повернул мнимый ключ у ее губ.
– Ммммм, – прозвучало теперь с отчаянием.
И снова Лайла:
– Этот ключ не подходит.
Джессика снова кивнула.
Эймос достал другой «ключ» и повернул около губ дочери.
– Можно я буду первой? – сразу выпалила она. Эймос величественным жестом указал в сторону, куда указывал полисмен.
Джессика резво побежала вперед они едва успевали за ней.
– Постойте-ка, – сказал Эймос, когда они почти пересекли церковный двор. – Я не вижу никакого холма.
– Нам не нужен холм, нам нужна станция метро, – отрезала Лайла.
– Полицейский сказал, что она находится у подножия, и, если не возражаете, я должен вас туда доставить.
– Все слушайте отважного Кортеса, – сказала Лайла.
– Сюда, Джером. – Он взял за руку Джессику и, повернув направо, пересек Уотлинг-стрит, лавируя между машинами. Держа дочь за руку, двинулся по Уотлинг-стрит, сзади шла Лайла.
– Я не вижу никаких поездов метро, папочка.
– Думаешь, он должен был сказать – идите по Уотлинг-стрит? – Эймос ускорил шаг, пот так и струился по его лицу, и он усиленно поморгал, сгоняя капли с глаз.
– Я так быстро не могу идти, папочка.
– Прости меня. И Эймос обратился к джентльмену в котелке: – Мы ищем метро.
Джентльмен указал направление своим зонтиком:
– Идите по Уотлинг-стрит до Врэд-стрит, потом направо, и вы на месте.
– Благодарю вас.
– Вы не сможете пропустить. Она просто огромная – Мэншн Хауз Стэйшн, сразу увидите.
– Но я ищу станцию Святого Павла. Джентльмен снял котелок и поскреб лысину.
– О, Святого Павла! Тогда вам совершенно не нужна Врэд-стрит, и это очевидно. – И опять указал зонтиком. – Идите обратно по Уолтинг-стрит, тем же путем, что вы шли сюда, пока не дойдете до Биржи, или Старой Биржи, как вам больше нравится, потом направо по Чипсайд и налево, до подножия, и вы на месте.
– Подножия, – тупо повторил Эймос.
– Вижу, вам все ясно. – И джентльмен, улыбаясь, пошел своей дорогой.
Лайла стояла рядом.
– Мы немного сбились с пути, – сказал Эймос, – надо вернуться. Будем на месте через пять минут.
– Не переводя дыхания, – сказала Лайла.
– Послушай, если хочешь, возьми такси. А мы с малышкой поедем на подземке. Хочешь, поймаю тебе машину? Только скажи.
– И пропустить такое мероприятие? Никогда!
– Прекрасно иметь рядом такого жизнерадостного человека, при виде твоего оптимизма цветы распускаются, птицы начинают петь. Пойдем, Джезебель. – Он опять взял за руку Джессику и направился в обратном направлении по Уотлинг-стрит. – Мамочка и папочка любят иногда пошутить друг над другом, ты понимаешь? Джессика кивнула.
Они молча прошагали весь обратный путь, повернули к Старой бирже, потом к Чипсайд, налево, как было сказано, и там, как сбывшаяся мечта или мираж, стояла станция метро Святого Павла. Купив билеты до Найтсбридж, Эймос снова взял за руку Джессику, они съехали вниз по эскалатору и, следуя указателям, добрались до платформы.
Жара была удушающей. Они долго стояли, храня полное глубокое молчание.
– Ну и метро же у этих британцев, – наконец заговорил Эймос, – фантастика да и только! Совсем не похоже на нью-йоркское, будьте уверены!
– А чем оно отличается? – живо поинтересовалась Лайла.
– Лайла, ты не можешь хотя бы один раз в жизни попытаться…
– Жара действует.
– При чем тут жара? – Отвернувшись, он рукавом смахнул пот со лба.
– А где поезд? – спросила Джессика.
– Сейчас появится, не успеешь ты произнести: «Джек Робинсон»…
– Джек Робинсон, Джек Робинсон, – завела Лайла, – Джек…
Эймос отошел в сторону. Спина опять заныла, он про себя начал подсчитывать шансы благополучного бегства с места преступления после того, как он спихнет Лайлу под поезд.
Если этот поезд вообще появится когда-нибудь.
Он огляделся. Платформа была пустынна, они стояли совершенно одни, и у Эймоса вдруг мелькнула сумасшедшая мысль, что он завел их на платформу, где вообще не ходят поезда, по-видимому, последний отошел от нее много лет назад.
«Прекрати, – скомандовал он себе, – не будь параноиком. Должны же быть, в таком случае, предупреждающие знаки». Он вернулся к семейству.
– Я скажу вам одну вещь о Лондоне, – начал он. – Это самый лучший город на свете, если исходить из количества указателей. В Нью-Йорке, например, вы просто свихнетесь, отыскивая Таймс-сквер. Поезд не появлялся.
– И еще, – заторопился он, – когда лондонцы называют подножием то, что мы видели, они совершенно правы, хотя это совершенно не то, что имеют в виду американцы.
Поезда не было.
– Сочини песенку про это, – попросила Джессика. И Эймос послушно запел:
– Когда они говорят, идите вниз к подножию, вы думаете, что все поняли. Но не вздумайте побиться об заклад, потому что это далеко не так.
– Очень хорошо, папочка. Эймос поклонился.
И тут появился поезд. Он с грохотом катился к ним, приближался, как угрожающая катапульта. Джессика, пораженная его появлением, вдруг сказала матери:
– Дай мне Каддли.
– Дай ей ее Каддли, – перекричала Лайла шум поезда.
– У меня ее нет, – крикнул Эймос.
– Но мне просто необходима Каддли!
– Перестань, не надо шутить, – громко сказала Лайла, когда поезд сбросил скорость.
– Я не шучу.
– Где Каддли? – встревожилась Джессика.
Эймос и Лайла молча переглянулись.
– Где она? – повторила Джессика, а двери поезда уже открывались.
– Она тебе ее давала? – спросил Эймос. – Я уверен, что мне – нет.
– Она была у нее в такси. Помнишь, она там разговаривала с куклой.
– Где ты ее оставила, детка? – спросил Эймос.
Джессика пожала плечами:
– Что теперь делать?
Вместо ответа он поднял ребенка на руки и вошел в вагон. Лайла последовала за ними, двери захлопнулись, и тут Джессика истерически разрыдалась.
Эймос поставил ее и опустился перед ней на колени. Он не переносил слез дочери и чувствовал себя беспомощным в такие моменты, тем более, что Джессика плакала редко. Эймос растерялся, не зная, что делать. Он прижал ее к себе и держал, стоя на коленях посередине вагона. Лайла села на ближайшее к ним место и укоризненно глядела на Эймоса.
– Ну же, детка, перестань, не переживай так… вот и молодец, успокойся, все будет хорошо… – Прижатая к его шее голова Джессики оставалась неподвижной, он чувствовал на себе ее слезы. Вместо того чтобы успокоиться от его слов, она заплакала еще сильнее, но Эймос продолжал говорить убедительно, веселым голосом: – Ты у меня хорошая девочка, вытри слезки, вытри их насухо…
Все находившиеся в вагоне люди смотрели в их сторону, опять, как в галерее, на них глазели во все глаза, и он уже повысил голос, чтобы все им объяснить.
– Она просто…
И замолчал, прислушиваясь, как внутренний голос кричит: Это не их проклятое дело, пусть думают, что хотят, закрой свой поганый рот… и с благодарностью Эймос повиновался.
– Ну, ну, все не так плохо, – шептал он на ухо дочери, – у тебя же много других детей.
Рыдания Джессики усилились, и у него мелькнула мысль, правду ли говорят, что сердце может разорваться, хотя доктора никогда так не выражаются, и снова зашептал:
– Много детей, прекрасных милых деток, таких же милых, как Каддли, и ты это знаешь. Некоторых из них ты даже больше любишь, я знаю. – Это была ложь, но в отчаянии люди могут и не такое сказать.
Унылого вида тряпичная кукла с ужасным именем Каддли, привязанность к которой Эймос считал одним из проявлений дурного вкуса у Джессики, вошла в их жизнь однажды зимним снежным манхэттенским утром, несколько лет назад. Они еще жили на Уэст-Энде, и Лайла кормила Джессику грудью, когда раздался звонок в дверь. Эймос, заканчивающий работу над несколькими рекламными роликами для Нэйшнл Милк Компани, вышел из кабинета, открыл дверь и расписался в получении посылки, которую вручил почтальон. Обратный адрес – Вашингтон. Толстая оберточная бумага небрежно завязанной посылки была надорвана и помята, и Эймос, не думая, машинально снял ее и обнаружил внутри письмо и самодельную тряпичную куклу. Уже по дороге в свой кабинет прочел вложенную записку:
«Эймос, моя подруга прислала из Филадельфии вырезку статьи одной из местных воскресных газет. Газета была старой, в ней говорилось, что ты написал музыку к мюзиклу «Голубые глаза» и что после Филадельфии представление состоится в Нью-Йорке, в театре «Маджестик». Оттуда же я узнала, что ты женился и скоро станешь отцом. Передай мою любовь твоей жене и передай, что я надеюсь встретиться с ней когда-нибудь. Я сделала эту куклу для вашего ребенка. Мы давно не виделись, Эймос. Я желаю тебе успехов и благополучия.
Твоя тетя, Милдред Розенгейм».
Просто удивительно, как фамилия из девяти букв, за которой стояла лишь пожилая полная леди с круглым лицом, в которой не было ничего угрожающего, могла нагнать на него такую панику. Глядя на дверь кабинета, он торопливо порвал письмо на маленькие кусочки и, опустившись на колени перед камином, зажег спичку, надеясь, что бумага быстро загорится. Камин не использовали по назначению, потому что кабинет, по мнению Эймоса, был самой теплой комнатой на всей Уэст-Энд авеню. Но огонь вспыхнул почти мгновенно, тогда Эймос засунул туда же и оберточную бумагу вместе с веревкой. Пока он размышлял, горят ли тряпичные куклы, в дверь постучала Лайла. Эймосу пришлось открыть.
– Ты прячешь здесь рыжую красотку или еще что-нибудь? – весело спросила Лайла.
– У меня только эта блондинка. – Эймос притянул к себе свою молодую жену, целуя ее золотистые светлые волосы.
– Ну и ребеночек у нас, – заговорила Лайла, не пытаясь освободиться из его объятий, – поела залпом и сразу отключилась.
– Моя очередь. – Эймос поднял вверх блузку и, открыв грудь в лифчике для кормящих матерей, начал целовать.
– Как, вы сказали, ваше имя? – мягко спросила она.
– Мои друзья зовут меня Порфирио.
– Знаете, вы мне нравитесь, Порфирио.
Эймос поцеловал ее грудь последний раз, потом поцеловал губы и глаза.
– Тебе лучше одеться, – прошептал он, – если моя жена застанет нас, а ты в таком виде…
Лайла начала приводить одежду в порядок, но вдруг остановилась:
– У тебя горит камин?
– Эти манхэттенские зимы такие холодные, – кивнул он.
Она не могла сдержать смех:
– Ты просто сумасшедший, Эймос. Знаешь, что я больше всего в тебе люблю, как мне кажется? Ты просто непредсказуем. Ты непредсказуем, ты ненормальный, и бог мой, помоги мне, Боже, ты мой.
Она заправила блузку под юбку:
– Кто приходил?
Эймос показал тряпичную куклу. Лайла осмотрела ее.
– Кто-то сшил ее сам. Кукла самодельная. От кого?
– От одной из твоих бесчисленных кузин, я думаю.
– Разве не было письма?
Эймос покачал головой:
– Ни записки, ни обратного адреса.
– Да, у меня очень странные кузины, это известно. Что ж, потом выяснится, когда она нажалуется маме, что я была настолько груба, что даже не поблагодарила, и мы узнаем.
– Узнаем, – согласился Эймос.
Если они скептически отнеслись к появлению Каддли, пытаясь выяснить ее происхождение, то Джессика, без сомнения, сразу была без ума от куклы. Каддли стала постоянной спутницей дочери, разделяя с ней все ранние детские страхи и радости. Скоро Лайла вынуждена была признать определенную симпатию к кукле. Когда Джессика подросла и научилась есть самостоятельно, стало возможным иногда обедать вне дома. Каддли всегда была с ними, и Эймосу часто хотелось спросить столик на четверых. Однажды он так и сделал на последнем дне рождения Джессики. В кафе торгового центра, где они решили подкрепиться хот-догами и апельсиновым соком, Эймос попросил:
– Столик на четверых, пожалуйста, – и увидел, как глаза Джессики радостно сверкнули.
* * *
– Я вспомнила, – говорила Джессика, пока они поднимались на лифте в номер, – что сегодня не брала с собой ни одного своего ребенка. Значит, они все сейчас находятся у меня в комнате, там, где я их оставила. Они сидят на кровати. Значит, и моя Каддли сейчас тоже там.
– Детка, – нежно сказал Эймос, – она ушла, исчезла. Не надо зря себя тешить надеждой. Потерялась, и все.
– Я положила Кэти и Сузи на пол около кровати, а Каддли посадила на подушку.
Когда двери лифта открылись, Джессика бегом устремилась по коридору к двери номера. Эймос открыл дверь, и она бросилась сразу в гостиную, где стояла ее кровать. Когда родители подошли к ней, она сказала:
– Я очень сержусь на Каддли: пока меня не было, она без спроса ушла гулять. Совершенно одна, а ведь я ей велела ждать меня здесь.
Лайла взглянула на свои часы – простой скромный «Таймекс». Эймос подозревал, что ей нравятся маленькие золотые часики с золотым браслетом, элегантные и красивые, хотя, впрочем, наверняка сказать не мог, как далеко простираются ее мечты в этом направлении. Он давно собирался пойти с женой вместе купить ей что-нибудь в этом роде, но почему-то никак не получалось.
– Время ленча давно прошло, – сказала Лайла, – пошли поедим.
– Я очень устала и не хочу есть, – сказала Джессика.
– Я опущу шторы, – с готовностью пообещал Эймос и выполнил сразу обещание – ребенок нуждался в отдыхе. В комнате стало темно, и, пожелав спокойной ночи, уже закрывая дверь, успел услышать шепот Джессики:
– Он даже не стал ее искать…
В спальне Эймос подошел к окну и долго смотрел на Кэдоган-Плэйс, зеленую, залитую солнцем. Потом отошел от окна и растянулся на кровати. Хотя постель была жесткой, он попросил положить под матрас доску, и теперь его спина блаженно отдыхала. Эймос лежал, закрыв глаза, и не открыл их, когда вошла Лайла.
– Почему ты не искал ее?
Эймос тяжело вздохнул:
– Кого?
– О, Эймос, ради бога, не будь ты ослом.
– Ослиный вопрос, ослиный ответ.
– Пока ты не откроешь глаза, я не собираюсь с тобой разговаривать.
– Обещаешь?
– Открой глаза, Эймос.
Эймос выжидал.
– Эймос, я не шучу.
– Ты не сказала, пожалуйста.
– Да что с тобой?!
– Просто стараюсь отсрочить неприятный разговор. Ты меня обвиняешь?
– Пожалуйста, открой глаза.
Эймос открыл:
– Да, дорогая?
– Пожалуйста, объясни, почему ты не стал искать куклу.
– Мы еще не начали разговор об этой проклятой кукле, а я уже устал от нее. Почему бы не поберечь нервную энергию старины Эймоса и вообще помолчать на эту тему?
– Я понимаю, какую ты выбрал тактику. Хочешь меня вывести из себя, чтобы я стала ругаться, стала непоследовательной, и тогда ты выиграешь спор. Но я тебя разочарую – я на этот раз сохраню хладнокровие.
– Господи, Лайла, да в этом городе десять миллионов жителей, каким образом мы сможем отыскать эту проклятую тряпичную куклу?
– Но ты даже не пытался, – мягко напомнила Лайла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
– Эй, Джад?
– Что? – отозвалась Джессика.
– Если я тебе передам послание, ты передашь той, как ее зовут?
– Ты имеешь в виду, мамочке?
– Я имею в виду мамочку.
– Не надо, – сказала Лайла, – замолчи…
– Скажи мамочке, что я…
– Замолчи! Эймос замолчал.
– «Эй, Силвер, прочь!» – крикнула Джессика, и, повернувшись, посмотрела на родителей, но они промолчали, и она снова стала спускаться. Потом, глядя перед собой, громко запела.
– Заткнись, Джессика, – сказала Лайла. И Джессика подчинилась приказу.
* * *
Жара ошеломила после прохлады собора. Эймос постоял, щурясь на ярком свету. Снизу донесся голос успевшей спуститься на несколько ступеней Лайлы.
– Ну, что, берем такси или поедем на метро?
– Ты верна себе, никогда не сдаешься, – отозвался Эймос.
– Я просто думала о твоей спине, Элвис, тебе будет гораздо легче, если ты сразу сядешь в такси.
– Послушай, у нас прекрасно получалось, когда мы молчали. – Эймос опять закипел, глубоко раздосадованный, что она назвала его Элвисом, это имя она приберегала для специальных случаев, с тех пор, как два года назад Пресли исполнил одну из песен Эймоса в своем альбоме. Это принесло Эймосу немалую сумму денег, но навряд ли обогатило душу. Спина теперь болела гораздо меньше, боль, во всяком случае, стала вполне терпимой, не шла ни в какое сравнение с той, что терзала его, когда он, разъяренный, несся по винтовой лестнице. Смущенный этим обстоятельством, Эймос все-таки продолжал легонько массировать поясницу, пока они спускались вниз. Эймос обратился к стоявшему на нижней ступени полисмену:
– Прошу прощения, сэр, как нам добраться до метро?
– Ничего не может быть проще.
– Отлично.
Бобби указал направление:
– Через двор, спускаетесь вниз до подножия, повернете налево и вы на месте.
– Большое спасибо. – Эймос повернулся к семье. – Что ж, вперед.
– Ммммм, ммммм, – промычала Джессика, прижимая к губам палец.
– Говори, что тебе надо, Джерко.
Но Джессика замотала отрицательно головой и снова замычала.
Позади раздался голос Лайлы:
– Она заперла рот на ключ и выбросила ключ.
Эймос взглянул на дочь:
– Это правда?
Джессика так же энергично замотала головой, теперь утвердительно.
Эймос сделал вид, что вынимает ключ из кармана, потом повернул мнимый ключ у ее губ.
– Ммммм, – прозвучало теперь с отчаянием.
И снова Лайла:
– Этот ключ не подходит.
Джессика снова кивнула.
Эймос достал другой «ключ» и повернул около губ дочери.
– Можно я буду первой? – сразу выпалила она. Эймос величественным жестом указал в сторону, куда указывал полисмен.
Джессика резво побежала вперед они едва успевали за ней.
– Постойте-ка, – сказал Эймос, когда они почти пересекли церковный двор. – Я не вижу никакого холма.
– Нам не нужен холм, нам нужна станция метро, – отрезала Лайла.
– Полицейский сказал, что она находится у подножия, и, если не возражаете, я должен вас туда доставить.
– Все слушайте отважного Кортеса, – сказала Лайла.
– Сюда, Джером. – Он взял за руку Джессику и, повернув направо, пересек Уотлинг-стрит, лавируя между машинами. Держа дочь за руку, двинулся по Уотлинг-стрит, сзади шла Лайла.
– Я не вижу никаких поездов метро, папочка.
– Думаешь, он должен был сказать – идите по Уотлинг-стрит? – Эймос ускорил шаг, пот так и струился по его лицу, и он усиленно поморгал, сгоняя капли с глаз.
– Я так быстро не могу идти, папочка.
– Прости меня. И Эймос обратился к джентльмену в котелке: – Мы ищем метро.
Джентльмен указал направление своим зонтиком:
– Идите по Уотлинг-стрит до Врэд-стрит, потом направо, и вы на месте.
– Благодарю вас.
– Вы не сможете пропустить. Она просто огромная – Мэншн Хауз Стэйшн, сразу увидите.
– Но я ищу станцию Святого Павла. Джентльмен снял котелок и поскреб лысину.
– О, Святого Павла! Тогда вам совершенно не нужна Врэд-стрит, и это очевидно. – И опять указал зонтиком. – Идите обратно по Уолтинг-стрит, тем же путем, что вы шли сюда, пока не дойдете до Биржи, или Старой Биржи, как вам больше нравится, потом направо по Чипсайд и налево, до подножия, и вы на месте.
– Подножия, – тупо повторил Эймос.
– Вижу, вам все ясно. – И джентльмен, улыбаясь, пошел своей дорогой.
Лайла стояла рядом.
– Мы немного сбились с пути, – сказал Эймос, – надо вернуться. Будем на месте через пять минут.
– Не переводя дыхания, – сказала Лайла.
– Послушай, если хочешь, возьми такси. А мы с малышкой поедем на подземке. Хочешь, поймаю тебе машину? Только скажи.
– И пропустить такое мероприятие? Никогда!
– Прекрасно иметь рядом такого жизнерадостного человека, при виде твоего оптимизма цветы распускаются, птицы начинают петь. Пойдем, Джезебель. – Он опять взял за руку Джессику и направился в обратном направлении по Уотлинг-стрит. – Мамочка и папочка любят иногда пошутить друг над другом, ты понимаешь? Джессика кивнула.
Они молча прошагали весь обратный путь, повернули к Старой бирже, потом к Чипсайд, налево, как было сказано, и там, как сбывшаяся мечта или мираж, стояла станция метро Святого Павла. Купив билеты до Найтсбридж, Эймос снова взял за руку Джессику, они съехали вниз по эскалатору и, следуя указателям, добрались до платформы.
Жара была удушающей. Они долго стояли, храня полное глубокое молчание.
– Ну и метро же у этих британцев, – наконец заговорил Эймос, – фантастика да и только! Совсем не похоже на нью-йоркское, будьте уверены!
– А чем оно отличается? – живо поинтересовалась Лайла.
– Лайла, ты не можешь хотя бы один раз в жизни попытаться…
– Жара действует.
– При чем тут жара? – Отвернувшись, он рукавом смахнул пот со лба.
– А где поезд? – спросила Джессика.
– Сейчас появится, не успеешь ты произнести: «Джек Робинсон»…
– Джек Робинсон, Джек Робинсон, – завела Лайла, – Джек…
Эймос отошел в сторону. Спина опять заныла, он про себя начал подсчитывать шансы благополучного бегства с места преступления после того, как он спихнет Лайлу под поезд.
Если этот поезд вообще появится когда-нибудь.
Он огляделся. Платформа была пустынна, они стояли совершенно одни, и у Эймоса вдруг мелькнула сумасшедшая мысль, что он завел их на платформу, где вообще не ходят поезда, по-видимому, последний отошел от нее много лет назад.
«Прекрати, – скомандовал он себе, – не будь параноиком. Должны же быть, в таком случае, предупреждающие знаки». Он вернулся к семейству.
– Я скажу вам одну вещь о Лондоне, – начал он. – Это самый лучший город на свете, если исходить из количества указателей. В Нью-Йорке, например, вы просто свихнетесь, отыскивая Таймс-сквер. Поезд не появлялся.
– И еще, – заторопился он, – когда лондонцы называют подножием то, что мы видели, они совершенно правы, хотя это совершенно не то, что имеют в виду американцы.
Поезда не было.
– Сочини песенку про это, – попросила Джессика. И Эймос послушно запел:
– Когда они говорят, идите вниз к подножию, вы думаете, что все поняли. Но не вздумайте побиться об заклад, потому что это далеко не так.
– Очень хорошо, папочка. Эймос поклонился.
И тут появился поезд. Он с грохотом катился к ним, приближался, как угрожающая катапульта. Джессика, пораженная его появлением, вдруг сказала матери:
– Дай мне Каддли.
– Дай ей ее Каддли, – перекричала Лайла шум поезда.
– У меня ее нет, – крикнул Эймос.
– Но мне просто необходима Каддли!
– Перестань, не надо шутить, – громко сказала Лайла, когда поезд сбросил скорость.
– Я не шучу.
– Где Каддли? – встревожилась Джессика.
Эймос и Лайла молча переглянулись.
– Где она? – повторила Джессика, а двери поезда уже открывались.
– Она тебе ее давала? – спросил Эймос. – Я уверен, что мне – нет.
– Она была у нее в такси. Помнишь, она там разговаривала с куклой.
– Где ты ее оставила, детка? – спросил Эймос.
Джессика пожала плечами:
– Что теперь делать?
Вместо ответа он поднял ребенка на руки и вошел в вагон. Лайла последовала за ними, двери захлопнулись, и тут Джессика истерически разрыдалась.
Эймос поставил ее и опустился перед ней на колени. Он не переносил слез дочери и чувствовал себя беспомощным в такие моменты, тем более, что Джессика плакала редко. Эймос растерялся, не зная, что делать. Он прижал ее к себе и держал, стоя на коленях посередине вагона. Лайла села на ближайшее к ним место и укоризненно глядела на Эймоса.
– Ну же, детка, перестань, не переживай так… вот и молодец, успокойся, все будет хорошо… – Прижатая к его шее голова Джессики оставалась неподвижной, он чувствовал на себе ее слезы. Вместо того чтобы успокоиться от его слов, она заплакала еще сильнее, но Эймос продолжал говорить убедительно, веселым голосом: – Ты у меня хорошая девочка, вытри слезки, вытри их насухо…
Все находившиеся в вагоне люди смотрели в их сторону, опять, как в галерее, на них глазели во все глаза, и он уже повысил голос, чтобы все им объяснить.
– Она просто…
И замолчал, прислушиваясь, как внутренний голос кричит: Это не их проклятое дело, пусть думают, что хотят, закрой свой поганый рот… и с благодарностью Эймос повиновался.
– Ну, ну, все не так плохо, – шептал он на ухо дочери, – у тебя же много других детей.
Рыдания Джессики усилились, и у него мелькнула мысль, правду ли говорят, что сердце может разорваться, хотя доктора никогда так не выражаются, и снова зашептал:
– Много детей, прекрасных милых деток, таких же милых, как Каддли, и ты это знаешь. Некоторых из них ты даже больше любишь, я знаю. – Это была ложь, но в отчаянии люди могут и не такое сказать.
Унылого вида тряпичная кукла с ужасным именем Каддли, привязанность к которой Эймос считал одним из проявлений дурного вкуса у Джессики, вошла в их жизнь однажды зимним снежным манхэттенским утром, несколько лет назад. Они еще жили на Уэст-Энде, и Лайла кормила Джессику грудью, когда раздался звонок в дверь. Эймос, заканчивающий работу над несколькими рекламными роликами для Нэйшнл Милк Компани, вышел из кабинета, открыл дверь и расписался в получении посылки, которую вручил почтальон. Обратный адрес – Вашингтон. Толстая оберточная бумага небрежно завязанной посылки была надорвана и помята, и Эймос, не думая, машинально снял ее и обнаружил внутри письмо и самодельную тряпичную куклу. Уже по дороге в свой кабинет прочел вложенную записку:
«Эймос, моя подруга прислала из Филадельфии вырезку статьи одной из местных воскресных газет. Газета была старой, в ней говорилось, что ты написал музыку к мюзиклу «Голубые глаза» и что после Филадельфии представление состоится в Нью-Йорке, в театре «Маджестик». Оттуда же я узнала, что ты женился и скоро станешь отцом. Передай мою любовь твоей жене и передай, что я надеюсь встретиться с ней когда-нибудь. Я сделала эту куклу для вашего ребенка. Мы давно не виделись, Эймос. Я желаю тебе успехов и благополучия.
Твоя тетя, Милдред Розенгейм».
Просто удивительно, как фамилия из девяти букв, за которой стояла лишь пожилая полная леди с круглым лицом, в которой не было ничего угрожающего, могла нагнать на него такую панику. Глядя на дверь кабинета, он торопливо порвал письмо на маленькие кусочки и, опустившись на колени перед камином, зажег спичку, надеясь, что бумага быстро загорится. Камин не использовали по назначению, потому что кабинет, по мнению Эймоса, был самой теплой комнатой на всей Уэст-Энд авеню. Но огонь вспыхнул почти мгновенно, тогда Эймос засунул туда же и оберточную бумагу вместе с веревкой. Пока он размышлял, горят ли тряпичные куклы, в дверь постучала Лайла. Эймосу пришлось открыть.
– Ты прячешь здесь рыжую красотку или еще что-нибудь? – весело спросила Лайла.
– У меня только эта блондинка. – Эймос притянул к себе свою молодую жену, целуя ее золотистые светлые волосы.
– Ну и ребеночек у нас, – заговорила Лайла, не пытаясь освободиться из его объятий, – поела залпом и сразу отключилась.
– Моя очередь. – Эймос поднял вверх блузку и, открыв грудь в лифчике для кормящих матерей, начал целовать.
– Как, вы сказали, ваше имя? – мягко спросила она.
– Мои друзья зовут меня Порфирио.
– Знаете, вы мне нравитесь, Порфирио.
Эймос поцеловал ее грудь последний раз, потом поцеловал губы и глаза.
– Тебе лучше одеться, – прошептал он, – если моя жена застанет нас, а ты в таком виде…
Лайла начала приводить одежду в порядок, но вдруг остановилась:
– У тебя горит камин?
– Эти манхэттенские зимы такие холодные, – кивнул он.
Она не могла сдержать смех:
– Ты просто сумасшедший, Эймос. Знаешь, что я больше всего в тебе люблю, как мне кажется? Ты просто непредсказуем. Ты непредсказуем, ты ненормальный, и бог мой, помоги мне, Боже, ты мой.
Она заправила блузку под юбку:
– Кто приходил?
Эймос показал тряпичную куклу. Лайла осмотрела ее.
– Кто-то сшил ее сам. Кукла самодельная. От кого?
– От одной из твоих бесчисленных кузин, я думаю.
– Разве не было письма?
Эймос покачал головой:
– Ни записки, ни обратного адреса.
– Да, у меня очень странные кузины, это известно. Что ж, потом выяснится, когда она нажалуется маме, что я была настолько груба, что даже не поблагодарила, и мы узнаем.
– Узнаем, – согласился Эймос.
Если они скептически отнеслись к появлению Каддли, пытаясь выяснить ее происхождение, то Джессика, без сомнения, сразу была без ума от куклы. Каддли стала постоянной спутницей дочери, разделяя с ней все ранние детские страхи и радости. Скоро Лайла вынуждена была признать определенную симпатию к кукле. Когда Джессика подросла и научилась есть самостоятельно, стало возможным иногда обедать вне дома. Каддли всегда была с ними, и Эймосу часто хотелось спросить столик на четверых. Однажды он так и сделал на последнем дне рождения Джессики. В кафе торгового центра, где они решили подкрепиться хот-догами и апельсиновым соком, Эймос попросил:
– Столик на четверых, пожалуйста, – и увидел, как глаза Джессики радостно сверкнули.
* * *
– Я вспомнила, – говорила Джессика, пока они поднимались на лифте в номер, – что сегодня не брала с собой ни одного своего ребенка. Значит, они все сейчас находятся у меня в комнате, там, где я их оставила. Они сидят на кровати. Значит, и моя Каддли сейчас тоже там.
– Детка, – нежно сказал Эймос, – она ушла, исчезла. Не надо зря себя тешить надеждой. Потерялась, и все.
– Я положила Кэти и Сузи на пол около кровати, а Каддли посадила на подушку.
Когда двери лифта открылись, Джессика бегом устремилась по коридору к двери номера. Эймос открыл дверь, и она бросилась сразу в гостиную, где стояла ее кровать. Когда родители подошли к ней, она сказала:
– Я очень сержусь на Каддли: пока меня не было, она без спроса ушла гулять. Совершенно одна, а ведь я ей велела ждать меня здесь.
Лайла взглянула на свои часы – простой скромный «Таймекс». Эймос подозревал, что ей нравятся маленькие золотые часики с золотым браслетом, элегантные и красивые, хотя, впрочем, наверняка сказать не мог, как далеко простираются ее мечты в этом направлении. Он давно собирался пойти с женой вместе купить ей что-нибудь в этом роде, но почему-то никак не получалось.
– Время ленча давно прошло, – сказала Лайла, – пошли поедим.
– Я очень устала и не хочу есть, – сказала Джессика.
– Я опущу шторы, – с готовностью пообещал Эймос и выполнил сразу обещание – ребенок нуждался в отдыхе. В комнате стало темно, и, пожелав спокойной ночи, уже закрывая дверь, успел услышать шепот Джессики:
– Он даже не стал ее искать…
В спальне Эймос подошел к окну и долго смотрел на Кэдоган-Плэйс, зеленую, залитую солнцем. Потом отошел от окна и растянулся на кровати. Хотя постель была жесткой, он попросил положить под матрас доску, и теперь его спина блаженно отдыхала. Эймос лежал, закрыв глаза, и не открыл их, когда вошла Лайла.
– Почему ты не искал ее?
Эймос тяжело вздохнул:
– Кого?
– О, Эймос, ради бога, не будь ты ослом.
– Ослиный вопрос, ослиный ответ.
– Пока ты не откроешь глаза, я не собираюсь с тобой разговаривать.
– Обещаешь?
– Открой глаза, Эймос.
Эймос выжидал.
– Эймос, я не шучу.
– Ты не сказала, пожалуйста.
– Да что с тобой?!
– Просто стараюсь отсрочить неприятный разговор. Ты меня обвиняешь?
– Пожалуйста, открой глаза.
Эймос открыл:
– Да, дорогая?
– Пожалуйста, объясни, почему ты не стал искать куклу.
– Мы еще не начали разговор об этой проклятой кукле, а я уже устал от нее. Почему бы не поберечь нервную энергию старины Эймоса и вообще помолчать на эту тему?
– Я понимаю, какую ты выбрал тактику. Хочешь меня вывести из себя, чтобы я стала ругаться, стала непоследовательной, и тогда ты выиграешь спор. Но я тебя разочарую – я на этот раз сохраню хладнокровие.
– Господи, Лайла, да в этом городе десять миллионов жителей, каким образом мы сможем отыскать эту проклятую тряпичную куклу?
– Но ты даже не пытался, – мягко напомнила Лайла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12