Ни в коем случае!
– Все правильно, – подтвердила Лайла, – слово в слово.
– Хорошо, я согласен, – двигаясь вперед по боковому проходу в направлении купола, Эймос увидел жуткую картину неизвестного ему автора по имени Хант, хотел пройти мимо, но замедлил шаги, заметив внизу надпись:
«Видишь, я остановился у двери и постучал, Если кто-то услышит мой голос и откроет мне, Я войду к нему в дом и разделю с ним ужин».
Прочитав, Эймос двинулся дальше. Очутившись в центре под куполом, запрокинул голову, но, вспомнив предупреждения своего врача, прошел и сел на стул. Приоткрыв рот, смотрел вверх, пораженный открывшимся великолепием купола. Высоко-высоко заметил круглое ограждение, где время от времени появлялись крошечные фигурки людей, глядевших вниз. Эймос, как ребенок, помахал им рукой, но никто не ответил. Он поднялся и подошел к Лайле и Джессике, стоявшим у входа в подземелье.
– Что там внизу? – спросил Эймос.
– Некрополь, – ответила Лайла.
Он заплатил за вход, и они начали спускаться. Впереди шла Джессика, она держала свое слово быть впереди.
– Наверно, здесь лежит Веллингтон, – сказала Лайла, – и Нельсон. А может быть, они похоронены в Вестминстере. Я не помню.
Оказавшись в подземелье, Эймос дотронулся до руки жены и прошептал:
– Смотри, он здесь, – и показал на усыпальницу Рена, – великий человек, создавший это чудо, – и попросил Лайлу: – Прочти, что там написано.
Лайла, как признанный лингвист в семье, прочитала:
– Lector, si monumentum requiris circumspice». Это значит: «Читатель, если ты ищешь мне памятник, оглянись кругом». Что-то в этом роде. – Она отошла от них, направляясь к Веллингтону и Нельсону.
Эймос остался около могилы Рена. Когда стал неоспоримым тот факт, что весь мир признал «Фрэнси», нахлынувшее на всех очередное наваждение, Эймос находил в этом для себя надежду, что теперь в любом случае, даже если он больше не напишет ничего выдающегося, в возрасте тридцати одного года он уже обессмертил свое имя, о нем обязательно напишут некролог в «Нью-Йорк Таймс». В своем роде он причастен к вечности, и «Фрэнси» будет его памятником.
Теперь, глядя на творение Рена, он пришел в отчаяние. Почему-то вдруг вспомнил Кретлоу, своего музыкального редактора, и представил, как тот говорит: «Послушай, не надо мне заливать про твоего Рена, ставлю пять против десяти, он и тысячи не заработал на всем соборе, не говоря уже о том, что отдал часть подрядчикам. Оставь его себе, дай мне Ирвинга Берлина – и я буду счастлив!».
– Мы сейчас пойдем в Галерею Шепотов. Я пойду впереди, как договорились, – послышался голос Джессики.
Эймос обернулся, выходя из глубокой задумчивости.
Джессика побежала к выходу, напевая на мотив «Волшебника из страны чудесной Оз»: «Вот мы идем, мы идем. О, мы идем…». Это была песенка ее собственного сочинения, и она напевала ее часто во время их путешествия. – Идем же!
Эймос и Лайла последовали за дочерью наверх и снова очутились в центре собора.
– Мне кажется, нам туда. – Лайла показала на проход справа, в южном направлении от центра.
– Как вы посмотрите, если я отправлю вас одних?
Джессика остановилась как вкопанная:
– Но ты же сказал, что пойдешь туда.
– Ты можешь идти, Джером. Вместе с мамой. А я посижу здесь и рассмотрю все повнимательнее, как настоящий турист…
– Но ты сказал…
– Правда, мне надо немного посидеть.
– Ты ей обещал, Эймос.
– Обещал, обещал…
Эймос тяжело вздохнул.
– Означает ли это, что ты идешь? – спросила Лайла.
Эймос кивнул:
– Но ненадолго. Потом я все-таки посижу здесь.
– Мы все идем в Галерею Шепотов. И я пойду первой, – обрадовалась Джессика.
Они купили билеты на галерею в окошке, рядом с которым шла наверх крутая винтовая лестница. Когда начали подниматься, Джессика попросила:
– Папочка, придумай песенку.
И Эймос послушно запел:
– Мы все идем в галерею, за редиской и пыреем…
– Какая-то бессмыслица, – заметила Джессика.
– Но ты же не заказывала слова со смыслом, Джерко.
Они продолжали взбираться.
Медленно продвигаясь наверх по правой стороне, они встречались с людьми, спускавшимися вниз, и каждый раз при такой встрече Джессика сообщала:
– Мы идем в Галерею Шепотов.
– Где же она, наконец? – взмолился Эймос.
– Наверху, – коротко ответила Лайла. Теперь они продвигались медленнее.
– Надо было мне взять свои кеды, – заметил Эймос. Подъем продолжался.
– Эй, Джулиус, – позвал Эймос, – что там в твоей книжке говорилось про эту галерею, помнишь слова?
Джессика, опередившая родителей на полдюжины ступенек, не оборачиваясь и не останавливаясь, ответила:
– Там сказано: «При посещении собора Святого Павла не упустите возможность побывать на Галерее Шепотов. Ни при каких обстоятельствах».
– Там не сказано, где она находится, поточнее?
Джессика нетерпеливо обернулась:
– Я уже тебе говорила, и говорила, и говорила. Ты просто обязан научиться быть внимательным.
Это было одно из выражений Лайлы, и Эймос засмеялся, несмотря на то, что уже некоторое время чувствовал периодически повторяющуюся боль в пояснице.
– Взвод, стой! – скомандовал он. Лайла продолжала подниматься.
– Если я сейчас остановлюсь, я никогда и ни за что не смогу снова начать подъем, – отозвалась она. Ни она, ни Джессика не остановились. Некоторое время Эймос продолжал карабкаться вслед за ними. Поднимаясь, смотрел наверх, пытаясь рассмотреть конец пути.
Но лестница казалась бесконечной.
– Похоже на Диснейлэнд для садистов. – Эймос старался успевать за Лайлой. Боль в спине была теперь постоянной, вдруг начала ныть правая нога. Он редко выражался и еще реже впадал в ярость, но если бы боль в спине существовала отдельно от него, была одушевленной вещью, он убил бы ее медленно, получая при этом огромное удовольствие, употребляя самые грязные ругательства.
Впервые его скрутило в четверг утром, когда он завязывал шнурки на ботинках. Боль не дала больше разогнуться, и к вечеру, находясь в согнутом положении, он чувствовал себя стариком и выглядел им же. На следующее утро ему сделали рентген, и ортопед заверил, что ничего серьезного, просто истончился один из последних позвоночных дисков, это время от времени может вызывать боль, но если правильно лечить, операции можно избежать.
Ему сняли мерки и изготовили специальный корсет, и Эймос носил этот ужас несколько месяцев, чувствуя себя при этом гомиком или инвалидом, а в некоторые, особенно неприятные дни и тем, и другим. Но корсет давал ему относительную свободу движений. В феврале, четыре месяца назад, он снял корсет и надевал теперь лишь изредка.
Лайла ненавидела эту вещь. Вначале она была трогательно заботлива, помогала ему ходить и следила, чтобы он не делал лишних движений. Но как только в феврале он освободился от корсета, как только избавился от боли, ее отношение изменилось. И Эймос вынужден был признать, что поведение жены имело под собой почву. Дело в том, что теперь у него каждый раз начинала болеть поясница, когда он не хотел участвовать в каком-либо мероприятии, в котором обязательно хотела участвовать Лайла. Вначале она считала, Что это простое совпадение, и даже шутила по этому поводу, но когда приступы повторялись таким образом, что она даже стала их предсказывать, на смену заботливости пришла ненависть. Лайла считала, что все причины кроются у него в голове и являются психосоматическими. Эймос вначале злился, ее придирки его раздражали, но постепенно он и сам начал принимать такую возможность. Вероятно, он на самом деле более жестокий тип и невропат, чем о себе думает.
– Эй, я бы на чем-нибудь подъехал, – позвал он.
– Только что мимо пролетел астронавт, – отозвалась Лайла, – наверно, осталось немного.
– Я не шучу.
На этот раз, по-видимому, Лайла уловила в его тоне нечто такое, что заставило ее первый раз остановиться и посмотреть на мужа. Спина у Эймоса теперь болела сильнее, онемела правая нога.
– Что с тобой?
Эймос тяжело опустился на каменные ступеньки, положил правую ногу на левую, как ему говорили, и сразу же боль в спине ослабла. Он громко вздохнул.
– Папочка рухнул, – громко сказала Лайла. Откуда-то сверху, невидимая за витком спирали, отозвалась Джессика:
– Скорей поднимайтесь, по-моему, сейчас будет конец.
– Сядь там, где стоишь, Джессика, – приказала мать.
– Но…
– Джессика – сядь! Оставайся на месте. Все равно будешь первой. Но дальше идти я тебе не разрешаю.
Лайла спустилась к мужу и посмотрела на него сверху вниз.
Эймос ждал, что она скажет. Она молчала.
– Это моя спина, – пробормотал он, не дождавшись.
– Твоя спина.
Эймос кивнул.
– Опять?
Эймос снова кивнул.
– Сильно болит?
– Смотря что считать сильным. Это не приступ, но тем не менее очень больно.
– Эй вы там! – крикнула сверху Джессика.
– Погоди минутку, дорогая, – крикнула Лайла и потом обратилась к мужу: – Ну и?
– Ну и что?
– Я спрашиваю, ты пойдешь дальше с нами, или спустишься обратно, или будешь просто здесь сидеть на заднице?
– Я не планировал никаких действий, любовь моя. Моя спина болит, я даю ей отдых, вот и все.
Сверху запела Джессика.
– Мы идем в галерею за редиской и пыреем… Эймос завел руки за спину и кулаками стал массировать поясницу.
– Очень помогает, – объяснил он, – снимает напряжение.
Лайла ничего не ответила.
– Мы идем в Галерею Шепотов, – объяснила в очередной раз кому-то Джессика, и сразу же мимо них протопала вниз группа школьников.
Как только они исчезли за поворотом лестницы, Лайла сказала:
– Может быть, тебе действительно лучше посидеть здесь и подождать нас.
– Возможно.
– Пусть спина отдохнет.
Эймос кивнул.
– Мы тебя заберем на обратном пути.
Он опять наклонил голову, соглашаясь.
Она начала подниматься по спирали лестницы. Он остался сидеть, глядя на носки ботинок.
– Эймос!
Он поднял голову, посмотрел на нее и быстро отвернулся, увидев выражение ее лица.
– Ты такой мерзкий маменькин сынок и проклятый неженка, что мне иногда хочется заплакать.
Эймос тихо сидел на ступеньках и слышал, как Джессика спросила, где папочка, и ответ Лайлы.
– Мы его заберем на обратном пути, – объяснила она дочери и опережая следующий вопрос, что случилось с папочкой.
– То же, что всегда.
Оставшись в одиночестве, Эймос продолжал массировать поясницу кулаками. Неизвестно, способствовал ли этот процесс уменьшению боли, но он всегда чувствовал себя лучше, нажимая на поврежденное больное место. Было ли там действительно повреждение? Вероятно, да, если исходить из рентгеновского снимка. Ничего особенного, просто позвоночный диск был его больным местом, как у других таковыми являлись желудочные проблемы или мигрени, поэтому не надо паниковать.
– О, о, как приятно, – простонал он, нажимая посильнее. Еще одна группа школьников прошествовала мимо него, весело болтая на языке со смешным акцентом. Интересно, что они подумали о нем? Что он устал? Или просто хулиган? Или впал в амнезию посреди этой бесконечной, ведущей в никуда спирали? Как только последний школьник исчез за изгибом лестницы, Эймос с горечью подумал, что Лайла, которая знает его, как ни один человек на свете не знает и, наверно, никогда не узнает, презрительно назвала его неженкой. Из всех слов она выбрала именно это и выговорила, презрительно выпятив свои красивые губы. Неженка! Даже не негодяй или мерзавец, не проклятый сукин сын.
Нет. Неженка. Это было невероятно. Выбрать из всех ругательных выражений это. Невероятно. Что она имела в виду?..
– Вам плохо?
Эймос посмотрел наверх. Две пожилые леди, прекратив подъем, смотрели на него с беспокойством.
– Похоже, у вас возникли проблемы?
– Нет, – поспешил Эймос. – Нет… это просто… моя спина.
– Вы упали? – спросила первая.
– Какая опасная лестница, здесь можно шею сломать. – Вторая была явно обеспокоена больше, чем ее подруга. – Чем мы можем помочь?
Эймос натянуто улыбнулся:
– Нет, нет, я не падал. Это просто… У меня неполадки с позвоночником, правда, ничего серьезного, но часто во время крутых подъемов я вынужден останавливаться и отдыхать и…
Зачем ты им все это рассказываешь? Хочешь, чтобы они тебя усыновили, ты проклятый неженка? Эймос нервно засмеялся:
– Благодарю, вы очень любезны, но со мной все в порядке. Я просто в идеальной форме, так, кажется, говорят. Хотите, давайте наперегонки, кто первый взберется, хотите? – и снова засмеялся.
– Ну если вы уверены, что вам не нужна помощь… – сказала вторая дама с сомнением.
– Огромное спасибо за заботу, увидимся наверху! – и помахал им рукой, широко улыбаясь. Дамы переглянулись, потом опять посмотрели на него, прежде чем продолжить подъем. Эймос снова остался один.
Он сидел, закрыв глаза, все думая о Лайле и ее презрительно брошенных словах, и это вызывало в памяти детство. Все эти нудные уроки музыки, ненавистные коротенькие штанишки, насмешки сверстников, как приходилось прятать мячи, чтобы не увидели родители, – они боялись, что он повредит себе руки. Внезапно глаза Эймоса наполнились слезами. Когда он был совсем молод, Джой Ди попал в пятьдесят шесть, сердце мальчика готово было разорваться, потому что он всегда хотел быть таким, как Ди Маджио или Вилли, совершать стремительные броски после удара биты, бежать немыслимыми прыжками и в последние доли секунды схватить проклятый мяч и прорваться, отбрасывая противника и пробить решающий гол… Тут Эймос, прежде чем успел осознать, что происходит, уже поднимался, разгибая спину, вот он встал и вдруг понесся вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки сразу, не обращая внимания на острую боль в пояснице. Только до боли закусил губу, в бешеном темпе преодолевая спирали лестницы, глядя вниз на ступеньки, побеждая их… И вот, не снижая бешеного темпа, пронесся мимо двух пожилых леди, и только после, оставив их далеко позади, сообразил, что это были те добрые леди, которые отнеслись к нему так внимательно. Хотел крикнуть на бегу, извиниться, но к этому моменту они уже были далеко позади, а он все бежал вверх, вверх, и вот, наконец, перед ним предстала Галерея Шепотов. Огороженная перилами круговая галерея под куполом. Где-то посередине, напротив, стояли его жена и дочь. Эймос крикнул: «Лайла!» Она обернулась, а он помчался к ней, прямо на нее, и она отшатнулась, отступая, страх отразился на лице, и этот страх ему понравился и прибавил сил и скорости, вот он уже рядом, схватил жену за плечи и затряс жестоко, выплевывая яростные слова ей прямо в лицо:
– Никогда больше, слышишь, никогда! Не смей называть меня так! Еще раз назовешь меня неженкой, Лайла, и я не отвечаю за себя, поверь, это так…
Лайла попыталась остановить его:
– Ты сошел с ума, сумасшедший, сумасшедший…
Но он не слушал и продолжал трясти ее еще яростней и при этом орал:
– Я не шучу, Лайла! Боже мой, Лайла, я еще никогда в жизни не был так серьезен, и если ты даже в мыслях назовешь меня снова неженкой, я узнаю об этом, и я достану тебя, клянусь…
– ОНИ СЛУШАЮТ!
Даже не громкость, не внезапная сила в голосе дочери, – он слышал и раньше ее крик, что-то другое заставило Эймоса остановиться. Это был ужас в ее голосе. Он взглянул на нее, выпустил плечи жены, хотел опуститься перед дочерью на колени, чтобы уговорить, успокоить, сказать, что все в порядке, но ее следующие слова остановили его, и он застыл на месте.
– Они все слушают тебя! – сказала Джессика. Эймос осмотрелся и увидел множество лиц, повернутых к ним. Все смотрели на него с удивлением и ужасом, и вдруг он понял, почему эта галерея носит такое название, понял, потому что внезапно услышал шепот всех этих людей, они говорили о нем… Он посмотрел вниз и подумал, что теперь для тех, кто внизу, уже он представляет собой маленькую игрушечную фигурку, и помахал им. Никто не помахал ему в ответ.
– Это просто немыслимо, немыслимо, о чем вы, люди, только думаете…. – услышал Эймос и увидел приближавшегося к ним не то священника, не то монаха, фигуру в церковной одежде, тот спешил к ним, качая с осуждением головой.
– Я… – Эймос хотел сказать, что он сожалеет, но священнослужитель не дал договорить.
– Вы, все трое, немедленно покиньте это место. Пойдемте, пойдемте, мы не можем допустить такого безобразия здесь. Идите за мной.
Им пришлось последовать за ним, минуя всех остальных, в основном сидевших на круговой скамье. И каждый смотрел на них во все глаза.
«Это не я, это происходит не со мной», – думал Эймос, следуя во главе семейства, уводя его за собой.
– В эту дверь, потом направо и увидите лестницу, по ней спуститесь вниз, – сказал монах.
Эймос тупо кивнул и пошел, куда было приказано. Около лестницы он подождал жену и дочь.
– Послушай… – Но она только резко тряхнула головой, приказывая ему замолчать, и Эймос подумал, что она должна видеть, что теперь напуган он.
Они стали спускаться.
Все молчали, Джессика опять шла впереди, потом Лайла, Эймос замыкал шествие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
– Все правильно, – подтвердила Лайла, – слово в слово.
– Хорошо, я согласен, – двигаясь вперед по боковому проходу в направлении купола, Эймос увидел жуткую картину неизвестного ему автора по имени Хант, хотел пройти мимо, но замедлил шаги, заметив внизу надпись:
«Видишь, я остановился у двери и постучал, Если кто-то услышит мой голос и откроет мне, Я войду к нему в дом и разделю с ним ужин».
Прочитав, Эймос двинулся дальше. Очутившись в центре под куполом, запрокинул голову, но, вспомнив предупреждения своего врача, прошел и сел на стул. Приоткрыв рот, смотрел вверх, пораженный открывшимся великолепием купола. Высоко-высоко заметил круглое ограждение, где время от времени появлялись крошечные фигурки людей, глядевших вниз. Эймос, как ребенок, помахал им рукой, но никто не ответил. Он поднялся и подошел к Лайле и Джессике, стоявшим у входа в подземелье.
– Что там внизу? – спросил Эймос.
– Некрополь, – ответила Лайла.
Он заплатил за вход, и они начали спускаться. Впереди шла Джессика, она держала свое слово быть впереди.
– Наверно, здесь лежит Веллингтон, – сказала Лайла, – и Нельсон. А может быть, они похоронены в Вестминстере. Я не помню.
Оказавшись в подземелье, Эймос дотронулся до руки жены и прошептал:
– Смотри, он здесь, – и показал на усыпальницу Рена, – великий человек, создавший это чудо, – и попросил Лайлу: – Прочти, что там написано.
Лайла, как признанный лингвист в семье, прочитала:
– Lector, si monumentum requiris circumspice». Это значит: «Читатель, если ты ищешь мне памятник, оглянись кругом». Что-то в этом роде. – Она отошла от них, направляясь к Веллингтону и Нельсону.
Эймос остался около могилы Рена. Когда стал неоспоримым тот факт, что весь мир признал «Фрэнси», нахлынувшее на всех очередное наваждение, Эймос находил в этом для себя надежду, что теперь в любом случае, даже если он больше не напишет ничего выдающегося, в возрасте тридцати одного года он уже обессмертил свое имя, о нем обязательно напишут некролог в «Нью-Йорк Таймс». В своем роде он причастен к вечности, и «Фрэнси» будет его памятником.
Теперь, глядя на творение Рена, он пришел в отчаяние. Почему-то вдруг вспомнил Кретлоу, своего музыкального редактора, и представил, как тот говорит: «Послушай, не надо мне заливать про твоего Рена, ставлю пять против десяти, он и тысячи не заработал на всем соборе, не говоря уже о том, что отдал часть подрядчикам. Оставь его себе, дай мне Ирвинга Берлина – и я буду счастлив!».
– Мы сейчас пойдем в Галерею Шепотов. Я пойду впереди, как договорились, – послышался голос Джессики.
Эймос обернулся, выходя из глубокой задумчивости.
Джессика побежала к выходу, напевая на мотив «Волшебника из страны чудесной Оз»: «Вот мы идем, мы идем. О, мы идем…». Это была песенка ее собственного сочинения, и она напевала ее часто во время их путешествия. – Идем же!
Эймос и Лайла последовали за дочерью наверх и снова очутились в центре собора.
– Мне кажется, нам туда. – Лайла показала на проход справа, в южном направлении от центра.
– Как вы посмотрите, если я отправлю вас одних?
Джессика остановилась как вкопанная:
– Но ты же сказал, что пойдешь туда.
– Ты можешь идти, Джером. Вместе с мамой. А я посижу здесь и рассмотрю все повнимательнее, как настоящий турист…
– Но ты сказал…
– Правда, мне надо немного посидеть.
– Ты ей обещал, Эймос.
– Обещал, обещал…
Эймос тяжело вздохнул.
– Означает ли это, что ты идешь? – спросила Лайла.
Эймос кивнул:
– Но ненадолго. Потом я все-таки посижу здесь.
– Мы все идем в Галерею Шепотов. И я пойду первой, – обрадовалась Джессика.
Они купили билеты на галерею в окошке, рядом с которым шла наверх крутая винтовая лестница. Когда начали подниматься, Джессика попросила:
– Папочка, придумай песенку.
И Эймос послушно запел:
– Мы все идем в галерею, за редиской и пыреем…
– Какая-то бессмыслица, – заметила Джессика.
– Но ты же не заказывала слова со смыслом, Джерко.
Они продолжали взбираться.
Медленно продвигаясь наверх по правой стороне, они встречались с людьми, спускавшимися вниз, и каждый раз при такой встрече Джессика сообщала:
– Мы идем в Галерею Шепотов.
– Где же она, наконец? – взмолился Эймос.
– Наверху, – коротко ответила Лайла. Теперь они продвигались медленнее.
– Надо было мне взять свои кеды, – заметил Эймос. Подъем продолжался.
– Эй, Джулиус, – позвал Эймос, – что там в твоей книжке говорилось про эту галерею, помнишь слова?
Джессика, опередившая родителей на полдюжины ступенек, не оборачиваясь и не останавливаясь, ответила:
– Там сказано: «При посещении собора Святого Павла не упустите возможность побывать на Галерее Шепотов. Ни при каких обстоятельствах».
– Там не сказано, где она находится, поточнее?
Джессика нетерпеливо обернулась:
– Я уже тебе говорила, и говорила, и говорила. Ты просто обязан научиться быть внимательным.
Это было одно из выражений Лайлы, и Эймос засмеялся, несмотря на то, что уже некоторое время чувствовал периодически повторяющуюся боль в пояснице.
– Взвод, стой! – скомандовал он. Лайла продолжала подниматься.
– Если я сейчас остановлюсь, я никогда и ни за что не смогу снова начать подъем, – отозвалась она. Ни она, ни Джессика не остановились. Некоторое время Эймос продолжал карабкаться вслед за ними. Поднимаясь, смотрел наверх, пытаясь рассмотреть конец пути.
Но лестница казалась бесконечной.
– Похоже на Диснейлэнд для садистов. – Эймос старался успевать за Лайлой. Боль в спине была теперь постоянной, вдруг начала ныть правая нога. Он редко выражался и еще реже впадал в ярость, но если бы боль в спине существовала отдельно от него, была одушевленной вещью, он убил бы ее медленно, получая при этом огромное удовольствие, употребляя самые грязные ругательства.
Впервые его скрутило в четверг утром, когда он завязывал шнурки на ботинках. Боль не дала больше разогнуться, и к вечеру, находясь в согнутом положении, он чувствовал себя стариком и выглядел им же. На следующее утро ему сделали рентген, и ортопед заверил, что ничего серьезного, просто истончился один из последних позвоночных дисков, это время от времени может вызывать боль, но если правильно лечить, операции можно избежать.
Ему сняли мерки и изготовили специальный корсет, и Эймос носил этот ужас несколько месяцев, чувствуя себя при этом гомиком или инвалидом, а в некоторые, особенно неприятные дни и тем, и другим. Но корсет давал ему относительную свободу движений. В феврале, четыре месяца назад, он снял корсет и надевал теперь лишь изредка.
Лайла ненавидела эту вещь. Вначале она была трогательно заботлива, помогала ему ходить и следила, чтобы он не делал лишних движений. Но как только в феврале он освободился от корсета, как только избавился от боли, ее отношение изменилось. И Эймос вынужден был признать, что поведение жены имело под собой почву. Дело в том, что теперь у него каждый раз начинала болеть поясница, когда он не хотел участвовать в каком-либо мероприятии, в котором обязательно хотела участвовать Лайла. Вначале она считала, Что это простое совпадение, и даже шутила по этому поводу, но когда приступы повторялись таким образом, что она даже стала их предсказывать, на смену заботливости пришла ненависть. Лайла считала, что все причины кроются у него в голове и являются психосоматическими. Эймос вначале злился, ее придирки его раздражали, но постепенно он и сам начал принимать такую возможность. Вероятно, он на самом деле более жестокий тип и невропат, чем о себе думает.
– Эй, я бы на чем-нибудь подъехал, – позвал он.
– Только что мимо пролетел астронавт, – отозвалась Лайла, – наверно, осталось немного.
– Я не шучу.
На этот раз, по-видимому, Лайла уловила в его тоне нечто такое, что заставило ее первый раз остановиться и посмотреть на мужа. Спина у Эймоса теперь болела сильнее, онемела правая нога.
– Что с тобой?
Эймос тяжело опустился на каменные ступеньки, положил правую ногу на левую, как ему говорили, и сразу же боль в спине ослабла. Он громко вздохнул.
– Папочка рухнул, – громко сказала Лайла. Откуда-то сверху, невидимая за витком спирали, отозвалась Джессика:
– Скорей поднимайтесь, по-моему, сейчас будет конец.
– Сядь там, где стоишь, Джессика, – приказала мать.
– Но…
– Джессика – сядь! Оставайся на месте. Все равно будешь первой. Но дальше идти я тебе не разрешаю.
Лайла спустилась к мужу и посмотрела на него сверху вниз.
Эймос ждал, что она скажет. Она молчала.
– Это моя спина, – пробормотал он, не дождавшись.
– Твоя спина.
Эймос кивнул.
– Опять?
Эймос снова кивнул.
– Сильно болит?
– Смотря что считать сильным. Это не приступ, но тем не менее очень больно.
– Эй вы там! – крикнула сверху Джессика.
– Погоди минутку, дорогая, – крикнула Лайла и потом обратилась к мужу: – Ну и?
– Ну и что?
– Я спрашиваю, ты пойдешь дальше с нами, или спустишься обратно, или будешь просто здесь сидеть на заднице?
– Я не планировал никаких действий, любовь моя. Моя спина болит, я даю ей отдых, вот и все.
Сверху запела Джессика.
– Мы идем в галерею за редиской и пыреем… Эймос завел руки за спину и кулаками стал массировать поясницу.
– Очень помогает, – объяснил он, – снимает напряжение.
Лайла ничего не ответила.
– Мы идем в Галерею Шепотов, – объяснила в очередной раз кому-то Джессика, и сразу же мимо них протопала вниз группа школьников.
Как только они исчезли за поворотом лестницы, Лайла сказала:
– Может быть, тебе действительно лучше посидеть здесь и подождать нас.
– Возможно.
– Пусть спина отдохнет.
Эймос кивнул.
– Мы тебя заберем на обратном пути.
Он опять наклонил голову, соглашаясь.
Она начала подниматься по спирали лестницы. Он остался сидеть, глядя на носки ботинок.
– Эймос!
Он поднял голову, посмотрел на нее и быстро отвернулся, увидев выражение ее лица.
– Ты такой мерзкий маменькин сынок и проклятый неженка, что мне иногда хочется заплакать.
Эймос тихо сидел на ступеньках и слышал, как Джессика спросила, где папочка, и ответ Лайлы.
– Мы его заберем на обратном пути, – объяснила она дочери и опережая следующий вопрос, что случилось с папочкой.
– То же, что всегда.
Оставшись в одиночестве, Эймос продолжал массировать поясницу кулаками. Неизвестно, способствовал ли этот процесс уменьшению боли, но он всегда чувствовал себя лучше, нажимая на поврежденное больное место. Было ли там действительно повреждение? Вероятно, да, если исходить из рентгеновского снимка. Ничего особенного, просто позвоночный диск был его больным местом, как у других таковыми являлись желудочные проблемы или мигрени, поэтому не надо паниковать.
– О, о, как приятно, – простонал он, нажимая посильнее. Еще одна группа школьников прошествовала мимо него, весело болтая на языке со смешным акцентом. Интересно, что они подумали о нем? Что он устал? Или просто хулиган? Или впал в амнезию посреди этой бесконечной, ведущей в никуда спирали? Как только последний школьник исчез за изгибом лестницы, Эймос с горечью подумал, что Лайла, которая знает его, как ни один человек на свете не знает и, наверно, никогда не узнает, презрительно назвала его неженкой. Из всех слов она выбрала именно это и выговорила, презрительно выпятив свои красивые губы. Неженка! Даже не негодяй или мерзавец, не проклятый сукин сын.
Нет. Неженка. Это было невероятно. Выбрать из всех ругательных выражений это. Невероятно. Что она имела в виду?..
– Вам плохо?
Эймос посмотрел наверх. Две пожилые леди, прекратив подъем, смотрели на него с беспокойством.
– Похоже, у вас возникли проблемы?
– Нет, – поспешил Эймос. – Нет… это просто… моя спина.
– Вы упали? – спросила первая.
– Какая опасная лестница, здесь можно шею сломать. – Вторая была явно обеспокоена больше, чем ее подруга. – Чем мы можем помочь?
Эймос натянуто улыбнулся:
– Нет, нет, я не падал. Это просто… У меня неполадки с позвоночником, правда, ничего серьезного, но часто во время крутых подъемов я вынужден останавливаться и отдыхать и…
Зачем ты им все это рассказываешь? Хочешь, чтобы они тебя усыновили, ты проклятый неженка? Эймос нервно засмеялся:
– Благодарю, вы очень любезны, но со мной все в порядке. Я просто в идеальной форме, так, кажется, говорят. Хотите, давайте наперегонки, кто первый взберется, хотите? – и снова засмеялся.
– Ну если вы уверены, что вам не нужна помощь… – сказала вторая дама с сомнением.
– Огромное спасибо за заботу, увидимся наверху! – и помахал им рукой, широко улыбаясь. Дамы переглянулись, потом опять посмотрели на него, прежде чем продолжить подъем. Эймос снова остался один.
Он сидел, закрыв глаза, все думая о Лайле и ее презрительно брошенных словах, и это вызывало в памяти детство. Все эти нудные уроки музыки, ненавистные коротенькие штанишки, насмешки сверстников, как приходилось прятать мячи, чтобы не увидели родители, – они боялись, что он повредит себе руки. Внезапно глаза Эймоса наполнились слезами. Когда он был совсем молод, Джой Ди попал в пятьдесят шесть, сердце мальчика готово было разорваться, потому что он всегда хотел быть таким, как Ди Маджио или Вилли, совершать стремительные броски после удара биты, бежать немыслимыми прыжками и в последние доли секунды схватить проклятый мяч и прорваться, отбрасывая противника и пробить решающий гол… Тут Эймос, прежде чем успел осознать, что происходит, уже поднимался, разгибая спину, вот он встал и вдруг понесся вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки сразу, не обращая внимания на острую боль в пояснице. Только до боли закусил губу, в бешеном темпе преодолевая спирали лестницы, глядя вниз на ступеньки, побеждая их… И вот, не снижая бешеного темпа, пронесся мимо двух пожилых леди, и только после, оставив их далеко позади, сообразил, что это были те добрые леди, которые отнеслись к нему так внимательно. Хотел крикнуть на бегу, извиниться, но к этому моменту они уже были далеко позади, а он все бежал вверх, вверх, и вот, наконец, перед ним предстала Галерея Шепотов. Огороженная перилами круговая галерея под куполом. Где-то посередине, напротив, стояли его жена и дочь. Эймос крикнул: «Лайла!» Она обернулась, а он помчался к ней, прямо на нее, и она отшатнулась, отступая, страх отразился на лице, и этот страх ему понравился и прибавил сил и скорости, вот он уже рядом, схватил жену за плечи и затряс жестоко, выплевывая яростные слова ей прямо в лицо:
– Никогда больше, слышишь, никогда! Не смей называть меня так! Еще раз назовешь меня неженкой, Лайла, и я не отвечаю за себя, поверь, это так…
Лайла попыталась остановить его:
– Ты сошел с ума, сумасшедший, сумасшедший…
Но он не слушал и продолжал трясти ее еще яростней и при этом орал:
– Я не шучу, Лайла! Боже мой, Лайла, я еще никогда в жизни не был так серьезен, и если ты даже в мыслях назовешь меня снова неженкой, я узнаю об этом, и я достану тебя, клянусь…
– ОНИ СЛУШАЮТ!
Даже не громкость, не внезапная сила в голосе дочери, – он слышал и раньше ее крик, что-то другое заставило Эймоса остановиться. Это был ужас в ее голосе. Он взглянул на нее, выпустил плечи жены, хотел опуститься перед дочерью на колени, чтобы уговорить, успокоить, сказать, что все в порядке, но ее следующие слова остановили его, и он застыл на месте.
– Они все слушают тебя! – сказала Джессика. Эймос осмотрелся и увидел множество лиц, повернутых к ним. Все смотрели на него с удивлением и ужасом, и вдруг он понял, почему эта галерея носит такое название, понял, потому что внезапно услышал шепот всех этих людей, они говорили о нем… Он посмотрел вниз и подумал, что теперь для тех, кто внизу, уже он представляет собой маленькую игрушечную фигурку, и помахал им. Никто не помахал ему в ответ.
– Это просто немыслимо, немыслимо, о чем вы, люди, только думаете…. – услышал Эймос и увидел приближавшегося к ним не то священника, не то монаха, фигуру в церковной одежде, тот спешил к ним, качая с осуждением головой.
– Я… – Эймос хотел сказать, что он сожалеет, но священнослужитель не дал договорить.
– Вы, все трое, немедленно покиньте это место. Пойдемте, пойдемте, мы не можем допустить такого безобразия здесь. Идите за мной.
Им пришлось последовать за ним, минуя всех остальных, в основном сидевших на круговой скамье. И каждый смотрел на них во все глаза.
«Это не я, это происходит не со мной», – думал Эймос, следуя во главе семейства, уводя его за собой.
– В эту дверь, потом направо и увидите лестницу, по ней спуститесь вниз, – сказал монах.
Эймос тупо кивнул и пошел, куда было приказано. Около лестницы он подождал жену и дочь.
– Послушай… – Но она только резко тряхнула головой, приказывая ему замолчать, и Эймос подумал, что она должна видеть, что теперь напуган он.
Они стали спускаться.
Все молчали, Джессика опять шла впереди, потом Лайла, Эймос замыкал шествие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12