Робинсона, особенно когда его собственного ребенка безжалостно от него отнимут.
– Этот разговорник ни на что не годен. – Он захлопнул книжку и засунул в карман. – Я буду объясняться на языке жестов. – Он пошел навстречу венецианской девочке.
– Scusi, pictoro Picture? Snappa-shotta? – заговорил Эймос, улыбаясь как можно приветливее.
– Я – первая, – сказало вдруг дитя и бросилось прямо в его объятия, и тут же Эймос услышал, как жена воскликнула, радостно взвизгнув.
– Мама!
Он увидел, как из-за ближайшего угла гордо выступает Джессика Роуэн собственной персоной.
В возрасте сорока девяти Джессика выглядела лет на десять моложе лицом и минимум на двадцать фигурой. Он как-то шутя сказал Лайле, что Джессика переплюнула по инициативе самого доктора Спока, она занималась благотворительностью, сама не тратя на это деньги, но посещая все благотворительные собрания. Она была из тех особ, чьи фотографии появлялись обязательно в газетах на следующий день после открытия театра Метрополитен, и было невозможно, по крайней мере на Манхэттене, проведение любого мероприятия без Джессики. Правда, она мало появлялась в интернациональном свете, видимо, потому, что не была достаточно богата, и когда вышла второй раз замуж, не сделала блестящей партии – ее супруг был каким-то второстепенным отпрыском семейства Дю Пон.
– Что ты здесь делаешь? – удивилась Лайла.
– После твоего звонка, – ответила ее мать, – я подумала, как будет забавно взять и появиться в Лондоне, удивить маленькую Джесси, а потом я подумала, если приеду в Лондон, то почему бы не…
– Послушай, – заявил Эймос, – если тебе станет легче, я могу тебя потерпеть еще какое-то время.
Он подождал ответа, но его не последовало. Потом Лайла вскрикнула:
– Я знала! Я знала, что это где-то здесь!
Он перевернулся и посмотрел на жену.
Она с торжествующим видом стояла посреди комнаты, подняв руку с книгой.
– Я знала, что отыщу, Эймос. Еще в Нью-Йорке, когда ты предложил поехать в Европу, я накупила справочников и взяла такси. Листала по дороге и запомнила. Теперь нашла. Гетто. Эймос! Я свезу ее в Гетто. Я удивлю эту дрянь – сегодня же отвезу ее в Гетто.
Эймос равнодушно смотрел, как она ходит по комнате.
– Разве это не блестящая идея, Эймос? Ты что, не слышал? Это же фантастика! И ты знаешь, что я права. Говори же, черт побери, что это так.
Он спокойно отозвался:
– Ты хочешь отвезти мать в гетто и удивить ее этим?
– Да не в гетто, а в Гетто, ради бога слушай, как я говорю – ГЕТТО. Самое первое вонючее Гетто на свете, и оно находилось здесь, в Венеции. Я ее туда отвезу, но не скажу, куда именно, преподнесу как сюрприз. Для нее специально, ведь она любит сюрпризы!
Эймос закрыл глаза.
– Ну? – спросила она.
– Это действительно поставит ее на место, Лайла, старушка. О, да, сэр, у вас на плечах голова, я снимаю шляпу.
– Я слышу некий сарказм сделать вам тоже сюрприз. И вот мы здесь. Я только что накупила ей новых платьев. Рада меня видеть?
Лайла просияла:
– Ты сомневаешься?
* * *
– Эта паршивая сука!
Эймос лежал на кровати и думал, что если находить комичное в несоответствии, то сейчас Лайла представляет смешное зрелище. В модном новом костюме, в круглых очках, одевавшимися в редких случаях, она с деловым видом листала справочники, являя внешне портрет молодой интеллектуальной блондинки, американки, в то время как из ее красивого ротика лилась площадная брань.
– О, эта паршивая, несносная…
– Послушай, надеюсь, эти слова не относятся к твоей мамочке?
– Заткнись, заткнись лучше, эта паршивая сука все-таки приехала сюда!
– Если ты будешь так кричать, они услышат, их номер рядом. Или умерь голос или, наоборот, прибавь, и мы можем потанцевать под эту музыку.
Лайла отшвырнула справочник и взялась за второй.
– Ты знаешь, почему она здесь, не так ли? Знаешь, почему она приехала? Она всегда говорила: «Я знаю, чем кончится это замужество, я тебя предупреждала».
– Самое лучшее в нашем разрыве отношений то, что я перестану с ней встречаться.
Лайла лихорадочно листала страницы.
– Когда я звонила из Рима, она сразу поняла, что у нас неладно. Ей было просто необходимо присутствовать, посмотреть на финальную сцену.
– Господи, и что ты ждешь? Что она рассыплется на куски, узнав, что перед ней гетто?
– Не надо так орать…
– Да кто кричит, черт побери! Я просто не считаю, что ее должна обеспокоить поездка в гетто!
– Что это вдруг на тебя напало?
– Надо иногда кричать, чтобы дошло до некоторых низших форм животной жизни. Ничего не произойдет, неужели тебе не ясно? Ей все равно. Она решит, что это плохая шутка.
– Она будет знать, что выставлена на посмешище, и ты это понимаешь! И этого вполне достаточно!
– Я считаю, что это самая наиглупейшая вещь, когда-либо придуманная тобой, и поверь, ты их придумала немало!
– Теперь ты просто взбесился!
– Никто не бесится! Впрочем, это ты взбесилась. Я просто пытаюсь предупредить, что тебя ждет разочарование, провал, вот и все.
– Мама любит провалы.
– Лайла, расскажи, какой сюрприз ты мне готовишь? – спрашивала миссис Роуэн, – просто не могу удержаться от расспросов, любопытство так и гложет.
– Еще бы. – Лайла, улыбаясь, смотрела на Гранд-канал. Был вечер, они ужинали на террасе отеля «Гритти» втроем, Джессику час назад уложили спать в номере миссис Роуэн и оставили с няней. – Это моя тайна, мама, и я не проговорюсь. Не надо зря терять время на вопросы.
– Эймос, ты знаешь секрет?
Эймос потряс отрицательно головой, хотя знал, что миссис Роуэн ему не поверит. Он одернул и пригладил рукава своего свежевыглаженного костюма из хаки.
– Во всяком случае, думаю, нас ждет развлечение. – Он постарался изо всех сил скопировать улыбку жены, несмотря на все усиливавшуюся боль в спине.
– Что-нибудь случилось, Эймос? – спросила миссис Роуэн.
– Ничего. Просто моя спина опять разыгралась.
– О, ты и твоя спина, – насмешливо протянула Лайла.
– Но если она болит, Лайла, что я могу поделать?
– С твоей спиной все в порядке.
– О чем ты, Лайла? Если показать снимки любому доктору Нью-Йорка, могу поспорить, что каждый скажет одно и то же – позвоночный диск смещен.
– Спорить, спорить… ты как двухлетний ребенок!
– И правда, звучит по-детски, Эймос. Я не принимаю сторону дочери, пойми. Но можем мы разговаривать, как взрослые люди? Давайте просто пить кофе, и расскажите мне о Риме.
– Нам все очень понравилось, – сказал Эймос, – за исключением того случая, когда нас обвинили в краже часов. Я хотел купить Лайле часы и…
– Надеюсь, не золотые?
– Вообще то – да. Видите ли, там они стоят гораздо дешевле…
– Лайла, помнишь, как отец покупал тебе золотые часы? Лайла покачала головой:
– Нет. Расскажи.
– Ничего особенного. Он пообещал купить тебе часы, и у него не хватило денег. Он ужасно был расстроен, я помню. Еще бы не расстроиться!
– Абсолютно ничего не помню. И что было дальше?
– Да ничего особенного, я же сказала.
– Я надеюсь, тебе понравится мой сюрприз, – глядя на мать со значением произнесла Лайла.
Миссис Роуэн сделала знак официанту, чтобы тот принес еще кофе.
– Я грешна равнодушием к Риму. Венеция – другое дело. Все кажется знакомым, хотя я никогда не была здесь в это время года. Эймос?
– Что, Джессика?
– В следующий раз тебе обязательно надо приехать сюда в сентябре. Именно в сентябре собираются знаменитости со всей Европы. Самые известные и важные. Венецианцы даже придумали для них название – Settemberini, именно так их называют здесь. Ты должен тоже побывать здесь в сентябре, Эймос, посмотреть на них.
– За каким дьяволом?
Миссис Роуэн улыбнулась:
– Я ни на что не намекаю, но, как правило, большинство этих людей имеют отношение к театру, многие из них. Ты ведь работаешь для театра, это твоя основная работа, не так ли? Ты же артист.
Лайла встала:
– Идем?
Эймос с осторожностью, боясь потревожить спину, поднялся вслед за ней.
– Куда же мы идем? – снова поинтересовалась миссис Роуэн.
– Это моя идея. Сюрприз. Я все обдумала, пошли. Они вышли из отеля, завернули за угол. Там их ждала гондола. Когда все уселись, гондольер отчалил, и они поплыли по Гранд-каналу. Эймос потирал спину и думал, достаточно ли с собой денег на всякий непредвиденный случай, – он не доверял путешествиям по воде, и как только приехал в этот город, вынул из кармана бумажник, туристические чеки, паспорт и спрятал в ящике стола. Если гондола перевернется и придется плавать, можно лишиться паспорта и денег, и что вы тогда станете делать?
– Хой! – крикнул гондольер, и они медленно свернули с Гранд-канала на боковую водную артерию. Эймос продолжал кулаком нажимать на поясницу, смягчая боль, и пытался сосредоточиться на красоте проплывавших мимо античных зданий.
– Хой! – опять крикнул гондольер перед очередным поворотом. На это ясно прозвучало ответное «Хой!», и из темноты прямо перед ними возникла и заскользила мимо другая гондола.
– Я ужасно волнуюсь, – сказала миссис Роуэн.
Эймос промолчал, массируя поясницу, он давно почувствовал каким-то непостижимым ужасным образом, что все приближается постепенно к финалу, и это его смущало, потому что они с Лайлой вроде бы уже миновали финал, объяснившись сегодня днем на загаженной голубями площади.
– Хой! – Гондольер снова повернул. Теперь каналы стали настолько узкими, что Эймос замер при виде крысы, лезшей по стене здания как раз на уровне воды. Что делать, если крыса вдруг прыгнет в гондолу, поможет ли гондольер от нее избавиться, или он сам должен будет выгонять ужасное отвратительное существо, и придется делать это осторожно, чтобы не перевернуть лодку и не утопить всех в грязном канале.
Крыса исчезла в старинном портике, и Эймос счастливо вздохнул, но спокойствия хватило на короткий миг, его начала охватывать ярость от того, что обратно вернулась его паранойя, ведь было ясно давно: его брак рушился из-за этого, и почему он когда-то решил, что сможет осчастливить такую девушку, как Лайла?
– Хой…
– Хой…
Они проплыли большое расстояние, слишком большое для Венеции, по мнению Эймоса, он и не подозревал раньше, что город так велик, и никто не проронил ни слова. Тишину нарушал только шум воды за бортом и крики гондольера на поворотах.
– Хой…
– Хой…
Эймос посмотрел на свою жену – она сидела неподвижно и тихо. Потом на эту вселенскую суку, поворачивавшую аккуратно причесанную голову из стороны в сторону, видимо, пытаясь определить, куда они направляются, и вдруг ему показался символичным такой конец их брака, просто идеальный финал – он едет с этой поганой антисемиткой туда, где пять сотен лет назад начинались гонения на евреев.
Гондола остановилась.
Позади гондольер что-то спросил по-итальянски и показал куда-то, Лайла кивнула, встала и вышла из гондолы, за ней Джессика и, наконец, с превеликой осторожностью, Эймос. Гондольер привязал свою лодку, сделал знак следовать за ним и быстро пошел куда-то.
Миссис Роуэн поспешила за ним, спрашивая:
– Скажите мне, куда мы идем?
– Он не capisco, – сказала Лайла матери.
– Эймос, скажи мне.
– Я не знаю.
Гондольер шел впереди, они едва за ним успевали, без конца поворачивая, протискиваясь по узеньким улочкам.
Эймос прихрамывал позади всех, вспоминая, как однажды слышал рассказ старого шотландца о своей стране лосося, где он родился: «Это дикое место, и если вы там заблудитесь, то просто умрете». Эймос прибавил шаг, стараясь держаться поближе к Лайле, вдруг пришла мысль, что если гондольер, хотя и вполне еще молодой человек, вдруг свалится в одном из узких переулков с сердечным приступом, Эймосу придется самому искать обратный путь к гондоле, потом к Гранд-каналу и… опять его настигало сумасшествие! Оно свело на нет его брак, превращая в пытку… Теперь ему отчаянно хотелось помассировать кулаком поясницу, однако перевешивало еще большее желание сыграть на коленных чашечках, но это было невозможно, только если взять и лечь на землю… Гондольер остановился, указывая вперед.
Они прибыли на место.
Эймос озирался вокруг, испытывая разочарование. Не на что было смотреть. Несколько уродливых старых зданий вокруг уродливой площади. Пустой площади, если не считать нескольких уродливого вида людей, еле различимых в темноте.
Лайла сделала знак гондольеру, чтобы тот подождал, и рука об руку с матерью зашагала вперед. Эймос молча последовал за ними, и когда они остановились в самом центре площади, тоже остановился. Отпустив руку матери, Лайла широко раскинула руки и закружилась на месте – блондинка в лунном свете.
– Ну? – произнесла она.
– Здесь замечательно, – сказала миссис Роуэн.
Лайла резко остановилась:
– Но ведь тебе не нравится.
– Я же сказала – очень нравится.
– Но ты не думаешь так, мама. Я знаю, когда ты разочарована.
– Я не разочарована.
– Тогда дай мне услышать немного восторга в твоем голосе.
Эймос отошел на шаг, молча за ними наблюдая.
– Здесь красиво, Лайла.
– Ты так не думаешь.
– Да нет же. Я думаю, что это одно из красивейших мест в Венеции. Но что это за место, Лайла?
– Красивее, чем Сан-Марко?
– Красивее.
– Чем Гранд-канал?
– Еще бы! Но…
– Ты лжешь. Ты просто не хочешь меня расстраивать.
– Лайла, да что с тобой? Мне нравится здесь. Я же сказала: это великолепное место.
– Еще.
– Что ты хочешь сказать?
– То, что хочу тебе верить. Хочу знать, что ты говоришь правду.
– Что еще? Великолепное, красивое, замечательное, удивительное…
– Но слишком удивительное, – оборвала Лайла, – странное?
– О, немного странное, но то, что надо. Что за непонятное поведение! Где мы, Лайла?
– Это и есть мой сюрприз.
– Я знаю, дорогая. Но как ты разыскала его?
– Это было легко. В любом справочнике на букву «Г», мама.
Миссис Роуэн с недоумением покачала головой, глядя на дочь.
Лайла начала смеяться.
Миссис Роуэн повернулась к Эймосу:
– Скажи ты, Эймос.
Эймос молчал.
Миссис Роуэн повернулась к дочери:
– Прекрати глупый смех. – И снова Эймосу: – Да в чем дело, Эймос? Где мы?
Эймос молчал.
– Скажи ей, – сказала Лайла. Эймос произнес слово.
Миссис Роуэн повторила слово вслед за ним и начала оглядываться вокруг, глядя на темные строения. Лайла засмеялась громче.
– Я не понимаю, – миссис Роуэн продолжала озираться, – я сбита с толку. Ты привезла меня в гетто, Лайла. Прекрасно. Теперь скажи, почему. Я что, должна превратиться в тыкву?
Лайла продолжала хохотать, и миссис Роуэн опять обратилась к Эймосу: – Ладно, говори. Я не понимаю этой шутки. Вероятно, от меня ждали, что я оценю юмор. Объясни, Эймос, это явно в твоем духе. Это должно было мне причинить боль? Свести с ума? Этого не произошло, если хочешь знать.
Молчание.
– Это не стоило твоих усилий, а теперь говори, я требую, Эймос!
Ни слова от Эймоса.
– Ну знаешь ли, Лайла. Я очень разочарована в тебе, почему ты позволяешь Эймосу так дурно влиять на тебя. – Она пошла прочь, но остановилась, голос сорвался, в нем появились визгливые ноты.
– Ты всегда считаешь свои шутки смешными, правда? Такие, как ты, всегда так поступают. Ты ведь великолепный артист, и все, что ты делаешь, талантливо, и мы должны быть счастливы, все без исключения, что ты освещаешь наши дни своим присутствием. Но я тебе скажу кое-что. Скажу, что ты…
– Поцелуйте меня в еврейскую задницу, – сказал Эймос.
Тишина.
– Только в левую половинку, – продолжал он.
Она пошла от него поспешно прочь, но он вдруг сорвался с места и, подскочив, схватил ее за плечи, затряс и заорал:
– Что было хорошо для Гитлера, хорошо и для вас, не так ли? Отвечайте мне! – И уже снова раскрыл рот, чтобы выплеснуть все, что теперь рвалось наружу, что он держал в себе так долго, но миссис Роуэн вырвалась и побежала прочь, и тут он увидел, что его жена бежит вслед за своей матерью.
Задыхаясь, он смотрел им вслед, видел, как Лайла все время оборачивается на бегу и смотрит на него как на сумасшедшего, и он уже хотел крикнуть «Лайла, не покидай меня!», но не крикнул, пусть идет к дьяволу, она ему не нужна, никто ему не нужен, ни одна душа, потому что он – Эймос Маккрекен, это он сочинил «Фрэнси», и «Нью-Йорк Таймс» напишет об этом, когда придет Судный день и…
– Лайла, не покидай меня! Но она уже покинула его.
– Эй, вы там, двое, не волнуйтесь, – закричал он им вслед, – пока есть Хеллоуин, вы не останетесь без работы!
Он долго смотрел, как они удаляются, пока они не исчезли из виду. Спину ломило, он знал, что скоро заболит голова, но, несмотря ни на что, ему было хорошо. Даже не хорошо, ему было отлично. Прекрасно, он был сам по себе, и все сработает, как надо, будет встречаться со своим ребенком раза два в неделю, и они прекрасно будут проводить время вместе, будут сплошные развлечения, и он постарается убрать все разрушительные следы материнского воспитания, проводимого в его отсутствие. Дочь будет ему рассказывать о матери, о том, что та сохнет от тоски. Нет, Лайла слишком привлекательна и желанна, не успеет высохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
– Этот разговорник ни на что не годен. – Он захлопнул книжку и засунул в карман. – Я буду объясняться на языке жестов. – Он пошел навстречу венецианской девочке.
– Scusi, pictoro Picture? Snappa-shotta? – заговорил Эймос, улыбаясь как можно приветливее.
– Я – первая, – сказало вдруг дитя и бросилось прямо в его объятия, и тут же Эймос услышал, как жена воскликнула, радостно взвизгнув.
– Мама!
Он увидел, как из-за ближайшего угла гордо выступает Джессика Роуэн собственной персоной.
В возрасте сорока девяти Джессика выглядела лет на десять моложе лицом и минимум на двадцать фигурой. Он как-то шутя сказал Лайле, что Джессика переплюнула по инициативе самого доктора Спока, она занималась благотворительностью, сама не тратя на это деньги, но посещая все благотворительные собрания. Она была из тех особ, чьи фотографии появлялись обязательно в газетах на следующий день после открытия театра Метрополитен, и было невозможно, по крайней мере на Манхэттене, проведение любого мероприятия без Джессики. Правда, она мало появлялась в интернациональном свете, видимо, потому, что не была достаточно богата, и когда вышла второй раз замуж, не сделала блестящей партии – ее супруг был каким-то второстепенным отпрыском семейства Дю Пон.
– Что ты здесь делаешь? – удивилась Лайла.
– После твоего звонка, – ответила ее мать, – я подумала, как будет забавно взять и появиться в Лондоне, удивить маленькую Джесси, а потом я подумала, если приеду в Лондон, то почему бы не…
– Послушай, – заявил Эймос, – если тебе станет легче, я могу тебя потерпеть еще какое-то время.
Он подождал ответа, но его не последовало. Потом Лайла вскрикнула:
– Я знала! Я знала, что это где-то здесь!
Он перевернулся и посмотрел на жену.
Она с торжествующим видом стояла посреди комнаты, подняв руку с книгой.
– Я знала, что отыщу, Эймос. Еще в Нью-Йорке, когда ты предложил поехать в Европу, я накупила справочников и взяла такси. Листала по дороге и запомнила. Теперь нашла. Гетто. Эймос! Я свезу ее в Гетто. Я удивлю эту дрянь – сегодня же отвезу ее в Гетто.
Эймос равнодушно смотрел, как она ходит по комнате.
– Разве это не блестящая идея, Эймос? Ты что, не слышал? Это же фантастика! И ты знаешь, что я права. Говори же, черт побери, что это так.
Он спокойно отозвался:
– Ты хочешь отвезти мать в гетто и удивить ее этим?
– Да не в гетто, а в Гетто, ради бога слушай, как я говорю – ГЕТТО. Самое первое вонючее Гетто на свете, и оно находилось здесь, в Венеции. Я ее туда отвезу, но не скажу, куда именно, преподнесу как сюрприз. Для нее специально, ведь она любит сюрпризы!
Эймос закрыл глаза.
– Ну? – спросила она.
– Это действительно поставит ее на место, Лайла, старушка. О, да, сэр, у вас на плечах голова, я снимаю шляпу.
– Я слышу некий сарказм сделать вам тоже сюрприз. И вот мы здесь. Я только что накупила ей новых платьев. Рада меня видеть?
Лайла просияла:
– Ты сомневаешься?
* * *
– Эта паршивая сука!
Эймос лежал на кровати и думал, что если находить комичное в несоответствии, то сейчас Лайла представляет смешное зрелище. В модном новом костюме, в круглых очках, одевавшимися в редких случаях, она с деловым видом листала справочники, являя внешне портрет молодой интеллектуальной блондинки, американки, в то время как из ее красивого ротика лилась площадная брань.
– О, эта паршивая, несносная…
– Послушай, надеюсь, эти слова не относятся к твоей мамочке?
– Заткнись, заткнись лучше, эта паршивая сука все-таки приехала сюда!
– Если ты будешь так кричать, они услышат, их номер рядом. Или умерь голос или, наоборот, прибавь, и мы можем потанцевать под эту музыку.
Лайла отшвырнула справочник и взялась за второй.
– Ты знаешь, почему она здесь, не так ли? Знаешь, почему она приехала? Она всегда говорила: «Я знаю, чем кончится это замужество, я тебя предупреждала».
– Самое лучшее в нашем разрыве отношений то, что я перестану с ней встречаться.
Лайла лихорадочно листала страницы.
– Когда я звонила из Рима, она сразу поняла, что у нас неладно. Ей было просто необходимо присутствовать, посмотреть на финальную сцену.
– Господи, и что ты ждешь? Что она рассыплется на куски, узнав, что перед ней гетто?
– Не надо так орать…
– Да кто кричит, черт побери! Я просто не считаю, что ее должна обеспокоить поездка в гетто!
– Что это вдруг на тебя напало?
– Надо иногда кричать, чтобы дошло до некоторых низших форм животной жизни. Ничего не произойдет, неужели тебе не ясно? Ей все равно. Она решит, что это плохая шутка.
– Она будет знать, что выставлена на посмешище, и ты это понимаешь! И этого вполне достаточно!
– Я считаю, что это самая наиглупейшая вещь, когда-либо придуманная тобой, и поверь, ты их придумала немало!
– Теперь ты просто взбесился!
– Никто не бесится! Впрочем, это ты взбесилась. Я просто пытаюсь предупредить, что тебя ждет разочарование, провал, вот и все.
– Мама любит провалы.
– Лайла, расскажи, какой сюрприз ты мне готовишь? – спрашивала миссис Роуэн, – просто не могу удержаться от расспросов, любопытство так и гложет.
– Еще бы. – Лайла, улыбаясь, смотрела на Гранд-канал. Был вечер, они ужинали на террасе отеля «Гритти» втроем, Джессику час назад уложили спать в номере миссис Роуэн и оставили с няней. – Это моя тайна, мама, и я не проговорюсь. Не надо зря терять время на вопросы.
– Эймос, ты знаешь секрет?
Эймос потряс отрицательно головой, хотя знал, что миссис Роуэн ему не поверит. Он одернул и пригладил рукава своего свежевыглаженного костюма из хаки.
– Во всяком случае, думаю, нас ждет развлечение. – Он постарался изо всех сил скопировать улыбку жены, несмотря на все усиливавшуюся боль в спине.
– Что-нибудь случилось, Эймос? – спросила миссис Роуэн.
– Ничего. Просто моя спина опять разыгралась.
– О, ты и твоя спина, – насмешливо протянула Лайла.
– Но если она болит, Лайла, что я могу поделать?
– С твоей спиной все в порядке.
– О чем ты, Лайла? Если показать снимки любому доктору Нью-Йорка, могу поспорить, что каждый скажет одно и то же – позвоночный диск смещен.
– Спорить, спорить… ты как двухлетний ребенок!
– И правда, звучит по-детски, Эймос. Я не принимаю сторону дочери, пойми. Но можем мы разговаривать, как взрослые люди? Давайте просто пить кофе, и расскажите мне о Риме.
– Нам все очень понравилось, – сказал Эймос, – за исключением того случая, когда нас обвинили в краже часов. Я хотел купить Лайле часы и…
– Надеюсь, не золотые?
– Вообще то – да. Видите ли, там они стоят гораздо дешевле…
– Лайла, помнишь, как отец покупал тебе золотые часы? Лайла покачала головой:
– Нет. Расскажи.
– Ничего особенного. Он пообещал купить тебе часы, и у него не хватило денег. Он ужасно был расстроен, я помню. Еще бы не расстроиться!
– Абсолютно ничего не помню. И что было дальше?
– Да ничего особенного, я же сказала.
– Я надеюсь, тебе понравится мой сюрприз, – глядя на мать со значением произнесла Лайла.
Миссис Роуэн сделала знак официанту, чтобы тот принес еще кофе.
– Я грешна равнодушием к Риму. Венеция – другое дело. Все кажется знакомым, хотя я никогда не была здесь в это время года. Эймос?
– Что, Джессика?
– В следующий раз тебе обязательно надо приехать сюда в сентябре. Именно в сентябре собираются знаменитости со всей Европы. Самые известные и важные. Венецианцы даже придумали для них название – Settemberini, именно так их называют здесь. Ты должен тоже побывать здесь в сентябре, Эймос, посмотреть на них.
– За каким дьяволом?
Миссис Роуэн улыбнулась:
– Я ни на что не намекаю, но, как правило, большинство этих людей имеют отношение к театру, многие из них. Ты ведь работаешь для театра, это твоя основная работа, не так ли? Ты же артист.
Лайла встала:
– Идем?
Эймос с осторожностью, боясь потревожить спину, поднялся вслед за ней.
– Куда же мы идем? – снова поинтересовалась миссис Роуэн.
– Это моя идея. Сюрприз. Я все обдумала, пошли. Они вышли из отеля, завернули за угол. Там их ждала гондола. Когда все уселись, гондольер отчалил, и они поплыли по Гранд-каналу. Эймос потирал спину и думал, достаточно ли с собой денег на всякий непредвиденный случай, – он не доверял путешествиям по воде, и как только приехал в этот город, вынул из кармана бумажник, туристические чеки, паспорт и спрятал в ящике стола. Если гондола перевернется и придется плавать, можно лишиться паспорта и денег, и что вы тогда станете делать?
– Хой! – крикнул гондольер, и они медленно свернули с Гранд-канала на боковую водную артерию. Эймос продолжал кулаком нажимать на поясницу, смягчая боль, и пытался сосредоточиться на красоте проплывавших мимо античных зданий.
– Хой! – опять крикнул гондольер перед очередным поворотом. На это ясно прозвучало ответное «Хой!», и из темноты прямо перед ними возникла и заскользила мимо другая гондола.
– Я ужасно волнуюсь, – сказала миссис Роуэн.
Эймос промолчал, массируя поясницу, он давно почувствовал каким-то непостижимым ужасным образом, что все приближается постепенно к финалу, и это его смущало, потому что они с Лайлой вроде бы уже миновали финал, объяснившись сегодня днем на загаженной голубями площади.
– Хой! – Гондольер снова повернул. Теперь каналы стали настолько узкими, что Эймос замер при виде крысы, лезшей по стене здания как раз на уровне воды. Что делать, если крыса вдруг прыгнет в гондолу, поможет ли гондольер от нее избавиться, или он сам должен будет выгонять ужасное отвратительное существо, и придется делать это осторожно, чтобы не перевернуть лодку и не утопить всех в грязном канале.
Крыса исчезла в старинном портике, и Эймос счастливо вздохнул, но спокойствия хватило на короткий миг, его начала охватывать ярость от того, что обратно вернулась его паранойя, ведь было ясно давно: его брак рушился из-за этого, и почему он когда-то решил, что сможет осчастливить такую девушку, как Лайла?
– Хой…
– Хой…
Они проплыли большое расстояние, слишком большое для Венеции, по мнению Эймоса, он и не подозревал раньше, что город так велик, и никто не проронил ни слова. Тишину нарушал только шум воды за бортом и крики гондольера на поворотах.
– Хой…
– Хой…
Эймос посмотрел на свою жену – она сидела неподвижно и тихо. Потом на эту вселенскую суку, поворачивавшую аккуратно причесанную голову из стороны в сторону, видимо, пытаясь определить, куда они направляются, и вдруг ему показался символичным такой конец их брака, просто идеальный финал – он едет с этой поганой антисемиткой туда, где пять сотен лет назад начинались гонения на евреев.
Гондола остановилась.
Позади гондольер что-то спросил по-итальянски и показал куда-то, Лайла кивнула, встала и вышла из гондолы, за ней Джессика и, наконец, с превеликой осторожностью, Эймос. Гондольер привязал свою лодку, сделал знак следовать за ним и быстро пошел куда-то.
Миссис Роуэн поспешила за ним, спрашивая:
– Скажите мне, куда мы идем?
– Он не capisco, – сказала Лайла матери.
– Эймос, скажи мне.
– Я не знаю.
Гондольер шел впереди, они едва за ним успевали, без конца поворачивая, протискиваясь по узеньким улочкам.
Эймос прихрамывал позади всех, вспоминая, как однажды слышал рассказ старого шотландца о своей стране лосося, где он родился: «Это дикое место, и если вы там заблудитесь, то просто умрете». Эймос прибавил шаг, стараясь держаться поближе к Лайле, вдруг пришла мысль, что если гондольер, хотя и вполне еще молодой человек, вдруг свалится в одном из узких переулков с сердечным приступом, Эймосу придется самому искать обратный путь к гондоле, потом к Гранд-каналу и… опять его настигало сумасшествие! Оно свело на нет его брак, превращая в пытку… Теперь ему отчаянно хотелось помассировать кулаком поясницу, однако перевешивало еще большее желание сыграть на коленных чашечках, но это было невозможно, только если взять и лечь на землю… Гондольер остановился, указывая вперед.
Они прибыли на место.
Эймос озирался вокруг, испытывая разочарование. Не на что было смотреть. Несколько уродливых старых зданий вокруг уродливой площади. Пустой площади, если не считать нескольких уродливого вида людей, еле различимых в темноте.
Лайла сделала знак гондольеру, чтобы тот подождал, и рука об руку с матерью зашагала вперед. Эймос молча последовал за ними, и когда они остановились в самом центре площади, тоже остановился. Отпустив руку матери, Лайла широко раскинула руки и закружилась на месте – блондинка в лунном свете.
– Ну? – произнесла она.
– Здесь замечательно, – сказала миссис Роуэн.
Лайла резко остановилась:
– Но ведь тебе не нравится.
– Я же сказала – очень нравится.
– Но ты не думаешь так, мама. Я знаю, когда ты разочарована.
– Я не разочарована.
– Тогда дай мне услышать немного восторга в твоем голосе.
Эймос отошел на шаг, молча за ними наблюдая.
– Здесь красиво, Лайла.
– Ты так не думаешь.
– Да нет же. Я думаю, что это одно из красивейших мест в Венеции. Но что это за место, Лайла?
– Красивее, чем Сан-Марко?
– Красивее.
– Чем Гранд-канал?
– Еще бы! Но…
– Ты лжешь. Ты просто не хочешь меня расстраивать.
– Лайла, да что с тобой? Мне нравится здесь. Я же сказала: это великолепное место.
– Еще.
– Что ты хочешь сказать?
– То, что хочу тебе верить. Хочу знать, что ты говоришь правду.
– Что еще? Великолепное, красивое, замечательное, удивительное…
– Но слишком удивительное, – оборвала Лайла, – странное?
– О, немного странное, но то, что надо. Что за непонятное поведение! Где мы, Лайла?
– Это и есть мой сюрприз.
– Я знаю, дорогая. Но как ты разыскала его?
– Это было легко. В любом справочнике на букву «Г», мама.
Миссис Роуэн с недоумением покачала головой, глядя на дочь.
Лайла начала смеяться.
Миссис Роуэн повернулась к Эймосу:
– Скажи ты, Эймос.
Эймос молчал.
Миссис Роуэн повернулась к дочери:
– Прекрати глупый смех. – И снова Эймосу: – Да в чем дело, Эймос? Где мы?
Эймос молчал.
– Скажи ей, – сказала Лайла. Эймос произнес слово.
Миссис Роуэн повторила слово вслед за ним и начала оглядываться вокруг, глядя на темные строения. Лайла засмеялась громче.
– Я не понимаю, – миссис Роуэн продолжала озираться, – я сбита с толку. Ты привезла меня в гетто, Лайла. Прекрасно. Теперь скажи, почему. Я что, должна превратиться в тыкву?
Лайла продолжала хохотать, и миссис Роуэн опять обратилась к Эймосу: – Ладно, говори. Я не понимаю этой шутки. Вероятно, от меня ждали, что я оценю юмор. Объясни, Эймос, это явно в твоем духе. Это должно было мне причинить боль? Свести с ума? Этого не произошло, если хочешь знать.
Молчание.
– Это не стоило твоих усилий, а теперь говори, я требую, Эймос!
Ни слова от Эймоса.
– Ну знаешь ли, Лайла. Я очень разочарована в тебе, почему ты позволяешь Эймосу так дурно влиять на тебя. – Она пошла прочь, но остановилась, голос сорвался, в нем появились визгливые ноты.
– Ты всегда считаешь свои шутки смешными, правда? Такие, как ты, всегда так поступают. Ты ведь великолепный артист, и все, что ты делаешь, талантливо, и мы должны быть счастливы, все без исключения, что ты освещаешь наши дни своим присутствием. Но я тебе скажу кое-что. Скажу, что ты…
– Поцелуйте меня в еврейскую задницу, – сказал Эймос.
Тишина.
– Только в левую половинку, – продолжал он.
Она пошла от него поспешно прочь, но он вдруг сорвался с места и, подскочив, схватил ее за плечи, затряс и заорал:
– Что было хорошо для Гитлера, хорошо и для вас, не так ли? Отвечайте мне! – И уже снова раскрыл рот, чтобы выплеснуть все, что теперь рвалось наружу, что он держал в себе так долго, но миссис Роуэн вырвалась и побежала прочь, и тут он увидел, что его жена бежит вслед за своей матерью.
Задыхаясь, он смотрел им вслед, видел, как Лайла все время оборачивается на бегу и смотрит на него как на сумасшедшего, и он уже хотел крикнуть «Лайла, не покидай меня!», но не крикнул, пусть идет к дьяволу, она ему не нужна, никто ему не нужен, ни одна душа, потому что он – Эймос Маккрекен, это он сочинил «Фрэнси», и «Нью-Йорк Таймс» напишет об этом, когда придет Судный день и…
– Лайла, не покидай меня! Но она уже покинула его.
– Эй, вы там, двое, не волнуйтесь, – закричал он им вслед, – пока есть Хеллоуин, вы не останетесь без работы!
Он долго смотрел, как они удаляются, пока они не исчезли из виду. Спину ломило, он знал, что скоро заболит голова, но, несмотря ни на что, ему было хорошо. Даже не хорошо, ему было отлично. Прекрасно, он был сам по себе, и все сработает, как надо, будет встречаться со своим ребенком раза два в неделю, и они прекрасно будут проводить время вместе, будут сплошные развлечения, и он постарается убрать все разрушительные следы материнского воспитания, проводимого в его отсутствие. Дочь будет ему рассказывать о матери, о том, что та сохнет от тоски. Нет, Лайла слишком привлекательна и желанна, не успеет высохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12