– Отлично. Почерк у вас разборчивый?
– Да, очень разборчивый. По каллиграфии я получала высшие оценки.
– Это, по крайней мере, уже достоинство. Что вас задержало?
– Со мной познакомилась ваша сестра. Я не могла обидеть ее уходом.
– Отныне будете. Она назойлива. Завтрак в восемь, обед в час, ужин в семь. Погодите-ка, вы, разумеется не станете обедать с прислугой, поскольку вы кровная родственница. Но и не настолько близкая, чтобы быть допущенной к семейному столу. Вам будут посылать поднос, и вы можете обедать в своей комнате. До поры до времени.
– Благодарю вас, миссис Дункан, – сказала я со всей любезностью, на какую была способна.
– Завтра явитесь ко мне. Посмотрю, насколько вы годитесь для секретарской работы. Вы ездите верхом?
– Да, мадам.
– Будете иногда сопровождать моего сына в утренних верховых прогулках. Никому из нас не хочется, а он любит компанию. Вы можете взять себе всю одежду его жены. Я уверена, что она, к счастью, вам подойдет.
– А если жена вернется?
– Не вернется. А если какими-то судьбами и вернется, то не будет допущена в этот дом. Это все.
Я сделала от нее несколько шагов, прежде чем опять повернулась к ней лицом и почтительно сказала:
– Благодарю вас.
– Так-то лучше, – сказала она. Как я и подозревала, она рассчитывала на такое почтение, ждала его. Мне было интересно, как долго я смогу мирно уживаться с этим странным семейством. Сейчас у меня не было выбора, так что надо извлекать из ситуации максимум возможного.
Уже было почти темно, когда прохлада смела зной этого дня середины лета. Войдя в свою комнату, я выглянула в окно. С расстояния я могла видеть нечто, казавшееся маленьким городом, состоявшим из однотипных домов. А возможно, одинаковых, но с такого расстояния нельзя было сказать определенно. Наблюдая так, я увидела первые группы рабочих, возвращавшихся с поля домой. Они маршировали, выстроившись в длинную линию. Все они были черные и, конечно, некогда были рабами. Во всяком случае, многие из них. Я праздно спросила себя, сильно ли изменилась их жизнь. Я знала, что им платили. Этого требовал закон, но они по-прежнему работали много и тяжело. Я подняла раму окна, дабы удостовериться, что они поют. Это было мягко, мелодично и печально. Я быстро опустила раму. Вот уж в чем я сейчас не нуждалась, так это в печальной песне.
Мне было интересно, когда я получу доступ к обноскам, то есть к одежде, оставленной пропавшей женой Уолтера. У меня по крайней мере имелся стенной шкаф, чтобы разместить там костюмы. Я открыла дверцу, желая определить его размеры. Он был большой и забит разной чрезвычайно красивой и дорогой одеждой. Пока я находилась внизу, кто-то перенес в мою комнату гардероб Мари. Этим домом управляют действенно, пусть и неприветливо.
Мне пришлось зажечь керосиновые лампы; их было настолько много для освещения комнаты, насколько мне требовалось. Я вынула некоторую одежду, чтобы изучить ее, и примерила бледно-голубое платье из тонкого шелка. Оно подошло, словно было на меня сшито. Заглянув в ящики комода, я обнаружила, что они заполнены тоже – нижним бельем, двумя корсетами, тонкими чулками. Верхний ящик содержал в себе гребни, щетки, замшу и баночку рисовой пудры. Были еще банки с кремом для кожи – начатые, но свежие. Я обнаружила флаконы с заграничными одеколонами, ленты в огромном разнообразии цветов. Шарфы, шали, плащи – вещей было столько, что я не успела обследовать их все.
Еще сегодня утром я была бедна и лишь в одежде, пропитанной грязной речной водой и порванной в нескольких местах. Теперь вечер, и у меня в избытке изящных платьев и туалетных принадлежностей. Я полагала, что в чем-то мне повезло. Я раздумывала, что сталось с Мари и какова она была. Я одобрила ее вкус в одежде.
Без сомнения, я знала, что мне предстоит рано вставать и быть готовой к любым распоряжениям, какие мне будут отданы. Миновали два самых тяжелых дня в моей жизни, и я была на грани полного изнеможения и новых слез, поэтому перспектива улечься в постель была самой заманчивой.
В ответ на робкий стук я открыла дверь и увидела милую девушку в униформе служанки с подносом в руках. Он казался слишком тяжелым для такой хрупкой девушки, и я быстро освободила ее от подноса.
– Благодарю вас, мэм, – сказала она с сильным ирландским акцентом.
Тогда я этого не знала, но в Новом Орлеане была большая ирландская колония.
– Он чуть не упал, да.
– Входи, – сказала я.
– Но, мэм, это строгий дом, как вы скоро узнаете. Так не делают…
– Насколько понимаю, я, так же, как и ты, буду работать в этом доме. А теперь не стой тут. Входи.
Она почти запрыгнула в комнату и выглядела чрезвычайно довольной приглашением.
– Меня зовут Колин, мэм.
– Я – Джена Стюарт и буду работать секретаршей у миссис Дункан.
– Да помогут вам небеса, мэм, – пылко сказала она.
– Почему ты так говоришь?
– На нее плохо работать, уж такова она. Можно сказать, очень строгая женщина. – Колин глубоко вздохнула. – Ей – Богу, это, пожалуй, верное слово для нее.
Сняв с подноса салфетку, я обнаружила много еды, хорошо приготовленной и хорошо сервированной. Там был пудинг, плавающий в сиропе, который я любила. Но я подумала, что Колин тоже его любит, поэтому отдала его ей. Она, сев на край кровати, со счастливым видом поглощала пудинг, и так мы стали добрыми друзьями. Я подумала, что друг в этом доме мне очень нужен.
– Хозяин, – доверительно сообщила девушка, – человек гордый. Самый большой грубиян из всех, какого я когда-либо видывала, уж не сомневайтесь. Для него фамилия Дункан означает столько же, сколько весь благословенный мир. Никогда не слыхала, чтобы человек так огорчался от того, что жена Уолтера не родила сыновей. Единственное, чего он не в состоянии вынести, – это пресечение фамилии. Но так случится, когда он умрет и во владение всем этим вступит Уолтер. Он промотает все – это верно, как Бог свят. Да, мэм.
– Что за человек, Уолтер? Не хочу совать нос в чужие дела, но если мне здесь жить, лучше знать людей, у которых, возможно, будешь служить.
– Они отправят меня обратно на Канал, если только когда-нибудь проведают, что я рассказала вам, мэм.
– Канал? – не поняла я.
– Это Ирландский канал… где все ирландцы живут в Новом Орлеане, и ни в этой, ни в какой другой стране нет места хуже, включая Дублин. Я не хочу туда обратно.
– Уверяю тебя, – ответила я ей, – что я ничего не скажу.
– Хорошо, мэм. Он не тот человек, которого я хотела бы видеть больше одного раза, хотя, скажу вам, он не урод, если не касаться его натуры. Порой я думаю, что этот человек теряет голову от своих поступков. Но все, что я могу сказать о нем, – он вредный. Он, как дурак, играет в азартные игры и пьет, как сапожник. Но когда захочет, может быть высокомерным, как его мамаша и крутым, как папаша. Однажды он приставал ко мне, и я сказала, что если он дотронется до меня, то я пойду на Канал и расскажу парням. Они бы пришли сюда за ним, он это знал и с тех пор оставил меня в покое. Думаю, он наполовину помешанный с того времени, как жена снялась и бросила его.
– С этим человеком мне предстоит совершать прогулки верхом.
– Берите с собой арапник, мэм, и пускайте его в ход, если понадобится. Куда ему сладить с людьми, которые могут дать сдачи. И вооружены дубинкой.
– Жена бросила его, потому что не могла выносить его привычек?
– Я бы сказала, прежде всего поэтому. Она была миленькая, но ей не хватало дерзости и у нее не могло быть детей. Во всяком случае, они ее обвиняли в этом. Она внезапно уехала и уже не вернулась. Старик почти готов на основании закона объявить ее мертвой. Он может так сделать, даже если она уехала не так давно, чтобы прошел достаточный срок для законного на это основания.
– Он, наверно, со временем женится снова, – сказала я.
– Кому он нужен? Весь Новый Орлеан знает, что он такое. Не будь он сыном Клода Дункана, его давно бы уже вызвали на дуэль и убили.
– Да, но деньги, – напомнила я. – Богатый мужчина всегда найдет жену.
Колин начала было что-то говорить, но потом явно раздумала. Она подобрала ложкой остатки пудинга с тарелки, поднялась и приготовилась унести поднос.
– Я бы вам открыла глаза и на мистера Лаверна Кейвета. Он любит хорошенькие личики, да и стройные ножки.
– Мистер Дункан упоминал о нем как о друге.
– Так и есть. Он часто сюда приезжает. Он живет в квартире на Бурбон-стрит, но здесь чувствует себя как дома и распоряжается как хозяин. И ждет от людей повиновения. С ним можно ладить, но все-таки держите на макушке хотя бы одно ушко.
– А что Одетта? – спросила я, рассчитывая разузнать обо всех этих людях, когда появилась возможность.
– Если бы я когда-нибудь обратилась за помощью на Ирландский канал, так это из-за нее. Она будет завидовать вам, потому что вы молоды. Остерегайтесь ее.
Прежде чем Колин подняла поднос, я на прощанье обняла ее.
– Ты действительно подготовила меня к возможным неприятностям, – сказала я. – Спасибо тебе. Думаю, теперь я смогу с большей уверенностью смотреть в лицо этим людям.
Когда я закрыла дверь, я снова была на грани изнеможения и собралась пораньше лечь спать. Я была довольна, что не получила приглашения на ужин к семейному столу, ведь они ни за что не оставили бы меня в покое. Я предпочитала быть сама себе хозяйкой.
Я отшвырнула всю подаренную мне одежду. Выложив те предметы гардероба Мари, которые надену завтра, я натянула на себя одну из ее ночных рубашек.
В девять я лежала в постели, погасив лампы. В доме стояла тишина, в комнате было темно, и сквозь этот покой пришли ужасные воспоминания о затонувшем пакетботе и гибели моих отца и матери. Я уняла рыдания, думая о Дэвиде Бреннане и о том, чем он может быть сейчас занят. Он был так любезен и заботлив, не говоря уж о том, что действительно спас мне жизнь, что я действительно уважала его и восхищалась им, несмотря на столь краткое знакомство. Я молилась о том, чтобы вскоре он уже дирижировал оркестром в опере и создал себе имя, а может быть и стал знаменитым. Едва ли я когда-то еще увижу его. Этим вечером мне казалось, что ни Клод Дункан, ни его жена не предоставят мне большой свободы, не говоря уж о том, чтобы позволить съездить, когда захочу, в Новый Орлеан.
Отныне моя жизнь круто изменится. Мне предстоит быть дальней родственницей и трудиться за стол и содержание. Вряд ли будут оговорены какие-либо финансовые условия, которые со временем облегчили бы мне возможность уйти, что я для себя уже твердо решила. На днях я должна буду поговорить с мистером Дунканом о какой-либо плате наличными за мои услуги, но пока я слишком зависела от него, чтобы поднимать эту тему. Если он меня выгонит, я скоро опять окажусь перед судьей и на сей раз наверняка буду заключена в тюрьму и отправлена работать на кого-то в поле, и труд там будет гораздо более изнурительным. Итак, я собралась извлекать из своего положения все возможное и выжидать благоприятного случая.
IV
Утром я начала понимать, что меня ждет. Поскольку я легла очень рано, я была уже на ногах, одета и готова начать день, когда постучала Одетта. Она прямо-таки молотила в дверь – полагала, что я еще в постели. Я открыла и встала в дверях, пресекая всякую попытку Одетты войти.
– Слуги уже позавтракали, – сказала она. – Вы будете завтракать на кухне, и не вздумайте доложить об этом. В этом нет ничего худого, если вас не заставят есть с прислугой.
Я сказала:
– Мадам, я никогда не давала повода думать, что мне не нравится делить стол с кем бы то ни было. Это идея миссис Дункан, а не моя.
– Ну что ж, тогда не мешкайте. Хозяйка ждет вас к себе сразу после завтрака. Так что спускайтесь тотчас же.
Я ела мой завтрак в обществе одной лишь веселой чернокожей поварихи с Ямайки. Она сообщила, что ее зовут Сильвиана и что она самая лучшая в мире повариха, – мнение, которое я вскоре с нею разделила.
Я не съела еще и половины, как в кухню ворвалась Одетта, чтобы поторопить меня. Оставив часть завтрака, я последовала за нею снова наверх. Там она, постучав в одну из дверей, открыла ее и пропустила меня в гостиную Селины Дункан, затем в ее опочивальню. Комната была большая, и в ней легко дышалось, несмотря на задернутые портьеры и плотно закрытые ставни. В комнате было так темно, что миссис Дункан зажгла три большие лампы, хотя снаружи стоял ясный и солнечный день.
На кровати перед нею стояла подставка для письма, на которой лежала солидная пачка бумаг – похоже, писем. Селина указала на них.
– Я запустила свою корреспонденцию и теперь предоставляю ее вам. На каждом письме я сделала заметки, обозначающие, как хочу ответить. Ваше искусство, без сомнения, позволит составить очень хорошие и должные ответы. Когда покончите с этим делом, я найду вам другие занятия.
Упомянутые «другие» занятия заключались в подрезании цветов и их расстановке, чтении вслух, задергивании штор, когда она укладывалась вздремнуть днем, передаче распоряжений поварихе и Одетте, подготовке списка всевозможных покупок, кроме связанных с кухней.
Три дня я трудилась с раннего утра до часа, когда Селина решала отойти ко сну, и каждый вечер я чувствовала такое же изнеможение, как в тот вечер после трагедии. До сих пор Клод Дункан держался от меня в стороне, а Уолтер вроде бы провел последние три дня в городе. Человек по имени Лаверн Кейвет еще не почтил нас визитом. Я надеялась, что он и Уолтер не будут мне навязываться, ибо теперь целиком была поглощена поручениями Селины.
Моя рука уставала от возложенной на меня писанины. На все надо было отвечать, даже на самые пустые записки. Я не имела понятия, что меня ждет, но наверняка знала, если когда-либо эта работа принесет отдачу, она будет заслуженной.
На четвертое утро Уолтер ворвался в кухню, когда я ела. На нем были бриджи для верховой езды и бледно-желтая рубашка. Он был в сапогах, держал плеть и похлопывал ею по сапогам точно на манер своего отца.
– Вы не очень ранняя пташка, – сказал он. – Надевайте костюм для верховой езды. У Мари он был. Жду вас внизу через двадцать минут.
– Кататься верхом? – воскликнула я.
– А что же еще, женщина? Кататься, само собой.
– Но я должна узнать, что желает от меня ваша мать…
– Она желает от вас, чтобы вы ехали со мной. Шевелитесь же. Ненавижу верховые прогулки, когда солнце становится слишком жарким.
Мне опять не удалось как следует позавтракать, но я поспешила наверх, чтобы отыскать амазонку и влезть в нее. Я подумала, что Мари обладала превосходным вкусом в одежде, в отличие от вкуса в мужчинах, ибо экипировка была прелестной. Она состояла из довольно тяжелого облегающего бедра длинного твидового двубортного жакета с широкими лацканами. Под него я надела белую блузку с крахмальным, плотно облегающим воротничком. Юбка была пышной, но совсем простой. Все это увенчивалось блестящим цилиндром, который мне пришлось надежно пришпилить к волосам.
Сапоги сияли так же, как у Уолтера, и имелся арапник, тоже входивший в комплект. Когда я спускалась по лестнице, Уолтер, ждавший в вестибюле, казался ужасно раздраженным, но его лицо просветлело, едва он увидел меня, что я восприняла как комплимент. И не ошиблась.
– Ей-Богу, – сказал он, – вы необыкновенно привлекательная женщина. Костюм Мари смотрится на вас чрезвычайно хорошо. Лучше, чем на ней.
– Спасибо, – сказала я.
– Надеюсь, вы хорошая наездница, потому что мне нравится нечто большее, чем просто легкий галоп по пастбищам. Если не будете поспевать за мной, я больше вас не приглашу.
У меня имелись некоторые сомнения относительно моих способностей как всадницы, но я лишь наклонила голову в знак того, что приняла предупреждение. Мы двинулись к конюшне по вымощенной дорожке, изящно извивавшейся между строго распланированными цветниками. Работавшие в имении мужчины не обратили на нас внимания, когда мы проходили мимо. Я было хотела похвалить их за великолепные цветы, но удержалась, усомнившись в том, что Уолтер это одобрит.
Лошади были готовы: лоснящаяся симпатичная кобыла для меня и красновато-коричневый каурный жеребец для Уолтера. Мы сели в седла – я слегка неуклюже, ведь уже прошло время с тех пор, как я ездила верхом. Уолтер врезал арапником по конскому боку, и жеребец с места в карьер рванул по равнине. Я пятками стронула свою лошадь с места и не заставляла ее набирать полную скорость. Уолтер, придержав свою, ждал меня.
– Вы слишком медлите, – сказал он. – Боитесь?
– Не вижу смысла изнурять свою лошадь, – ответила я.
– Ах, вы не видите смысла!
С этими словами он изо всей силы вытянул арапником мою лошадь по боку. Кобыла рванулась, Уолтер поехал следом. Приблизившись вплотную, он ударил мою лошадь арапником и свою тоже, смеясь над моими отчаянными усилиями удержаться в седле.
Я подумала, что Уолтеру крайне необходимо преподать урок. Краем глаза я видела, как он поднимает плетку, чтобы еще раз стегнуть мою лошадь. Прежде чем он опустил плетку, я резко бросила кобылу вправо, прямо наперерез ему, испугав жеребца и заставив его вдруг встать на дыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19