Он был уже третьим, а гущина леса оставалась нерушимой, глухой и сумрачной заколдованным, молчаливым царством. Гнилье, бурелом, высоченные папоротники, ели, переплетенные лианами, многосотлетний кедр. А дальше горы и водопады, темные и величественные ущелья, без дна, без края, нависшие утесы...
Павел остановился на уступе скалы. Красноватый гранит уходил далеко вниз и на бесконечной глубине каньона обрывался в черное неподвижное озеро. Юноша слышал о нем от Кулика и Наташи и теперь знал, куда пришел. Озеро находилось лигах в двадцати от берега, мимо него пролегала тропа на Чилькут. Чтобы выйти к Ново Архангельску, нужно обогнуть этот мертвый водоем, образованный силою землетрясения. Ни рыб, ни водорослей не водилось в озере, не кружились птицы. Только ночью и рассветными зорями приходили сюда на водопой звери.
Глубокое безмолвие окружало ущелье. Вечерний сумрак становился гуще, заволакивал лес, темнели и медленно стирались грани дальнего кряжа Скалистых гор.
Павел спустился вниз, к озеру. Необходимо было найти ночлег, пока темнота окончательно не укрыла скалы, добыть огня. Ночи в горах стояли холодные, от лесной сырости спасал только костер.
После того как Чуукван увел Кулика и Наташу и откочевало все племя, Павел не думал о нападении индейцев и не таился. Бросил хижину в тот же день налегке, как был, взяв с собою лишь ружье и немного пороху. Он не хотел оставаться там ни одного лишнего часа, не хотел взять ни одной юколы. Он был слишком горд, чтобы объяснять индейцам свою непричастность и свое отношение к происшествию в крепости, и не хотел больше быть обязанным ничем и никому. Великодушие, проявленное врагами, хоть и подсказанное охотником, переживалось мучительно, тем более что вызвано было жалостью. Так, по крайней мере, казалось Павлу... Он очень страдал... Еще раз разрушились мечты! Были моменты, когда хотелось умереть, охватывали стыд и гнев... Он не мог оставаться на одном месте, он должен был двигаться, идти все равно куда... Он брел уже третий день и только сегодня понял, что идет к форту.
Темнело быстро. Исчезли очертания скал, леса, невидным стало озеро. Мерцала лишь в надвигавшемся мраке полоска воды у самого берега, отблескивал мокрый уступ каменного навеса.
На краю этой выемки Павел соорудил костер, рядом накидал веток. Он не взял из хижины даже звериной шкуры, необходимой для лесных ночевок. Влажная колючая хвоя заменила привычное ложе, и он не замечал разницы.
Гибель «Ростислава» и экипажа, утеря груза и крушение всех надежд, связанных с отчаянным рейсом, события последних дней снова остро и мучительно всплыли в памяти. Павел старался не думать, отвлечься, подолгу останавливался среди диких, суровых скал, следил за неторопливым полетом кондора, слушал гром водопада, свергавшегося со страшной высоты. Камни, горы и лес окружали все дни его пути, действовали умиротворяще. Шорохи трав на высоких лугах, ветер, запах смолы и прели, не тревоженная тишина...
Звери и птицы не попадались. Лишь изредка в сумеречной гущине мелькала колибри еле приметная лесная гостья. Яркий оранжевый зоб пламенел на солнце, как раскаленный уголь, длинный клюв напоминал иглу. Птица появлялась только в середине лета, затем снова засыпала в гнезде.
Несколько раз Павел замечал возле разрытых муравьиных куч следы тарбагана, однажды пересек дорогу сохатый. Иных зверей не встречалось, и, если бы не убитый в начале пути дикий козленок, пришлось бы долго кружить по тайге за дневным прокормом.
Уходя, Кулик оставил ему винтовку, рог пороху, мешочек пуль. В пути он мог добывать себе пищу. Чуукван стоял в стороне бесстрастный, казалось, равнодушный и не глядел на разложенные припасы. После того как уступил старику жизнь врага, он больше его не замечал. Слишком много отдано дружбе, доблесть воинав исполнении сказанного.
Весь день, пробираясь по горам и зарослям, Павел не думал о еде и только теперь почувствовал голод. Однако ни в тощем мешке, висевшем у пояса, ни в карманах ничего не нашлось. Потерялся и тщательно хранимый высушенный трут.
Ночь оказалась теплой. Ветра не было, густой туман застилал озеро, поднимался все выше, укрывал лес. Стало сыро, зато можно было обойтись без костра. Но есть очень хотелось, и Павел решил засесть на звериной тропе, проложенной к водопою. Спускаясь сюда, он видел следы недалеко от своей стоянки.
Темно и глухо было в лесу. Влажные белесые клочья прикрыли Деревья и камни, опутали всю землю. В сырой тьме изредка трещала ель, падал сорвавшийся где-то в горах обломок скалы, неясно гудел водопад. Павел ждал всю ночь, но ни один зверь не появился у озера. Словно все вымерло кругом, и только редкие ночные звуки смутно напоминали о непрерывности бытия.
Лежа за упавшей огромной елью Павел согрелся; подопревшая хвоя высохла под ним. стала податливой и мягкой, как мох; постепенно утих голод, наплывала дремота. До утра еще было далеко, но тропа по-прежнему оставалась пустой. Как видно, лесное зверье покинуло эти места. Незаметно юноша окончательно задремал.
Проснулся он перед самым утром. Еще было темно, все так же туманно и сыро, но за нависшими громадами скал уже угадывался сумеречный расцвет.
Туман увлажнил хвою, жухлую листву между упавших лесин. темный береговой гранит. Медленно падали с отяжелевших веток редкие крупные капли, скользкую топь превратилась тропа. Павел продрог, ныло простреленное плечо, еще сильнее хотелось есть. Он поднялся и, стряхнув с одежды росу, решил снова податься в горы. Может быть, там встретит стадо баранов. На заре они покидали разлоги, уходили в недоступные места.
Становилось светлее. Липкий туман все еще висел клочьями, но в просветах уже обозначилось озеро, рваные скалы над ним, мерцал и дробился на камнях не умолкающий водопад. Было очень тихо, торжественно, как перед началом жизни, потом вдруг далеко вверху озарилась вершина горы, фиолетово-розовая, чистая, одетая вечным снеговым покровом.
И вслед за первым лучом солнца раздался мощный протяжный рев, сильный и нараставший, будивший тайгу и горы,великий нетерпеливый зов. Это кричал сохатый, искавший лесную подругу, нежную, густошерстую самку.
Павел встрепенулся, торопливо осмотрел винтовку. Инстинкт охотника, голод заставили его быстро и бесшумно двинуться навстречу лосю.
Зверь был близко, шел напрямки через заросли, разрывая лианы и гущину леса огромными тупыми рогами, проваливаясь по колено в гнилье и раскисшую болотистую почву. Павел слышал, как трещали под гигантскими копытами ветки, упавшие стволы, корни. Потом совсем невдалеке, между расщелинами обомшелого камня, мелькнула волосатая морда, могучая грудь великана. Он не видел притаившегося охотника, не чуял опасности. Прекрасный извечный порыв вел его вперед, дальше, навстречу любви и смерти.
Юноша опустил винтовку. Сколько раз он охотился в тайге и горах, добывая еду и шкуры, и никогда об этом не думал. То было простым, не придуманным законом, как дуновение ветра, как снег, как солнечное тепло. Сейчас впервые он почувствовал жестокую правду.
Лось приближался. Стучали копыта по камням, усилился. треск сучьев и давних, поваленных ветрами, отживших деревьев. Несколько раз маячила бурая, вспотевшая шерсть зверя, раскрытая пасть, тяжелая кость рогов. Сохатый порывисто и сильно дышал, брызги пены покрывали широкую грудь. Он двигался напрямик, как раз к тому месту, где находился Павел. И юноша выстрелил. Это было скорее движение страха, невольная необходимость самозащиты.
Зверь дрогнул, остановился, вскинув высоко рога, бросился вперед и неожиданно рухнул на правый бок. Качнулись кусты, обрывки лиан, хрустнула и повалилась молодая лиственница. Видно стало, как часто-часто двигались огромные мохнатые ноги. Потом они выпрямились. Сохатый был убит наповал. Пуля попала ему в горло. Забыв о своих размышлениях, Павел радовался как ребенок. Убить лося с первого выстрела это было неслыханной удачей, тем более летом, когда зверь особенно осторожен. Павел принялся разделывать тушу, уже ни о чем не думая. В нем сказалась кровь не одного поколения охотников. Такова участь многих движений сердца...
Снимая шкуру, Павел наткнулся на след огнестрельной пули в шее лося. Пуля оказалась необычной. Большой круглый гранат, темный, как сгусток крови. Юноша знал, что некоторые племена собирали в горах драгоценные камни, используя их вместо свинца. Чаще всего этим занимался народ Коннан племя людоедов, обитавших по склонам Чилькутского перевала. Встречи с ними избегали даже индейцы.
Звук выстрела разбудил молчавшие утесы и скалы, откликнулся в хаосе гор. Невольно Павел оглянулся. Люди Коннан могли быть здесь, рядом. Случалось, что дикари преследовали раненого зверя не один день, шли за ним сотни миль.
Но кругом опять было тихо, уползал последний туман. Солнечный луч проник в ущелье, осветил две дряхлые сосны на самом краю обрыва, сверкавший горный поток. Наступило утро.
Лещинский находился возле пристани, когда прибежавший караульщик сообщил о возвращении Павла. Помощник правителя выронил подзорную трубу в подражание Баранову он часто разглядывал залив,нагнулся поднять ее и неожиданно почувствовал, как похолодели руки, заколыхались перед глазами пятна островов. Подступила давняя болезнь припадок, испариной покрылись лоб, узкая костистая грудь.
Невероятным усилием он поборол приступ, подхватил трубу, набожно приложил пальцы к круглой суконной шапке, обшитой светлым шнурком.
Святое чудо,сказал он с передышкой.Милосердный бог...
Окончательно овладев собой, он торопливо двинулся вдоль палисада с радостной улыбкой на лице и ужасом в сердце. Предательство становилось явным, похороненное там, в заливе, оно угрожало разоблачением, отсроченной карой, гибелью... Он шел быстро, переступая мокрые после недавнего прилива валуны, плавник, кучи гниющих водорослей. Низко метались чайки. Крик их напоминал протяжный стон.
Павел лежал в спальне Баранова. Стоял полумрак Серафима закрыла ставни, плотно прихлопнула дверь, навесила на нее травяную плетенку, зажгла и снова погасила свечу. Увидев еще издали юношу, осторожно принесенного двумя звероловами, подобравшими его возле крепости, женщина негромко вскрикнула, потом заткнула концом платка рот и больше не произнесла ни звука. Только глаза ее стали глубокими, лучистыми, затаившими нежданную радость.
Возвращение Павла было событием, взволновавшим весь поселок. Промышленные торопились к дому правителя, спешили узнать судьбу «Ростислава», Ананий послал за Гедеоном, снова ушедшим после расправы на редут, алеуты бросили лов трески. Самые слабые, лежавшие по баракам, пытались выползти из жилья, индейские женщины шептались по углам.
Лука не пустил никого дальше крыльца. Озабоченный, немного испуганный, сидел он на нижней ступеньке, нетерпеливо поглядывал на дверь. Он сам ничего не знал, не успел даже как следует разглядеть Павла. Серафима послала за своим сожителем мальчика-креола, помогавшего ей по хозяйству, и сразу усадила промышленного около двери.
Карауль,сказала она, не глядя по обыкновению на мужа, и вдруг засмеялась неожиданно и ласково, как в редкие минуты их молодой жизни.Слышь, живой вернулся. Хворый, а живой. Не пускай. Никого не пускай. Лука.
Она ушла в спальню, а озадаченный Лука некоторое время стоял на пороге, потирая бороду. Он так ничего и не выведал и не решился спросить. Необычное поведение Серафимы поразило его больше, чем все ее самые странные выходки. Он даже забыл о припрятанной в сенях чарке рома.
Из самой Калифорнии прибыл. Из индейского плену...говорил он обступившим крыльцо зверобоям.Суднишко гишпанцы отняли...
Лука скоро увлекся, выдумал новые подробности. Под конец сам верил своему вранью.
Обитатели крепости слушали спокойно, возбуждение сказывалось лишь в неровных движениях, стуке винтовок и мушкетов, беспрестанно перекидываемых с плеча на плечо, редком окрике. Стоявшие ближе к крыльцу хмурились и молчали. Россказням Луки никто не верил, спасение одного только Павла, которого считали давно утонувшим, подтверждало гибель других.
Когда вошел Лещинский, Павел спал. На потемневшем от ветра лице отчетливо выделялись красные пятна скул, прорывался хриплый кашель. Скитания и ночевки в сырых ущельях разбередили заживавшие легкие, недавнюю рану. Последние двое суток Павел двигался к форту словно в тумане, подолгу лежал на камнях и ракушках, устилавших берег моря, бредил.
Океан был пасмурный, серый. Тяжелая волна однотонно швыряла гальку, растекалась по мокрым, обточенным прибоем камням, медленно отступала. Кругом тоже было тускло и голо, темнели вдали острова архипелага св. Лазаря невысокие скалистые утесы. Над ними, над морем и лесом плыли пухлые дождевые тучи. От залива Норфольк-Саунд на Ситхе до самых островов Шарлотты редко выдавались ясные дни.
Забылся,шепотом сказала Серафима, преграждая дорогу Лещинскому в горницу, где лежал Павел.
Похудевшая, в черном головном платке, она недобро глянула на временного начальника форта, хотела прикрыть дверь. Но Лещинский уже ступил через порог, и женщина смолкла.
Иван Александрович? тихо вдруг позвал юноша, поднимая с подушки голову. Ты?
Лещинский шагнул вперед, порывисто приблизился к изголовью лежавшего.
Павел Савелович...зашептал он возбужденно, словно не в силах сдержать радость от встречи.Матерь божия!.. Сколь ночей провел я без сна. Не верил в погибель. Не верил.
Не давая Павлу встать, он положил руку на влажные волосы, закрывавшие лоб больного, весь насторожился, ожидая услышать самое страшное. Пальцы дрожали, пульсировала на виске тонкая синяя вена.
Однако ничего не произошло. Павел не догадывался о предательстве, выстрел считал направленным с пиратской шхуны. Прямой и великодушный, он хотел видеть лучшее,
побороть невольную неприязнь к бывшему своему помощнику.
Господин Лещинский!выговорил он с искренней радостью и, несмотря на попытку удержать его, решительно поднялся.Живы? Вернулся? Слава тебе...
Перекрестившись, он сел на кровати, быстро, беспорядочно расспрашивал об остальном экипаже, о корсаре, перескочил на дела колонии. Про отъезд Баранова ему уже сообщила Серафима, но он только сейчас по-настоящему очнулся и с лихорадочной торопливостью жадно набросился на собеседника. Раскрасневшийся и возбужденный, подмяв под себя подушку, спрашивал, слушал ответы и снова спрашивал.
Лещинский теперь совсем оправился, но обращение его не изменилось. Все так же охотно и радушно отвечал он Павлу, сетуя на трудности, на долгое отсутствие правителя, на непрекращавшиеся болезни среди промышленных. Будто отчитывался перед начальником. Он даже намекнул, что наконец-то сможет передать управление крепостью. Намекнул и сразу выжидающе замолчал. Но Павел его не понял.
Потом явился Ананий. Мягкой, неслышной поступью вошел он в горницу, перекрестил стоявшую у порога Серафиму, Лещинского, неторопливо приблизился к кровати.
Много слышал. Много...сказал он, остро, с любопытством разглядывая приподнявшегося Павла.Еще в Санкт-Петербурге от самого господина Строганова, покровителя... Рад узнать вас, сударь мой.
Он расправил рясу, сел на кровать, заговорил о столичных знакомых, у которых бывал и крестник правителя, о переезде сюда, посочувствовал скитаниям Павла и ни слова не обронил ни о делах колонии, миссии, ни о Баранове. Да и говорил он не как с больным и совсем не как священнослужитель. Лишь уходя, добродушно благословил юношу пухлыми рыжими пальцами.
Отважных хранит господь...сказал он, подвязывая цепочку креста.Форту хозяин нужен.
За все время, проведенное Ананием у его постели, Павел только удивленно глядел на архимандрита. Впервые встречал он образованного, начитанного российского монаха, посещавшего просвещеннейших людей столицы. От слабости и жара кружилась голова, но юноша чувствовал, что он не бредит, что, кроме лесов и ущелий, пиратов и индейцев, несбывшихся мечтаний, есть города и люди, книги, широкие, большие мысли...
Баранова не было. Далеко, в глубину гор ушла Наташа. Крепость и поселение казались случайными. Империи здесь не существовало...
Растревоженный, он опять потерял сознание, и Серафима больше не отходила от его кровати. Женщина не сомкнула глаз ни на одну минуту, сидела не шевелясь. Лишь изредка вставала, чтобы переменить полотенце на горячем лбу больного или поправить трещавший фитиль лампады.
Гремел за стенами шторм, стучали струи дождя. Как всегда, плюхало и билось о камни неспокойное море, выли у палисада сторожевые псы. Медленно и тревожно тянулась ночь...
Глава десятая
Штормовые ветры продолжались до середины лета. Потом неожиданно наступила тихая погода, и в первый же день странное явление, еще не виданное в этих местах, поразило жителей Ново-Архангельска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Павел остановился на уступе скалы. Красноватый гранит уходил далеко вниз и на бесконечной глубине каньона обрывался в черное неподвижное озеро. Юноша слышал о нем от Кулика и Наташи и теперь знал, куда пришел. Озеро находилось лигах в двадцати от берега, мимо него пролегала тропа на Чилькут. Чтобы выйти к Ново Архангельску, нужно обогнуть этот мертвый водоем, образованный силою землетрясения. Ни рыб, ни водорослей не водилось в озере, не кружились птицы. Только ночью и рассветными зорями приходили сюда на водопой звери.
Глубокое безмолвие окружало ущелье. Вечерний сумрак становился гуще, заволакивал лес, темнели и медленно стирались грани дальнего кряжа Скалистых гор.
Павел спустился вниз, к озеру. Необходимо было найти ночлег, пока темнота окончательно не укрыла скалы, добыть огня. Ночи в горах стояли холодные, от лесной сырости спасал только костер.
После того как Чуукван увел Кулика и Наташу и откочевало все племя, Павел не думал о нападении индейцев и не таился. Бросил хижину в тот же день налегке, как был, взяв с собою лишь ружье и немного пороху. Он не хотел оставаться там ни одного лишнего часа, не хотел взять ни одной юколы. Он был слишком горд, чтобы объяснять индейцам свою непричастность и свое отношение к происшествию в крепости, и не хотел больше быть обязанным ничем и никому. Великодушие, проявленное врагами, хоть и подсказанное охотником, переживалось мучительно, тем более что вызвано было жалостью. Так, по крайней мере, казалось Павлу... Он очень страдал... Еще раз разрушились мечты! Были моменты, когда хотелось умереть, охватывали стыд и гнев... Он не мог оставаться на одном месте, он должен был двигаться, идти все равно куда... Он брел уже третий день и только сегодня понял, что идет к форту.
Темнело быстро. Исчезли очертания скал, леса, невидным стало озеро. Мерцала лишь в надвигавшемся мраке полоска воды у самого берега, отблескивал мокрый уступ каменного навеса.
На краю этой выемки Павел соорудил костер, рядом накидал веток. Он не взял из хижины даже звериной шкуры, необходимой для лесных ночевок. Влажная колючая хвоя заменила привычное ложе, и он не замечал разницы.
Гибель «Ростислава» и экипажа, утеря груза и крушение всех надежд, связанных с отчаянным рейсом, события последних дней снова остро и мучительно всплыли в памяти. Павел старался не думать, отвлечься, подолгу останавливался среди диких, суровых скал, следил за неторопливым полетом кондора, слушал гром водопада, свергавшегося со страшной высоты. Камни, горы и лес окружали все дни его пути, действовали умиротворяще. Шорохи трав на высоких лугах, ветер, запах смолы и прели, не тревоженная тишина...
Звери и птицы не попадались. Лишь изредка в сумеречной гущине мелькала колибри еле приметная лесная гостья. Яркий оранжевый зоб пламенел на солнце, как раскаленный уголь, длинный клюв напоминал иглу. Птица появлялась только в середине лета, затем снова засыпала в гнезде.
Несколько раз Павел замечал возле разрытых муравьиных куч следы тарбагана, однажды пересек дорогу сохатый. Иных зверей не встречалось, и, если бы не убитый в начале пути дикий козленок, пришлось бы долго кружить по тайге за дневным прокормом.
Уходя, Кулик оставил ему винтовку, рог пороху, мешочек пуль. В пути он мог добывать себе пищу. Чуукван стоял в стороне бесстрастный, казалось, равнодушный и не глядел на разложенные припасы. После того как уступил старику жизнь врага, он больше его не замечал. Слишком много отдано дружбе, доблесть воинав исполнении сказанного.
Весь день, пробираясь по горам и зарослям, Павел не думал о еде и только теперь почувствовал голод. Однако ни в тощем мешке, висевшем у пояса, ни в карманах ничего не нашлось. Потерялся и тщательно хранимый высушенный трут.
Ночь оказалась теплой. Ветра не было, густой туман застилал озеро, поднимался все выше, укрывал лес. Стало сыро, зато можно было обойтись без костра. Но есть очень хотелось, и Павел решил засесть на звериной тропе, проложенной к водопою. Спускаясь сюда, он видел следы недалеко от своей стоянки.
Темно и глухо было в лесу. Влажные белесые клочья прикрыли Деревья и камни, опутали всю землю. В сырой тьме изредка трещала ель, падал сорвавшийся где-то в горах обломок скалы, неясно гудел водопад. Павел ждал всю ночь, но ни один зверь не появился у озера. Словно все вымерло кругом, и только редкие ночные звуки смутно напоминали о непрерывности бытия.
Лежа за упавшей огромной елью Павел согрелся; подопревшая хвоя высохла под ним. стала податливой и мягкой, как мох; постепенно утих голод, наплывала дремота. До утра еще было далеко, но тропа по-прежнему оставалась пустой. Как видно, лесное зверье покинуло эти места. Незаметно юноша окончательно задремал.
Проснулся он перед самым утром. Еще было темно, все так же туманно и сыро, но за нависшими громадами скал уже угадывался сумеречный расцвет.
Туман увлажнил хвою, жухлую листву между упавших лесин. темный береговой гранит. Медленно падали с отяжелевших веток редкие крупные капли, скользкую топь превратилась тропа. Павел продрог, ныло простреленное плечо, еще сильнее хотелось есть. Он поднялся и, стряхнув с одежды росу, решил снова податься в горы. Может быть, там встретит стадо баранов. На заре они покидали разлоги, уходили в недоступные места.
Становилось светлее. Липкий туман все еще висел клочьями, но в просветах уже обозначилось озеро, рваные скалы над ним, мерцал и дробился на камнях не умолкающий водопад. Было очень тихо, торжественно, как перед началом жизни, потом вдруг далеко вверху озарилась вершина горы, фиолетово-розовая, чистая, одетая вечным снеговым покровом.
И вслед за первым лучом солнца раздался мощный протяжный рев, сильный и нараставший, будивший тайгу и горы,великий нетерпеливый зов. Это кричал сохатый, искавший лесную подругу, нежную, густошерстую самку.
Павел встрепенулся, торопливо осмотрел винтовку. Инстинкт охотника, голод заставили его быстро и бесшумно двинуться навстречу лосю.
Зверь был близко, шел напрямки через заросли, разрывая лианы и гущину леса огромными тупыми рогами, проваливаясь по колено в гнилье и раскисшую болотистую почву. Павел слышал, как трещали под гигантскими копытами ветки, упавшие стволы, корни. Потом совсем невдалеке, между расщелинами обомшелого камня, мелькнула волосатая морда, могучая грудь великана. Он не видел притаившегося охотника, не чуял опасности. Прекрасный извечный порыв вел его вперед, дальше, навстречу любви и смерти.
Юноша опустил винтовку. Сколько раз он охотился в тайге и горах, добывая еду и шкуры, и никогда об этом не думал. То было простым, не придуманным законом, как дуновение ветра, как снег, как солнечное тепло. Сейчас впервые он почувствовал жестокую правду.
Лось приближался. Стучали копыта по камням, усилился. треск сучьев и давних, поваленных ветрами, отживших деревьев. Несколько раз маячила бурая, вспотевшая шерсть зверя, раскрытая пасть, тяжелая кость рогов. Сохатый порывисто и сильно дышал, брызги пены покрывали широкую грудь. Он двигался напрямик, как раз к тому месту, где находился Павел. И юноша выстрелил. Это было скорее движение страха, невольная необходимость самозащиты.
Зверь дрогнул, остановился, вскинув высоко рога, бросился вперед и неожиданно рухнул на правый бок. Качнулись кусты, обрывки лиан, хрустнула и повалилась молодая лиственница. Видно стало, как часто-часто двигались огромные мохнатые ноги. Потом они выпрямились. Сохатый был убит наповал. Пуля попала ему в горло. Забыв о своих размышлениях, Павел радовался как ребенок. Убить лося с первого выстрела это было неслыханной удачей, тем более летом, когда зверь особенно осторожен. Павел принялся разделывать тушу, уже ни о чем не думая. В нем сказалась кровь не одного поколения охотников. Такова участь многих движений сердца...
Снимая шкуру, Павел наткнулся на след огнестрельной пули в шее лося. Пуля оказалась необычной. Большой круглый гранат, темный, как сгусток крови. Юноша знал, что некоторые племена собирали в горах драгоценные камни, используя их вместо свинца. Чаще всего этим занимался народ Коннан племя людоедов, обитавших по склонам Чилькутского перевала. Встречи с ними избегали даже индейцы.
Звук выстрела разбудил молчавшие утесы и скалы, откликнулся в хаосе гор. Невольно Павел оглянулся. Люди Коннан могли быть здесь, рядом. Случалось, что дикари преследовали раненого зверя не один день, шли за ним сотни миль.
Но кругом опять было тихо, уползал последний туман. Солнечный луч проник в ущелье, осветил две дряхлые сосны на самом краю обрыва, сверкавший горный поток. Наступило утро.
Лещинский находился возле пристани, когда прибежавший караульщик сообщил о возвращении Павла. Помощник правителя выронил подзорную трубу в подражание Баранову он часто разглядывал залив,нагнулся поднять ее и неожиданно почувствовал, как похолодели руки, заколыхались перед глазами пятна островов. Подступила давняя болезнь припадок, испариной покрылись лоб, узкая костистая грудь.
Невероятным усилием он поборол приступ, подхватил трубу, набожно приложил пальцы к круглой суконной шапке, обшитой светлым шнурком.
Святое чудо,сказал он с передышкой.Милосердный бог...
Окончательно овладев собой, он торопливо двинулся вдоль палисада с радостной улыбкой на лице и ужасом в сердце. Предательство становилось явным, похороненное там, в заливе, оно угрожало разоблачением, отсроченной карой, гибелью... Он шел быстро, переступая мокрые после недавнего прилива валуны, плавник, кучи гниющих водорослей. Низко метались чайки. Крик их напоминал протяжный стон.
Павел лежал в спальне Баранова. Стоял полумрак Серафима закрыла ставни, плотно прихлопнула дверь, навесила на нее травяную плетенку, зажгла и снова погасила свечу. Увидев еще издали юношу, осторожно принесенного двумя звероловами, подобравшими его возле крепости, женщина негромко вскрикнула, потом заткнула концом платка рот и больше не произнесла ни звука. Только глаза ее стали глубокими, лучистыми, затаившими нежданную радость.
Возвращение Павла было событием, взволновавшим весь поселок. Промышленные торопились к дому правителя, спешили узнать судьбу «Ростислава», Ананий послал за Гедеоном, снова ушедшим после расправы на редут, алеуты бросили лов трески. Самые слабые, лежавшие по баракам, пытались выползти из жилья, индейские женщины шептались по углам.
Лука не пустил никого дальше крыльца. Озабоченный, немного испуганный, сидел он на нижней ступеньке, нетерпеливо поглядывал на дверь. Он сам ничего не знал, не успел даже как следует разглядеть Павла. Серафима послала за своим сожителем мальчика-креола, помогавшего ей по хозяйству, и сразу усадила промышленного около двери.
Карауль,сказала она, не глядя по обыкновению на мужа, и вдруг засмеялась неожиданно и ласково, как в редкие минуты их молодой жизни.Слышь, живой вернулся. Хворый, а живой. Не пускай. Никого не пускай. Лука.
Она ушла в спальню, а озадаченный Лука некоторое время стоял на пороге, потирая бороду. Он так ничего и не выведал и не решился спросить. Необычное поведение Серафимы поразило его больше, чем все ее самые странные выходки. Он даже забыл о припрятанной в сенях чарке рома.
Из самой Калифорнии прибыл. Из индейского плену...говорил он обступившим крыльцо зверобоям.Суднишко гишпанцы отняли...
Лука скоро увлекся, выдумал новые подробности. Под конец сам верил своему вранью.
Обитатели крепости слушали спокойно, возбуждение сказывалось лишь в неровных движениях, стуке винтовок и мушкетов, беспрестанно перекидываемых с плеча на плечо, редком окрике. Стоявшие ближе к крыльцу хмурились и молчали. Россказням Луки никто не верил, спасение одного только Павла, которого считали давно утонувшим, подтверждало гибель других.
Когда вошел Лещинский, Павел спал. На потемневшем от ветра лице отчетливо выделялись красные пятна скул, прорывался хриплый кашель. Скитания и ночевки в сырых ущельях разбередили заживавшие легкие, недавнюю рану. Последние двое суток Павел двигался к форту словно в тумане, подолгу лежал на камнях и ракушках, устилавших берег моря, бредил.
Океан был пасмурный, серый. Тяжелая волна однотонно швыряла гальку, растекалась по мокрым, обточенным прибоем камням, медленно отступала. Кругом тоже было тускло и голо, темнели вдали острова архипелага св. Лазаря невысокие скалистые утесы. Над ними, над морем и лесом плыли пухлые дождевые тучи. От залива Норфольк-Саунд на Ситхе до самых островов Шарлотты редко выдавались ясные дни.
Забылся,шепотом сказала Серафима, преграждая дорогу Лещинскому в горницу, где лежал Павел.
Похудевшая, в черном головном платке, она недобро глянула на временного начальника форта, хотела прикрыть дверь. Но Лещинский уже ступил через порог, и женщина смолкла.
Иван Александрович? тихо вдруг позвал юноша, поднимая с подушки голову. Ты?
Лещинский шагнул вперед, порывисто приблизился к изголовью лежавшего.
Павел Савелович...зашептал он возбужденно, словно не в силах сдержать радость от встречи.Матерь божия!.. Сколь ночей провел я без сна. Не верил в погибель. Не верил.
Не давая Павлу встать, он положил руку на влажные волосы, закрывавшие лоб больного, весь насторожился, ожидая услышать самое страшное. Пальцы дрожали, пульсировала на виске тонкая синяя вена.
Однако ничего не произошло. Павел не догадывался о предательстве, выстрел считал направленным с пиратской шхуны. Прямой и великодушный, он хотел видеть лучшее,
побороть невольную неприязнь к бывшему своему помощнику.
Господин Лещинский!выговорил он с искренней радостью и, несмотря на попытку удержать его, решительно поднялся.Живы? Вернулся? Слава тебе...
Перекрестившись, он сел на кровати, быстро, беспорядочно расспрашивал об остальном экипаже, о корсаре, перескочил на дела колонии. Про отъезд Баранова ему уже сообщила Серафима, но он только сейчас по-настоящему очнулся и с лихорадочной торопливостью жадно набросился на собеседника. Раскрасневшийся и возбужденный, подмяв под себя подушку, спрашивал, слушал ответы и снова спрашивал.
Лещинский теперь совсем оправился, но обращение его не изменилось. Все так же охотно и радушно отвечал он Павлу, сетуя на трудности, на долгое отсутствие правителя, на непрекращавшиеся болезни среди промышленных. Будто отчитывался перед начальником. Он даже намекнул, что наконец-то сможет передать управление крепостью. Намекнул и сразу выжидающе замолчал. Но Павел его не понял.
Потом явился Ананий. Мягкой, неслышной поступью вошел он в горницу, перекрестил стоявшую у порога Серафиму, Лещинского, неторопливо приблизился к кровати.
Много слышал. Много...сказал он, остро, с любопытством разглядывая приподнявшегося Павла.Еще в Санкт-Петербурге от самого господина Строганова, покровителя... Рад узнать вас, сударь мой.
Он расправил рясу, сел на кровать, заговорил о столичных знакомых, у которых бывал и крестник правителя, о переезде сюда, посочувствовал скитаниям Павла и ни слова не обронил ни о делах колонии, миссии, ни о Баранове. Да и говорил он не как с больным и совсем не как священнослужитель. Лишь уходя, добродушно благословил юношу пухлыми рыжими пальцами.
Отважных хранит господь...сказал он, подвязывая цепочку креста.Форту хозяин нужен.
За все время, проведенное Ананием у его постели, Павел только удивленно глядел на архимандрита. Впервые встречал он образованного, начитанного российского монаха, посещавшего просвещеннейших людей столицы. От слабости и жара кружилась голова, но юноша чувствовал, что он не бредит, что, кроме лесов и ущелий, пиратов и индейцев, несбывшихся мечтаний, есть города и люди, книги, широкие, большие мысли...
Баранова не было. Далеко, в глубину гор ушла Наташа. Крепость и поселение казались случайными. Империи здесь не существовало...
Растревоженный, он опять потерял сознание, и Серафима больше не отходила от его кровати. Женщина не сомкнула глаз ни на одну минуту, сидела не шевелясь. Лишь изредка вставала, чтобы переменить полотенце на горячем лбу больного или поправить трещавший фитиль лампады.
Гремел за стенами шторм, стучали струи дождя. Как всегда, плюхало и билось о камни неспокойное море, выли у палисада сторожевые псы. Медленно и тревожно тянулась ночь...
Глава десятая
Штормовые ветры продолжались до середины лета. Потом неожиданно наступила тихая погода, и в первый же день странное явление, еще не виданное в этих местах, поразило жителей Ново-Архангельска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59