Но, достигши такой
внутренней победы, демократическое государство оказывалось окруженным извне
огромным количеством многих других недемократических государств, побеждать
которые было необходимо для удовлетворения собственных аппетитов демократии.
Возникало новое противоречие, результатом которого явилась Пелопоннесская
война, в которой аристократическая Спарта выступила против демократических
Афин на стороне более мелких государств, сопротивлявшихся афинской агрессии.
Но Пелопоннесская война конца V в. не разрешила этого противоречия, а только
показала, что оба эти принципа - и аристократический и демократический - уже
достаточно выродились. Нужен был совершенно новый, третий принцип, который
бы вместил в себя и укрепил оба старых, но уже - на новом диалектическом
этапе. В качестве носителя такого принципа явилась македонская монархия,
подчинившая себе и греческие аристократии, и греческие демократии.
Кроме того, быстро развивавшееся рабовладение на известном этапе своего
развития тоже должно было пройти свою "критическую точку". Когда рабов
становилось очень много, было уже невозможно ходить за каждым из них как за
рабочим скотом. Рабы начинали требовать для себя столько погонщиков и
надсмотрщиков, что держать их в прежнем виде становилось совершенно
невозможно. Отсюда - очевидная социально-экономическая необходимость новой
формы рабовладения, указанной выше. К такому же результату приходило и
противоположное нарушение классического равновесия рабовладельческого
общества, т.е. там, где рабов оказывалось очень мало. Тут тоже был предел,
дальше которого непосредственное рабовладение теряло свой смысл. В таких
условиях тоже было целесообразнее извлекать из раба больше, чем он может
дать как только неразумное животное. Как разумно ставящая себе цели
личность, он может дать, конечно, гораздо больше. Вот почему
непосредственное рабовладение на известной стадии по необходимости переходит
в опосредствованное.
В конечном счете опосредствованное рабовладение было вполне естественным
результатом роста производительных сил. Непрестанное развитие
производительных сил привело к развалу родового строя и властно потребовало
замены его рабовладельчески-государственным. Это развитие постепенно
ограничивало неподвижность аристократии, увлекая это сословие в торговлю, в
промышленность, в денежное хозяйство, в городскую жизнь, в широкую
колонизацию. Это развитие, достигши гармонии в "век Перикла", увлекло Афины
к радикализму, пробуждая субъективную алчность и на верхах и на низах,
которые стали отличаться между собою только содержанием этой алчности (ибо у
одних идеалом была агрессия и политико-экономический рационализм, а у других
- праздность и политический вульгаризм свободных бедняков на форуме).
Развитие производительных сил имело ряд критических точек, количественный
переход в которые означал также и переход в новое социально-политическое
качество. Так, в VII в. возникло рабовладельческое государство; в середине V
в. - прославленная гармония "века Перикла". В эпоху эллинизма возникает
система опосредствованного рабовладения, дававшая выход дальнейшему росту
личности. Говорить о том, что вся эта система полусвободного труда наступила
в эпоху эллинизма везде и сразу, конечно, не приходится. Черты
полусвободного хозяйства мы находим, прежде всего, и раньше всего, в тех
странах, которые можно назвать странами классического эллинизма, - в Египте
и Передней Азии, а уже потом в чисто греческих странах, вроде Аттики или
Спарты. Ремесленные мастерские в эту эпоху продолжали обслуживаться в
значительной степени рабами. Но то, что явилось новостью, это - свободные
ремесленные мастерские, наличие свободных мастеров и их учеников, договоры
между мастерами и учениками, подряды, выполняемые на дому, из материалов
заказчика, и прочие черты свободного или полусвободного труда. Мало того, мы
находим тут нечто вроде средневековых цехов и гильдий, имевших своего
председателя, секретаря, казначея, глашатаев, свои здания, клубы, кассы
взаимопомощи. Есть сведения даже о факте забастовок рабочих. Но все это,
напоминая те или другие черты из феодализма и капитализма, в основе своей,
конечно, не имеет ничего общего ни с тем, ни с другим, так как все эти общие
черты вырастали все-таки на общей базе рабовладельческой формации.
в)
Вместе с новым социально-экономическим этапом не мог не появиться и новый
политический этап. Мы уже указали, что вместе с ростом демократии росли и
аппетиты, как непосредственно-жизненные, так и общекультурные. Для их
удовлетворения нужны были завоевания, ибо внутренние ресурсы после
использования старинных аристократических культурно-социальных ресурсов были
уже исчерпаны. Но большие завоевания требовали совсем других политических и
военных горизонтов. Маленький, миниатюрный классический полис был для этого
негоден. Значит, уже по одному этому должно было произойти небывалое для
классики укрупнение государств. Но это значит также и то, что Греция, как
неспособная к государственному универсализму, должна была уступить место
новым странам и пойти на потерю своей независимости. Греция попала под
власть македонских царей и римлян не потому, что те были очень сильны, а она
слаба ("слабость" не помешала Греции разбить персов в период
греко-персидских войн в V в.), а потому, что подпадение под чужую власть
делало Грецию членом огромного, а потом и универсального государства,
универсализм же повелительно требовался ростом производительных сил,
принимавших внутреннесубъективную форму. Завоевания Александра Македонского,
как и позже римские завоевания, есть не прихоть отдельных политиков и
честолюбцев, а суровая диалектическая необходимость античного
социально-исторического процесса в целом. В эту эпоху на очереди стояло
образование мирового государства вместо миниатюрного греческого полиса.
Только мировое государство могло дать ресурсы для растущих культурных и
социально-политических потребностей.
Далее, государство непосредственное (т.е. античная аристократия и
демократия) должно было перейти в государство опосредствованное, непрямое. В
самом государстве должна была произойти дифференциация, подобная той,
которая происходила в рабовладении. Государство дифференцировалось на
аппарат и на некую внутреннюю жизнь, которые до этих пор - в
аристократическом и демократическом мире классики - не были разделены и
представляли единое и неразличимое целое. Эллинизм политически
характеризуется как монархия и притом абсолютная монархия, если брать самый
принцип и целевую установку и пропускать бесконечные оттенки фактической
жизни истории. Какая-то внутренняя сила и произвол управляют здесь самим
государством, и граждане отныне общаются с этой силой не прямо, как в
классических аристократиях и демократиях, а косвенно, опосредствованно,
через аппарат государства и чиновничество, ставший отныне чем-то
неокончательным, чем-то выражающим еще другую власть. Так, в античности
появляется чиновничество как специальное сословие, ибо только здесь
появляются люди, которые посвящают себя государству, отличая его и от своей
личной жизни, и от экономической жизни, и от общекультурной. Здесь впервые
развивается сложный государственный аппарат, сложная система управления
провинциями, напряженная централизация власти и дальновидная мировая
политика.
Так возникает эллинистически-римский государственный абсолютизм,
универсализм, рационализм, чиновный иерархизм, вся эта огромная мировая
государственная машина с колоссальным административным, чиновным аппаратом,
весь этот социальный и в то же время детальнейшим образом рефлектированный
космос (получивший окончательную форму только в эпоху позднего эллинизма, в
виде римской империи), пришедший на смену миниатюрного, непосредственного,
элементарно-обозримого, наивного и "интуитивного" классического
государства-города.
г)
Совершенно ясно, что эта новая культура, возникшая в Греции в эпоху
эллинизма, уже не могла быть культурой личности в ее непосредственных
функциях производственно-технической организации рабской массы. Здесь
личность дается уже не как принцип вообще, а как внутренне развернутый
принцип. Личность здесь погружается в себя, отходит от внешнего мира,
становится аполитичной. Философы эллинизма все наперерыв вопиют нам о своей
аполитичности, проповедуют отход от общественности и государственности. Это
и стоики, и эпикурейцы, и скептики. Для всех них важен покой души,
невозмутимость внутреннего настроения, даже "отсутствие страстей". Личность
тут выступает как отдельная личность, а не как личность вообще, и ее
внутренний мир оказывается тут уже самодовлеющим. Все объективное стало
теперь для личности внешним и познает она его теперь только сквозь призму
своих внутренних переживаний. Эпикурейская физика нужна ее авторам только
для освобождения души от пустых миражей, для охранения покоя духа. Скептикам
она вовсе не нужна, и они доказывают, что она даже и невозможна. Стоический
"мудрец" чувствует себя как неподвижная стена, о которую разбиваются все
волны жизни и судьбы, - до того он умеет вырабатывать "внутреннее
бесстрастие" своего духа.
Искусство такой эпохи, конечно, будет выставлять на первый план
настроение, эмоцию, любование формой; оно становится психологистическим,
сентиментальным, риторическим, часто даже романтическим. Воспринимая мир
только в свете своего "я", рефлектирующего над своими ощущениями, художники
этого периода часто впадают в жеманность, манерность, кокетливость (таковы
псевдонаивные пастухи и пастушки Феокрита - IV - III вв.); им нередко
свойственна напыщенность, взвинченность, приподнятость (такова Кассандра у
Ликофрона - III - II вв.), галантность, внешний блеск, ученость, эффектная
изобразительность; они играют на интимных сердцещипательных струнах,
стремятся поразить, подавить, растрогать, умилить, вызвать слезы, восторг,
пафос, потрясение. Родоначальником всего этого психологизма и субъективизма
явился уже Еврипид, давший во второй половине V в., пока еще в рамках
классической трагедии, замечательные образцы, не увядавшие в течение всего
эллинизма.
Замечательно, что эллинистическое искусство впервые становится бытовым,
натуралистическим, ибо только в результате очень большой дифференциации и
абстрагирования из былого цельного мифологического мировоззрения можно было
выделить сторону чисто внешнюю, довести ее до бытовой дробности и сделать
эту последнюю основной. Под бытовой поэзией эпохи эллинизма лежит мелкий
субъект, потерявший веру в мифы и сводивший все содержание жизни на
обыденные ощущения. Это было явлением субъективизма, проявившим к тому же
мелкие, а - с точки зрения строгой классики - и выродившиеся формы.
Эллинизм является эпохой античного искусствоведения. Тут создается вся
научная литература по теории литературы, риторики, изобразительных искусств,
музыки, грамматики и т.д. Здесь следует подчеркнуть, что, с точки зрения
строгой классики, вся эта наука, весь этот александринизм, есть, конечно,
также вырождение.
д)
Эпоху эллинизма многие особенно любят принижать в сравнении с эпохой
эллинства. Действительно, если считать строгую классику идеалом, то эллинизм
есть, несомненно, падение и разложение. Однако объективный историк культуры
не может не чувствовать глубокую зависимость западноевропейской культуры
именно от эллинизма, а не от эллинства. К сожалению, слишком многие на
Западе весьма часто совмещали ханжество с неосведомленностью, полагая, что
вот-де классика - это действительно очень ценная культура, а эллинизм -
развал и разврат. Но если бы эти люди всерьез понимали, что такое религия
какого-нибудь Диониса или Деметры, то они понимали бы и то, как всегда была
недостижимо далека от буржуазного индивидуализма вся эта строгая,
непсихологическая классика и как бесконечна близко к нему всегда был именно
эллинизм с своим субъективизмом и "переживаниями". Эллинство - суровая,
аскетическая, даже какая-то жестокая, непосильная для европейского субъекта
культура. А эллинизм гораздо мягче, доступнее, человечнее. С другой стороны,
эллинизм гораздо острее, пестрее, это гораздо более эффективная,
завлекательная, пряная и кричащая культура и тем самым гораздо более
доступная для субъекта, привыкшего жить своими переживаниями. Тут много
грандиозности, движения, внешнего показа, много бароккальных извивных
размахов. И если что в Европе понимали когда-нибудь в эллинстве, то только
через призму эллинизма. В эпоху эллинизма, в связи с восточными завоеваниями
Александра Македонского и других, в Грецию хлынули огромные богатства и
началась эпоха роскоши, период какой-то сладострастной склонности к роскоши,
в которой сочетался субъективизм новой эпохи с выродившимися
объективистическими инстинктами старины. Появился двор, придворная знать с
ее иерархией, этикетом и блеском. Это уже не то время, когда Перикл жил
одинаково с последним гражданином. Цари стали требовать себе божеских
почестей, и отныне античность получает новый (или, вернее, очень старый,
догомеровский, полувосточный, полуэгейский) опыт божественности императора.
Это - тоже продукт перевода объективной социально-политической мощи истории
на язык интимной ощутимости. Вместе с богатствами в Грецию хлынули в
неимоверном количестве рабы, что превратило рабовладение в огромную
финансовую силу, с банками и биржами, со страстно выраженными
"империалистическими" инстинктами. Появилась новая социальная группировка -
интеллигенция, которая с небывалой жаждой свободного, независимого
утонченного знания и весьма изысканных ощущений заявила о своем приоритете
во всех делах культуры и резко выступила против старого
аристократически-крестьянского, а по жизни весьма демократического, наивного
и полудеревенского консерватизма. Эллинистический город - это уже не тот
старый эллинский городишко, возникший без плана, сам собой, с кривыми,
вонючими переулками и с темными, приземистыми избушками. Эллинистические
города возникли по плану, строились обдуманно, целесообразно. Улицы в них
мостились, освещались; заводились бульвары, скверы, строились многоэтажные
здания, роскошные театры. Наконец, в эпоху эллинизма с Востока хлынули
многочисленные культы (Великой Матери, Изиды, Адониса и т.д.), смысл
которых, в конечном счете, заключался именно в субъективировании, в переводе
древней религии на язык интимно-личных ощущений. Как в Европе XV - XVI вв.
возрождение древности было формой отказа от строгого объективизма и
самоуглублением самостоятельного субъекта, так и в эпоху эллинизма
возрождение в Греции восточных культур служило утончению субъекта и
подкреплению его изолированного существования. Достаточно указать хотя бы на
то, как преобразилась элевсинская мифология под влиянием культа Великой
Матери Кибелы. Вместо, чистой скорби матери Деметры о погибшей дочери Коры
мы находим тут целую гамму половых, эротических мотивов. Разгадка
знаменитого синкретизма религий конца античности заключается как раз в этом
субъективистическом имманентизме, которому чем дальше, тем больше
подвергалась старая суровая и холодная эллинская религия, подобно тому как
социально-экономическая разгадка самого этого субъективизма и имманентизма -
в новом этапе рабовладения, в опосредствованном рабовладении.
е)
Теперь самый важный вопрос: что же дала эта
абстрактно-индивидуалистическая эстетика? Чем обогатилась философская
область античности от этого трехвекового вклада? Поскольку период косвенного
рабовладения выдвигал в качестве своего главного экономического орудия
внутренне осложненный субъект, переводивший объективную действительность на
язык своего внутреннего сознания и самочувствия, эллинизм, вообще говоря,
сделал для древних объективное бытие ощутимым, соизмеримым с отдельной
человеческой личностью, имманентным ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
внутренней победы, демократическое государство оказывалось окруженным извне
огромным количеством многих других недемократических государств, побеждать
которые было необходимо для удовлетворения собственных аппетитов демократии.
Возникало новое противоречие, результатом которого явилась Пелопоннесская
война, в которой аристократическая Спарта выступила против демократических
Афин на стороне более мелких государств, сопротивлявшихся афинской агрессии.
Но Пелопоннесская война конца V в. не разрешила этого противоречия, а только
показала, что оба эти принципа - и аристократический и демократический - уже
достаточно выродились. Нужен был совершенно новый, третий принцип, который
бы вместил в себя и укрепил оба старых, но уже - на новом диалектическом
этапе. В качестве носителя такого принципа явилась македонская монархия,
подчинившая себе и греческие аристократии, и греческие демократии.
Кроме того, быстро развивавшееся рабовладение на известном этапе своего
развития тоже должно было пройти свою "критическую точку". Когда рабов
становилось очень много, было уже невозможно ходить за каждым из них как за
рабочим скотом. Рабы начинали требовать для себя столько погонщиков и
надсмотрщиков, что держать их в прежнем виде становилось совершенно
невозможно. Отсюда - очевидная социально-экономическая необходимость новой
формы рабовладения, указанной выше. К такому же результату приходило и
противоположное нарушение классического равновесия рабовладельческого
общества, т.е. там, где рабов оказывалось очень мало. Тут тоже был предел,
дальше которого непосредственное рабовладение теряло свой смысл. В таких
условиях тоже было целесообразнее извлекать из раба больше, чем он может
дать как только неразумное животное. Как разумно ставящая себе цели
личность, он может дать, конечно, гораздо больше. Вот почему
непосредственное рабовладение на известной стадии по необходимости переходит
в опосредствованное.
В конечном счете опосредствованное рабовладение было вполне естественным
результатом роста производительных сил. Непрестанное развитие
производительных сил привело к развалу родового строя и властно потребовало
замены его рабовладельчески-государственным. Это развитие постепенно
ограничивало неподвижность аристократии, увлекая это сословие в торговлю, в
промышленность, в денежное хозяйство, в городскую жизнь, в широкую
колонизацию. Это развитие, достигши гармонии в "век Перикла", увлекло Афины
к радикализму, пробуждая субъективную алчность и на верхах и на низах,
которые стали отличаться между собою только содержанием этой алчности (ибо у
одних идеалом была агрессия и политико-экономический рационализм, а у других
- праздность и политический вульгаризм свободных бедняков на форуме).
Развитие производительных сил имело ряд критических точек, количественный
переход в которые означал также и переход в новое социально-политическое
качество. Так, в VII в. возникло рабовладельческое государство; в середине V
в. - прославленная гармония "века Перикла". В эпоху эллинизма возникает
система опосредствованного рабовладения, дававшая выход дальнейшему росту
личности. Говорить о том, что вся эта система полусвободного труда наступила
в эпоху эллинизма везде и сразу, конечно, не приходится. Черты
полусвободного хозяйства мы находим, прежде всего, и раньше всего, в тех
странах, которые можно назвать странами классического эллинизма, - в Египте
и Передней Азии, а уже потом в чисто греческих странах, вроде Аттики или
Спарты. Ремесленные мастерские в эту эпоху продолжали обслуживаться в
значительной степени рабами. Но то, что явилось новостью, это - свободные
ремесленные мастерские, наличие свободных мастеров и их учеников, договоры
между мастерами и учениками, подряды, выполняемые на дому, из материалов
заказчика, и прочие черты свободного или полусвободного труда. Мало того, мы
находим тут нечто вроде средневековых цехов и гильдий, имевших своего
председателя, секретаря, казначея, глашатаев, свои здания, клубы, кассы
взаимопомощи. Есть сведения даже о факте забастовок рабочих. Но все это,
напоминая те или другие черты из феодализма и капитализма, в основе своей,
конечно, не имеет ничего общего ни с тем, ни с другим, так как все эти общие
черты вырастали все-таки на общей базе рабовладельческой формации.
в)
Вместе с новым социально-экономическим этапом не мог не появиться и новый
политический этап. Мы уже указали, что вместе с ростом демократии росли и
аппетиты, как непосредственно-жизненные, так и общекультурные. Для их
удовлетворения нужны были завоевания, ибо внутренние ресурсы после
использования старинных аристократических культурно-социальных ресурсов были
уже исчерпаны. Но большие завоевания требовали совсем других политических и
военных горизонтов. Маленький, миниатюрный классический полис был для этого
негоден. Значит, уже по одному этому должно было произойти небывалое для
классики укрупнение государств. Но это значит также и то, что Греция, как
неспособная к государственному универсализму, должна была уступить место
новым странам и пойти на потерю своей независимости. Греция попала под
власть македонских царей и римлян не потому, что те были очень сильны, а она
слаба ("слабость" не помешала Греции разбить персов в период
греко-персидских войн в V в.), а потому, что подпадение под чужую власть
делало Грецию членом огромного, а потом и универсального государства,
универсализм же повелительно требовался ростом производительных сил,
принимавших внутреннесубъективную форму. Завоевания Александра Македонского,
как и позже римские завоевания, есть не прихоть отдельных политиков и
честолюбцев, а суровая диалектическая необходимость античного
социально-исторического процесса в целом. В эту эпоху на очереди стояло
образование мирового государства вместо миниатюрного греческого полиса.
Только мировое государство могло дать ресурсы для растущих культурных и
социально-политических потребностей.
Далее, государство непосредственное (т.е. античная аристократия и
демократия) должно было перейти в государство опосредствованное, непрямое. В
самом государстве должна была произойти дифференциация, подобная той,
которая происходила в рабовладении. Государство дифференцировалось на
аппарат и на некую внутреннюю жизнь, которые до этих пор - в
аристократическом и демократическом мире классики - не были разделены и
представляли единое и неразличимое целое. Эллинизм политически
характеризуется как монархия и притом абсолютная монархия, если брать самый
принцип и целевую установку и пропускать бесконечные оттенки фактической
жизни истории. Какая-то внутренняя сила и произвол управляют здесь самим
государством, и граждане отныне общаются с этой силой не прямо, как в
классических аристократиях и демократиях, а косвенно, опосредствованно,
через аппарат государства и чиновничество, ставший отныне чем-то
неокончательным, чем-то выражающим еще другую власть. Так, в античности
появляется чиновничество как специальное сословие, ибо только здесь
появляются люди, которые посвящают себя государству, отличая его и от своей
личной жизни, и от экономической жизни, и от общекультурной. Здесь впервые
развивается сложный государственный аппарат, сложная система управления
провинциями, напряженная централизация власти и дальновидная мировая
политика.
Так возникает эллинистически-римский государственный абсолютизм,
универсализм, рационализм, чиновный иерархизм, вся эта огромная мировая
государственная машина с колоссальным административным, чиновным аппаратом,
весь этот социальный и в то же время детальнейшим образом рефлектированный
космос (получивший окончательную форму только в эпоху позднего эллинизма, в
виде римской империи), пришедший на смену миниатюрного, непосредственного,
элементарно-обозримого, наивного и "интуитивного" классического
государства-города.
г)
Совершенно ясно, что эта новая культура, возникшая в Греции в эпоху
эллинизма, уже не могла быть культурой личности в ее непосредственных
функциях производственно-технической организации рабской массы. Здесь
личность дается уже не как принцип вообще, а как внутренне развернутый
принцип. Личность здесь погружается в себя, отходит от внешнего мира,
становится аполитичной. Философы эллинизма все наперерыв вопиют нам о своей
аполитичности, проповедуют отход от общественности и государственности. Это
и стоики, и эпикурейцы, и скептики. Для всех них важен покой души,
невозмутимость внутреннего настроения, даже "отсутствие страстей". Личность
тут выступает как отдельная личность, а не как личность вообще, и ее
внутренний мир оказывается тут уже самодовлеющим. Все объективное стало
теперь для личности внешним и познает она его теперь только сквозь призму
своих внутренних переживаний. Эпикурейская физика нужна ее авторам только
для освобождения души от пустых миражей, для охранения покоя духа. Скептикам
она вовсе не нужна, и они доказывают, что она даже и невозможна. Стоический
"мудрец" чувствует себя как неподвижная стена, о которую разбиваются все
волны жизни и судьбы, - до того он умеет вырабатывать "внутреннее
бесстрастие" своего духа.
Искусство такой эпохи, конечно, будет выставлять на первый план
настроение, эмоцию, любование формой; оно становится психологистическим,
сентиментальным, риторическим, часто даже романтическим. Воспринимая мир
только в свете своего "я", рефлектирующего над своими ощущениями, художники
этого периода часто впадают в жеманность, манерность, кокетливость (таковы
псевдонаивные пастухи и пастушки Феокрита - IV - III вв.); им нередко
свойственна напыщенность, взвинченность, приподнятость (такова Кассандра у
Ликофрона - III - II вв.), галантность, внешний блеск, ученость, эффектная
изобразительность; они играют на интимных сердцещипательных струнах,
стремятся поразить, подавить, растрогать, умилить, вызвать слезы, восторг,
пафос, потрясение. Родоначальником всего этого психологизма и субъективизма
явился уже Еврипид, давший во второй половине V в., пока еще в рамках
классической трагедии, замечательные образцы, не увядавшие в течение всего
эллинизма.
Замечательно, что эллинистическое искусство впервые становится бытовым,
натуралистическим, ибо только в результате очень большой дифференциации и
абстрагирования из былого цельного мифологического мировоззрения можно было
выделить сторону чисто внешнюю, довести ее до бытовой дробности и сделать
эту последнюю основной. Под бытовой поэзией эпохи эллинизма лежит мелкий
субъект, потерявший веру в мифы и сводивший все содержание жизни на
обыденные ощущения. Это было явлением субъективизма, проявившим к тому же
мелкие, а - с точки зрения строгой классики - и выродившиеся формы.
Эллинизм является эпохой античного искусствоведения. Тут создается вся
научная литература по теории литературы, риторики, изобразительных искусств,
музыки, грамматики и т.д. Здесь следует подчеркнуть, что, с точки зрения
строгой классики, вся эта наука, весь этот александринизм, есть, конечно,
также вырождение.
д)
Эпоху эллинизма многие особенно любят принижать в сравнении с эпохой
эллинства. Действительно, если считать строгую классику идеалом, то эллинизм
есть, несомненно, падение и разложение. Однако объективный историк культуры
не может не чувствовать глубокую зависимость западноевропейской культуры
именно от эллинизма, а не от эллинства. К сожалению, слишком многие на
Западе весьма часто совмещали ханжество с неосведомленностью, полагая, что
вот-де классика - это действительно очень ценная культура, а эллинизм -
развал и разврат. Но если бы эти люди всерьез понимали, что такое религия
какого-нибудь Диониса или Деметры, то они понимали бы и то, как всегда была
недостижимо далека от буржуазного индивидуализма вся эта строгая,
непсихологическая классика и как бесконечна близко к нему всегда был именно
эллинизм с своим субъективизмом и "переживаниями". Эллинство - суровая,
аскетическая, даже какая-то жестокая, непосильная для европейского субъекта
культура. А эллинизм гораздо мягче, доступнее, человечнее. С другой стороны,
эллинизм гораздо острее, пестрее, это гораздо более эффективная,
завлекательная, пряная и кричащая культура и тем самым гораздо более
доступная для субъекта, привыкшего жить своими переживаниями. Тут много
грандиозности, движения, внешнего показа, много бароккальных извивных
размахов. И если что в Европе понимали когда-нибудь в эллинстве, то только
через призму эллинизма. В эпоху эллинизма, в связи с восточными завоеваниями
Александра Македонского и других, в Грецию хлынули огромные богатства и
началась эпоха роскоши, период какой-то сладострастной склонности к роскоши,
в которой сочетался субъективизм новой эпохи с выродившимися
объективистическими инстинктами старины. Появился двор, придворная знать с
ее иерархией, этикетом и блеском. Это уже не то время, когда Перикл жил
одинаково с последним гражданином. Цари стали требовать себе божеских
почестей, и отныне античность получает новый (или, вернее, очень старый,
догомеровский, полувосточный, полуэгейский) опыт божественности императора.
Это - тоже продукт перевода объективной социально-политической мощи истории
на язык интимной ощутимости. Вместе с богатствами в Грецию хлынули в
неимоверном количестве рабы, что превратило рабовладение в огромную
финансовую силу, с банками и биржами, со страстно выраженными
"империалистическими" инстинктами. Появилась новая социальная группировка -
интеллигенция, которая с небывалой жаждой свободного, независимого
утонченного знания и весьма изысканных ощущений заявила о своем приоритете
во всех делах культуры и резко выступила против старого
аристократически-крестьянского, а по жизни весьма демократического, наивного
и полудеревенского консерватизма. Эллинистический город - это уже не тот
старый эллинский городишко, возникший без плана, сам собой, с кривыми,
вонючими переулками и с темными, приземистыми избушками. Эллинистические
города возникли по плану, строились обдуманно, целесообразно. Улицы в них
мостились, освещались; заводились бульвары, скверы, строились многоэтажные
здания, роскошные театры. Наконец, в эпоху эллинизма с Востока хлынули
многочисленные культы (Великой Матери, Изиды, Адониса и т.д.), смысл
которых, в конечном счете, заключался именно в субъективировании, в переводе
древней религии на язык интимно-личных ощущений. Как в Европе XV - XVI вв.
возрождение древности было формой отказа от строгого объективизма и
самоуглублением самостоятельного субъекта, так и в эпоху эллинизма
возрождение в Греции восточных культур служило утончению субъекта и
подкреплению его изолированного существования. Достаточно указать хотя бы на
то, как преобразилась элевсинская мифология под влиянием культа Великой
Матери Кибелы. Вместо, чистой скорби матери Деметры о погибшей дочери Коры
мы находим тут целую гамму половых, эротических мотивов. Разгадка
знаменитого синкретизма религий конца античности заключается как раз в этом
субъективистическом имманентизме, которому чем дальше, тем больше
подвергалась старая суровая и холодная эллинская религия, подобно тому как
социально-экономическая разгадка самого этого субъективизма и имманентизма -
в новом этапе рабовладения, в опосредствованном рабовладении.
е)
Теперь самый важный вопрос: что же дала эта
абстрактно-индивидуалистическая эстетика? Чем обогатилась философская
область античности от этого трехвекового вклада? Поскольку период косвенного
рабовладения выдвигал в качестве своего главного экономического орудия
внутренне осложненный субъект, переводивший объективную действительность на
язык своего внутреннего сознания и самочувствия, эллинизм, вообще говоря,
сделал для древних объективное бытие ощутимым, соизмеримым с отдельной
человеческой личностью, имманентным ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85