д. Наука сама по себе немифологична. Но, повторяю,
это - отвлеченная, никуда не применяемая наука. Как же
только мы заговорили о реальной науке, т. е. о такой, которая
характерна для той или другой конкретной исторической
эпохи, то мы имеем дело уже с применением чистой, отвлечен-
ной науки; и вот тут-то мы можем действовать и так и иначе.
И управляет нами здесь исключительно мифология. - Итак,
всякая реальная наука мифологична, но наука сама по себе не
имеет никакого отношения к мифологии.
Во-вторых, мне могут возразить: как же наука может быть
мифологичной и как современная наука может основываться
на мифологии, когда целью и мечтой всякой науки почти
всегда было ниспровержение мифологии? На это я должен от-
ветить так. Когда <наука> разрушает <миф>, то это значит
только то, что одна мифология борется с другой мифологией.
Раньше верили в оборотничество, вернее - имели опыт обо-
ротничества. Пришла <наука> и <разрушила> эту веру в обо-
ротничество. Но как она ее разрушала? Она разрушила ее при
помощи механистического мировоззрения и учения об одно-
родном пространстве. Действительно, наша физика и механи-
ка не имеет таких категорий, которые могли бы объяснить
оборотничество. Наша физика и механика оперирует с другим
миром, и это есть мир однородного пространства, в котором
находятся механизмы, механически же движущиеся. Поста-
вивши вместо оборотничества такой механизм, <наука> с тор-
жеством отпраздновала свою победу над оборотничеством. Но
вот теперь воскресает новое, вернее, очень старое, античное
учение о пространстве. Оказалось возможным мыслить, как
одно и то же тело, меняя место и движение, меняет также и
свою форму и как (при условии движения со скоростью света)
объем такого тела оказывается равным нулю, по известной
формуле Лоренца, связывающей скорость и объем. Другими
словами, механика Ньютона не хотела ничего говорить об
оборотничестве и хотела убить его, почему и выдумала такие
формулы, в которые оно не вмещается. Сами по себе, отвле-
ченно говоря, эти формулы безупречны, и в них нет никакой
мифологии. Но ученые отнюдь не пользуются только тем
одним, что в этих формулах содержится. Они пользуются ими
так, что не остается ровно никакого места для прочих форм
221
пространства и соответствующих математических формул.
В этом и заключается мифологизм европейского естествозна-
ния - в исповедании одного излюбленного пространства; и
от этого и казалось ему всегда, что оно <опровергло> оборот-
ничество. Принцип относительности, говоря о неоднородных
пространствах и строя формулы относительно перехода от
одного пространства к другому, снова делает мыслимым обо-
ротничество и вообще ч у до, а отказать в научности по край-
ней мере математической стороны этой теории может только
неосведомленность в предмете и невежество в науке вообще.
Итак, механика и физика новой Европы боролась со старой
мифологией, но только средствами своей собственной мифо-
логии; <наука> не опровергла миф, а просто только новый
миф задавил старую мифологию, и - больше ничего. Чистая
же наука тут ровно ни при чем. Она применима к любой ми-
фологии, - конечно, как более или менее частный принцип.
Если бы действительно наука опровергла мифы, связанные с
оборотничеством, то была бы невозможна вполне научная тео-
рия относительности. И мы сейчас видим, как отнюдь не на-
учные страсти разгораются вокруг теории относительности.
Это - вековой спор двух мифологий. И недаром на послед-
нем съезде физиков в Москве пришли к выводу, что выбор
между Эйнштейном и Ньютоном есть вопрос веры, а не науч-
ного знания самого по себе. Одним хочется распылить Все-
ленную в холодное и черное чудовище, в необъятное и неиз-
меримое ничто; другим же хочется собрать Вселенную в некий
конечный и выразительный лик с рельефными складками и
чертами, с живыми и умными энергиями (хотя чаше всего ни
те. ни другие совсем не понимают и не осознают своих интим-
ных ИНТУИЦИЙ, заставляющих их рассуждать так. а не иначе).
Итак, наука как таковая ни с какой стороны не может раз-
рушить мифа. Она лишь его осознает и снимает с него некий
рассудочный, напр. логический или числовой, план.
4. Набросавши эти краткие мысли об отношении мифоло-
гии и науки, мы видим теперь всю их противоположность. На-
учные функции духа слишком отвлеченны, чтобы лежать в ос-
новании мифологии. Для мифического сознания нет ровно
никакого научного опыта. Его ни в чем нельзя убедить. На
островах Никобар бывает болезнь от ветров, против чего ту-
земцы совершают обряд <танангла>. Каждый год бывает эта
болезнь, и каждый раз совершается этот обряд. Несмотря на
всю его видимую бесполезность, ничто не может убедить этих
туземцев не совершать его. Если бы тут действовало хотя бы
222
минимальное <научное> сознание и <научный> опыт, они
скоро бы поняли бесполезность этого обряда. Но ясно, что их
мифология не имеет никакого <научного> значения и ни в
какой мере не есть для них <наука>. Поэтому она <научно> не-
опровержима. Кроме <научного> значения этот мифически-
магический акт может иметь много других значений, которые
и не снились Леви-Брюлю, приводящему этот акт в качестве
примера бессмысленности мифологии. Напр., этот обряд
может даже и вовсе не иметь никаких утилитарно-медицин-
ских целей. Быть может, и самый северо-восточный муссон
вовсе не рассматривается здесь как злое и вредящее начало.
Можно представить себе, что туземцы переживают его как акт
справедливого наказания или мудрого водительства со сторо-
ны божества и что они вовсе не хотят избегнуть этого наказа-
ния, а хотят принять его с достойным благоговением; и, быть
может, обряд этот имеет как раз такое значение. Да и мало ли
какое значение может иметь этот обряд, если стать на почву
действительной мифологии? Исследователи вроде Леви-
Брюля, для которых мифология всегда ужасно плохая вещь, а
наука всегда ужасно хорошая вещь, никогда и не поймут ни-
чего в обрядах, подобных <танангла>. С их точки зрения,
можно сказать только то, что это очень плохая наука и беспо-
мощное детское мышление, бессмысленное нагромождение
идиотских манипуляций. Но это и значит, что Леви-Брюль и
ему подобные исследователи ровно ничего не понимают в ми-
фологии. <Танангла> и не претендовал на научность. Ведь
дико и глупо было бы критиковать сонаты Бетховена за их
<ненаучность>. Записывая простой факт <танангла> и давая
свою <научную> интерпретацию, эти ученые не только сами
не дают существенного раскрытия мифа, но и препятствуют
сделать это нам самим, ибо откуда я узнаю подлинное мифи-
ческое содержание и смысл <танангла>, если ни сам его не
видел, ни автор мне не вскрыл этого содержания, предложив-
ши мне вместо этого <критику> обряда со своей, условной для
меня, <научной> точки зрения?
Итак, миф - вненаучен и не базируется ни на каком <на-
учном> <опыте>.
Говорят, что постоянство явлений природы должно было с
самых ранних пор заставить толковать и объяснять эти явле-
ния и что мифы поэтому и есть эти попытки объяснения при-
родной закономерности. Но это - чисто априорное представ-
ление, которое с одинаковым успехом может быть заменено
противоположным. В самом деле, почему, собственно говоря,
223
постоянство тут играет роль, и именно такую роль? Раз явле-
ния протекают постоянно и неизменно (как смена дня и ночи
или времен года), то чему же тут удивляться и что именно тут
заставит придумать научно-объяснительный миф? Мифичес-
кое сознание скорее, пожалуй, задумается над какими-нибудь
редкими, небывалыми, эффектными и единичными явления-
ми и скорее даст не их причинное объяснение, но какое-ни-
будь выразительное и картинное изображение. Постоянство
законов природы, таким образом, и наблюдение над ними
ровно ничего не говорит ни о сущности, ни о происхождении
мифа. С другой стороны, в этом объяснении происхождения
мифа как некоей первобытной науки опять-таки кроется ус-
ловная гетерогенетическая точка зрения на предмет, а не вскры-
тие имманентно-существенного содержания мифа. В мифе о
Гелиосе нет ровно никакой астрономии, если даже сделать
малоправдоподобную гипотезу, что миф этот был придуман с
целью объяснить постоянство в видимом движении Солнца.
В повествовании Библии о семи днях творения нет ровно ни-
какой ни астрономии, ни геологии, ни биологии, ни вообще
науки. Совершеннейшей безвкусицей и полнейшей беспред-
метностью надо считать всякие попытки богословов <разга-
дать> повествование Моисея с точки зрения современных на-
учных теорий. Общеизвестны также вольные упражнения <бо-
гословов> в <толковании Апокалипсиса>. Несмотря на то что
классическая патристика старательно избегала такого толко-
вания, несмотря также на то что под сложные образы Апока-
липсиса можно подставить сотни исторических фактов, -
все-таки число этих <апокалиптиков> не уменьшается, но, по-
жалуй, даже увеличивается. Обычно, кто из <верующих> не
умеет философски и диалектически-догматически мыслить,
тот занимается <толкованием Апокалипсиса>, ибо мечтать
всегда было легче, чем мыслить. Никак не хотят понять, что
миф надо трактовать мифически же, что мифическое содержа-
ние мифа само по себе достаточно глубоко и тонко, достаточ-
но богато и интересно и что оно имеет значение само по себе,
не нуждаясь ни в каких толкованиях и научно-исторических
разгадываниях. Кроме того. Апокалипсис есть <откровение>.
Какое же это будет откровение, если вместо буквального по-
нимания всех этих поразительных апокалиптических образов
мы предоставим право каждому подставлять под любой образ.
любую историческую эпоху или событие?
5. Вдумаемся в понятие чистой науки еще раз и попробуем
224
точнее формулировать ее сущность; и - мы увидим, как дале-
ка чистая мифология от чистой науки.
а) Что нужно для науки как таковой? Нужна ли, напр.,
убежденность в реальном существовании ее объектов? Я ут-
верждаю, что законы физики и хилши совершенно одинаковы и
при условии реальности материи, и при условии ее нереальности
и чистой субъективности. Я могу быть вполне убежден в том,
что физическая материя совершенно не существует и что она
есть порождение моей психики, и - все-таки быть настоящим
физиком и химиком. Это значит, что научное содержание
этих дисциплин совершенно не зависит от философской тео-
рии объекта и ни в каком объекте не нуждается. Во-вторых,
есть ряд отделов знания, которые, несмотря на свою полную
эмпирическую значимость, выводятся совершенно дедуктив-
но, каковы, напр., математика и теоретическая механика. Во-
вторых же, если и нужно для той или иной науки эмпиричес-
кое исследование и даже эксперимент, то ничто не мешает та-
кому научному экспериментатору думать, что все это ему
только кажется, а на самом деле ничего не существует: ни ма-
терии, ни эксперимента над нею, ни его самого. Итак, наука
не заинтересована в реальности своего объекта; и <закон при-
роды> ничего не говорит ни о реальности его самого, ни тем
более о реальности вещей и явлений, подчиняющихся этому
<закону>. Нечего и говорить, что миф в этом отношении совер-
шенно противоположен научной формуле. Миф начисто и все-
цело реален и объективен; и даже в нем никогда не может
быть поставлено и вопроса о том, реальны или нет соответст-
вующие мифические явления. Мифическое сознание оперирует
только с реальными объектами, с максимально конкретными
и сущими явлениями. Правда, в мифической предметности
можно констатировать наличие разных степеней реальности,
но это не имеет ничего общего с отсутствием всякого момента
реальности в чистой научной формуле. В мифическом мире
мы находим, напр., явления оборотничества, факты, связан-
ные с действием шапки-невидимки, смерти и воскресения
людей и богов и т. д. и т.д. Все это - факты разной напряжен-
ности бытия, факты различных степеней реальности. Но тут
именно не внебытийственность, а судьба самой бытийствен-
ности, игра разных степеней реальности самого бытия. Ниче-
го подобного нет в науке. Даже если она и начинает говорить о
разных напряжениях пространства (как, напр., в современной
теории относительности), то все же ее интересует не самое это
напряжение и не самое бытие, но теория этого бытия, форму-
225
лы и законы такого неоднородного пространства. Миф же есть
само бытие, сама реальность, сама конкретность бытия.
Ь) Далее, нужен ли науке субъект исследователя? Мы ска-
зали, что содержание любого <закона природы> есть нечто,
совершенно ничего не говорящее об объектах. Теперь мы
должны категорически заявить, что оно также ровно ничего не
говорит и о субъекте исследования. Лица, привыкшие к бессо-
знательной метафизике и дурной мифологии, сейчас же напа-
дут на меня и в миллионный раз повторят скучную истину, от
которой уже давно у меня ощущается чувство легкой тошно-
ты: да как же могла бы появиться и развиваться наука, если бы
не было ни объектов для исследования, ни тех, кто именно
производит исследование? От этих возражений меня только
тошнит и болит затылок. Я не буду тут дискутировать эти во-
просы. Скажу только, что ни в каком <законе природы> я не
могу вычитать тех или других особенностей его ученого созда-
теля. Вот - закон падения тел. Кто его придумал и вывел?
Когда, где и как жил его автор? Каков характер и какова лич-
ность этого автора? Совершенно ничего не знаю. Если из дру-
гих источников я этого не узнал, то самый этот <закон> ничего
мне об этом не скажет. <Закон природы> и есть <закон приро-
ды>. В его смысловом содержании не находится ровно ника-
ких указаний ни на какие-нибудь субъекты, ни на какие-ни-
будь объекты. Дважды два есть четыре: попробуйте мне ука-
зать автора этого арифметического положения! Миф и в этом
отношении, конечно, совершенно противоположен научной
формуле, или <закону>. Всякий миф если не указывает на ав-
тора, то он сам есть всегда некий субъект. Миф всегда есть
живая и действующая личность. Он и объективен, и этот
объект есть живая личность. А чистое научное положение и
внеобъективно, и внесубъективно. Оно есть просто то или
иное логическое оформление, некая смысловая форма. И надо
быть очень узким и специфическим метафизиком, чтобы ду-
мать, что чистая наука - вещественна или, наоборот, субъек-
тивно-психична. Это, конечно, не значит, что для своего ре-
ального осуществления она не нуждается в вещах или не нужда-
ется в творящих ее субъектах. Но мало ли в чем нуждается
наука для своего реального осуществления
с) Но если мы будем всматриваться дальше в существо
чистой науки, то мы найдем, что ее чистое смысловое содер-
жание, собственно говоря, не нуждается даже в законченной и
завершенной истине. Чтобы наука была наукой, нужна только
гипотеза и более ничего. Сущность чистой науки заключается
226
только в том, чтобы поставить гипотезу и заменить ее другой,
более совершенной, если на то есть основания. Разумеется, мы
все время говорим тут о науке как таковой, о чистой науке, о
науке как сумме определенных смысловых закономерностей,
а не о реальной науке, которая, конечно, всегда несет на себе
многочисленные свойства, зависящие от даннойисторичес-
кой эпохи, от лиц, реально ее создающих, от всей фактичес-
кой обстановки, без которой наука есть только отвлеченное,
вневременное и внепространственное построение. Реально
действующий и творящий ученый всегда сложнее, чем его
чистые абстрактно-научные положения. И вот, метафизика
Нового времени почти всегда приводила к тому, что, напр.,
понятие материи гипостазировалось и проецировалось вовне
в виде какой-то реальной вещи, понятие силы понималось
почти всегда реально-натуралистически, т. е. по существу
ничем не отличалось от демонических сил природы (как это
мы находим в разных религиях и т. д.), но только с явными
признаками рационалистического вырожденства. Нужно ли
все это науке как таковой? Совершенно не нужно. Дело физи-
ка показать, что между такими-то явлениями существует
такая-то зависимость. А существует ли реально такая зависи-
мость и даже само явление, будет ли или не будет существо-
вать всегда и вечно эта зависимость, истинна ли она или не ис-
тинна в абсолютном смысле, - ничего этого физик как физик
не может и не должен говорить. Все эти бесконечные физики,
химики, механики и астрономы имеют совершенно богослов-
ские представления о своих <силах>, <законах>, <материи>,
<электронах>, <газах>, <жидкостях>, <телах>, <теплоте>,
<электричестве> и т. д. Если бы они были чистыми физиками,
химиками и т. д., они ограничились бы выводом только самих
законов и больше ничего, да и всякие <законы>, даже самые
основные и непоколебимые, толковались бы у них исключи-
тельно лишь как гипотезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
это - отвлеченная, никуда не применяемая наука. Как же
только мы заговорили о реальной науке, т. е. о такой, которая
характерна для той или другой конкретной исторической
эпохи, то мы имеем дело уже с применением чистой, отвлечен-
ной науки; и вот тут-то мы можем действовать и так и иначе.
И управляет нами здесь исключительно мифология. - Итак,
всякая реальная наука мифологична, но наука сама по себе не
имеет никакого отношения к мифологии.
Во-вторых, мне могут возразить: как же наука может быть
мифологичной и как современная наука может основываться
на мифологии, когда целью и мечтой всякой науки почти
всегда было ниспровержение мифологии? На это я должен от-
ветить так. Когда <наука> разрушает <миф>, то это значит
только то, что одна мифология борется с другой мифологией.
Раньше верили в оборотничество, вернее - имели опыт обо-
ротничества. Пришла <наука> и <разрушила> эту веру в обо-
ротничество. Но как она ее разрушала? Она разрушила ее при
помощи механистического мировоззрения и учения об одно-
родном пространстве. Действительно, наша физика и механи-
ка не имеет таких категорий, которые могли бы объяснить
оборотничество. Наша физика и механика оперирует с другим
миром, и это есть мир однородного пространства, в котором
находятся механизмы, механически же движущиеся. Поста-
вивши вместо оборотничества такой механизм, <наука> с тор-
жеством отпраздновала свою победу над оборотничеством. Но
вот теперь воскресает новое, вернее, очень старое, античное
учение о пространстве. Оказалось возможным мыслить, как
одно и то же тело, меняя место и движение, меняет также и
свою форму и как (при условии движения со скоростью света)
объем такого тела оказывается равным нулю, по известной
формуле Лоренца, связывающей скорость и объем. Другими
словами, механика Ньютона не хотела ничего говорить об
оборотничестве и хотела убить его, почему и выдумала такие
формулы, в которые оно не вмещается. Сами по себе, отвле-
ченно говоря, эти формулы безупречны, и в них нет никакой
мифологии. Но ученые отнюдь не пользуются только тем
одним, что в этих формулах содержится. Они пользуются ими
так, что не остается ровно никакого места для прочих форм
221
пространства и соответствующих математических формул.
В этом и заключается мифологизм европейского естествозна-
ния - в исповедании одного излюбленного пространства; и
от этого и казалось ему всегда, что оно <опровергло> оборот-
ничество. Принцип относительности, говоря о неоднородных
пространствах и строя формулы относительно перехода от
одного пространства к другому, снова делает мыслимым обо-
ротничество и вообще ч у до, а отказать в научности по край-
ней мере математической стороны этой теории может только
неосведомленность в предмете и невежество в науке вообще.
Итак, механика и физика новой Европы боролась со старой
мифологией, но только средствами своей собственной мифо-
логии; <наука> не опровергла миф, а просто только новый
миф задавил старую мифологию, и - больше ничего. Чистая
же наука тут ровно ни при чем. Она применима к любой ми-
фологии, - конечно, как более или менее частный принцип.
Если бы действительно наука опровергла мифы, связанные с
оборотничеством, то была бы невозможна вполне научная тео-
рия относительности. И мы сейчас видим, как отнюдь не на-
учные страсти разгораются вокруг теории относительности.
Это - вековой спор двух мифологий. И недаром на послед-
нем съезде физиков в Москве пришли к выводу, что выбор
между Эйнштейном и Ньютоном есть вопрос веры, а не науч-
ного знания самого по себе. Одним хочется распылить Все-
ленную в холодное и черное чудовище, в необъятное и неиз-
меримое ничто; другим же хочется собрать Вселенную в некий
конечный и выразительный лик с рельефными складками и
чертами, с живыми и умными энергиями (хотя чаше всего ни
те. ни другие совсем не понимают и не осознают своих интим-
ных ИНТУИЦИЙ, заставляющих их рассуждать так. а не иначе).
Итак, наука как таковая ни с какой стороны не может раз-
рушить мифа. Она лишь его осознает и снимает с него некий
рассудочный, напр. логический или числовой, план.
4. Набросавши эти краткие мысли об отношении мифоло-
гии и науки, мы видим теперь всю их противоположность. На-
учные функции духа слишком отвлеченны, чтобы лежать в ос-
новании мифологии. Для мифического сознания нет ровно
никакого научного опыта. Его ни в чем нельзя убедить. На
островах Никобар бывает болезнь от ветров, против чего ту-
земцы совершают обряд <танангла>. Каждый год бывает эта
болезнь, и каждый раз совершается этот обряд. Несмотря на
всю его видимую бесполезность, ничто не может убедить этих
туземцев не совершать его. Если бы тут действовало хотя бы
222
минимальное <научное> сознание и <научный> опыт, они
скоро бы поняли бесполезность этого обряда. Но ясно, что их
мифология не имеет никакого <научного> значения и ни в
какой мере не есть для них <наука>. Поэтому она <научно> не-
опровержима. Кроме <научного> значения этот мифически-
магический акт может иметь много других значений, которые
и не снились Леви-Брюлю, приводящему этот акт в качестве
примера бессмысленности мифологии. Напр., этот обряд
может даже и вовсе не иметь никаких утилитарно-медицин-
ских целей. Быть может, и самый северо-восточный муссон
вовсе не рассматривается здесь как злое и вредящее начало.
Можно представить себе, что туземцы переживают его как акт
справедливого наказания или мудрого водительства со сторо-
ны божества и что они вовсе не хотят избегнуть этого наказа-
ния, а хотят принять его с достойным благоговением; и, быть
может, обряд этот имеет как раз такое значение. Да и мало ли
какое значение может иметь этот обряд, если стать на почву
действительной мифологии? Исследователи вроде Леви-
Брюля, для которых мифология всегда ужасно плохая вещь, а
наука всегда ужасно хорошая вещь, никогда и не поймут ни-
чего в обрядах, подобных <танангла>. С их точки зрения,
можно сказать только то, что это очень плохая наука и беспо-
мощное детское мышление, бессмысленное нагромождение
идиотских манипуляций. Но это и значит, что Леви-Брюль и
ему подобные исследователи ровно ничего не понимают в ми-
фологии. <Танангла> и не претендовал на научность. Ведь
дико и глупо было бы критиковать сонаты Бетховена за их
<ненаучность>. Записывая простой факт <танангла> и давая
свою <научную> интерпретацию, эти ученые не только сами
не дают существенного раскрытия мифа, но и препятствуют
сделать это нам самим, ибо откуда я узнаю подлинное мифи-
ческое содержание и смысл <танангла>, если ни сам его не
видел, ни автор мне не вскрыл этого содержания, предложив-
ши мне вместо этого <критику> обряда со своей, условной для
меня, <научной> точки зрения?
Итак, миф - вненаучен и не базируется ни на каком <на-
учном> <опыте>.
Говорят, что постоянство явлений природы должно было с
самых ранних пор заставить толковать и объяснять эти явле-
ния и что мифы поэтому и есть эти попытки объяснения при-
родной закономерности. Но это - чисто априорное представ-
ление, которое с одинаковым успехом может быть заменено
противоположным. В самом деле, почему, собственно говоря,
223
постоянство тут играет роль, и именно такую роль? Раз явле-
ния протекают постоянно и неизменно (как смена дня и ночи
или времен года), то чему же тут удивляться и что именно тут
заставит придумать научно-объяснительный миф? Мифичес-
кое сознание скорее, пожалуй, задумается над какими-нибудь
редкими, небывалыми, эффектными и единичными явления-
ми и скорее даст не их причинное объяснение, но какое-ни-
будь выразительное и картинное изображение. Постоянство
законов природы, таким образом, и наблюдение над ними
ровно ничего не говорит ни о сущности, ни о происхождении
мифа. С другой стороны, в этом объяснении происхождения
мифа как некоей первобытной науки опять-таки кроется ус-
ловная гетерогенетическая точка зрения на предмет, а не вскры-
тие имманентно-существенного содержания мифа. В мифе о
Гелиосе нет ровно никакой астрономии, если даже сделать
малоправдоподобную гипотезу, что миф этот был придуман с
целью объяснить постоянство в видимом движении Солнца.
В повествовании Библии о семи днях творения нет ровно ни-
какой ни астрономии, ни геологии, ни биологии, ни вообще
науки. Совершеннейшей безвкусицей и полнейшей беспред-
метностью надо считать всякие попытки богословов <разга-
дать> повествование Моисея с точки зрения современных на-
учных теорий. Общеизвестны также вольные упражнения <бо-
гословов> в <толковании Апокалипсиса>. Несмотря на то что
классическая патристика старательно избегала такого толко-
вания, несмотря также на то что под сложные образы Апока-
липсиса можно подставить сотни исторических фактов, -
все-таки число этих <апокалиптиков> не уменьшается, но, по-
жалуй, даже увеличивается. Обычно, кто из <верующих> не
умеет философски и диалектически-догматически мыслить,
тот занимается <толкованием Апокалипсиса>, ибо мечтать
всегда было легче, чем мыслить. Никак не хотят понять, что
миф надо трактовать мифически же, что мифическое содержа-
ние мифа само по себе достаточно глубоко и тонко, достаточ-
но богато и интересно и что оно имеет значение само по себе,
не нуждаясь ни в каких толкованиях и научно-исторических
разгадываниях. Кроме того. Апокалипсис есть <откровение>.
Какое же это будет откровение, если вместо буквального по-
нимания всех этих поразительных апокалиптических образов
мы предоставим право каждому подставлять под любой образ.
любую историческую эпоху или событие?
5. Вдумаемся в понятие чистой науки еще раз и попробуем
224
точнее формулировать ее сущность; и - мы увидим, как дале-
ка чистая мифология от чистой науки.
а) Что нужно для науки как таковой? Нужна ли, напр.,
убежденность в реальном существовании ее объектов? Я ут-
верждаю, что законы физики и хилши совершенно одинаковы и
при условии реальности материи, и при условии ее нереальности
и чистой субъективности. Я могу быть вполне убежден в том,
что физическая материя совершенно не существует и что она
есть порождение моей психики, и - все-таки быть настоящим
физиком и химиком. Это значит, что научное содержание
этих дисциплин совершенно не зависит от философской тео-
рии объекта и ни в каком объекте не нуждается. Во-вторых,
есть ряд отделов знания, которые, несмотря на свою полную
эмпирическую значимость, выводятся совершенно дедуктив-
но, каковы, напр., математика и теоретическая механика. Во-
вторых же, если и нужно для той или иной науки эмпиричес-
кое исследование и даже эксперимент, то ничто не мешает та-
кому научному экспериментатору думать, что все это ему
только кажется, а на самом деле ничего не существует: ни ма-
терии, ни эксперимента над нею, ни его самого. Итак, наука
не заинтересована в реальности своего объекта; и <закон при-
роды> ничего не говорит ни о реальности его самого, ни тем
более о реальности вещей и явлений, подчиняющихся этому
<закону>. Нечего и говорить, что миф в этом отношении совер-
шенно противоположен научной формуле. Миф начисто и все-
цело реален и объективен; и даже в нем никогда не может
быть поставлено и вопроса о том, реальны или нет соответст-
вующие мифические явления. Мифическое сознание оперирует
только с реальными объектами, с максимально конкретными
и сущими явлениями. Правда, в мифической предметности
можно констатировать наличие разных степеней реальности,
но это не имеет ничего общего с отсутствием всякого момента
реальности в чистой научной формуле. В мифическом мире
мы находим, напр., явления оборотничества, факты, связан-
ные с действием шапки-невидимки, смерти и воскресения
людей и богов и т. д. и т.д. Все это - факты разной напряжен-
ности бытия, факты различных степеней реальности. Но тут
именно не внебытийственность, а судьба самой бытийствен-
ности, игра разных степеней реальности самого бытия. Ниче-
го подобного нет в науке. Даже если она и начинает говорить о
разных напряжениях пространства (как, напр., в современной
теории относительности), то все же ее интересует не самое это
напряжение и не самое бытие, но теория этого бытия, форму-
225
лы и законы такого неоднородного пространства. Миф же есть
само бытие, сама реальность, сама конкретность бытия.
Ь) Далее, нужен ли науке субъект исследователя? Мы ска-
зали, что содержание любого <закона природы> есть нечто,
совершенно ничего не говорящее об объектах. Теперь мы
должны категорически заявить, что оно также ровно ничего не
говорит и о субъекте исследования. Лица, привыкшие к бессо-
знательной метафизике и дурной мифологии, сейчас же напа-
дут на меня и в миллионный раз повторят скучную истину, от
которой уже давно у меня ощущается чувство легкой тошно-
ты: да как же могла бы появиться и развиваться наука, если бы
не было ни объектов для исследования, ни тех, кто именно
производит исследование? От этих возражений меня только
тошнит и болит затылок. Я не буду тут дискутировать эти во-
просы. Скажу только, что ни в каком <законе природы> я не
могу вычитать тех или других особенностей его ученого созда-
теля. Вот - закон падения тел. Кто его придумал и вывел?
Когда, где и как жил его автор? Каков характер и какова лич-
ность этого автора? Совершенно ничего не знаю. Если из дру-
гих источников я этого не узнал, то самый этот <закон> ничего
мне об этом не скажет. <Закон природы> и есть <закон приро-
ды>. В его смысловом содержании не находится ровно ника-
ких указаний ни на какие-нибудь субъекты, ни на какие-ни-
будь объекты. Дважды два есть четыре: попробуйте мне ука-
зать автора этого арифметического положения! Миф и в этом
отношении, конечно, совершенно противоположен научной
формуле, или <закону>. Всякий миф если не указывает на ав-
тора, то он сам есть всегда некий субъект. Миф всегда есть
живая и действующая личность. Он и объективен, и этот
объект есть живая личность. А чистое научное положение и
внеобъективно, и внесубъективно. Оно есть просто то или
иное логическое оформление, некая смысловая форма. И надо
быть очень узким и специфическим метафизиком, чтобы ду-
мать, что чистая наука - вещественна или, наоборот, субъек-
тивно-психична. Это, конечно, не значит, что для своего ре-
ального осуществления она не нуждается в вещах или не нужда-
ется в творящих ее субъектах. Но мало ли в чем нуждается
наука для своего реального осуществления
с) Но если мы будем всматриваться дальше в существо
чистой науки, то мы найдем, что ее чистое смысловое содер-
жание, собственно говоря, не нуждается даже в законченной и
завершенной истине. Чтобы наука была наукой, нужна только
гипотеза и более ничего. Сущность чистой науки заключается
226
только в том, чтобы поставить гипотезу и заменить ее другой,
более совершенной, если на то есть основания. Разумеется, мы
все время говорим тут о науке как таковой, о чистой науке, о
науке как сумме определенных смысловых закономерностей,
а не о реальной науке, которая, конечно, всегда несет на себе
многочисленные свойства, зависящие от даннойисторичес-
кой эпохи, от лиц, реально ее создающих, от всей фактичес-
кой обстановки, без которой наука есть только отвлеченное,
вневременное и внепространственное построение. Реально
действующий и творящий ученый всегда сложнее, чем его
чистые абстрактно-научные положения. И вот, метафизика
Нового времени почти всегда приводила к тому, что, напр.,
понятие материи гипостазировалось и проецировалось вовне
в виде какой-то реальной вещи, понятие силы понималось
почти всегда реально-натуралистически, т. е. по существу
ничем не отличалось от демонических сил природы (как это
мы находим в разных религиях и т. д.), но только с явными
признаками рационалистического вырожденства. Нужно ли
все это науке как таковой? Совершенно не нужно. Дело физи-
ка показать, что между такими-то явлениями существует
такая-то зависимость. А существует ли реально такая зависи-
мость и даже само явление, будет ли или не будет существо-
вать всегда и вечно эта зависимость, истинна ли она или не ис-
тинна в абсолютном смысле, - ничего этого физик как физик
не может и не должен говорить. Все эти бесконечные физики,
химики, механики и астрономы имеют совершенно богослов-
ские представления о своих <силах>, <законах>, <материи>,
<электронах>, <газах>, <жидкостях>, <телах>, <теплоте>,
<электричестве> и т. д. Если бы они были чистыми физиками,
химиками и т. д., они ограничились бы выводом только самих
законов и больше ничего, да и всякие <законы>, даже самые
основные и непоколебимые, толковались бы у них исключи-
тельно лишь как гипотезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29