Поставили капельницу. Сегодня утром ей уже немного лучше. Импресарио от нее всю ночь не отходил.
– Думаешь, между ними что-то есть? – спрашивает Акико.
– Как тебе сказать… Не слишком ли она к нему привыкла? Вчера принес в больницу все, вплоть до белья, а она и бровью не повела.
– За ручку ее держит…
– Но ребенок, кажется, не от него.
– Да-а?!
– Сегодня к Дзюнко приходил Кэндзи Танимото. Притащил целую кучу фруктов и огромный букет.
– Точно, точно. У нее с этим певцом роман. Об этом даже в газетах писали.
– Ой, не поймешь этих артистов. И девушки глубоко вздохнули.
Наоэ смог осмотреть Дзюнко только в два часа – он снова явился в клинику после десяти, и обойти палаты до обеда у него не было времени. Норико, со вчерашнего вечера затаившая обиду, не слишком стремилась идти с ним на обход, но на Дзюнко ей взглянуть хотелось. Любопытство взяло верх, и Норико решила пойти.
– Захвати тонометр! – как ни в чем не бывало сказал Наоэ. Словно и не было вчерашнего тягостного расставания. Торопливо шагая за ним, Норико вспомнила случайно найденные рентгеновские снимки. Глядя на спину Наоэ, она вдруг отчетливо представила себе обнаженные снимками кости. Белые кости на черном фоне негатива.
«Почему же он все-таки изучает только свой позвоночник?» – недоумевала Норико. Вчера она долго думала об этом, но так и не нашла объяснения. Ей очень хотелось прямо спросить Наоэ, но она понимала, что этого делать не стоит. Ведь уже одно то, что она вздумала вытереть пыль в шкафу, привело его в бешенство. А признайся она, что видела снимки, – и конец всему.
Вполне вероятно. Желание узнать правду было не столь велико, чтобы она согласилась пожертвовать всем, что имела.
«Через день все забудется», – уговаривала себя Норико.
На двери палаты Ханадзё висела бумажка, на ней крупными буквами было написано: «Посещения больного запрещены». Они постучались и вошли. В палате царил зеленоватый полумрак. Дзюнко лежала с закрытыми глазами, тщательно подкрашенное правильное личико утопало в подушках.
– Спит?
– Час назад ненадолго проснулась, и вот опять… Импресарио, сидевший у постели, приподнялся и протянул руку к изголовью.
– Не надо. Если спит, не будите.
Наоэ просунул руку под одеяло, нащупал хрупкое запястье Дзюнко и стал считать пульс.
– Больше никаких изменений?
– Нет. Все спит и спит.
– Это сказывается усталость последних дней. Импресарио виновато спрятал глаза.
– Пусть еще отдохнет.
– Хорошо.
Наученный горьким опытом, импресарио и не думал прекословить.
– Она не ела?
– Со вчерашнего дня ни крошки.
– Когда проснется, заставьте ее поесть, хоть немного.
– Непременно.
Наоэ уже собрался уходить, но импресарио задержал его:
– Глупо, конечно, спрашивать сразу после такого, но… Сколько ей придется здесь пробыть?
– Хорошо бы еще дней пять.
– Пять?!
– Опять куда-нибудь собираетесь ее утащить?
– Нет-нет, что вы. Она же потеряла сознание при всем народе. Теперь никто не скажет ни слова, даже если мы расторгнем контракт.
– Вот как?
– Знаете, мне здорово досталось от президента телекомпании.
– За что?
– Я ведь и от него скрыл операцию Дзюнко, а теперь все выплыло наружу. Он ужасно ругался, мол, почему не сказали ему правду.
– М-да…
– Ситуация… – Импресарио почесал в затылке и добавил: – Мы посоветовались с ним и решили не спешить. Пусть Дзюнко отдохнет, поправится как следует.
– Хорошо бы ей полежать с недельку.
– Это-то просто, да вот репортеры одолевают.
– Что же вы предлагаете?
– Думаю, сегодня нагрянут корреспонденты из женского еженедельника, а может, и еще откуда-нибудь… Надо бы скрыть от них правду.
– Скажем, что у нее аппендицит.
– А это достаточно правдоподобно? Они не догадаются?
– Можно сказать, что у нее и вчера были боли, она сняла их уколами и вышла на сцену, но воспаленный аппендикс неожиданно лопнул.
– Сколько лежат в больницах в таких случаях?
– С неделю. Импресарио задумался.
– Постойте-ка, – спохватился Наоэ. – Ей не удаляли аппендикс?
– Нет. Шрама нет.
– Гм… Операция без шва – такого не бывает. Хотя… А, ладно, чтобы обмануть газетчиков, сойдет.
– Уж пожалуйста, доктор, очень вас прошу. Импресарио потер руки и поклонился.
В ту ночь дежурил Кобаси. Из медсестер оставалась по обыкновению Акико Такаги. Ей помогала стажер, молоденькая Томоко Каваай. Кобаси посидел у телевизора, потом заглянул к сестрам – поболтать. Но медсестры могли себе позволить поболтать только после девяти, когда в палатах выключали свет. Если у врача свободное время, это не значит, что и сестрам нечего делать. В тот вечер дел тоже хватало. Один за другим в амбулаторию пришли трое больных. Они должны были явиться днем, но из-за работы не смогли и пришли около восьми. Затем какая-то женщина привела в клинику своего пятилетнего сынишку. У него сильно болела голова. Мальчику поставили градусник – тридцать восемь. Миндалины были красные и распухшие. Кобаси смазал ему горло лекарством, сделал укол, дал жаропонижающего и ложку сиропа с антибиотиками. А потом «скорая помощь» доставила человека, который упал без сознания прямо на улице.
Лицо его было бледным и безжизненным. С первого взгляда было ясно, что обморок вызван не просто усталостью, а какой-то болезнью. Мужчине было, видимо, под шестьдесят. Волосы его почти целиком поседели, зубов не хватало. Поверх костюма на нем было пальто, но и пальто, и костюм имели весьма потрепанный вид, а у пальто к тому же была оторвана подшивка.
– Откуда он?
– А кто его знает. В карманах мы нашли у него какую-то бумажку. Если верить ей, его зовут Кокити Уэно, живет неподалеку от Намикибаси, – сказал санитар. – Сейчас пытаются связаться с его семьей, так что, может, скоро придет кто-нибудь.
Кобаси измерил мужчине давление, послушал легкие. Давление было почти в норме, скорее даже пониженное. В легких хрипы отсутствовали, но в сердце прослушивались какие-то шумы. Кобаси работал хирургом и не слишком полагался на свои познания в терапии. Может, микроинфаркт? Впрочем, больше похоже на крайнюю степень переутомления. Днем можно было бы разобраться, но сейчас всесторонне проверить больного не удастся…
– На всякий случай введи ему глюкозу, чтобы стимулировать сердечную деятельность.
Кобаси записал свое назначение в историю болезни.
– Будете класть?
– Конечно. Не могу же я отпустить его домой в таком состоянии.
– В какую палату?
Акико взглянула на лежавшего с закрытыми глазами старика. Вид у него был отнюдь не респектабельный.
– В общих места есть?
– Нет, все занято.
– Палата третьего класса?
– Одна пока свободна, но больной ожидается со дня на день.
– А, ладно. На время туда.
– Разница будет тысяча иен в день.
– Знаю. Не надо повторять мне прописных истин. Занимайся лучше своим делом, вези его скорее в палату.
Акико нахмурилась.
Кобаси вернулся в ординаторскую и в одиночестве уселся пить чай. Когда он взглянул на часы, было уже половина девятого.
«В этой клинике только и слышишь: деньги, деньги…» – возмущенно подумал он. Всякий раз, когда поступает новый больной, приходится определять, сколько он сможет платить, и только после этого направлять его в соответствующую палату… Если постоянно помнить о деньгах, как можно спокойно лечить больного?.. В университетской клинике Кобаси не приходилось думать о подобных вещах. Все определялось состоянием пациента и наличием свободных коек. В частной клинике все оказалось иначе. Похоже, всех здесь волнует не столько здоровье человека, сколько то, есть ли у него деньги или страховка.
«Вечно нянчатся с люксом и первым классом. А на остальных им просто плевать…»
Кобаси крайне возмущало, что в «Ориентал» отношение к больным определялось их обеспеченностью.
«Тяжелых больных – в отдельные палаты, легких – в общие: вот единственно справедливый принцип», – думал он. Однако на деле все обстояло не так. В люксы и палаты первого класса частенько ложились люди с простейшими заболеваниями, а то и вовсе – отдохнуть.
«Интересно, зачем их вообще осматривать?» – негодовал Кобаси.
Отец его работал на сталепрокатном заводе в Камэйдо, семья жила скромно, сына с детства приучили к бережливости, и поэтому люди, выбрасывавшие по пятнадцать тысяч иен в день за право наслаждаться одиночеством и покоем, казались Кобаси просто ненормальными.
– Какая дикость! – проворчал он вслух и допил холодный чай.
Он хотел уже включить телевизор, когда зазвонил телефон. Аппарат стоял в противоположном конце комнаты.
– Алло! – послышался в трубке энергичный мужской голос. – Это клиника «Ориентал»?
– Да.
– Я могу поговорить с дежурным врачом?
– Слушаю вас.
– А-а, это вы, сэнсэй. Извините, что так поздно. Тон был весьма фамильярен, однако голос не вызывал у Кобаси никаких воспоминаний.
– У вас, кажется, лечится Дзюнко Ханадзё? Кобаси было известно, что два дня назад Дзюнко сделали операцию, а теперь она снова поступила в клинику с осложнением.
– Как она себя чувствует?
– Простите, кем вы ей доводитесь?
– Меня зовут Мураи. Я очень близко знаком с Ханадзё. Вот и беспокоюсь, как она…
– В общем, удовлетворительно.
– Когда ее выпишут?
– Не раньше, чем дня через два-три.
– Два-три… – задумчиво повторил мужчина.
– Она слишком рано вышла. Недолечилась – и вот результат. Слава богу, что еще все обошлось так. Незначительное кровотечение.
– Да? Вы говорите, кровотечение?
– Я не веду эту больную и подробностей не знаю. Но, как я слышал, приняты все меры.
– А что, это серьезно?
– С такими вещами не шутят. Как-никак три месяца.
– Да-а?.. – непонимающе протянул Мураи.
– Это вовсе не пустяк. Аборт, между прочим, не что иное, как насильственное вмешательство в естественный процесс в живом организме.
– Что?! У нее… был…
– Подобная операция – надругательство над природой, грубое нарушение ее законов.
– Вон оно что… Значит, еще дня два?
– Она женщина богатая, так что я затрудняюсь ответить на ваш вопрос, – неприязненно процедил Кобаси.
– Простите, как ваша фамилия?
– Кобаси.
– Вы терапевт?
– Хирург.
– Большое вам спасибо.
В трубке раздались короткие гудки. Кобаси было неприятно, что его потревожили из-за Дзюнко Ханадзё.
Любимица прессы и телевидения… Приезжает в клинику чуть ли не ночью, и ей немедленно делают операцию, а наутро, не считаясь в мнением врачей, она исчезает, потому что, видите ли, у нее «программа»… И вот, пожалуйста, ее снова привозят сюда, теперь уже с осложнением – и снова поздно ночью. Платит по пятнадцати тысяч иен в день, вокруг нее ходят на цыпочках импресарио и секретарша, а она знай лежит себе преспокойно: спросишь, как себя чувствует, – рта не раскроет, за нее ответят «сиделки».
«Ну ладно, Ханадзё, что с нее взять, – артистка, так сказать, не от мира сего. Но то, что вся клиника пляшет под дудку какой-то девчонки, певички, – в этом, конечно, вина Наоэ. Пусть сейчас он работает на частного предпринимателя, но ведь когда-то блистал в университетской клинике, считался светилом в науке. И идти на поводу у импресарио Дзюнко Ханадзё… Значит, и он подвластен силе денег…»
Кобаси с грустью вздохнул.
По телевизору показывали музыкальное шоу. Одна за другой к микрофону выходили «звезды» эстрады и исполняли самые популярные песни истекшей недели. Ведущий, чья физиономия показалась Кобаси знакомой, игриво пригласил на сцену щупленькую певицу. Она, как и Дзюнко, обладала несколько хрипловатым голосом. Кобаси часто видел ее на экране. Перебросившись с девицей несколькими пустыми фразами, ведущий вдруг сказал:
– Между прочим, на днях Дзюнко Ханадзё потеряла сознание прямо на сцене. Надеюсь, с вами этого не случится?
– Со мной все в порядке, – усмехнулась певица.
– Берегите себя. А то, знаете, стоит упасть одной звезде, а за ней – и другие. Как бы не началась эпидемия. Впрочем, что это я? Аппендицит не заразен.
– Ах, что за страсти! – Девица рассмеялась, потом жеманно поднесла к губам микрофон.
– Аппендицит?.. – растерянно пробормотал Кобаси. Он ведь не ослышался: ведущий только что совершенно ясно сказал: «аппендицит»… А она ответила: «Ах, что за страсти!» – и оба рассмеялись.
«Вот как… Значит, для публики у Дзюнко аппендицит…»
Кобаси охватило мучительное предчувствие. Он явно сказал по телефону то, чего никоим образом не следовало говорить. Кобаси выключил телевизор и спустился к медсестрам. Каваай в одиночестве чертила что-то красным карандашом на температурном листе.
– А где Такаги?
– Пошла взглянуть на старичка, которого привезла «скорая помощь».
Кобаси сел на диван и отрешенно уставился на стену. Полочка с лекарствами, шкафчик с инструментами… гирлянда колб для капельниц…
– Его родственники не приезжали?
– Только что приехала жена.
– Детей у него нет?
– Кажется, нет.
– А как у него со страховкой?
– Недавно звонили из полиции. Кажется, он получает пособие для нуждающихся. Правда, это пока не точно.
– Помощь живущим в крайней бедности… Кобаси пришел в уныние: «Опять главный врач скорчит кислую мину!»
Он нервно поднялся и заходил по комнате. Наконец вернулась Акико. Увидев Кобаси, она доложила:
– У больного начался озноб, температура тридцать девять.
Кобаси предполагал, что обморок мог быть вызван гипотонией. Но похоже, все обстояло отнюдь не так просто.
– У него что-нибудь болит?
– Нет. Но дыхание слегка учащенное.
– Очень странно…
Кобаси ничего не мог понять. Что это за болезнь?..
– В любом случае надо ввести жаропонижающее. Метилон, одну ампулу.
Кобаси тяжело вздохнул и поднял глаза на Акико. Она держала в руках больничное судно.
– Это его?
– Нет. Дзюнко Ханадзё.
– Ну и ну… За ней даже выносят?
Кобаси был шокирован. Акико приподняла судно, и желтоватая жидкость заколыхалась.
– Она побежала на сцену сразу же после операции! Чего ради теперь так трястись над ней?!
– Ей следует очень беречься. У нее уже было осложнение.
– Ей давно пора ходить!
– Она все время спит.
– А ты выносишь за ней судно. Тоже мне принцесса!
– Вы не правы!
Акико сердито протянула судно слушавшей разговор Томоко.
– Иди вылей.
Послушно кивнув, Томоко вышла из комнаты. Когда дверь за Томоко закрылась, Кобаси спросил:
– Послушай, разве это секрет – насчет Ханадзё?
– Конечно. Доктор Наоэ велел говорить всем посторонним, что у нее аппендицит.
– Значит, все-таки аппендицит… – с досадой повторил Кобаси.
– А что такое? – насторожилась Акико.
– Мне тут звонил какой-то человек…
– Знаю. Он просил дежурного врача, и я дала ему ваш номер.
– Он сказал, что его фамилия Мураи и он хорошо знает Дзюнко Ханадзё…
– Что ему было нужно? – Акико села на стул напротив Кобаси.
– Я сказал ему правду…
– Неужели?! – ахнула Акико.
– Да. Он ведь отрекомендовался близким другом Ханадзё…
– Вряд ли. Скорее всего, какой-нибудь репортер.
– Мне-то откуда было знать!..
– Может, спросим у самой Ханадзё-сан?
– Пожалуй. Хотя нет, постой, – Кобаси заколебался.
– А вы не спросили, откуда он, кем работает?
– Нет. Вопросы задавал он.
– Если это репортер… Ох, что будет!..
– А что, правду знает только импресарио?
– Он, секретарь Ханадзё и президент телекомпании. А больше никто. Посетителей в палату не пускают. С ними разговаривает сам импресарио.
– Вон оно как…
Кобаси до боли стиснул пальцы. Какую же он сделал глупость!
– Так я спрошу Ханадзё-сан?
– Не надо. Теперь это уже не поможет.
– А вдруг они и в самом деле знакомы? У вас же сразу камень с души свалится!
– Это к делу не относится. – Неожиданно Кобаси вспылил: – Между прочим, врач не обязан выяснять личность и репутацию каждого, кто справляется о здоровье больного!
– Но Ханадзё-сан – не простая смертная.
– Что значит «не простая»? Как будто это имеет какое-то значение. – У Кобаси мелко задрожали губы. – Подумаешь, «звезда»! Она такой же человек, как и этот старик, которого привезли сегодня. В этой клинике слишком любят знаменитостей!
– Но ее положение…
– Для медиков это не имеет значения.
– А разве доктор Наоэ не предупреждал вас?
– Что-то не припоминаю.
– Странно. Сегодня приходил корреспондент женского еженедельника, и доктор Наоэ сказал ему, что у Ханадзё аппендицит, а потом старшая сестра собирала нас, предупреждала, чтобы мы, не дай бог, не проболтались.
– Мне об этом ничего не известно.
В комнате зазвонил телефон, и Акико сняла трубку. Кобаси не отрываясь глядел в окно. Он и в самом деле ничего не знал об официальной версии болезни Ханадзё, но сейчас это было слабым утешением.
– Минуточку, – Акико прикрыла трубку ладонью. – Явились! Из «Сюкан лейди».
– Что им надо? – Кобаси недовольно насупился.
– Да все то же. Опять насчет Ханадзё-сан!
– Скажи им, что меня нет.
Акико кивнула и прижала трубку к уху.
– Доктор Кобаси уже ушел домой… Да, совершенно неожиданно… Что? Нет, этого я не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31