В селе Воздвиженском, примерно в 12 верстах к югу от монастыря, их встретил верный слуга Петра премьер-майор Преображенского полка Иван Бутурлин. Он привез послание от Петра с приказом остановиться. Когда Софья заявила, что поедет дальше, прибыл другой гонец, который сообщил ей, что, если она не подчинится, "с нею нечестно в тот ея приход поступлено будет". На вопрос, что царь имел в виду под словами "нечестно", гонец сказал, что пушки стоят наготове и будут стрелять, как только армия Софьи подойдет к стенам монастыря. Софье пришлось вернуться в Москву.
Сомнений в решительности Петра у Софьи больше не осталось. Во время подготовки к празднованию новогодних торжеств (а Новый год тогда на Руси отмечали 1 сентября) Петр потребовал, чтобы Шакловитый и его "соучастники" были немедленно высланы в Троицкий монастырь. В указе от 31 августа говорилось, что "явной заводчик тому собранию вор Федор Шакловитой и иные такие ж воры. И хотели те воры приттить в село Преображенское и нас, и мать нашу, и сестру, и ближних людей побить до смерти".
Бред, бред сумасшедшего. Или хорошо рассчитанная тактика? Взбешенная, Софья приказала отрубить голову гонцу полковнику Ивану Нечаеву. Господи, он-то чем виноват был? - думала она сейчас. Но Господь справедлив. Чудом Бог спас Нечаеву жизнь. Не нашлось палача, который исполнил бы ее приказание.
Она собрала стрельцов. Спустилась на нижние ступени Красного крыльца. Необходимо было обратиться с длинной проникновенной речью к стрельцам и к народу. Софья понимала, что ее неудавшийся поход в Троицу сильно поколебал веру в нее. Поход был ошибкой, серьезным просчетом, она признавалась в этом себе. Вряд ли теперь ей удастся переломить ход событий. Все больше и больше стрельцов тайно покидали Кремль и перебирались в Троицу, к Петру. Он принимал их благосклонно, даже гостеприимно, и другие тоже задумывались, чтобы перейти в его лагерь.
Выступить перед народом и стрельцами было необходимо. Это был ее последний шанс.
- Злые силы действуют между мною и моими братьями. Они используют все средства, чтобы возбудить ревность и раскол. Эти злые силы подкупили людей, чтобы те стали рассказывать о заговоре против молодого царя и других, говорила Софья.
Ее слушали в полном молчании, толпа ловила каждое слово. Убедившись в том, что ее речь доходит до слушающих, Софья встретилась взглядом с Федором Шакловитым и продолжила:
- Злые силы завидуют добрым делам Федора Шакловитого и его непрестанным заботам днем и ночью о безопасности и благе государства, называют его зачинщиком заговора (как будто это и в самом деле заговор). Видит Господь, я хотела разобраться в этом деле и отправилась к брату, но меня остановили и не пропустили к нему, и поэтому, к величайшему сожалению, я вынуждена была вернуться. Вы прекрасно знаете, как я правила государством последние семь лет, в очень беспокойное время. Во время моего правления мы добились прочного мира с соседними христианскими государями, так что враги христиан должны были, благодаря двум военным походам (теперь она уже и сама верила в их полный успех. - Е.Л.), жить в страхе перед нами. Все вы получили большие награды за свою службу. Разве не была я милостива к вам? Разве когда-нибудь могла бы я подумать, что вы мне не верны и поверили проискам врагов благоденствия и мира? - Пауза длилась минуты две. - А теперь расходитесь. Я верю, что вы и впредь останетесь со мной и будете мне преданы, а я за это всех вас пожалую. Расходитесь!
Когда стрельцы разошлись, перед крыльцом стал собираться народ, и она еще раз в более доступной форме повторила свою речь перед простолюдинами.
Но ничто уже не могло спасти царевну Софью. Все больше и больше военных людей переезжало из Москвы в Троицу. Единственное, что оставалось сделать Петру для того, чтобы успешно закончить дело, - арестовать "заговорщиков".
Вечером 6 сентября стрельцы пришли в Кремль, чтобы взять под стражу Федора Шакловитого. Сначала Софья держалась решительно и отказывалась выдать его, убеждая не вмешиваться в отношения между ней и братом. Но стрельцы были неумолимы. Они говорили с Софьей вежливо, но в то же время настойчиво. Они убеждали ее, что, выдав Шакловитого, она избежит всеобщей крови.
Софья попросила несколько минут уединения. Это было падение, она понимала. Федор все равно будет схвачен, но, если она выдаст его, удастся избежать резни 1682 года. И она вышла к стрельцам. На вопросительный взгляд полковника Степана Суховеева только слегка кивнула головой.
Так она предала своего главного помощника и своего любовника Федора Шакловитого. После этого силы покинули ее. Бороться она больше не могла. Она удалилась в свои покои, прошла в спальню и почувствовала, что ноги не держат ее. Опираясь на плечо горничной, она дошла до кровати, упала на нее и забылась глубоким сном.
7 сентября ее имя было исключено из царского титула. В соответствующем распоряжении говорилось: "Великие Государи Цари и Великие Князи Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич всея Великия и Малыя России Самодержцы указали: в своих Великих Государей грамотах, в Приказах, во всяких делах и в челобитных писать свое Великих Государей имянование и титлу по сему, как писано в сем указе выше сего". Указ был разослан во все приказы. Софья поняла, что для нее это конец.
Царствование Софьи было кончено, но Петр, как ни странно, не спешил брать бразды правления в свои руки. Руководящие посты в администрации заняли Б.Голицын, Л.Нарышкин, Т.Стрешнев, И.Троекуров. А сам Петр отправился в Александровскую слободу, где предался своим любимым занятиям: стрельбе, войсковым учениям и верховой езде. Это еще раз доказывало то, что борьбу против Софьи вел не он, он был знаменем, символом, войну против нее вели его сторонники, которые после устранения Софьи стали руководить страной.
"Ввиду интриг заточить в Новодевичий монастырь" - такой приказ передал ей князь Троекуров. В Москву прибыл отряд солдат Преображенского полка под командованием Федора Ромодановского, чтобы сопроводить Софью в Новодевичий. Федор Шакловитый был казнен, Василий Голицын отправлен в ссылку на север. Когда он ехал к месту своей ссылки, в Вологде ему передали письмо от Софьи и деньги - 100 рублей золотом. В ответ он прислал челобитную к Софье с просьбой рассмотреть его дело и добиться возвращения его в Москву. Что за нелепая просьба! Если Василий и не знал, в каком она находилась положении, то по крайней мере должен был догадываться, что все былое влияние она потеряла. Разве допустила бы она его ссылку? Видно, тяжелые жизненные лишения так подействовали на князя Василия, что он не пришел еще в себя, решила Софья.
На этой исповеди она последний раз вспомнила бурные события 80-х годов. Теперь она сосредоточится на молитве и обустройстве монастыря. Средства в ее распоряжении были, и она вела деятельность по хозяйству и благоустройству. Светские новости о Северной войне со Швецией, о строительстве Санкт-Петербурга, конечно, доходили до нее, но не волновали, она оставалась к ним равнодушной. Бурная жизнь эта шла в другом, параллельном мире, с которым духовная жизнь Сусанны не пересекалась. Иногда она смотрела на свой "орлиный" портрет (портрет, где Софья изображена с царскими атрибутами на фоне герба России - двуглавого орла) - и удивлялась: сколько страсти тогда вкладывала она в свои переживания о том, как будет выглядеть при венчании на царство. И ее ли это портрет? На лице женщины с портрета - жажда власти, алчность, похоть.
Как хорошо, что все это в прошлом. Впереди - покой, молитвы и труд на благо обители. И почечная болезнь, которая подтачивает ее с каждым днем. Что ж, эта болезнь - еще одно наказание за грехи, и принимать ее надо со смирением.
Царевна Софья, в иночестве Сусанна, скончалась 4 июля 1704 года в Новодевичьем монастыре, где и была похоронена. Исповедавшись и причастившись, совершенно неожиданно для отца Михаила инокиня Сусанна высказала свою последнюю волю: на надгробии выгравировать не новое имя, данное при пострижении в монахини - "Сусанна", а написать "царевна Софья". Воля умирающей была исполнена.
Тысяча и одна ночь Екатерины I
Когда говорят о правлении Екатерины, всегда имеют в виду Екатерину II, то есть Екатерину Великую. Ее вклад в русскую историю оспаривать не имеет смысла.
Но между тем у нас была еще одна Екатерина - Первая, о которой историки почему-то не очень любят вспоминать. Будучи женой Петра I, она имела на него огромное влияние, а значит, в какой-то степени и на судьбу России. История ее жизни и ее императорства полна парадоксов и необыкновенных приключений, как ни странно это может звучать для августейшей особы.
Жена Петра Екатерина I, до православного крещения - Марта Скавронская, как и его старшая сестра Софья, выбивалась из своего времени, которое держало женщин в жесткой узде. Вглядываясь в те далекие времена, мы видим ее и на коне, командующей полком, и погруженной в любовные интриги и страсти. Ее прошлое до статуса императрицы, ее жизнь рядом с Петром и без него окутаны таинственной дымкой. Постараемся вглядеться в туман.
* * *
Цыганский табор стоял у реки две недели. Марта, проходя мимо цыган, подолгу останавливалась, чтобы послушать пение. Жизнь, которая проходила в таборе, была для нее диковинной и в то же время манила свободой, красотой, чем-то запретным и волнующим. Эта жизнь, хоть она наблюдала за ней издалека и со стороны, была полной противоположностью тому, что она видела в доме пастора Глюка, где она жила и исполняла обязанности прислуги.
У пастора все проходило чинно и размеренно, трапезы - всегда в определенное время, час для молитвы, час для работы в саду, час для чтения и занятий. Сын пастора Витас, как и отец, готовился посвятить себя духовной карьере и целыми днями пропадал вместе с пастором в церкви, а круг общения дочери Инги был настолько закрыт для Марты, что она и мечтать не могла о дружбе с ней. Хотя Инга была ее ровесницей и в глазах дочери пастора она читала желание сойтись с Мартой поближе, поделиться с ней своими секретами. Однако ее родители следили за дочерью строго, и о каждом незапланированном разговоре Инга должна была докладывать отцу.
Марта не могла пожаловаться на плохое отношение в пасторском доме, вовсе нет. И платили ей хорошо, и относились вежливо. Но во всем этом была такая сдержанная прибалтийская сухость, а ее темперамент - ей недавно исполнилось шестнадцать лет - требовал если не сильных страстей, то, по крайней мере, романтических приключений.
Когда она ходила к реке за водой и поглядывала на шумную жизнь цыган в таборе, она чувствовала, что именно здесь может найти эти приключения. Каждый раз она пыталась подойти поближе, чтобы столкнуться с кем-нибудь из цыган и завязать знакомство.
И такой случай ей вскоре представился. Когда Марта в очередной раз набирала воду, она услышала за спиной звуки гитарных струн. Марта набрала ведра, поставила их на землю и оглянулась. В метре от нее стоял красивый молодой цыган, голый по пояс, в переливающихся красных шароварах. Он держал гитару, перебирал струны, смотрел на Марту большими черными глазами и улыбался. Она почувствовала, как краснеет, но не отвела взгляд. Было приятно смотреть в эти бездонные черные глаза.
- Здравствуй, красавица, - сказал цыган по-русски без малейшего акцента.
- Здравствуй, - не робея, ответила она.
- Ты живешь здесь? - чуть растянув губы в улыбке, спросил молодой человек.
- Я служанка в пасторском доме, - ответила девушка.
- Приходи к нам ночью. Мы будем петь и веселиться. В пасторском доме, наверное, не очень весело, - засмеялся он. - Придешь?
Марта пожала плечами. Ночью? В цыганский табор? Разве может приличная девушка решиться на такое? Но в глубине души она была уверена - придет обязательно. Чего бы это ей ни стоило.
- Так придешь? - пропел цыган, перебирая струны и сделав шаг к ней. Его мускулистая загорелая грудь смущала ее и вновь заставляла краснеть.
- Не знаю, - тихо сказала она. - У меня строгие хозяева.
- А ты приходи, когда они все заснут. Мы гуляем всю ночь, - засмеялся цыган. - Приходи, я буду ждать тебя. Меня зовут Марко. А тебя?
- Мартой.
- Марта... Приходи, Марта, не пожалеешь.
Цыган подмигнул ей, вновь коснулся струн, запел что-то на своем цыганском языке, развернулся и, не попрощавшись, пошел в сторону кибиток табора.
В июле темнело поздно, а здесь, под Ригой, ночи были очень короткими и в первой половине лета совсем не темными. Но распорядок в пасторском доме был строгим, и все члены семьи готовились ко сну. Пастор в окружении детей и жены читал вечерние молитвы, а Марта с пожилой служанкой Фатиньей стелила постели.
Но вот все дела были сделаны, уборка проведена, посуда вымыта. Хозяева разошлись по комнатам. Пора было ложиться спать и прислуге. Марта прошла к себе в комнату на втором этаже и отодвинула занавеску. Вдали, у реки, горели костры табора. Дымок поднимался вверх, в небо, где показались первые звезды.
В доме пастора о цыганах даже не заикались. Несмотря на то что их табор стоял в километре от дома, все вели себя так, как будто цыган не было. С властями у бродяг отношения были, мягко говоря, напряженными, на них периодически устраивали облавы, и поэтому пастор предпочитал держаться от них подальше. В его планы не входило ссориться с властями. Через месяц ему обещали приход в лютеранской церкви в Мариенбурге, и это был определенный карьерный рост по сравнению с приходом в провинциальном местечке Лифляндии.
Марте общаться с цыганами было запрещено. Это даже не обсуждалось, всем это казалось естественным. Всем, кроме самой Марты. Ничего более естественного, чем свободная кочевая жизнь на воздухе, с песнями и танцами, с красивыми девушками в разноцветных нарядах и сильными смуглыми мужчинами, волновавшими ее молодую чувственность, - ничего более заманчивого и притягательного она в жизни своей еще не видела. Детство она провела в лифляндской деревне, и, хотя родители были довольно зажиточными крестьянами, особенно ярких воспоминаний о первых годах жизни она не вынесла. Большая семья, с малых лет много работы по дому, деревенские игры с соседскими детьми, лютеранская церковь, азы образования в воскресной школе. Когда родители отдали ее служанкой в дом пастора, она была счастлива. Начиналась другая, новая жизнь, где к ней относились по-другому, ее уважали, с ней обходились как со взрослым человеком - еще бы, ведь ей уже шестнадцать лет!
Но жизнь эта была размеренной и скучной. А костры цыганского табора как сигнал к новому рубежу, манящему ветру свободы и... краска бросилась ей в лицо, когда она вспомнила молодого цыгана Марко, - и, может быть, любви.
Она надела теплую кофту, пуховый платок (ночи стояли прохладные), на ноги - простые башмаки, загасила свечу и на цыпочках пробралась по лестнице к выходу. Пес Карвак высунул нос из своей конуры, готовый залаять, но, увидев Марту, завилял хвостом и опять улегся. Девушка осторожно открыла калитку, выскользнула за забор, так же аккуратно повернула задвижку, бросила взгляд на окно пастора и, убедившись, что ее не заметили, быстро пошла по дороге к реке Даугаве.
Она вдыхала дым костров и слышала отголоски песен. Вдруг сердце ее учащенно забилось - она увидела стройную фигуру Марко. Он шел ей навстречу. Черные длинные волосы его развевались по ветру, на нем был синий кафтан, а в руках - гитара. Он, наверное, с ней никогда не расстается, подумала Марта.
- Ты замерзла, милая? - широко улыбнувшись, спросил Марко и обнял ее за плечи. - Пошли к костру.
Они подошли к кибиткам, и Марко пригласил Марту сесть на разложенные вокруг костра подушки. Около костра сидели цыгане - трое мужчин и три женщины. Они приветливо кивнули девушке, как будто ничуть не удивившись ее появлению. Марко взял кувшин, стоящий на ковре у костра, кружку и налил в него какой-то красной жидкости.
- Это хорошее вино, сразу согреешься, пей, - сказал он.
Марта обвела взглядом цыган. Молодая цыганка чуть постарше нее одобрительно засмеялась, увидев ее растерянность, а пожилая, с седыми волосами, сказала:
- Пей, красавица, это доброе вино.
Марта сделала несколько глотков кисло-сладкого напитка и сразу почувствовала, как тепло разливается по телу. Она еще раз посмотрела на молодую цыганку и, увидев ее улыбку, тоже улыбнулась ей. Марко ударил по струнам и запел. Цыгане подхватили песню. Марта сделала еще несколько глотков и ощутила себя наверху блаженства - еще никогда ей не было так хорошо.
Во время пения старая цыганка внимательно смотрела на Марту. Это наверняка смутило бы девушку, если бы цыганка не улыбалась ей тепло и приветливо. Но смотрела она на нее так, как будто что-то знала про нее. После второй кружки вина Марта совсем охмелела, она даже хотела подпеть цыганам, но не знала их языка и только про себя повторяла мелодию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34