– Она положила обратно лиловый букетик. – Почти каждый божий день я вспоминала, как хорошо ваш отец управлялся с вами, мне так порой его не хватало. Порой я даже сердилась на него, словно он специально умер, оставив меня одну.
Мы сидим рядышком на моей кровати, вокруг Нас витает моя юность. Вот фотография на Рождество после папиной смерти. Джилл, Бен и моя мать сидят на полу. Я сделала этот снимок моим новым «Кодаком». Щенок, наш подарок Джилл, жует сахарную палочку. Мать выглядит такой молодой и симпатичной.
– Сколько тебе здесь? Она слегка задумалась.
– Тридцать девять.
– Как мне сейчас. Надо же, какое совпадение!
Она делает глубокий вдох, как обычно, когда собирается что-то сказать.
– Я долго репетировала эту речь, Лиз, поэтому не перебивай меня. Я понимаю, что со мной было трудно, и я хочу поблагодарить тебя за терпение. Я попытаюсь измениться.
Моей матери шестьдесят девять лет. Долгие годы она лелеяла свою хандру, превращая ее в своеобразное искусство. Когда я звонила ей, она монотонно перечисляла мне бесконечную череду своих болезней, недомоганий и жизненных неурядиц. Я глажу ее руку, чувствуя, что сейчас нас с ней связывает такая родственная близость, которой никогда не бывало прежде.
– Ты ведь моя мама. – Звучит, конечно, не слишком утешительно, но я не могу придумать ничего лучше.
– Энн грозилась убить меня за то, что я стала настоящим мучением для вас. Она говорит, что когда я приеду к ней, то она будет бить меня всякий раз, как я начну скулить или жаловаться. А если я буду выглядеть радостной, то она будет обнимать меня.
– Я предпочла бы объятия, – говорю я.
– Уже много лет никто не обнимал меня. Я соскучилась по ласке.
– Ты никогда не обнимала нас в детстве, – говорю я.
– Я боялась избаловать вас. – Она достает какую-то нитку из кармана передника. Я обнимаю ее, но она остается напряженной. Наверное, ей нужно вновь привыкнуть к ласковому обращению.
Поздний вечер, обильная трапеза и разговор по душам с матерью истощил мои силы.
– Я ужасно хочу спать. Можно я подремлю немного? – спрашиваю я.
Я вытягиваюсь на кровати, и она накрывает меня шерстяным пледом. Она связала его в те времена, когда ее еще не скрюченные ревматизмом пальцы ловко орудовали спицами. Опустив полотняную штору, она выходит, закрывая за собой дверь.
Я задумчиво разглядываю комнату, где в основном проходила моя жизнь до замужества. Я даже родилась в этой комнате. Мать никогда не рассказывала нам, долго ли она страдала во время родов. Бен появился на свет за сорок пять минут, Джилл выскочила за полчаса, а я вылетела за двадцать минут, пока она ждала папу, который пошел заводить машину, чтобы отвезти ее в роддом.
Я думаю о том, в какие хорошие руки попадет мать. Я обожаю тетушку Энн. В детстве она забирала нас троих к себе на выходные. Вероятно, тогда мама слегка отдыхала от нас, а тетушка Энн не чувствовала себя одинокой, но в детстве я не задумывалась об этом.
Муж тети Энн погиб на Второй мировой войне, и она больше не вышла замуж. Согласно семейным преданиям, упорно отрицавшимся при каждом пересказе, у нее был тридцатилетний роман с ее женатым начальником. Может, склонность к измене передается по наследству.
Наши выходные в ее доме проходили совершенно удивительно: к примеру, мы укладывались спать в палатке в гостиной или так и не успевали испечь задуманное печенье, съев все сырое тесто. Однажды мы затеяли футбол в магазине, используя в качестве мяча рулон туалетной бумаги. Администратор попросил нас уйти. Когда он повернулся к нам спиной, тетушка Энн показала ему язык.
Я осознаю, что сегодня впервые подумала о матери, не как о матери, а просто как о женщине с ее собственными чувствами. Я предоставляла ей гораздо меньше прав на личные чувства, чем предоставляю моим студентам или друзьям. Сев на кровати, я вдруг задумываюсь, не была ли я несправедлива и к Дэвиду, игнорируя его индивидуальные интересы и жизненные обстоятельства.
Тихий стук в дверь – и в комнате появляется голова Сэмми.
– Ты спишь, тетя Лиз?
– Нет, милая. – Она запрыгивает на кровать и прижимается ко мне.
– Почему ты решила лечь спать?
– Я устала.
– Я ненавижу спать. Днем спят только малыши.
– Многие взрослые были бы счастливы, если бы им удавалось всласть поспать днем.
Сэмми смотрит на меня с недоверием.
– Не-е-а… – Она забавно перекручивает язык и гримасничает.
– Ты знаешь, когда я была маленькой, то жила в этой комнате, а теперь в ней будешь жить ты. – Возможно, ей также трудно представить меня маленькой девочкой, как и то, что некоторые люди любят вздремнуть днем. – Я любила сочинять истории о тех разводах на потолке. Сколько бы их ни замазывали, они всегда проступали вновь. – Я показала на один из разводов. – Вон то пятно обычно было плюшевым медвежонком.
Мы придумываем бессвязную историю о медвежонке, который хочет поплавать, но потолочное пятно-рыба мешает ему, щекоча и покусывая. Нас прерывает стук в дверь. Сэмми впускает свою бабушку и убегает на первый этаж. Впервые за последнюю пару лет я вдруг пожалела, что у меня нет детей.
Мать суетится вокруг меня, складывая плед, хотя я и не говорила, что уже хочу встать.
– Джанис не терпится переехать сюда. Мне очень интересно, как она все здесь переделает, после того как мы разъедемся.
Моя невестка родилась в семье дипломатов. Она успела пожить в восьми странах, помимо Вашингтона, округ Колумбия.
– Наверное, ей нравится прочность и стабильность семейных отношений, – говорю я.
– А мне всегда казалось, что она бросит бедного Бена, и… – Мать потрясенно смотрит на меня, когда я ударяю ее по руке.
– Тебе надо привыкать к условиям жизни у тетушки Энн, – с улыбкой говорю я.
– Ладно, Джанис стала хорошей женой и матерью, – говорит она.
Я обнимаю ее, и хотя она еще не совсем расслабилась, но все-таки уже меньше напряжена, чем прежде.
Из-за густого тумана резко снизилась видимость на дороге. В Новой Англии бывает не так уж много туманных дней. Мне страшно вести машину в таком молоке. По крайней мере, если меня заносит во время снегопада, то я вижу, во что мне суждено врезаться. Все водители на трассе снизили скорость и тащатся максимум тридцать миль в час. Я припала к рулю, словно этот наклон вперед на несколько дюймов может мне помочь видеть гораздо дальше.
Я приезжаю раньше Дэвида, который разговаривал с Беном, когда я выехала с фермы. Войдя в дом, я принимаюсь за уборку на кухне; в спешке перед отъездом мне не удалось убрать последствия моих кулинарных подвигов.
Мой муж входит на кухню. Судя по его поведению, он сильно раздражен. Может, он сам постепенно успокоится, если я не буду приставать с расспросами. Это было бы слишком хорошо.
Он начинает говорить, отрывисто выпаливая слова.
– Ты собираешься образумить свою мать? – Он расхаживает по кухне, даже не сняв пальто и перчаток.
– По-моему, в Аризоне ей будет хорошо. Почему я должна образумить ее?
– Я имею в виду не переезд. А дом. Вместе с землей он безусловно потянет как минимум на миллион.
– А тебе-то что с того?
Он хлестнул перчатками по высокому кухонному столу.
– Господи, Лиз, не строй из себя блаженную дурочку. Твоя мать еле сводила концы с концами, сидя на золотом дне. Если бы она продала усадьбу, то могла бы выгодно вложить деньги и жить припеваючи.
Если я и дурочка, то у Дэвида крайне ограниченный кругозор, и хотя я понимаю, что в данном случае бесполезно ему что-либо объяснять, но все же хочу попытаться. Главное, мне хочется, чтобы он понял мою точку зрения.
– Нет, ты неправильно понимаешь ситуацию. Она не могла бы продать ее. Она должна была сохранить ее для Бена. Сотни лет эта усадьба передается по наследству старшему сыну. И моему брату она нужна.
Дэвид расстегивает пальто. Он говорит медленно, словно я ребенок, не способный понять элементарных вещей.
– Конечно, она нужна ему. Она стоит целое состояние. А как ты отнесешься к тому, что твоей матери, возможно, придется окончить дни в доме престарелых? Кто будет оплачивать ее содержание?
– Может быть, тогда мы и продадим усадьбу. Но лучше сохраним и поделим расходы по содержанию на нас троих.
– Ты ничего не смыслишь в денежных вопросах. Это усадьбу вам надо поделить на троих.
В нашей семье так не принято. Несмотря на мелкие ссоры и разногласия, у нас хорошая семья. Крепкий родственный клан. Когда брат Дэвида попал в больницу, мы узнали об этом, только когда он вышел. Это было не важно, и я уверена, что Дэвид даже не навестил бы его там. Его сестра обо всем знала, но и не подумала навестить брата.
– У нас в семье так не принято. Папа не делился с дядей Арчером и дядей Уолтером.
– Значит, из-за каких-то устаревших семейных традиций вы с Джилл позволите Бену увести все наследство у вас из-под носа?
Мне хочется закричать или разбить пару тарелок. Но я опять смиренно молчу.
– Давай лучше сменим тему, – предлагаю я. Дэвид продолжает совать нос в чужие дела, следуя за мной по пятам, поскольку я ухожу из кухни, закончив с уборкой. Храня молчание, я ложусь спать. Он наконец отстает от меня. Когда он ложится, я притворяюсь спящей.
Тошнота не оставляет меня все выходные, и я отказываюсь от поездки на субботний семейный ужин. Мне было бы приятно еще раз пообщаться с родственниками, но Дэвид все возмущается из-за дома, и наше присутствие там могло бы еще больше обострить отношения, даже если бы я хорошо себя чувствовала.
– Но я готовлю фасоль и пеку темный хлеб с кукурузой, – говорит мать, когда звонит, чтобы пригласить нас.
– О, пожалуйста, не надо о еде, – молю я. Днем меня навещают Джилл и Джанис, они сидят возле моей кровати, и мы разговариваем обо всем понемногу и о нашей матери.
Джанис заварила травяной чай и принесла мне подсушенный хлебец.
– Ты, наверное, уже потеряла все, что набрала за праздничным обедом. Даже завидно. – Она похлопывает себя по объемистому животу.
После их ухода Дэвид, работавший в своем кабинете, начинает выражать недовольство тем, что я торчу в постели. Он слегка сочувствовал мне, несмотря на скрытое напряжение, до тех пор пока не померил мне температуру и не обнаружил, что она нормальная.
– Ты собираешься обедать? – спрашивает он.
– Мне не хочется ничего готовить.
– Тогда я пойду в ресторан. Я захвачу с собой работу, мне еще много нужно сделать.
В воскресенье, во второй половине дня, он уезжает в Даллас. Моя сестра и ее семья поедут с ним, поскольку планировали уехать от нас в это же время. Бен довозит их до нашего дома, где они все пересаживаются в машину Дэвида. Шофер из его конторы в понедельник пригонит «БМВ» обратно. Понадобилась целая куча телефонных переговоров, чтобы обеспечить их материально-техническое передвижение.
Мне пришлось лишь выслушивать, как будут претворяться в жизнь их планы. С трудом собравшись с силами, я натягиваю джинсы и теплую фенвейскую футболку поверх свитера с высоким воротником, однако мне почему-то так и не удается согреться. Стоя на дорожке у нашего дома, мы с Беном помахали отъезжающим, и он, обнимая меня за плечи, говорит:
– Ты чертовски плохо выглядишь, сестренка.
– Спасибо, братец.
– Пойдем в дом. Я приготовлю тебе чаю. – Он вяло слоняется по моей кухне, а я сижу в шезлонге в спальне. Он приносит мне поднос.
– Какой ты милый.
– У твоего мужа иное мнение.
– Почему?
– Он сказал, что, по его мнению, я должен вам с Джилл некую сумму в качестве компенсации за дом. Что ты думаешь по этому поводу?
– Думаю, что Дэвиду не следует лезть в наши семейные дела.
– Джилл сказала то же самое. А Гарри даже слегка расстроился.
Бен принес и себе чашку чая. Он вдыхает его аромат.
– Тебе не показалось, что Джилл выглядела несчастной?
Это необычный вопрос для моего брата. Он один из немногих представителей нашего семейства, способных на откровенный, прямой разговор. Мать и ее сестры обычно ходят вокруг да около. К примеру, когда мама хочет узнать что-то о тете Рут, то звонит тетушке Энн, которая ей отвечает: «Если ты хочешь узнать, как дела у Рут, то позвони ей сама».
– С чего ты взял? – спрашиваю я брата.
– Я подумал, может, она поделилась чем-то с тобой.
О господи! Я надеюсь, что хоть мы с братом оставим эту нашу семейную игру, уклоняясь от прямых намеков. Однако я не могу выдать тайну Джилл. Потом меня осеняет, что, возможно, она сама рассказала что-то Бену и он пытается выяснить, что мне известно.
– Просто если бы у нее возникли какие-то супружеские проблемы, то я предложил бы ей с девочками остаться с нами, – гнет свою линию Бен.
На сей раз меня зацепило.
– Она рассказала тебе.
– Мне хотелось повесить этого подлеца. Я знаю, что Джилл может быть врединой, но она моя сестра и я не хочу, чтобы кто-то портил ей жизнь.
– Ты говорил с Гарри?
– Господи, нет конечно. Если все уладится, то ему лучше не знать, что знаем мы. Я и Джанис-то ничего не сказал, за исключением того, что мне хотелось бы, чтобы Джилл с ее девочками жила у нас, если не дай бог с Гарри что-то случится.
– И она сказала…
– Моя жена готова приютить всех на свете – беспризорных животных, растения и даже камни, – она все тащит в дом.
Он встает, собираясь уходить.
– Может, поедешь со мной, чтобы не скучать тут в одиночестве?
Я отказываюсь ехать с ним, просто потому, что хочу спать. Он ерошит мои и так уже взъерошенные волосы.
После его ухода я чувствую себя так отвратительно, что даже не могу позвонить Питеру.
Глава 5
В понедельник я чувствую себя настолько скверно, что звоню на работу и прошу заменить меня, хотя поступаю так крайне редко. Записавшись на прием к врачу, я звоню Питеру, чтобы поделиться своими страданиями.
– Очень жаль, что ты не со мной, я готовлю отличный борщ. Он в три счета поставил бы тебя на ноги, – говорит он.
– В таких случаях хорош и куриный бульончик, – говорю я.
– Я же не виноват, что мои предки были русскими, а не евреями. – И он рассказывает мне, что его дедушка до революции был шеф-поваром в домах высшей русской аристократии. – А в итоге мой дед обосновался в Сиэтле и открыл ресторан, а мой дядя расширил его дело, создав в городе целую ресторанную сеть.
Я знала, почему он не захотел быть банкиром, как его отец, но мне казалось, что он отлично справился бы с одним из ресторанов.
– Почему ты не присоединился к его бизнесу?
– Мне необходимо было уехать в Бостон, чтобы встретиться с тобой. Такова уж моя судьба. Перезвони мне после визита к врачу.
* * *
Сейчас сложно найти свободное местечко на парковке Редингского медицинского центра, потому что половину ее площади занимает рождественский елочный базар, ежегодно организуемый Мужским клубом. Дразнящий смолистый аромат. Я вхожу в здание по зеленому хвойному ковру.
Искусственное дерево в фойе Медицинского центра является жалким заменителем настоящих уличных красавиц. Искусственную сосну опылили хвойным дезодорантом, который вызывает у меня приступ тошноты. Но я выигрываю сражение.
Рядом с этим деревом за столом сидит регистраторша, миссис О'Коннор. Она одета в толстый свитер, вероятно, от сквозняков, которых она обычно всем советует остерегаться. По рассеянности она может направить больного не к тому врачу, но зато радушно угощает их домашним печеньем. Четыре или пять лет назад врачи провели проверку документов и выяснили, что причиной всех несчастий в Центре являлась миссис О'Коннор, поэтому теперь она вяжет шарфики и свитера в регистратуре и понемногу сбивает людей с толку.
В главном приемном зале устроен детский уголок с игрушками. Гинекологи позаботились о покупке «Американского малыша». Ортодонты приобрели «Спортс Иллюстрейтед», «Макколс» и «Ньюсуик». Я листаю номер «Макколса», который читала и два года назад, придя на ежегодное обследование. Мне хочется сходить в туалет «по-маленькому», но я терплю, зная, что врач захочет взять анализ мочи.
Подходит моя очередь, и сестра направляет меня в раздевалку. Она выдает мне больничный халат с завязками на спине.
Доктор Френч напоминает изрядно состарившегося мистера Спока из первых серий «Звездного путешествия», только с нормальными ушами. Хотя если подумать, то, вероятно, мистер Спок уже тоже должен был успеть состариться. Френч был доктором семьи Адамсов еще в те времена, когда мой муж был совсем ребенком. Именно от него я узнала, что мать Дэвида ушла к другому мужчине. Когда я спрашивала о ней, Дэвид неизменно менял тему разговора.
Я описываю мои недомогания, пока доктор Френч проводит свое обычное обследование, взвешивает меня, меряет давление и берет анализ мочи. Все в норме. Так же как и моя температура.
– Давайте осмотрим внутренние органы, – говорит он.
Мне хочется сказать: давайте не будем, но я молчу. Я слышу шуршание халата, пока пристраиваюсь на смотровом столе и вставляю ноги в специальные стремена. Глядя вверх, я вижу на потолке улыбающуюся рожицу. Доктор Френч, охладив инструменты, энергично приступает к осмотру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Мы сидим рядышком на моей кровати, вокруг Нас витает моя юность. Вот фотография на Рождество после папиной смерти. Джилл, Бен и моя мать сидят на полу. Я сделала этот снимок моим новым «Кодаком». Щенок, наш подарок Джилл, жует сахарную палочку. Мать выглядит такой молодой и симпатичной.
– Сколько тебе здесь? Она слегка задумалась.
– Тридцать девять.
– Как мне сейчас. Надо же, какое совпадение!
Она делает глубокий вдох, как обычно, когда собирается что-то сказать.
– Я долго репетировала эту речь, Лиз, поэтому не перебивай меня. Я понимаю, что со мной было трудно, и я хочу поблагодарить тебя за терпение. Я попытаюсь измениться.
Моей матери шестьдесят девять лет. Долгие годы она лелеяла свою хандру, превращая ее в своеобразное искусство. Когда я звонила ей, она монотонно перечисляла мне бесконечную череду своих болезней, недомоганий и жизненных неурядиц. Я глажу ее руку, чувствуя, что сейчас нас с ней связывает такая родственная близость, которой никогда не бывало прежде.
– Ты ведь моя мама. – Звучит, конечно, не слишком утешительно, но я не могу придумать ничего лучше.
– Энн грозилась убить меня за то, что я стала настоящим мучением для вас. Она говорит, что когда я приеду к ней, то она будет бить меня всякий раз, как я начну скулить или жаловаться. А если я буду выглядеть радостной, то она будет обнимать меня.
– Я предпочла бы объятия, – говорю я.
– Уже много лет никто не обнимал меня. Я соскучилась по ласке.
– Ты никогда не обнимала нас в детстве, – говорю я.
– Я боялась избаловать вас. – Она достает какую-то нитку из кармана передника. Я обнимаю ее, но она остается напряженной. Наверное, ей нужно вновь привыкнуть к ласковому обращению.
Поздний вечер, обильная трапеза и разговор по душам с матерью истощил мои силы.
– Я ужасно хочу спать. Можно я подремлю немного? – спрашиваю я.
Я вытягиваюсь на кровати, и она накрывает меня шерстяным пледом. Она связала его в те времена, когда ее еще не скрюченные ревматизмом пальцы ловко орудовали спицами. Опустив полотняную штору, она выходит, закрывая за собой дверь.
Я задумчиво разглядываю комнату, где в основном проходила моя жизнь до замужества. Я даже родилась в этой комнате. Мать никогда не рассказывала нам, долго ли она страдала во время родов. Бен появился на свет за сорок пять минут, Джилл выскочила за полчаса, а я вылетела за двадцать минут, пока она ждала папу, который пошел заводить машину, чтобы отвезти ее в роддом.
Я думаю о том, в какие хорошие руки попадет мать. Я обожаю тетушку Энн. В детстве она забирала нас троих к себе на выходные. Вероятно, тогда мама слегка отдыхала от нас, а тетушка Энн не чувствовала себя одинокой, но в детстве я не задумывалась об этом.
Муж тети Энн погиб на Второй мировой войне, и она больше не вышла замуж. Согласно семейным преданиям, упорно отрицавшимся при каждом пересказе, у нее был тридцатилетний роман с ее женатым начальником. Может, склонность к измене передается по наследству.
Наши выходные в ее доме проходили совершенно удивительно: к примеру, мы укладывались спать в палатке в гостиной или так и не успевали испечь задуманное печенье, съев все сырое тесто. Однажды мы затеяли футбол в магазине, используя в качестве мяча рулон туалетной бумаги. Администратор попросил нас уйти. Когда он повернулся к нам спиной, тетушка Энн показала ему язык.
Я осознаю, что сегодня впервые подумала о матери, не как о матери, а просто как о женщине с ее собственными чувствами. Я предоставляла ей гораздо меньше прав на личные чувства, чем предоставляю моим студентам или друзьям. Сев на кровати, я вдруг задумываюсь, не была ли я несправедлива и к Дэвиду, игнорируя его индивидуальные интересы и жизненные обстоятельства.
Тихий стук в дверь – и в комнате появляется голова Сэмми.
– Ты спишь, тетя Лиз?
– Нет, милая. – Она запрыгивает на кровать и прижимается ко мне.
– Почему ты решила лечь спать?
– Я устала.
– Я ненавижу спать. Днем спят только малыши.
– Многие взрослые были бы счастливы, если бы им удавалось всласть поспать днем.
Сэмми смотрит на меня с недоверием.
– Не-е-а… – Она забавно перекручивает язык и гримасничает.
– Ты знаешь, когда я была маленькой, то жила в этой комнате, а теперь в ней будешь жить ты. – Возможно, ей также трудно представить меня маленькой девочкой, как и то, что некоторые люди любят вздремнуть днем. – Я любила сочинять истории о тех разводах на потолке. Сколько бы их ни замазывали, они всегда проступали вновь. – Я показала на один из разводов. – Вон то пятно обычно было плюшевым медвежонком.
Мы придумываем бессвязную историю о медвежонке, который хочет поплавать, но потолочное пятно-рыба мешает ему, щекоча и покусывая. Нас прерывает стук в дверь. Сэмми впускает свою бабушку и убегает на первый этаж. Впервые за последнюю пару лет я вдруг пожалела, что у меня нет детей.
Мать суетится вокруг меня, складывая плед, хотя я и не говорила, что уже хочу встать.
– Джанис не терпится переехать сюда. Мне очень интересно, как она все здесь переделает, после того как мы разъедемся.
Моя невестка родилась в семье дипломатов. Она успела пожить в восьми странах, помимо Вашингтона, округ Колумбия.
– Наверное, ей нравится прочность и стабильность семейных отношений, – говорю я.
– А мне всегда казалось, что она бросит бедного Бена, и… – Мать потрясенно смотрит на меня, когда я ударяю ее по руке.
– Тебе надо привыкать к условиям жизни у тетушки Энн, – с улыбкой говорю я.
– Ладно, Джанис стала хорошей женой и матерью, – говорит она.
Я обнимаю ее, и хотя она еще не совсем расслабилась, но все-таки уже меньше напряжена, чем прежде.
Из-за густого тумана резко снизилась видимость на дороге. В Новой Англии бывает не так уж много туманных дней. Мне страшно вести машину в таком молоке. По крайней мере, если меня заносит во время снегопада, то я вижу, во что мне суждено врезаться. Все водители на трассе снизили скорость и тащатся максимум тридцать миль в час. Я припала к рулю, словно этот наклон вперед на несколько дюймов может мне помочь видеть гораздо дальше.
Я приезжаю раньше Дэвида, который разговаривал с Беном, когда я выехала с фермы. Войдя в дом, я принимаюсь за уборку на кухне; в спешке перед отъездом мне не удалось убрать последствия моих кулинарных подвигов.
Мой муж входит на кухню. Судя по его поведению, он сильно раздражен. Может, он сам постепенно успокоится, если я не буду приставать с расспросами. Это было бы слишком хорошо.
Он начинает говорить, отрывисто выпаливая слова.
– Ты собираешься образумить свою мать? – Он расхаживает по кухне, даже не сняв пальто и перчаток.
– По-моему, в Аризоне ей будет хорошо. Почему я должна образумить ее?
– Я имею в виду не переезд. А дом. Вместе с землей он безусловно потянет как минимум на миллион.
– А тебе-то что с того?
Он хлестнул перчатками по высокому кухонному столу.
– Господи, Лиз, не строй из себя блаженную дурочку. Твоя мать еле сводила концы с концами, сидя на золотом дне. Если бы она продала усадьбу, то могла бы выгодно вложить деньги и жить припеваючи.
Если я и дурочка, то у Дэвида крайне ограниченный кругозор, и хотя я понимаю, что в данном случае бесполезно ему что-либо объяснять, но все же хочу попытаться. Главное, мне хочется, чтобы он понял мою точку зрения.
– Нет, ты неправильно понимаешь ситуацию. Она не могла бы продать ее. Она должна была сохранить ее для Бена. Сотни лет эта усадьба передается по наследству старшему сыну. И моему брату она нужна.
Дэвид расстегивает пальто. Он говорит медленно, словно я ребенок, не способный понять элементарных вещей.
– Конечно, она нужна ему. Она стоит целое состояние. А как ты отнесешься к тому, что твоей матери, возможно, придется окончить дни в доме престарелых? Кто будет оплачивать ее содержание?
– Может быть, тогда мы и продадим усадьбу. Но лучше сохраним и поделим расходы по содержанию на нас троих.
– Ты ничего не смыслишь в денежных вопросах. Это усадьбу вам надо поделить на троих.
В нашей семье так не принято. Несмотря на мелкие ссоры и разногласия, у нас хорошая семья. Крепкий родственный клан. Когда брат Дэвида попал в больницу, мы узнали об этом, только когда он вышел. Это было не важно, и я уверена, что Дэвид даже не навестил бы его там. Его сестра обо всем знала, но и не подумала навестить брата.
– У нас в семье так не принято. Папа не делился с дядей Арчером и дядей Уолтером.
– Значит, из-за каких-то устаревших семейных традиций вы с Джилл позволите Бену увести все наследство у вас из-под носа?
Мне хочется закричать или разбить пару тарелок. Но я опять смиренно молчу.
– Давай лучше сменим тему, – предлагаю я. Дэвид продолжает совать нос в чужие дела, следуя за мной по пятам, поскольку я ухожу из кухни, закончив с уборкой. Храня молчание, я ложусь спать. Он наконец отстает от меня. Когда он ложится, я притворяюсь спящей.
Тошнота не оставляет меня все выходные, и я отказываюсь от поездки на субботний семейный ужин. Мне было бы приятно еще раз пообщаться с родственниками, но Дэвид все возмущается из-за дома, и наше присутствие там могло бы еще больше обострить отношения, даже если бы я хорошо себя чувствовала.
– Но я готовлю фасоль и пеку темный хлеб с кукурузой, – говорит мать, когда звонит, чтобы пригласить нас.
– О, пожалуйста, не надо о еде, – молю я. Днем меня навещают Джилл и Джанис, они сидят возле моей кровати, и мы разговариваем обо всем понемногу и о нашей матери.
Джанис заварила травяной чай и принесла мне подсушенный хлебец.
– Ты, наверное, уже потеряла все, что набрала за праздничным обедом. Даже завидно. – Она похлопывает себя по объемистому животу.
После их ухода Дэвид, работавший в своем кабинете, начинает выражать недовольство тем, что я торчу в постели. Он слегка сочувствовал мне, несмотря на скрытое напряжение, до тех пор пока не померил мне температуру и не обнаружил, что она нормальная.
– Ты собираешься обедать? – спрашивает он.
– Мне не хочется ничего готовить.
– Тогда я пойду в ресторан. Я захвачу с собой работу, мне еще много нужно сделать.
В воскресенье, во второй половине дня, он уезжает в Даллас. Моя сестра и ее семья поедут с ним, поскольку планировали уехать от нас в это же время. Бен довозит их до нашего дома, где они все пересаживаются в машину Дэвида. Шофер из его конторы в понедельник пригонит «БМВ» обратно. Понадобилась целая куча телефонных переговоров, чтобы обеспечить их материально-техническое передвижение.
Мне пришлось лишь выслушивать, как будут претворяться в жизнь их планы. С трудом собравшись с силами, я натягиваю джинсы и теплую фенвейскую футболку поверх свитера с высоким воротником, однако мне почему-то так и не удается согреться. Стоя на дорожке у нашего дома, мы с Беном помахали отъезжающим, и он, обнимая меня за плечи, говорит:
– Ты чертовски плохо выглядишь, сестренка.
– Спасибо, братец.
– Пойдем в дом. Я приготовлю тебе чаю. – Он вяло слоняется по моей кухне, а я сижу в шезлонге в спальне. Он приносит мне поднос.
– Какой ты милый.
– У твоего мужа иное мнение.
– Почему?
– Он сказал, что, по его мнению, я должен вам с Джилл некую сумму в качестве компенсации за дом. Что ты думаешь по этому поводу?
– Думаю, что Дэвиду не следует лезть в наши семейные дела.
– Джилл сказала то же самое. А Гарри даже слегка расстроился.
Бен принес и себе чашку чая. Он вдыхает его аромат.
– Тебе не показалось, что Джилл выглядела несчастной?
Это необычный вопрос для моего брата. Он один из немногих представителей нашего семейства, способных на откровенный, прямой разговор. Мать и ее сестры обычно ходят вокруг да около. К примеру, когда мама хочет узнать что-то о тете Рут, то звонит тетушке Энн, которая ей отвечает: «Если ты хочешь узнать, как дела у Рут, то позвони ей сама».
– С чего ты взял? – спрашиваю я брата.
– Я подумал, может, она поделилась чем-то с тобой.
О господи! Я надеюсь, что хоть мы с братом оставим эту нашу семейную игру, уклоняясь от прямых намеков. Однако я не могу выдать тайну Джилл. Потом меня осеняет, что, возможно, она сама рассказала что-то Бену и он пытается выяснить, что мне известно.
– Просто если бы у нее возникли какие-то супружеские проблемы, то я предложил бы ей с девочками остаться с нами, – гнет свою линию Бен.
На сей раз меня зацепило.
– Она рассказала тебе.
– Мне хотелось повесить этого подлеца. Я знаю, что Джилл может быть врединой, но она моя сестра и я не хочу, чтобы кто-то портил ей жизнь.
– Ты говорил с Гарри?
– Господи, нет конечно. Если все уладится, то ему лучше не знать, что знаем мы. Я и Джанис-то ничего не сказал, за исключением того, что мне хотелось бы, чтобы Джилл с ее девочками жила у нас, если не дай бог с Гарри что-то случится.
– И она сказала…
– Моя жена готова приютить всех на свете – беспризорных животных, растения и даже камни, – она все тащит в дом.
Он встает, собираясь уходить.
– Может, поедешь со мной, чтобы не скучать тут в одиночестве?
Я отказываюсь ехать с ним, просто потому, что хочу спать. Он ерошит мои и так уже взъерошенные волосы.
После его ухода я чувствую себя так отвратительно, что даже не могу позвонить Питеру.
Глава 5
В понедельник я чувствую себя настолько скверно, что звоню на работу и прошу заменить меня, хотя поступаю так крайне редко. Записавшись на прием к врачу, я звоню Питеру, чтобы поделиться своими страданиями.
– Очень жаль, что ты не со мной, я готовлю отличный борщ. Он в три счета поставил бы тебя на ноги, – говорит он.
– В таких случаях хорош и куриный бульончик, – говорю я.
– Я же не виноват, что мои предки были русскими, а не евреями. – И он рассказывает мне, что его дедушка до революции был шеф-поваром в домах высшей русской аристократии. – А в итоге мой дед обосновался в Сиэтле и открыл ресторан, а мой дядя расширил его дело, создав в городе целую ресторанную сеть.
Я знала, почему он не захотел быть банкиром, как его отец, но мне казалось, что он отлично справился бы с одним из ресторанов.
– Почему ты не присоединился к его бизнесу?
– Мне необходимо было уехать в Бостон, чтобы встретиться с тобой. Такова уж моя судьба. Перезвони мне после визита к врачу.
* * *
Сейчас сложно найти свободное местечко на парковке Редингского медицинского центра, потому что половину ее площади занимает рождественский елочный базар, ежегодно организуемый Мужским клубом. Дразнящий смолистый аромат. Я вхожу в здание по зеленому хвойному ковру.
Искусственное дерево в фойе Медицинского центра является жалким заменителем настоящих уличных красавиц. Искусственную сосну опылили хвойным дезодорантом, который вызывает у меня приступ тошноты. Но я выигрываю сражение.
Рядом с этим деревом за столом сидит регистраторша, миссис О'Коннор. Она одета в толстый свитер, вероятно, от сквозняков, которых она обычно всем советует остерегаться. По рассеянности она может направить больного не к тому врачу, но зато радушно угощает их домашним печеньем. Четыре или пять лет назад врачи провели проверку документов и выяснили, что причиной всех несчастий в Центре являлась миссис О'Коннор, поэтому теперь она вяжет шарфики и свитера в регистратуре и понемногу сбивает людей с толку.
В главном приемном зале устроен детский уголок с игрушками. Гинекологи позаботились о покупке «Американского малыша». Ортодонты приобрели «Спортс Иллюстрейтед», «Макколс» и «Ньюсуик». Я листаю номер «Макколса», который читала и два года назад, придя на ежегодное обследование. Мне хочется сходить в туалет «по-маленькому», но я терплю, зная, что врач захочет взять анализ мочи.
Подходит моя очередь, и сестра направляет меня в раздевалку. Она выдает мне больничный халат с завязками на спине.
Доктор Френч напоминает изрядно состарившегося мистера Спока из первых серий «Звездного путешествия», только с нормальными ушами. Хотя если подумать, то, вероятно, мистер Спок уже тоже должен был успеть состариться. Френч был доктором семьи Адамсов еще в те времена, когда мой муж был совсем ребенком. Именно от него я узнала, что мать Дэвида ушла к другому мужчине. Когда я спрашивала о ней, Дэвид неизменно менял тему разговора.
Я описываю мои недомогания, пока доктор Френч проводит свое обычное обследование, взвешивает меня, меряет давление и берет анализ мочи. Все в норме. Так же как и моя температура.
– Давайте осмотрим внутренние органы, – говорит он.
Мне хочется сказать: давайте не будем, но я молчу. Я слышу шуршание халата, пока пристраиваюсь на смотровом столе и вставляю ноги в специальные стремена. Глядя вверх, я вижу на потолке улыбающуюся рожицу. Доктор Френч, охладив инструменты, энергично приступает к осмотру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28