На ногах у нее пушистые тапочки с забавными кроличьими мордочками и ушками.
– Мы будем сегодня петь хором? – спрашивает она.
– Не знаю, милая, мы можем нашим домашним кошачьим концертом распутать гостей.
– Вот уж нет, – говорит Питер. – Мы любим домашнюю самодеятельность. – Его «мы» трогает мне сердце.
Сейбл, проходя по кухне, заявляет:
– От ваших древних песнопений можно умереть с тоски.
– Последнее время Сэйбл постоянно говорит о смерти, – шепчет Джуди, чтобы Сейбл не услышала.
Уж лучше песни Дилана или Сигера. Марк говорит, что они навевают воспоминания о демонстрациях на Коммонвелт-авеню. Несмотря на мою благочестивую юность, я тоже участвовала в демонстрациях, связанных с борьбой за права женщин. Только во время экзаменов я не могла себе этого позволить. Низкая оценка была бы ножом в сердце для моей матушки, а известие о провале на экзамене сравнимо лишь с предложением выпить стакан воды с мышьяком. На самом деле она, вероятно, сочла бы последнее более приемлемым.
Дэвид никогда не бунтовал. Он мог позвонить губернатору или нашим сенаторам и немедленно связаться с ними. Он придерживается консервативной политики. Он вполне мог бы записаться в армию и с оружием в руках защищать нашу страну. Ему нравились Рейган и оба Буша. Зато он терпеть не мог Клинтона. На разговоры о политике в нашей семье давно наложено вето, и поэтому сейчас я с удовольствием общаюсь с людьми, которые смотрят на мир так же, как я.
Мы дружно затягиваем в ритме свинга «Если б имел я молоток». Когда мы поем о том, как использовали бы наши колокола, Джуди проходит по комнате. Как только наше пение смолкает, она препровождает протестующую Сашу в спальню.
Вернувшись, она заявляет:
– Он умер.
– Кто? – спрашивает Питер.
– Франк Н. Штейн.
Марк смотрит на железную дорогу, устроенную на книжной полке, на весь этот игрушечный Городок с пластмассовыми будочками, вагончиками, туннелями и миниатюрными лесенками. Грызун, единственный обитатель этого зверинца, недвижно лежит в вагончике. Я не знала, что они делают еще и Городки, но Джуди постоянно собирала какие-то старые вещицы, чтобы устроить очередной уголок для их питомца.
– Сходи купи другого, – говорит Джуди.
– Сейбл пора научиться более спокойно воспринимать смерть, – говорит Марк.
– Она уже научилась, когда умерла моя мать. Но семилетнему ребенку трудно осознать смерть любимой зверюшки.
– Пошли, Марк, – говорит Питер. – Зоомагазин «Каштановый холм» еще открыт. Я знаю, где находится этот магазинчик.
Когда мужчины отправились на это мышиное сафари, мы с Джуди вытащили старину Фрэнка из вагончика и отнесли в туалет.
– В детстве мы обычно устраивали похоронный обряд для золотых рыбок, прежде чем спустить воду, – говорит Джуди.
– А мы хоронили наших на заднем дворе, – говорю я.
Она смотрит, как Фрэнк плавает в воде.
– Ступай с богом. – Она спускает воду.
Мы продезинфицировали клетку. И в ожидании возвращения мужчин занялись изготовлением гирлянд из попкорна и клюквы, ради чего, собственно, нас и пригласили. Времени до Рождества было еще много, но Джуди любила делать все заранее. Мы с радостью принимали любые приглашения, когда мне удавалось вырваться из моей реальной жизни.
Иголки с трудом протыкали попкорн и ягоды, пока мы не сообразили натереть их воском; тогда дело пошло на лад. Мы посмеиваемся над нашей домовитостью и поглядываем на часы, беспокоясь, что наши мужчины не смогут найти замены.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает Джуди и добавляет: – Нам не удавалось поговорить об этом.
Я с улыбкой думаю о том, что мой роман позволил нам с Джуди стать не просто коллегами, а добрыми подругами. Уколовшись иголкой, я высасываю из пальца кровь. Она испачкала зернышко попкорна.
Благодаря общению с Джуди я поняла, как сильно мне не хватало близких подруг. Когда мы с Дэвидом поженились, ему не понравились мои друзья по работе и мы отдалились от них. «Нашими друзьями» считаются только те, кто связан с его юридическими и деловыми интересами, а мне приходится запоминать, о чем можно или о чем нельзя упоминать в их присутствии. Он рассматривает наши званые вечера лишь с точки зрения коммерческой выгоды.
– Откуда я знаю? – отвечаю я на вопрос Джуди. – Я хочу быть с Питером. Мне нравится такая жизнь. Но я не знаю, как порвать с прошлой. – У меня из пальца еще сочится кровь, и Джуди дает мне пластырь. – Есть масса книг о том, как искать работу или воспитывать детей, но ни в одной из них не сказано, как легче уйти от мужа.
– А помнить старую песенку: «Пятьдесят способов расставания с любовником»?
– Но я не хочу расставаться с Питером.
– Ну ты же понимаешь, что я имею в виду, – говорит она.
Я не успела ответить ей, поскольку мужчины вернулись с новым грызуном.
Уйдя из дома Сментски, мы вновь занимаемся любовными играми, а когда уже почти засыпаем, Питер шепчет:
– Тебе понравилось, как мы провели сегодня время?
– Угу, – изрекаю я. Меня слишком клонит в сон, и я не способна на более пространный ответ.
– Так могло бы быть всегда. – Он касается губами моей щеки и поворачивается на бок.
Я не могу заснуть. Сон куда-то пропал, слушаю, как Питер похрапывает справа от меня. Слева посапывает Босси.
На следующий день мне приходится вернуться в другой мир. Я могла бы остаться в каретном сарае, но мне нужно подготовиться к занятиям на следующую неделю. Подготовив все материалы, я вернусь обратно к Питеру. Может быть, я смогу провести у него часть недели – роскошная перспектива.
Обычно, когда я возвращаюсь домой, соседи меня видят. Хотя мы не общаемся с ними, за исключением сестры Дэвида. Она живет на нашей улице, через три дома от нас. Я слышала, как она говорит, что считает меня недостаточно хорошей партией для него. В каком-то смысле она права. При всех наших разногласиях он не заслуживает неверной жены.
Возвращаясь в наш загородный дом, я задаюсь вопросом, почему же я оттягиваю день принятия решения. Обычно я не откладываю неприятных дел на потом. В школе я выполняла письменные работы по крайней мере на день раньше срока. Рождественские подарки я тоже обычно покупаю до Дня благодарения, за исключением этого года. Грязные тарелки сразу отправляются в посудомоечную машину. На работе меня знают как преподавателя, который быстрее всех отдает проверенные работы.
Я медлительна, лишь когда дело касается личной жизни. Когда Дэвид сделал мне предложение, я тянула с ответом несколько недель. Выпускник юридического факультета Гарвардского университета, он был так красив, что легко мог попасть в колонку самых престижных холостяков журнала «Космо». Однако я никак не могла решиться.
Мама сочла его подходящей кандидатурой. Она была уверена, что могу потерять завидного жениха.
– И кроме всего прочего, он на четыре дюйма выше тебя, – напомнила она мне. В четырнадцать лет я вдруг вымахала до пяти футов и восьми дюймов, и мама сочла меня слишком высокой. Я перегнала по росту ее саму, а также и мою старшую сестру Джилл.
– Тебе не придется работать, не то что мне, – приводила мама очередной довод.
До самого последнего момента, когда мой дядя Джон подвел меня к Дэвиду, стоящему перед священником, я еще думала, не удрать ли мне из-под венца. Когда священник спросил, известны ли кому-то причины, по которым эта пара не может соединиться священными узами брака, я едва не сказала: «Известны». На какой-то безумный миг я представила, как мать, истратившая на эту свадьбу гораздо больше, чем могла себе позволить, падает в обморок. Я промолчала, потому что не представляла, что скажу ей, когда она придет в себя.
В те далекие дни мои опасения казались необоснованными. Дэвид был трогательно увлечен своей карьерой. «Что ты думаешь по этому поводу?» – мог спросить он после ужина, и мы принимались обсуждать его стратегические планы. Все изменилось так внезапно, что я даже не заметила.
Я свернула на нашу подъездную аллею. Наш дом выглядит как рекламная иллюстрация из «Архитектурного дайджеста». Мой муж едва не довел до безумия всех, кто был связан со строительством этого дома, – архитектора, строителя, водопроводчика, – настаивая, чтобы они сделали все именно так, как ему хотелось. Современное строение, в изобилии украшенное стеклом и деревом. Мы живем на берегу пруда в окружении трех акров леса.
От входной двери виден весь дом, завершающийся стеклянной стеной. За ней в пруду плавают канадские гуси. Если я подкармливаю их, то Дэвид строго отчитывает меня: «Они останутся на зиму, раз уж здесь такая славная кормешка». Его больше волнует не их благоденствие, а то, что они гадят на нашем газоне.
Как-то летом, когда одно гусиное семейство свило у нас гнездо, он передавил их яйца, чтобы заставить гусей убраться подальше. Я не разговаривала с ним неделю, хотя на нем это никак не отразилось. Он отбыл во Флориду.
Несмотря на современное архитектурное решение, в нашем доме потрясающе смотрится обстановка, состоящая из антикварных вещей и восточных ковров. У Дэвида отличный вкус, но его дом так и не стал по-настоящему уютным для меня.
Мне не разрешалось нарушать идеальный порядок, царивший в нем, – к примеру, разбрасывать воскресные газеты по ковру гостиной, на котором я обычно лежала с чашкой утреннего кофе, приготовленного Дэвидом. Его воскресные завтраки были своеобразными произведениями искусства.
– Питаться надлежит в кухне или столовой, – напоминает он мне. Пролитый на ковер кофе, возможно, стал бы более тяжким грехом, чем моя измена.
Буквально все (я не преувеличиваю), все должно быть таким, каким хочется Дэвиду. Даже для моего кабинета всю мебель он выбрал сам. Если я что-нибудь предлагаю, он сначала внимательно смотрит на меня. Поскольку он выше меня на четыре дюйма, это позволяет ему – так он считает – видеть намного дальше. Обычно он говорит это тоном, не оставляющим сомнений в том, что, по его мнению, у меня дурной вкус:
– (Вздох-пауза-вздох.) Ну… (вздох), если ты действительно так сильно… (вздох) хочешь этого. – После этого следует последний тихий выдох.
И Лиз, эта тряпичная кукла, как всегда уступает. Ну, почти всегда. Однажды я все-таки настояла на покупке вазы, которую мы обнаружили в антикварной лавке. Ему не понравилось, что позолота на листьях по краям горлышка поистерлась. Такие розовые стеклянные вазы изготавливали в Сандвиче на полуострове Кейп-Код во времена Гражданской войны. Я была в восторге от игры света и уже представляла, как хорошо будет смотреться эта ваза перед зеркалом в холле с моими розами, которые были почти такого цвета, как ваза. Я любила расставлять букеты перед зеркалами – тогда кажется, что цветов в два раза больше. Это была идея Дэвида. Конечно, я начала находить у него много недостатков, особенно со временем, но все-таки нужно отдать должное и его достоинствам, когда он того в самом деле заслуживает.
Однако мне так и не удалось увидеть, как смотрятся мои розы в этой вазе, поскольку Дэвид разбил ее, войдя в дом. Вдребезги. Он сказал, что это вышло случайно. Я оставила сомнения при себе. Слишком часто подобные случайности происходили с не понравившимися ему вещами.
В нашем доме было четыре спальни, три из них предназначались для детей, но их нам так и не удалось зачать. После семи лет семейной жизни мои биологические часы закрутились со страшной силой. Невозможно было пройти мимо детской коляски, чтобы не заглянуть в нее. Между занятиями я бродила по детским магазинам, присматривая одежду для малышей.
Я чуть не плакала, когда мой организм выдавал менструации. Я грешила на Бога, убежденная, что Он наказывает меня за добросовестный прием противозачаточных таблеток во время работы над диссертацией.
«Эй, Господи! Я передумала», – кричала я про себя.
Бог не обращал внимания на мои новые мольбы. Сексуальная жизнь, обычно регулируемая физической активностью и деловыми поездками Дэвида, стала неким расчетливым маневром, не имеющим никакого отношения к любви. Я договаривалась на работе о подменах и летела к нему в любой момент, совпадающий с нужной стадией развития моей яйцеклетки.
В конце концов я прошла все проверки, и доктор сказал, что у меня менее пятнадцати процентов шансов забеременеть. Дэвид никогда не проходил проверок. Когда я пришла домой с результатами, он успокаивал меня, пока я не перестала рыдать. Помню, как он ласково поглаживал меня по голове, приговаривая:
– Все в порядке, успокойся. Ведь нам с тобой хорошо и вдвоем.
В тот раз ключи от его машины лежали на кухонном столе. Черт. Я оставила свою машину на дороге, не заглянув в гараж.
– Привет, – крикнула я. Стеклянная раздвижная дверь кухни выходила в оранжерею. Мой голос отразился от этого стекла. Мельком глянув вокруг, я заметила грязные тарелки – по крайней мере от двух приемов пищи. Наша домработница убирает в доме с понедельника по пятницу. Когда я уходила в субботу утром, кухня была безупречно чиста.
– Где, черт возьми, ты была? – Дэвид врывается в комнату. На нем красный фланелевый банный халат – его мы купили во время нашей последней поездки по Мэну, – хотя больше он любит шелковый. Дэвид выглядит ужасно, зарос как минимум двухдневной щетиной. Обычно он выскабливает щеки до блеска.
– А что ты здесь делаешь?
– Грипп. – Мой муж жуткий пациент. Во время последней простуды он постоянно стонал:
– Я надеюсь, тебе никогда не придется страдать так, как страдаю я.
Однажды он обжегся ядоносным сумахом и уверял меня, что заболел проказой. В ту пятницу он вернулся из Африки, но мы все же уехали на выходные на лоно природы. Поскольку его рука не отвалилась, а покраснение исчезло, то я предположила, что правильным был мой диагноз.
Я щупаю его лоб. Он горячий. Он напрягся от моего прикосновения.
– Я спросил, где ты была. – Дэвид никогда не кричит. Когда он сердится, то понижает голос и четко выговаривает каждый слог. На сей раз он подчеркивал каждую букву.
– Я ночевала в городе у Джуди.
– Тебе следовало оставить записку. Это беспокойство усугубило мою болезнь.
Вместо моих привычный извинений я фыркаю:
– А кому мне было ее оставлять? Тебя же не было дома. – Я чувствую себя настоящей хулиганкой.
Звонит телефон. Я отвечаю.
– Элизабет-Энн, где ты была? Черт! Только этого не хватало. Мама! Она вздыхает:
– После звонка Дэвида я не могла сомкнуть глаз. Я была уверена, что прочту в «Глоуб» о том, что они нашли твой труп.
Она смотрит слишком много криминальных и детективных передач и убеждена, что в городе опасность угрожает жизни человека на каждом шагу. И это, по ее мнению, подтверждают многократные показы «Бостонского копа», «Службы 911», «Секретных материалов» и «Коломбо».
– Мне очень жаль, что ты переживала, но со мной все в порядке. – Мы повторяем еще несколько раз тот же диалог, чтобы я полностью осознала глубину моей вины.
Во время нашего телефонного разговора Дэвид опускается в кресло и сидит, обхватив голову руками. Повесив трубку, я советую ему лечь в постель. Он ложится и засыпает еще до того, как я выхожу из комнаты.
Я ругаю себя за то, как вела себя с матерью и Дэвидом. Я снимаю пальто. Оно падает с вешалки, и я пытаюсь повесить его второй раз. Чашка чаю. Мне необходимо выпить чаю. Чай успокаивает меня, когда я расстроена. Я перетаскиваю телефон в спальню и слышу спокойное похрапывание Дэвида. Я звоню Питеру и говорю ему, что не смогу вернуться.
– Что-то случилось?
– Нет. Да. – Я объясняю ситуацию. Питер знает, что жизнь с мужем у меня не ладится. Но он не хочет давить на меня, ждет, чтобы я сама приняла решение.
– Я не хочу, чтобы ты обвиняла меня в этом после нашей женитьбы, – говорил он по крайней мере дюжину раз.
Его позиция отличается от напора матери и Дэвида. Они заставляют меня делать то, что им хочется. А Питер пробуждает во мне желание поступать именно так, как хочется ему. Почему же я медлю?
Дожидаясь, пока закипит вода, я осознаю, насколько больше у нас общего с Питером, чем с Дэвидом. Мы разговариваем не только о всяких пустяках, но и о важных вещах. Может быть, Питер скоро устанет ждать. Эта мысль пугает меня.
Чай не приносит успокоения. Мои мысли, как и моя жизнь, вышли из-под контроля.
Глава 2
Открывая дверь моего кабинета, я слышу телефонные звонки. Смахивая по пути со стола книги, тетради и будильник под стеклянным колпаком, я проскакиваю мимо и хватаю трубку телефона, стоящего на книжной полке.
– Профессор Адамс, могу ли я чем-нибудь помочь вам? – Я не обращаю внимания на разлетевшиеся по полу стеклянные и металлические детали. Эти часы уже больше никогда не зазвонят.
– Что там за грохот? – спрашивает Питер, зная, что размеры моего кабинета позволяют мне дотянуться до всех четырех стен, не вставая со стула.
– Я рада, что ты полюбил меня не за грациозность, – говорю я, прежде чем пуститься в объяснения.
– Да, я тоже рад, что я полюбил тебя не за грациозность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Мы будем сегодня петь хором? – спрашивает она.
– Не знаю, милая, мы можем нашим домашним кошачьим концертом распутать гостей.
– Вот уж нет, – говорит Питер. – Мы любим домашнюю самодеятельность. – Его «мы» трогает мне сердце.
Сейбл, проходя по кухне, заявляет:
– От ваших древних песнопений можно умереть с тоски.
– Последнее время Сэйбл постоянно говорит о смерти, – шепчет Джуди, чтобы Сейбл не услышала.
Уж лучше песни Дилана или Сигера. Марк говорит, что они навевают воспоминания о демонстрациях на Коммонвелт-авеню. Несмотря на мою благочестивую юность, я тоже участвовала в демонстрациях, связанных с борьбой за права женщин. Только во время экзаменов я не могла себе этого позволить. Низкая оценка была бы ножом в сердце для моей матушки, а известие о провале на экзамене сравнимо лишь с предложением выпить стакан воды с мышьяком. На самом деле она, вероятно, сочла бы последнее более приемлемым.
Дэвид никогда не бунтовал. Он мог позвонить губернатору или нашим сенаторам и немедленно связаться с ними. Он придерживается консервативной политики. Он вполне мог бы записаться в армию и с оружием в руках защищать нашу страну. Ему нравились Рейган и оба Буша. Зато он терпеть не мог Клинтона. На разговоры о политике в нашей семье давно наложено вето, и поэтому сейчас я с удовольствием общаюсь с людьми, которые смотрят на мир так же, как я.
Мы дружно затягиваем в ритме свинга «Если б имел я молоток». Когда мы поем о том, как использовали бы наши колокола, Джуди проходит по комнате. Как только наше пение смолкает, она препровождает протестующую Сашу в спальню.
Вернувшись, она заявляет:
– Он умер.
– Кто? – спрашивает Питер.
– Франк Н. Штейн.
Марк смотрит на железную дорогу, устроенную на книжной полке, на весь этот игрушечный Городок с пластмассовыми будочками, вагончиками, туннелями и миниатюрными лесенками. Грызун, единственный обитатель этого зверинца, недвижно лежит в вагончике. Я не знала, что они делают еще и Городки, но Джуди постоянно собирала какие-то старые вещицы, чтобы устроить очередной уголок для их питомца.
– Сходи купи другого, – говорит Джуди.
– Сейбл пора научиться более спокойно воспринимать смерть, – говорит Марк.
– Она уже научилась, когда умерла моя мать. Но семилетнему ребенку трудно осознать смерть любимой зверюшки.
– Пошли, Марк, – говорит Питер. – Зоомагазин «Каштановый холм» еще открыт. Я знаю, где находится этот магазинчик.
Когда мужчины отправились на это мышиное сафари, мы с Джуди вытащили старину Фрэнка из вагончика и отнесли в туалет.
– В детстве мы обычно устраивали похоронный обряд для золотых рыбок, прежде чем спустить воду, – говорит Джуди.
– А мы хоронили наших на заднем дворе, – говорю я.
Она смотрит, как Фрэнк плавает в воде.
– Ступай с богом. – Она спускает воду.
Мы продезинфицировали клетку. И в ожидании возвращения мужчин занялись изготовлением гирлянд из попкорна и клюквы, ради чего, собственно, нас и пригласили. Времени до Рождества было еще много, но Джуди любила делать все заранее. Мы с радостью принимали любые приглашения, когда мне удавалось вырваться из моей реальной жизни.
Иголки с трудом протыкали попкорн и ягоды, пока мы не сообразили натереть их воском; тогда дело пошло на лад. Мы посмеиваемся над нашей домовитостью и поглядываем на часы, беспокоясь, что наши мужчины не смогут найти замены.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает Джуди и добавляет: – Нам не удавалось поговорить об этом.
Я с улыбкой думаю о том, что мой роман позволил нам с Джуди стать не просто коллегами, а добрыми подругами. Уколовшись иголкой, я высасываю из пальца кровь. Она испачкала зернышко попкорна.
Благодаря общению с Джуди я поняла, как сильно мне не хватало близких подруг. Когда мы с Дэвидом поженились, ему не понравились мои друзья по работе и мы отдалились от них. «Нашими друзьями» считаются только те, кто связан с его юридическими и деловыми интересами, а мне приходится запоминать, о чем можно или о чем нельзя упоминать в их присутствии. Он рассматривает наши званые вечера лишь с точки зрения коммерческой выгоды.
– Откуда я знаю? – отвечаю я на вопрос Джуди. – Я хочу быть с Питером. Мне нравится такая жизнь. Но я не знаю, как порвать с прошлой. – У меня из пальца еще сочится кровь, и Джуди дает мне пластырь. – Есть масса книг о том, как искать работу или воспитывать детей, но ни в одной из них не сказано, как легче уйти от мужа.
– А помнить старую песенку: «Пятьдесят способов расставания с любовником»?
– Но я не хочу расставаться с Питером.
– Ну ты же понимаешь, что я имею в виду, – говорит она.
Я не успела ответить ей, поскольку мужчины вернулись с новым грызуном.
Уйдя из дома Сментски, мы вновь занимаемся любовными играми, а когда уже почти засыпаем, Питер шепчет:
– Тебе понравилось, как мы провели сегодня время?
– Угу, – изрекаю я. Меня слишком клонит в сон, и я не способна на более пространный ответ.
– Так могло бы быть всегда. – Он касается губами моей щеки и поворачивается на бок.
Я не могу заснуть. Сон куда-то пропал, слушаю, как Питер похрапывает справа от меня. Слева посапывает Босси.
На следующий день мне приходится вернуться в другой мир. Я могла бы остаться в каретном сарае, но мне нужно подготовиться к занятиям на следующую неделю. Подготовив все материалы, я вернусь обратно к Питеру. Может быть, я смогу провести у него часть недели – роскошная перспектива.
Обычно, когда я возвращаюсь домой, соседи меня видят. Хотя мы не общаемся с ними, за исключением сестры Дэвида. Она живет на нашей улице, через три дома от нас. Я слышала, как она говорит, что считает меня недостаточно хорошей партией для него. В каком-то смысле она права. При всех наших разногласиях он не заслуживает неверной жены.
Возвращаясь в наш загородный дом, я задаюсь вопросом, почему же я оттягиваю день принятия решения. Обычно я не откладываю неприятных дел на потом. В школе я выполняла письменные работы по крайней мере на день раньше срока. Рождественские подарки я тоже обычно покупаю до Дня благодарения, за исключением этого года. Грязные тарелки сразу отправляются в посудомоечную машину. На работе меня знают как преподавателя, который быстрее всех отдает проверенные работы.
Я медлительна, лишь когда дело касается личной жизни. Когда Дэвид сделал мне предложение, я тянула с ответом несколько недель. Выпускник юридического факультета Гарвардского университета, он был так красив, что легко мог попасть в колонку самых престижных холостяков журнала «Космо». Однако я никак не могла решиться.
Мама сочла его подходящей кандидатурой. Она была уверена, что могу потерять завидного жениха.
– И кроме всего прочего, он на четыре дюйма выше тебя, – напомнила она мне. В четырнадцать лет я вдруг вымахала до пяти футов и восьми дюймов, и мама сочла меня слишком высокой. Я перегнала по росту ее саму, а также и мою старшую сестру Джилл.
– Тебе не придется работать, не то что мне, – приводила мама очередной довод.
До самого последнего момента, когда мой дядя Джон подвел меня к Дэвиду, стоящему перед священником, я еще думала, не удрать ли мне из-под венца. Когда священник спросил, известны ли кому-то причины, по которым эта пара не может соединиться священными узами брака, я едва не сказала: «Известны». На какой-то безумный миг я представила, как мать, истратившая на эту свадьбу гораздо больше, чем могла себе позволить, падает в обморок. Я промолчала, потому что не представляла, что скажу ей, когда она придет в себя.
В те далекие дни мои опасения казались необоснованными. Дэвид был трогательно увлечен своей карьерой. «Что ты думаешь по этому поводу?» – мог спросить он после ужина, и мы принимались обсуждать его стратегические планы. Все изменилось так внезапно, что я даже не заметила.
Я свернула на нашу подъездную аллею. Наш дом выглядит как рекламная иллюстрация из «Архитектурного дайджеста». Мой муж едва не довел до безумия всех, кто был связан со строительством этого дома, – архитектора, строителя, водопроводчика, – настаивая, чтобы они сделали все именно так, как ему хотелось. Современное строение, в изобилии украшенное стеклом и деревом. Мы живем на берегу пруда в окружении трех акров леса.
От входной двери виден весь дом, завершающийся стеклянной стеной. За ней в пруду плавают канадские гуси. Если я подкармливаю их, то Дэвид строго отчитывает меня: «Они останутся на зиму, раз уж здесь такая славная кормешка». Его больше волнует не их благоденствие, а то, что они гадят на нашем газоне.
Как-то летом, когда одно гусиное семейство свило у нас гнездо, он передавил их яйца, чтобы заставить гусей убраться подальше. Я не разговаривала с ним неделю, хотя на нем это никак не отразилось. Он отбыл во Флориду.
Несмотря на современное архитектурное решение, в нашем доме потрясающе смотрится обстановка, состоящая из антикварных вещей и восточных ковров. У Дэвида отличный вкус, но его дом так и не стал по-настоящему уютным для меня.
Мне не разрешалось нарушать идеальный порядок, царивший в нем, – к примеру, разбрасывать воскресные газеты по ковру гостиной, на котором я обычно лежала с чашкой утреннего кофе, приготовленного Дэвидом. Его воскресные завтраки были своеобразными произведениями искусства.
– Питаться надлежит в кухне или столовой, – напоминает он мне. Пролитый на ковер кофе, возможно, стал бы более тяжким грехом, чем моя измена.
Буквально все (я не преувеличиваю), все должно быть таким, каким хочется Дэвиду. Даже для моего кабинета всю мебель он выбрал сам. Если я что-нибудь предлагаю, он сначала внимательно смотрит на меня. Поскольку он выше меня на четыре дюйма, это позволяет ему – так он считает – видеть намного дальше. Обычно он говорит это тоном, не оставляющим сомнений в том, что, по его мнению, у меня дурной вкус:
– (Вздох-пауза-вздох.) Ну… (вздох), если ты действительно так сильно… (вздох) хочешь этого. – После этого следует последний тихий выдох.
И Лиз, эта тряпичная кукла, как всегда уступает. Ну, почти всегда. Однажды я все-таки настояла на покупке вазы, которую мы обнаружили в антикварной лавке. Ему не понравилось, что позолота на листьях по краям горлышка поистерлась. Такие розовые стеклянные вазы изготавливали в Сандвиче на полуострове Кейп-Код во времена Гражданской войны. Я была в восторге от игры света и уже представляла, как хорошо будет смотреться эта ваза перед зеркалом в холле с моими розами, которые были почти такого цвета, как ваза. Я любила расставлять букеты перед зеркалами – тогда кажется, что цветов в два раза больше. Это была идея Дэвида. Конечно, я начала находить у него много недостатков, особенно со временем, но все-таки нужно отдать должное и его достоинствам, когда он того в самом деле заслуживает.
Однако мне так и не удалось увидеть, как смотрятся мои розы в этой вазе, поскольку Дэвид разбил ее, войдя в дом. Вдребезги. Он сказал, что это вышло случайно. Я оставила сомнения при себе. Слишком часто подобные случайности происходили с не понравившимися ему вещами.
В нашем доме было четыре спальни, три из них предназначались для детей, но их нам так и не удалось зачать. После семи лет семейной жизни мои биологические часы закрутились со страшной силой. Невозможно было пройти мимо детской коляски, чтобы не заглянуть в нее. Между занятиями я бродила по детским магазинам, присматривая одежду для малышей.
Я чуть не плакала, когда мой организм выдавал менструации. Я грешила на Бога, убежденная, что Он наказывает меня за добросовестный прием противозачаточных таблеток во время работы над диссертацией.
«Эй, Господи! Я передумала», – кричала я про себя.
Бог не обращал внимания на мои новые мольбы. Сексуальная жизнь, обычно регулируемая физической активностью и деловыми поездками Дэвида, стала неким расчетливым маневром, не имеющим никакого отношения к любви. Я договаривалась на работе о подменах и летела к нему в любой момент, совпадающий с нужной стадией развития моей яйцеклетки.
В конце концов я прошла все проверки, и доктор сказал, что у меня менее пятнадцати процентов шансов забеременеть. Дэвид никогда не проходил проверок. Когда я пришла домой с результатами, он успокаивал меня, пока я не перестала рыдать. Помню, как он ласково поглаживал меня по голове, приговаривая:
– Все в порядке, успокойся. Ведь нам с тобой хорошо и вдвоем.
В тот раз ключи от его машины лежали на кухонном столе. Черт. Я оставила свою машину на дороге, не заглянув в гараж.
– Привет, – крикнула я. Стеклянная раздвижная дверь кухни выходила в оранжерею. Мой голос отразился от этого стекла. Мельком глянув вокруг, я заметила грязные тарелки – по крайней мере от двух приемов пищи. Наша домработница убирает в доме с понедельника по пятницу. Когда я уходила в субботу утром, кухня была безупречно чиста.
– Где, черт возьми, ты была? – Дэвид врывается в комнату. На нем красный фланелевый банный халат – его мы купили во время нашей последней поездки по Мэну, – хотя больше он любит шелковый. Дэвид выглядит ужасно, зарос как минимум двухдневной щетиной. Обычно он выскабливает щеки до блеска.
– А что ты здесь делаешь?
– Грипп. – Мой муж жуткий пациент. Во время последней простуды он постоянно стонал:
– Я надеюсь, тебе никогда не придется страдать так, как страдаю я.
Однажды он обжегся ядоносным сумахом и уверял меня, что заболел проказой. В ту пятницу он вернулся из Африки, но мы все же уехали на выходные на лоно природы. Поскольку его рука не отвалилась, а покраснение исчезло, то я предположила, что правильным был мой диагноз.
Я щупаю его лоб. Он горячий. Он напрягся от моего прикосновения.
– Я спросил, где ты была. – Дэвид никогда не кричит. Когда он сердится, то понижает голос и четко выговаривает каждый слог. На сей раз он подчеркивал каждую букву.
– Я ночевала в городе у Джуди.
– Тебе следовало оставить записку. Это беспокойство усугубило мою болезнь.
Вместо моих привычный извинений я фыркаю:
– А кому мне было ее оставлять? Тебя же не было дома. – Я чувствую себя настоящей хулиганкой.
Звонит телефон. Я отвечаю.
– Элизабет-Энн, где ты была? Черт! Только этого не хватало. Мама! Она вздыхает:
– После звонка Дэвида я не могла сомкнуть глаз. Я была уверена, что прочту в «Глоуб» о том, что они нашли твой труп.
Она смотрит слишком много криминальных и детективных передач и убеждена, что в городе опасность угрожает жизни человека на каждом шагу. И это, по ее мнению, подтверждают многократные показы «Бостонского копа», «Службы 911», «Секретных материалов» и «Коломбо».
– Мне очень жаль, что ты переживала, но со мной все в порядке. – Мы повторяем еще несколько раз тот же диалог, чтобы я полностью осознала глубину моей вины.
Во время нашего телефонного разговора Дэвид опускается в кресло и сидит, обхватив голову руками. Повесив трубку, я советую ему лечь в постель. Он ложится и засыпает еще до того, как я выхожу из комнаты.
Я ругаю себя за то, как вела себя с матерью и Дэвидом. Я снимаю пальто. Оно падает с вешалки, и я пытаюсь повесить его второй раз. Чашка чаю. Мне необходимо выпить чаю. Чай успокаивает меня, когда я расстроена. Я перетаскиваю телефон в спальню и слышу спокойное похрапывание Дэвида. Я звоню Питеру и говорю ему, что не смогу вернуться.
– Что-то случилось?
– Нет. Да. – Я объясняю ситуацию. Питер знает, что жизнь с мужем у меня не ладится. Но он не хочет давить на меня, ждет, чтобы я сама приняла решение.
– Я не хочу, чтобы ты обвиняла меня в этом после нашей женитьбы, – говорил он по крайней мере дюжину раз.
Его позиция отличается от напора матери и Дэвида. Они заставляют меня делать то, что им хочется. А Питер пробуждает во мне желание поступать именно так, как хочется ему. Почему же я медлю?
Дожидаясь, пока закипит вода, я осознаю, насколько больше у нас общего с Питером, чем с Дэвидом. Мы разговариваем не только о всяких пустяках, но и о важных вещах. Может быть, Питер скоро устанет ждать. Эта мысль пугает меня.
Чай не приносит успокоения. Мои мысли, как и моя жизнь, вышли из-под контроля.
Глава 2
Открывая дверь моего кабинета, я слышу телефонные звонки. Смахивая по пути со стола книги, тетради и будильник под стеклянным колпаком, я проскакиваю мимо и хватаю трубку телефона, стоящего на книжной полке.
– Профессор Адамс, могу ли я чем-нибудь помочь вам? – Я не обращаю внимания на разлетевшиеся по полу стеклянные и металлические детали. Эти часы уже больше никогда не зазвонят.
– Что там за грохот? – спрашивает Питер, зная, что размеры моего кабинета позволяют мне дотянуться до всех четырех стен, не вставая со стула.
– Я рада, что ты полюбил меня не за грациозность, – говорю я, прежде чем пуститься в объяснения.
– Да, я тоже рад, что я полюбил тебя не за грациозность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28