Она была бледна и явно боялась за него, а потому пока не помнила о том, что боится его самого.
— Кому еще мы с тобой могли доверять с самого детства, кроме друг друга? — произнес он.
Ее ресницы затрепетали. В глазах блеснули слезы.
— Кесар...
— Если ты хочешь, чтобы я жил, я буду жить — ради тебя. Яд, болезнь, рана в любом бою — все это ничто. Я пройду сквозь огонь и воду и выйду целым и невредимым. Ты можешь сделать меня неуязвимым.
Она заплакала. Но даже заливаясь слезами, не отняла руки.
Потом, когда лихорадка отступила, он уснул. И во сне заговорил с ней, назвав ее так, как когда-то в детстве — Улис. Так назывался редкий алый цветок, сейчас произраставший только в садах Кармисса.
Рэм вернулся и остановился в десяти шагах от занавешенной двери. Его отослали, а больше заняться на острове было нечем. Темнота под деревьями не таила в себе угрозы. Не таила вообще ничего.
Чувство, гнетущее его, исходило от самой хижины. Скорее всего, его источником был принц Кесар эм Ксаи. Рэм не собирался лезть в чужие дела и с радостью ушел, не испытывая даже любопытства. Он не мог понять, что это за чувство. Оно было смутным, но угрожающим, точно шаги неизвестного, услышанные слепым.
Во второй раз оглядев площадку, Рэм снова отошел в темноту, на этот раз к невысокому выступу, на котором стоял храм.
Анкабек затопила мертвая тишина. Человеку, привыкшему к ночам в Истрисе или в походных лагерях, подобная тишина была неведома и казалась пугающей. Казалось, она вот-вот разорвется зловещим шепотом.
Перед храмом деревья расступились, и сквозь полупрозрачное кружево облаков проглянуло воспаленное око Застис. Тьма налилась багровым.
Рэм остановился, разглядывая храм с его огромными закрытыми дверями и стенами, в которых не было окон.
Зачем он сюда пришел? Чтобы взглянуть на все это?
Как ни странно, он явно не был первым, кому пришла в голову эта мысль: белые люди Равнин строят свои города и храмы из черного камня, а темнокожие Висы — из хрусталя и камня белее соли.
Рэм снова двинулся вперед. Его охватило до странности неодолимое желание коснуться этих дверей, у которых был такой надежный, такой неизменный вид, может быть, даже ударить по ним кулаком. Все равно его не пустят внутрь. Он ведь не был ни верующим, ни прислужником. Ашара, Ашкар, Анакир — его мать почитала других богов, главным образом Ясмис.
Когда он был уже почти у самых дверей, величественные створки качнулись внутрь с еле слышным шумом. Должно быть, ими управлял какой-то механизм, скрытый под порогом. Войти мог любой, у кого хватало ума приблизиться. Разумеется, именно так об этой богине и говорили: кто ищет Ее, найдет, кто не ищет, для того Ее нет.
Слабое сияние, такое неуловимое, что его едва ли можно было назвать огоньком, теплилось внутри храма. Он мог войти — или уйти прочь.
Рэм, которого когда-то звали Рарнаммоном, вошел в храм. После того, как он сделал несколько шагов, двери так же почти бесшумно захлопнулись за ним, и он заколебался, оглянувшись. Но они должны открыться снова, когда он будет возвращаться. Они не таили в себе ловушки. Он двинулся дальше.
Галерея была величественной, но без каких-либо украшений, из простого темного камня, который, против ожиданий, ничуть не усиливал звука его шагов. Даже эха не было. Источник слабого света, казалось, был где-то впереди. Но постепенно он различил, что впереди нет ничего, кроме пустой и безликой стены. Однако он продолжил свой путь и в конце концов заметил, что в самом конце галерея разделяется на два коридора. В каждом из них свет горел уже более уверенно, и они, изгибаясь, уходили вдаль. Он наугад свернул в левый и двинулся вдоль него. Свет определенно стал ярче, но и здесь тоже не было никаких украшений — ни росписи, ни резьбы. Все достояние покоренного шансарцами Кармисса пошло на то, чтобы создать это место, как и дары Дорфара, и дань из Зарависса, Элисаара и Ланна. Оно могло бы стать одним из роскошнейших чудес континента, невиданной сокровищницей, на страже которой стоял бы храм — но на Анкабеке не было стражи. Были только тайны.
Коридор повернул наружу, потом снова внутрь, закругляясь, но свет начал неутешительно меркнуть. Потом стена впереди закончилась, и Рэм, завернув за угол, оказался точно в таком же месте, как то, где был несколько минут назад — у гладкой стены в месте слияния трех галерей, в одной из которых он и стоял, самой просторной, ведущей к высоким запертым дверям. Они как две капли воды напоминали входную дверь.
Рэм зашагал к этому новому выходу, но теперь двери никак не отреагировали на его приближение. Поэтому он вернулся назад и ступил в левый изгибающийся коридор. Пройдя по нему, он, как и ожидал, очутился в правом коридоре у входа.
Он вполголоса выругался. Должно быть, здесь был какой-то секрет, хранящийся в самом сердце каменного мешка, к которому вели эти бесконечно кружащие коридоры. Однако добраться до него было не так-то просто. На черном камне не было никаких знаков.
Внезапно этот нескончаемый круг, лишенный окон и смысла, наполнил его сомнениями. Свет, у которого, казалось, не было никакого источника, начал тревожить его. Он снова проделал весь долгий путь обратно, к первым дверям, и...
Боль копьем расколола его череп.
Он прижался к стене, потрясенный и обессиленный — прошлый раз был совсем недавно! Потом мир померк, и нахлынуло видение.
Из темноты выступила маска, одна половина которой была изваяна из черного мрамора, а другая — из белого. Потом ее сменила вторая, наполовину золотая, наполовину серебряная. А за ней третья — полуогонь-полуснег...
Из-под маски показалось лицо. Это был закорианец, кричащий и бьющийся в агонии. Его отравили вином — нет, не вином, а плодом, желтым плодом, валяющимся у него под ногами. За его спиной рвалось к небу пламя костра. Вдруг огонь растекся, и оказалось, что это полыхают корабли, отражаясь в черной воде. Пылал и сам воздух — там, где рдела Застис. Потом пламя улеглось. На его месте стояли три женщины. Волосы одной были словно снег, у другой — как смоль, а у третьей — будто кровь. Он заронил семя в лоно каждой из них, и в каждой начал всходить росток новой жизни. Женщина со смоляными волосами подняла кулак, ее лицо исказилось, став уродливым. Это была его мать, Лики. Она метнулась к нему с занесенным прутом, и он вскинул руку, прикрывая голову.
— Нет!
Собственный голос изумил его. Это был голос не ребенка, а взрослого мужчины.
Перед ним стояла женщина. Это была не Лики, а незнакомка, висская женщина в храмовых одеждах. Ее руки были спокойно опущены вдоль тела. За спиной у нее маячили две призрачные тени — мужчины-жрецы.
Два припадка за такое короткое время... Это было почти забавно. Когда оно случится в следующий раз? В будущем году? Завтра? Может быть, в гуще сражения, и он будет убит, потому что из-за видения не сможет управлять собой. Нет, не из-за видения. Из-за безумия.
— Простите меня, — выговорил Рэм. — Я пытался отыскать внутреннее святилище. Я очень устал. Голова кружится...
Темные глаза жрицы встретились с его светлыми, и мгновенно он понял — так отчетливо, как если бы та сама сказала ему об этом, — что она не поверила его словам. Она все знала, и мужчины у нее за спиной тоже знали, что он одержим. Висы переняли у людей Равнин их дар мысленной речи. Неужели она заглянула внутрь его черепа?
— Ты хотел найти Святилище богини? — переспросила она.
— Оно хорошо спрятано.
— Я покажу тебе.
Рэм заупрямился. Его мутило, в мозгу мгновенно всплыли все суеверия, а в душу закрался смутный страх.
— Нет.
— Идем, — сказала она, и его глаза последовали за ней, хотя он сам не двинулся с места.
Она подошла к гладкой стене меж тремя галереями, опустилась на колени и склонилась, словно хотела поцеловать камень. Тяжелая глыба задрожала, часть ее медленно откинулась назад. Оттуда хлынул поток света. Значит, здесь был такой же механизм, как и в дверях, пусть и не столь послушный. Возможно, на стене все-таки имелись какие-то знаки, понятные тем, кого учили распознавать их.
Ему больше не хотелось войти в их храм. Слишком долго он метался в лабиринте и слишком дорого это обошлось ему. И все же, наверное, у него не было выбора.
Рэм зашагал следом за жрицей, а два жреца, точно стражи, двинулись следом за ним. Возможно, несмотря на все это действо, он совершил святотатство, и они намерены покарать его. Неожиданно ему пришло в голову, что он ожидает наказания в каждом закоулке своего жизненного пути, ожидает и больше не протестует против этого — и, возможно, здесь кроется его роковая ошибка.
Открывшаяся часть стены образовала наклонный мостик, который соединился с пролетом ведущих вверх ступеней. На самой его вершине открылась арка, из которой и лился свет.
Жрица скользила перед ним. Встав под аркой, она превратилась в темный силуэт, потом отступила в сторону и исчезла из виду. Рэм двинулся к арке.
Сердце храма, о чем можно было догадаться по бесконечным поворотам, было круглым. Там не было никаких колонн — и опять-таки никаких украшений. По всему периметру пола из отверстий вырывались струи огня вулканического вида и явно искусственного происхождения. Они озаряли высокие своды огромного черного зала и рассыпали каскады бликов по самому полу, выложенному невиданной мозаикой. Цвета переливались, сплетаясь один с другим, точно нити в замысловатом узоре; тут и там вспыхивали драгоценные камни. Казалось, здесь изображены мириады легенд и снов — фигуры людей и зверей, крылатые твари, колесницы, корабли и несущиеся по небу золотые звезды. Он окинул это великолепие взглядом и тут же забыл о нем. Ибо здесь было еще кое-что, захватившее все его внимание.
В дальнем конце просторного зала на фоне золотого занавеса резко выделялись четыре черных колонны. Отсекая от зала область в форме полумесяца, занавес был не менее шестидесяти шагов в длину, а в высоту неизмеримо больше. Он сбегал вниз тяжелыми складками, и отблески огня, игравшие на нем, превращали его в поток раскаленной лавы. Он состоял из чешуек чистейшего золота, из бесчисленных тысяч таких чешуек. При взгляде на него переставал беспокоить вопрос, куда ушли щедрые пожертвования Висов.
— Все храмы Равнин были устроены подобным образом, — подал голос один из жрецов.
— И столь же изысканно убраны? — в изумленном гневе бросил Рэм.
— Да, века назад, — ответила женщина. — Столь же изысканно, даже еще изысканнее.
— А что там, за этим занавесом? — спросил Рэм.
— Там Она.
— Ваша богиня, — он пожал плечами, чтобы унять дрожь.
— Анакир.
Внешний храм и все эти галереи были лишь уловкой, защитной мерой. Никто не смог бы попасть сюда без приглашения. И все же они зачем-то привели его сюда, ибо почувствовали в нем нечто запредельное. Он должен сопротивляться — или утратит себя. Эта мысль заставила его поморщиться, ибо была нелепой. Но странное чувство никак не проходило. Рэм уже собрался уйти, когда заговорил один из мужчин у него за спиной — тот, который до сих пор ни разу не нарушил молчания.
— Пройди по мозаике, — сказал он негромко. — Когда твои ноги ступят на летящих драконов, занавес откроется.
— Опять хитрости. И все для того, чтобы поразить легковерных?
Скрытая капюшоном голова жреца поднялась. Глаза, взглянувшие прямо в его собственные, оказались одного цвета с чешуйчатым занавесом.
— Только логика, — возразил человек с Равнин. — Приблизившись к Ней так сильно, ты выражаешь желание увидеть Ее. Но нельзя увидеть Ее сразу же и видеть все время. Как тогда мы сможем помнить, что есть Она, и для того, чтобы приблизиться к Ней, нужно очень этого захотеть? То, что дается легко, никто не ценит.
Рэм снова обернулся и оглядел занавес. Его роскошь и переливы пламени на его чешуях притягивали против воли.
Он не искал на мозаичном полу никаких драконов, но, должно быть, наступил на них шагов за двадцать до занавеса — тот улетучился, подобно сверкающему ветру. Меж двумя центральными колоннами возвышалась статуя, и это зрелище остановило его, точно удар.
Статуя была совсем небольшой, всего раза в три выше, чем он сам. Может быть, лишь самую чуточку больше. Ее красота, совершенство всех ее черт заставляло забыть, что Она всего лишь изваяние. И при этом Она была причудливой, нечеловеческой и грозной. Было странно думать, что люди и прочие существа мира могут считать Ее своей матерью. (Он криво усмехнулся, вспомнив, какая мать досталась ему самому.)
У ее подножия — явное потакание слабостям второго континента — в бронзовом корыте, точно вода, колыхались змеи. Они свободно заползали туда и покидали его сквозь отверстия, ведущие в их норы под полом. Их золотые чешуйки мерцали точно так же, как крупная чешуя на занавесе и как извивающийся кольцами хвост богини, ибо ниже пояса Она тоже была змеей. Восемь Ее рук были в традиционной манере подняты вверх или простерты вперед. Он не знал, что они означают, но некоторые из них казались милостивыми, а другие — жестокими. Ее глаза, казалось, встретились с его глазами. Светлые глаза Равнин.
Возможно, в его жилах тоже течет немного Равнинной крови — но тогда Лики непременно гордилась бы этим. Для него же не было никакой разницы.
Ему случалось мельком видеть образы этой богини в храмах Ашары в Истрисе и Иоли, но они очень отличались от изваяния, которое сейчас высилось перед ним, невзирая даже на то, что рыбий хвост Ашары превратился в хвост водяной змеи. Да и ваткрианская, и вардийская Ашкар тоже не вполне походили на эту статую. И все же, когда Рэм увидел Анакир эм Анкабек, слепленную с Повелительницы Змей, таинственного божества Равнин-без-Теней, в глубине его души поселилась уверенность в том, что он уже видел Ее, безмерно давно и очень далеко. Может быть, даже до своего рождения.
Выше площадки, к западу от храма, красные деревья уступали место дубам, меж которых проглядывало синее море нескончаемого дня. В траве стояла небольшая статуэтка Анакир, явно сделанная чьей-то неопытной рукой. Перед Ней не было никаких приношений, ибо они были на Анкабеке, и Она ни в чем не нуждалась.
С тех пор, как его отпустила лихорадка, Кесар почти все время спал. Жрецы приходили и уходили, как дни и ночи. Рэм дежурил у двери или где-нибудь поблизости, если только Кесар сам не отсылал его прочь. Оставалась только Вал-Нардия. Проснувшись прошлой ночью, Кесар обнаружил, что она сидит на низкой скамеечке, измученная и забывшаяся сном. Ее голова покоилось рядом с ним на его подушке. Раньше их объединяла лишь их кровь — брата и сестру. Теперь, все так же оставаясь братом и сестрой, они вместе приходили сюда посмотреть на гладь моря. У него было время, чтобы спокойно выздоравливать. Перед отъездом он приказал двум своим кораблям вместе с командами оставаться в Тьисе, где они и сами рады были остаться, восхваляемые и обожаемые, хотя городу, пожалуй, уже не суждено было оправиться от пережитого. А пока требовалось время, чтобы гонцы добрались до Истриса — тот, которого он отправил к королю, и другой, отправленный с иными целями, на следующее утро после нападения змеи.
Вал-Нардия, сейчас еще бледнее, чем Кесар, сидела рядом с ним. С глазами, устремленными на океан, она вслух вспоминала об их детстве, проведенном в Истрисе, о старой башне в нижних садах, с которой они смотрели на далекую гавань, о вылазках в холмы. И о летнем Празднике Масок пять лет назад, когда они нашли друг друга в огромной толпе и мгновенно узнали один другого. Кесар прихлебывал из фляги разбавленное водой вино и ел фрукты, которые она уговаривала его попробовать. Он купался в ее любви, позволяя ей видеть лишь слабость, которая уже почти покинула его, и ничего больше. А она — он сознавал это — позволяла ему вводить себя в заблуждение.
Но, говоря об Истрисе, она вдруг, точно случайно обмолвившись, упомянула о его отъезде — и тут же побледнела еще сильнее.
— Когда ты сможешь вернуться без опаски? — спросила она. — Неужели в Кармиссе тебе постоянно придется бояться за свою жизнь?
— Я всегда за нее боялся. Именно так мне удалось избежать куда худших вещей, чем та змея. Но я предвидел это — морское сражение с закорианцами, попытку убийства... Понимаешь, Улис, рано или поздно такие вещи должны были случиться. И очень важно быть готовым к этому.
— Значит...
— Значит, мои люди в столице шепнут кое-что кому надо. Пойдут слухи. Мой героизм будет у всех на устах, и вероломство, которым мне отплатили за него — тоже. Когда я вернусь, под копыта моих скакунов будут бросать цветы, и король не осмелится снова покуситься на меня.
— Я стану молиться Ей, чтобы все так и случилось. И чтобы Она хранила тебя.
— В Тьисе богиня стала его оружием против меня. Ее меч, Ее змея.
— В этом виноват он, а не воля богини, — Вал-Нардия в замешательстве отвернулась от брата. — Ты уверен, что это был король?
— А кто еще?
— Какой-то другой недоброжелатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Кому еще мы с тобой могли доверять с самого детства, кроме друг друга? — произнес он.
Ее ресницы затрепетали. В глазах блеснули слезы.
— Кесар...
— Если ты хочешь, чтобы я жил, я буду жить — ради тебя. Яд, болезнь, рана в любом бою — все это ничто. Я пройду сквозь огонь и воду и выйду целым и невредимым. Ты можешь сделать меня неуязвимым.
Она заплакала. Но даже заливаясь слезами, не отняла руки.
Потом, когда лихорадка отступила, он уснул. И во сне заговорил с ней, назвав ее так, как когда-то в детстве — Улис. Так назывался редкий алый цветок, сейчас произраставший только в садах Кармисса.
Рэм вернулся и остановился в десяти шагах от занавешенной двери. Его отослали, а больше заняться на острове было нечем. Темнота под деревьями не таила в себе угрозы. Не таила вообще ничего.
Чувство, гнетущее его, исходило от самой хижины. Скорее всего, его источником был принц Кесар эм Ксаи. Рэм не собирался лезть в чужие дела и с радостью ушел, не испытывая даже любопытства. Он не мог понять, что это за чувство. Оно было смутным, но угрожающим, точно шаги неизвестного, услышанные слепым.
Во второй раз оглядев площадку, Рэм снова отошел в темноту, на этот раз к невысокому выступу, на котором стоял храм.
Анкабек затопила мертвая тишина. Человеку, привыкшему к ночам в Истрисе или в походных лагерях, подобная тишина была неведома и казалась пугающей. Казалось, она вот-вот разорвется зловещим шепотом.
Перед храмом деревья расступились, и сквозь полупрозрачное кружево облаков проглянуло воспаленное око Застис. Тьма налилась багровым.
Рэм остановился, разглядывая храм с его огромными закрытыми дверями и стенами, в которых не было окон.
Зачем он сюда пришел? Чтобы взглянуть на все это?
Как ни странно, он явно не был первым, кому пришла в голову эта мысль: белые люди Равнин строят свои города и храмы из черного камня, а темнокожие Висы — из хрусталя и камня белее соли.
Рэм снова двинулся вперед. Его охватило до странности неодолимое желание коснуться этих дверей, у которых был такой надежный, такой неизменный вид, может быть, даже ударить по ним кулаком. Все равно его не пустят внутрь. Он ведь не был ни верующим, ни прислужником. Ашара, Ашкар, Анакир — его мать почитала других богов, главным образом Ясмис.
Когда он был уже почти у самых дверей, величественные створки качнулись внутрь с еле слышным шумом. Должно быть, ими управлял какой-то механизм, скрытый под порогом. Войти мог любой, у кого хватало ума приблизиться. Разумеется, именно так об этой богине и говорили: кто ищет Ее, найдет, кто не ищет, для того Ее нет.
Слабое сияние, такое неуловимое, что его едва ли можно было назвать огоньком, теплилось внутри храма. Он мог войти — или уйти прочь.
Рэм, которого когда-то звали Рарнаммоном, вошел в храм. После того, как он сделал несколько шагов, двери так же почти бесшумно захлопнулись за ним, и он заколебался, оглянувшись. Но они должны открыться снова, когда он будет возвращаться. Они не таили в себе ловушки. Он двинулся дальше.
Галерея была величественной, но без каких-либо украшений, из простого темного камня, который, против ожиданий, ничуть не усиливал звука его шагов. Даже эха не было. Источник слабого света, казалось, был где-то впереди. Но постепенно он различил, что впереди нет ничего, кроме пустой и безликой стены. Однако он продолжил свой путь и в конце концов заметил, что в самом конце галерея разделяется на два коридора. В каждом из них свет горел уже более уверенно, и они, изгибаясь, уходили вдаль. Он наугад свернул в левый и двинулся вдоль него. Свет определенно стал ярче, но и здесь тоже не было никаких украшений — ни росписи, ни резьбы. Все достояние покоренного шансарцами Кармисса пошло на то, чтобы создать это место, как и дары Дорфара, и дань из Зарависса, Элисаара и Ланна. Оно могло бы стать одним из роскошнейших чудес континента, невиданной сокровищницей, на страже которой стоял бы храм — но на Анкабеке не было стражи. Были только тайны.
Коридор повернул наружу, потом снова внутрь, закругляясь, но свет начал неутешительно меркнуть. Потом стена впереди закончилась, и Рэм, завернув за угол, оказался точно в таком же месте, как то, где был несколько минут назад — у гладкой стены в месте слияния трех галерей, в одной из которых он и стоял, самой просторной, ведущей к высоким запертым дверям. Они как две капли воды напоминали входную дверь.
Рэм зашагал к этому новому выходу, но теперь двери никак не отреагировали на его приближение. Поэтому он вернулся назад и ступил в левый изгибающийся коридор. Пройдя по нему, он, как и ожидал, очутился в правом коридоре у входа.
Он вполголоса выругался. Должно быть, здесь был какой-то секрет, хранящийся в самом сердце каменного мешка, к которому вели эти бесконечно кружащие коридоры. Однако добраться до него было не так-то просто. На черном камне не было никаких знаков.
Внезапно этот нескончаемый круг, лишенный окон и смысла, наполнил его сомнениями. Свет, у которого, казалось, не было никакого источника, начал тревожить его. Он снова проделал весь долгий путь обратно, к первым дверям, и...
Боль копьем расколола его череп.
Он прижался к стене, потрясенный и обессиленный — прошлый раз был совсем недавно! Потом мир померк, и нахлынуло видение.
Из темноты выступила маска, одна половина которой была изваяна из черного мрамора, а другая — из белого. Потом ее сменила вторая, наполовину золотая, наполовину серебряная. А за ней третья — полуогонь-полуснег...
Из-под маски показалось лицо. Это был закорианец, кричащий и бьющийся в агонии. Его отравили вином — нет, не вином, а плодом, желтым плодом, валяющимся у него под ногами. За его спиной рвалось к небу пламя костра. Вдруг огонь растекся, и оказалось, что это полыхают корабли, отражаясь в черной воде. Пылал и сам воздух — там, где рдела Застис. Потом пламя улеглось. На его месте стояли три женщины. Волосы одной были словно снег, у другой — как смоль, а у третьей — будто кровь. Он заронил семя в лоно каждой из них, и в каждой начал всходить росток новой жизни. Женщина со смоляными волосами подняла кулак, ее лицо исказилось, став уродливым. Это была его мать, Лики. Она метнулась к нему с занесенным прутом, и он вскинул руку, прикрывая голову.
— Нет!
Собственный голос изумил его. Это был голос не ребенка, а взрослого мужчины.
Перед ним стояла женщина. Это была не Лики, а незнакомка, висская женщина в храмовых одеждах. Ее руки были спокойно опущены вдоль тела. За спиной у нее маячили две призрачные тени — мужчины-жрецы.
Два припадка за такое короткое время... Это было почти забавно. Когда оно случится в следующий раз? В будущем году? Завтра? Может быть, в гуще сражения, и он будет убит, потому что из-за видения не сможет управлять собой. Нет, не из-за видения. Из-за безумия.
— Простите меня, — выговорил Рэм. — Я пытался отыскать внутреннее святилище. Я очень устал. Голова кружится...
Темные глаза жрицы встретились с его светлыми, и мгновенно он понял — так отчетливо, как если бы та сама сказала ему об этом, — что она не поверила его словам. Она все знала, и мужчины у нее за спиной тоже знали, что он одержим. Висы переняли у людей Равнин их дар мысленной речи. Неужели она заглянула внутрь его черепа?
— Ты хотел найти Святилище богини? — переспросила она.
— Оно хорошо спрятано.
— Я покажу тебе.
Рэм заупрямился. Его мутило, в мозгу мгновенно всплыли все суеверия, а в душу закрался смутный страх.
— Нет.
— Идем, — сказала она, и его глаза последовали за ней, хотя он сам не двинулся с места.
Она подошла к гладкой стене меж тремя галереями, опустилась на колени и склонилась, словно хотела поцеловать камень. Тяжелая глыба задрожала, часть ее медленно откинулась назад. Оттуда хлынул поток света. Значит, здесь был такой же механизм, как и в дверях, пусть и не столь послушный. Возможно, на стене все-таки имелись какие-то знаки, понятные тем, кого учили распознавать их.
Ему больше не хотелось войти в их храм. Слишком долго он метался в лабиринте и слишком дорого это обошлось ему. И все же, наверное, у него не было выбора.
Рэм зашагал следом за жрицей, а два жреца, точно стражи, двинулись следом за ним. Возможно, несмотря на все это действо, он совершил святотатство, и они намерены покарать его. Неожиданно ему пришло в голову, что он ожидает наказания в каждом закоулке своего жизненного пути, ожидает и больше не протестует против этого — и, возможно, здесь кроется его роковая ошибка.
Открывшаяся часть стены образовала наклонный мостик, который соединился с пролетом ведущих вверх ступеней. На самой его вершине открылась арка, из которой и лился свет.
Жрица скользила перед ним. Встав под аркой, она превратилась в темный силуэт, потом отступила в сторону и исчезла из виду. Рэм двинулся к арке.
Сердце храма, о чем можно было догадаться по бесконечным поворотам, было круглым. Там не было никаких колонн — и опять-таки никаких украшений. По всему периметру пола из отверстий вырывались струи огня вулканического вида и явно искусственного происхождения. Они озаряли высокие своды огромного черного зала и рассыпали каскады бликов по самому полу, выложенному невиданной мозаикой. Цвета переливались, сплетаясь один с другим, точно нити в замысловатом узоре; тут и там вспыхивали драгоценные камни. Казалось, здесь изображены мириады легенд и снов — фигуры людей и зверей, крылатые твари, колесницы, корабли и несущиеся по небу золотые звезды. Он окинул это великолепие взглядом и тут же забыл о нем. Ибо здесь было еще кое-что, захватившее все его внимание.
В дальнем конце просторного зала на фоне золотого занавеса резко выделялись четыре черных колонны. Отсекая от зала область в форме полумесяца, занавес был не менее шестидесяти шагов в длину, а в высоту неизмеримо больше. Он сбегал вниз тяжелыми складками, и отблески огня, игравшие на нем, превращали его в поток раскаленной лавы. Он состоял из чешуек чистейшего золота, из бесчисленных тысяч таких чешуек. При взгляде на него переставал беспокоить вопрос, куда ушли щедрые пожертвования Висов.
— Все храмы Равнин были устроены подобным образом, — подал голос один из жрецов.
— И столь же изысканно убраны? — в изумленном гневе бросил Рэм.
— Да, века назад, — ответила женщина. — Столь же изысканно, даже еще изысканнее.
— А что там, за этим занавесом? — спросил Рэм.
— Там Она.
— Ваша богиня, — он пожал плечами, чтобы унять дрожь.
— Анакир.
Внешний храм и все эти галереи были лишь уловкой, защитной мерой. Никто не смог бы попасть сюда без приглашения. И все же они зачем-то привели его сюда, ибо почувствовали в нем нечто запредельное. Он должен сопротивляться — или утратит себя. Эта мысль заставила его поморщиться, ибо была нелепой. Но странное чувство никак не проходило. Рэм уже собрался уйти, когда заговорил один из мужчин у него за спиной — тот, который до сих пор ни разу не нарушил молчания.
— Пройди по мозаике, — сказал он негромко. — Когда твои ноги ступят на летящих драконов, занавес откроется.
— Опять хитрости. И все для того, чтобы поразить легковерных?
Скрытая капюшоном голова жреца поднялась. Глаза, взглянувшие прямо в его собственные, оказались одного цвета с чешуйчатым занавесом.
— Только логика, — возразил человек с Равнин. — Приблизившись к Ней так сильно, ты выражаешь желание увидеть Ее. Но нельзя увидеть Ее сразу же и видеть все время. Как тогда мы сможем помнить, что есть Она, и для того, чтобы приблизиться к Ней, нужно очень этого захотеть? То, что дается легко, никто не ценит.
Рэм снова обернулся и оглядел занавес. Его роскошь и переливы пламени на его чешуях притягивали против воли.
Он не искал на мозаичном полу никаких драконов, но, должно быть, наступил на них шагов за двадцать до занавеса — тот улетучился, подобно сверкающему ветру. Меж двумя центральными колоннами возвышалась статуя, и это зрелище остановило его, точно удар.
Статуя была совсем небольшой, всего раза в три выше, чем он сам. Может быть, лишь самую чуточку больше. Ее красота, совершенство всех ее черт заставляло забыть, что Она всего лишь изваяние. И при этом Она была причудливой, нечеловеческой и грозной. Было странно думать, что люди и прочие существа мира могут считать Ее своей матерью. (Он криво усмехнулся, вспомнив, какая мать досталась ему самому.)
У ее подножия — явное потакание слабостям второго континента — в бронзовом корыте, точно вода, колыхались змеи. Они свободно заползали туда и покидали его сквозь отверстия, ведущие в их норы под полом. Их золотые чешуйки мерцали точно так же, как крупная чешуя на занавесе и как извивающийся кольцами хвост богини, ибо ниже пояса Она тоже была змеей. Восемь Ее рук были в традиционной манере подняты вверх или простерты вперед. Он не знал, что они означают, но некоторые из них казались милостивыми, а другие — жестокими. Ее глаза, казалось, встретились с его глазами. Светлые глаза Равнин.
Возможно, в его жилах тоже течет немного Равнинной крови — но тогда Лики непременно гордилась бы этим. Для него же не было никакой разницы.
Ему случалось мельком видеть образы этой богини в храмах Ашары в Истрисе и Иоли, но они очень отличались от изваяния, которое сейчас высилось перед ним, невзирая даже на то, что рыбий хвост Ашары превратился в хвост водяной змеи. Да и ваткрианская, и вардийская Ашкар тоже не вполне походили на эту статую. И все же, когда Рэм увидел Анакир эм Анкабек, слепленную с Повелительницы Змей, таинственного божества Равнин-без-Теней, в глубине его души поселилась уверенность в том, что он уже видел Ее, безмерно давно и очень далеко. Может быть, даже до своего рождения.
Выше площадки, к западу от храма, красные деревья уступали место дубам, меж которых проглядывало синее море нескончаемого дня. В траве стояла небольшая статуэтка Анакир, явно сделанная чьей-то неопытной рукой. Перед Ней не было никаких приношений, ибо они были на Анкабеке, и Она ни в чем не нуждалась.
С тех пор, как его отпустила лихорадка, Кесар почти все время спал. Жрецы приходили и уходили, как дни и ночи. Рэм дежурил у двери или где-нибудь поблизости, если только Кесар сам не отсылал его прочь. Оставалась только Вал-Нардия. Проснувшись прошлой ночью, Кесар обнаружил, что она сидит на низкой скамеечке, измученная и забывшаяся сном. Ее голова покоилось рядом с ним на его подушке. Раньше их объединяла лишь их кровь — брата и сестру. Теперь, все так же оставаясь братом и сестрой, они вместе приходили сюда посмотреть на гладь моря. У него было время, чтобы спокойно выздоравливать. Перед отъездом он приказал двум своим кораблям вместе с командами оставаться в Тьисе, где они и сами рады были остаться, восхваляемые и обожаемые, хотя городу, пожалуй, уже не суждено было оправиться от пережитого. А пока требовалось время, чтобы гонцы добрались до Истриса — тот, которого он отправил к королю, и другой, отправленный с иными целями, на следующее утро после нападения змеи.
Вал-Нардия, сейчас еще бледнее, чем Кесар, сидела рядом с ним. С глазами, устремленными на океан, она вслух вспоминала об их детстве, проведенном в Истрисе, о старой башне в нижних садах, с которой они смотрели на далекую гавань, о вылазках в холмы. И о летнем Празднике Масок пять лет назад, когда они нашли друг друга в огромной толпе и мгновенно узнали один другого. Кесар прихлебывал из фляги разбавленное водой вино и ел фрукты, которые она уговаривала его попробовать. Он купался в ее любви, позволяя ей видеть лишь слабость, которая уже почти покинула его, и ничего больше. А она — он сознавал это — позволяла ему вводить себя в заблуждение.
Но, говоря об Истрисе, она вдруг, точно случайно обмолвившись, упомянула о его отъезде — и тут же побледнела еще сильнее.
— Когда ты сможешь вернуться без опаски? — спросила она. — Неужели в Кармиссе тебе постоянно придется бояться за свою жизнь?
— Я всегда за нее боялся. Именно так мне удалось избежать куда худших вещей, чем та змея. Но я предвидел это — морское сражение с закорианцами, попытку убийства... Понимаешь, Улис, рано или поздно такие вещи должны были случиться. И очень важно быть готовым к этому.
— Значит...
— Значит, мои люди в столице шепнут кое-что кому надо. Пойдут слухи. Мой героизм будет у всех на устах, и вероломство, которым мне отплатили за него — тоже. Когда я вернусь, под копыта моих скакунов будут бросать цветы, и король не осмелится снова покуситься на меня.
— Я стану молиться Ей, чтобы все так и случилось. И чтобы Она хранила тебя.
— В Тьисе богиня стала его оружием против меня. Ее меч, Ее змея.
— В этом виноват он, а не воля богини, — Вал-Нардия в замешательстве отвернулась от брата. — Ты уверен, что это был король?
— А кто еще?
— Какой-то другой недоброжелатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61