Блаженный, который предсказывал дождь, вдруг поднялся, жадно принюхиваясь, и вскинул руку, показывая три пальца:
— Вот столько времени, не больше.
Небо потемнело и набухло, нависая над самыми верхушками деревьев. Закорианцы приняли решение и разошлись вдоль цепи рабов. По их команде и мужчины, и женщины кинулись вперед, поджигая лес факелами. Внезапно будто невидимая волна прошла по джунглям, и пламя стремительным драконьим броском взметнулось вверх на тридцать футов. Посыпались головешки. Рабы с воплями отскочили назад и столпились посреди дороги. Стаи птиц с пронзительными криками взмыли в небо.
В тот же миг, словно по точному расчету, белый росчерк молнии прорезал облака.
Ударил гром. Палюторвусы в волнении трясли закутанными головами — они были немыми и не могли выразить беспокойство криком. Невзирая на все предосторожности, они учуяли запах пожара.
По обеим сторонам дороги выросли сплошные стены огня. Рабы, сбившись в плотную кучу, вразнобой молились и причитали. Бродячий святой топтался на месте, воздевая к небесам свои тощие лапки. Даже надсмотрщики в ужасе начали взывать к богам. Но дождь все не начинался.
Снова раздался раскат грома, на этот раз прямо над головами. Две ослепительные молнии, похоже, столкнулись в небе и обрушили свою объединенную мощь на какое-то дерево, в глубине джунглей, но достаточно сухое, чтобы в небо взметнулся еще один столб огня. Пылающий ствол рухнул поперек дороги. Это вызвало новый взрыв отчаяния в толпе рабов. Надсмотрщики орали, требуя откупорить бочки с водой, чтобы хоть как-то сдержать огонь. Но пламя пожирало эту воду, выплевывая облака пара.
Огонь был повсюду. Даже небо изливалось огнем, а не дождем.
Спасаясь из этого ада, один из Вольных закорианцев запнулся о телегу безумца. Бросив взгляд наверх, он встретился с темно-золотыми глазами, в которых отражались молнии, и в ужасе отпрянул. Он вспомнил, к какому роду принадлежит этот человек, о чем говорила и надпись над его головой — Повелителя Гроз.
И тут, будто мало было горящего леса и изрыгающего огонь неба, вырвался на свободу еще один кошмар Южной дороги, черный, как ночь.
Должно быть, второпях палюторвусов не слишком надежно привязали, и теперь тот зверь, что был помоложе, порвал упряжь. Ничего не видя из-за накинутого мешка, слыша лишь громовые раскаты у себя над головой и чуя лишь ужасающий запах гари, палюторвус взбесился и в панике заметался по дороге. Люди бросились врассыпную. Один из них, недостаточно проворный, был раздавлен, смят, как гнилой плод, когда гигантские ноги протопали по нему.
Опаленный, незрячий, ничего не соображающий от ужаса, палюторвус сметал все на своем пути. Молнии по-прежнему били в лес, и под их вспышками зверь казался огромным, как гора. В отчаянии рабы прыгали в сторону, прямо в огонь, но сейчас он казался им едва ли не предпочтительнее. Единственной неподвижной преградой на пути палюторвуса была закрепленная телега с закованным пленником.
Зверь не мог видеть и потому налетел на нее со всего маху. От удара борта телеги разлетелись, колеса покатились по камням. Закрепленный циббовый шест вырвался из настила, попав между ног несущемуся великану. Казалось, Рурм эм Ральнар будет растоптан, как прежде закорианец. Но случилось иначе. Его цепи, соскользнув с упавшего шеста, зацепились за свалявшийся подшерсток палюторвуса и за остатки упряжи, болтавшиеся у того под животом.
Не имея возможности освободиться от этой бессмысленной ноши, повисшей у него под брюхом, словно детеныш-сосунок, палюторвус резко развернулся и кинулся в сторону, слетев с дороги, но перед тем окончательно доломав телегу. Обезумевший и совершенно утративший чувство направления, зверь бросился прямо на стену огня и исчез за ней. В горящих джунглях, сам с горящей шерстью, палюторвус продолжал неловко бежать, волоча за собой шест с прикованным человеком, пока не скрылся из глаз.
Наконец пошел дождь, обрушившись с неба тяжелым серым занавесом. Безумец лежал под ним, впитывая влагу всем своим телом.
Животное, за которое он зацепился, протащило его многие мили, словно огромная безмолвная машина. Тело, поросшее густой шерстью, стало отличным укрытием и от леса, и от огня. Джунгли расступались перед зверем, и даже огонь в конце концов сдался — в чаще, переполненной влажным туманом, быстро умирали отдельные немногочисленные пожарища. Где-то по пути палюторвусу удалось сбросить свою ношу, а может быть, ее содрали с него цепкие когти джунглей.
Большую часть пути человек провел в оцепенении — все эти удары, дым и бешеная скорость окончательно помутили его нетвердый разум. Только сейчас, лежа под ливнем, он осознал, что все еще жив. Тогда он инстинктивно перевернулся на бок — лежа на спине под неистовым ливнем северо-запада, нетрудно захлебнуться. Потом он догадался открыть рот, чтобы напоить дождевой влагой свою плоть и кости.
Безумец по-прежнему оставался безумцем. Для него не существовало ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Его сознание состояло из кусочков, как мозаика. Здесь выплывал из памяти лик девушки с волосами цвета рубинов, там — что-то, похожее на черную стену, а за нею море. Или же торговец, умоляющий о пощаде с клинком у горла. Или вращающаяся серебряная монета. Все эти образы кружились в его мозгу, не надоедая и не утомляя, лишенные начала и конца, имени и цели, ничего от него не требующие.
Но сейчас, хотя человек еще не восстановил способность рассуждать, наметились какие-то странные изменения. Что же это было?
Безумец поднялся на ноги и огляделся. Вокруг него стоял сумрачный лес, омытый дождем, словно океаном.
Когда дождь утих, он пошел по этому лесу, не особо разбирая, куда идет. Иногда он трогал заинтересовавшие его деревья, иногда с таким же любопытством ощупывал свое лицо. На его руках сохранились обрывки цепей — при ходьбе они позвякивали, но никак не стесняли движений. Безумец не пытался осмыслить происходящее. Как вывороченный шест разорвал и размотал его цепи, так же бездумно и сам человек завершил это дело, вываливаясь из-под брюха огромной твари. Связующие звенья уже подались, и все, что ему оставалось — выпутаться из них, как он выпутывался из лиан, свисающих с деревьев.
В числе прочего человек позабыл и про закорианцев.
Рдеющее послегрозовое солнце клонилось к закату за левым плечом человека, но он не замечал этого. Черные обезьяны с мордочками, похожими на белых бабочек, наблюдали за ним с высоты в шестьдесят футов из своего укрытия в ветвях. Безумцу же виделась то маска, наполовину черная, наполовину белая, то человек с черными роскошными волосами, то черная жемчужина.
Затем рядом появилась какая-то особенная тень, очень длинная и плотная. Безумец не распознал ее как следует, но почувствовал что-то знакомое.
Это был палюторвус. Он как-то освободился от мешка на голове и теперь брел меж деревьев, пощипывая сочные листья. Слишком долго пробывший в неволе у людей, он чувствовал себя потерянным и печально вздыхал.
Увидев перед собой знакомое небольшое создание, зверь направился к нему, ожидая привычного руководства — плети или лакомства. Он был приучен возить на себе людей, и даже сейчас, страдая от многочисленных ожогов, привычно опустился на колени. Человек не спешил залезать на него, просто стоял рядом и трогал зверя, но потом все же вскарабкался на широкую спину, цепляясь за лианы, чтобы помочь себе.
Палюторвус поднялся, успокоенный и удовлетворенный.
Какое-то непроизвольное движение человека было принято за приказ, и животное тронулось с места.
Сидя на спине первобытной твари, безумец задремал, и сны его состояли из такой же мозаики. А джунгли вокруг были полны луной.
Дни и ночи сменяли друг друга.
Палюторвус все шел и шел вперед, иногда останавливаясь, чтобы пожевать листьев. Безумец тоже ел листья и траву. Одни были ароматными и вкусными, другие — вонючими или горькими, и такие он выплевывал.
Он видел змею, словно покрытую голубой эмалью, обвившуюся вокруг темно-синего дерева. Он видел солнце и думал, что это ребенок, у которого есть крылья. Ночами он глядел на луну, и она казалась ему лицом юноши с закрытыми глазами.
Когда им попадались водоемы, безумец пил, а палюторвус входил в воду по шею и купал их обоих. Человек ощущал, что зверь грустит, и жалел его, но не знал, что это называется жалостью.
Дни и ночи.
Казалось, что он уже сотни лет живет в этих лесах.
Безумцу снилось, что он на реке. Какой-то человек наносит ему ножом неглубокую рану, которая скоро заживает, но человек снова режет его.
Затем на шестой день — во сне — он услышал оклик. Он не знал пароля, просто стоял и смотрел на троих людей, воспринимая их не только глазами. Те потрясенно выругались, увидев, какого цвета его волосы — во сне они были почти белыми, — и сказали, что возьмут его туда, куда он захочет.
Проснувшись, безумец рассмеялся. А палюторвус все жевал свои листья.
Они прошли пятьсот миль, хотя ни один их них даже не подозревал об этом. И продолжали идти дальше.
Когда-то Рарнаммон, король и герой, построил в Таддре город, ныне лежащий в руинах.
Джунгли коварно подкрались к долине, где стоял город, и вползли на его улицы. Некогда он был белым и сияющим, но джунгли сделали его темным. Даже название его затерялось в веках. Если верить полузабытым древним сказаниям, Рарнаммон, чье имя изначально было просто Рарн, назвал его в честь места, где родился. В разных версиях это звучало то как Мон, то как Эммон. А может быть, Мемон...
Теперь, спустя века, город стал прибежищем изгоев и грабителей.
Туаб-Эй, растянувшийся по-кошачьи на высокой крыше и попивающий вино, загородился от солнца, желая убедиться, что это не видение.
Вниз по склону, по широкому проходу через тридцать сломанных стен, и в самом деле медленно двигался кусок джунглей. Он приблизился, и оказалось, что это не фантастическое движущееся растение, а не менее фантастическое животное.
— Взгляни, Галуд! Что это такое?
Галуд, в отличие от Туаба, на редкость некрасивый мужчина, недовольно выглянул из-под самодельного навеса. В нем текла тарабинская кровь, поэтому он избегал солнца, но помимо этого, неведомый отец-моряк наградил его прекрасным дальним зрением.
— Клянусь моими полоумными богами, это палюторвус!
— Я думал, что эти звери уже вымерли, — небрежно произнес Туаб-Эй.
— Дальше к югу болота прямо кишат такими тварями. Вольные закорианцы используют их как тягловую скотину, — Галуд и его товарищ сплюнули, как всегда делали таддрийские головорезы при упоминании о Закорисе-в-Таддре.
— Он выглядит большим, — равнодушно отметил Туаб-Эй. — И вроде бы идет сюда. Может, сбежим?
Его люди рассмеялись шутке своего юного предводителя. Он был младше, чем большинство из них, но при этом яростен, как калинкс, и не менее очарователен. Высокий и стройный, он имел в своей крови изрядную дорфарианскую примесь. В прорехах его разбойничьих обносков проглядывало сильное тело с плотными мышцами. Гладкую кожу цвета корицы почти не портили несколько тонких, едва заметных шрамов. На ярком полуденном солнце его волосы едва уловимо отливали медью — должно быть, среди его предков имелся и кто-то с Равнин, хотя глаза молодого человека были черны, как деревья за разрушенным городом Рарнаммона. В его ухе болталась новая серьга, выточенная из зуба таддрийского уродца ростом вдвое меньше самого Туаба. Он убил этого получеловека в драке в одном из северных городов. Правда, после этого шайка предусмотрительно отступила, поскольку уродец был в дружбе с местным мелким царьком.
— У этого чудовища на спине кто-то сидит, — произнес Галуд.
— Похоже на то, — согласился Туаб-Эй.
Палюторвус легкой рысцой пробежал под разрушенной аркой и снес большую часть стены на другом конце. Проковыляв в сад, некогда бывший местом услады принцев, он принялся объедать дикий виноград. Человек, возлежащий на его спине, выглядел безразличным ко всему. Он даже не глядел на дорогу. И он был нездешним. Все изгои, окопавшиеся в безымянном Мемоне, держались за определенный участок. Не далее как два дня назад людям Туаба пришлось схватиться с соперничающей шайкой, заявившей свои права на их полуразрушенный дворец. Теперь трупы наглецов валялись в ближайшем пересохшем колодце — как раз в том саду, где сейчас пасся палюторвус.
Туаб-Эй направился к лестнице. Галуд и другой заместитель по прозвищу Одноухий последовали за ним, предупредительно отстав на полшага.
— Твое животное объедает мои угодья, — заявил Туаб-Эй, глядя наверх, где, как на высоком холме, сидел пришелец. — Я полагаю, ты собираешься заплатить мне за это.
— Ты что, не видишь, Туаб? — тихо спросил Галуд. — Он безумен.
Туаб-Эй уже и сам начал это понимать. Таддрийцы очень суеверны в отношении безумия. Наказанные богами — так они называют сумасшедших. Но дорфарианская изощренность мышления, свойственная его отцу, проросла в Туабе насмешкой над всем и вся. Поэтому, предоставив Галуду и Одноухому дергаться по поводу суеверных примет, Туаб-Эй презрительно крикнул незнакомцу:
— Ты собираешься спускаться? Или мне сбить тебя камнем?
Безумец обернулся и с высоты своего положения посмотрел на Туаба.
Лицо его заросло бородой, черные вьющиеся волосы спускались ниже плеч. Темный загар не мог никого обмануть — пришелец явно не относился к народу короля Йила. У Вольных закорианцев не бывает золотых глаз. Даже в этих диких местах к желтым расам относились с опасливым уважением, ведь их богиня может вырасти до верхушек гор, чтобы устрашить своих врагов. Если повезет — если очень сильно повезет, — Она может разбить Черного Леопарда этих проклятых закорианцев.
— Давай, — произнес Туаб-Эй. — Я жду.
Однако тон его стал несколько мягче. Золотые Равнинные глаза безумца привели его в замешательство, а подобное случалось нечасто.
Незнакомец переменил позу. Истолковав это как желание сойти на землю, палюторвус опустился на колени, чем еще сильнее впечатлил разбойников. В свою очередь, безумец принял это за разрешение сойти вниз. Он так и сделал.
Их потрясла гибкая сила его движений — в них проступала грация хорошо обученного воина, которую они не могли не распознать. Встав рядом с ними, безумец оказался выше Туаба, а значит, и всех остальных. Даже сейчас, покрытый слоем грязи и ошметками леса, он был внушительным, хорошо сложенным и прекрасно владеющим своим телом. Одноухий узнал его набедренную повязку, ибо сам по неосторожности провел месяц в команде рабов у Вольных закорианцев. Он шепотом сообщил об этом предводителю — но тот словно не услышал.
— Дай мне того вина, — наконец потребовал он, пристально глядя на безумца.
Одноухий отцепил от пояса флягу. Туаб-Эй, по-прежнему не отводя взгляда, откупорил сосуд и протянул его безумцу. Тот, помедлив немного, принял ее, немного отпил и вернул владельцу.
Со времени появления он не произнес ни слова, но что-то неуловимо изменилось в его облике — он уже не казался безумным. Скорее, просто необычным.
— Что ж, идем, — бросил Туаб-Эй. Его отец, в прошлом аристократ, был вынужден бежать из Дорфара после одной не очень красивой истории, и время от времени в поведении Туаба проглядывала его порода. — Будь нашим гостем. Пошли в дом. И не беспокойся, твое, э-э... средство передвижения будет в сохранности. Не думаю, что кто-то из соседей покусится на него. Говорят, мясо у него ужасное.
Он повернулся и пошел прочь, сопровождаемый своими заместителями. Безумец последовал за ними.
Закат выкрасил огненно-розовым стены просторного зала во дворце, который присвоил Туаб-Эй, но видимо, сумеркам этот цвет не понравился — они перекрасили их в голубовато-серый. Древним очагом давно уже нельзя было пользоваться, поэтому огонь разводили прямо на мозаичном полу, а дым вытягивало через многочисленные проломы в крыше. Очень удобно. Правда, во время дождя костер то и дело заливало.
Здешние зимние ночи были довольно прохладными, поэтому змеи и ящерицы заползали сюда греться у огня. Туаб не разрешал своим людям убивать этих тварей, ибо они развлекали его. Как-то к ним заглянуло целое племя обезьян, но Туаб-Эй, подражая их вожаку, желающему подраться, начал рычать и подпрыгивать на месте, и непрошеные гости в страхе удалились.
Сейчас Туаб-Эй сидел, скрестив ноги, и наблюдал за безумцем, который устроился немного поодаль и от разбойников, и от огня. Ему предложили еду — плоды и мясо от вчерашней охоты, но он поел совсем немного и не притронулся к мясу. Затем его проводили к надтреснутому баку во дворе, полному свежей дождевой воды. Здесь разбойники плескались время от времени, когда у них было такое желание, Туаб же, как сын аристократа, принимал ванну каждый день. Безумец влез в бак и охотно вымылся. Ему принесли одежду одного из тех, что были убиты два дня назад — высокого и крепкого мужчины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61