Настанет конец войны, Москва будет взята, и в этот момент население Центральной России окажется во много раз богаче, чем жители окраин, прилагавшие усилия к сохранению ценности денег. А разница в ценности уже тогда была колоссальная. Особенно это сказалось при взятии Перми. Там стоимость пуда муки равнялась восьмидесяти рублям, тогда как у нас в Омске пуд муки отдавали за двадцать. Эта разница сейчас же сказалась на стоимости нашего рубля, упавшего почти вдвое, что было заметно по ценам продуктов и золота в слитках. Пуд муки поднялся в цене до тридцати пяти рублей, золотник — с тридцати двух до пятидесяти рублей. Становилось очевидным, что нужно было либо насыщать денежный рынок нашими рублями в одинаковых размерах с советскими, либо совершенно оградить себя от поступления советских рублей и керенок. Однако объявить керенки ничтожными было нельзя. Это вызвало бы недовольство населения, владеющего керенками, и следовало рекомендовать их обмен на сибирские дензнаки сперва рубль на рубль, а затем периодически понижать курсовую стоимость советских денег, продолжая обмен до полной аннуляции. Параллельно с этой реформой я предлагал ввести принудительный заём в половинном размере к вымененным деньгам, т. е. выдавать, скажем, против ста керенок пятьдесят рублей сибирскими и пятьдесят — займом. Заём представлял бы собой лист с двадцатью купонами, оплачиваемый каждый год по купону. Иначе говоря, это превращалось бы в рассрочку платежа на двадцать лет без уплаты процентов.
Мой проект с некоторым изменением его первой части был поддержан министром финансов И. А. Михайловым. Михайлов остановился только на размене керенок и совершенно отверг идею принудительного займа — главным образом по технической невозможности быстро изготовить купонные листы.
РЕВИЗИЯ
Помимо этого большого дела, связанного с многократными публичными выступлениями, мне предстояла немалая работа по ревизии Омского отделения банка. Я получил письмо от Рожковского и Лемке с просьбой принять на себя этот труд. Оба намекали на то, что в Омском отделении не всё благополучно. Я не мог отказаться от этой тяжелой обязанности, но, дав согласие, поставил условие одновременно провести ревизию Екатеринбургского отделения. Этот труд взял на себя вновь назначенный инспектор банка Полоскин.
Ветров совершенно не ожидал, что я буду его ревизовать, и настойчиво приглашал меня и Поклевского позавтракать. Поклевский согласился, пришлось пойти и мне.
Я торопился с завтраком, и Ветров спросил у меня, почему я так тороплюсь.
— Да потому, — ответил я, — что в два часа должен начать ревизию отделения.
— То есть как?
— Точно так, как её производили инспектора.
— Почему же, скажите мне, начали с меня, а не с Екатеринбурга?
— А с этим вопросом обратитесь в дирекцию. Она поручила мне обревизовать ваше отделение, что я и сделаю.
— Я считаю это совершенно излишним.
— Это ваше дело. Одно лишь могу сказать: я чрезвычайно удивлён таким разговором и должен буду, если вы его не прекратите, зафиксировать ваш протест в протоколе.
— А, теперь я всё понимаю. Значит, по просьбе Рожковского и Лемке вы желаете меня съесть.
— Вы, господин Ветров, вероятно, сами не понимаете, что говорите.
И я отправился в кассу, где занял место за столом кассира.
Скучная это вещь — заниматься ревизией банка…
Много раз за двадцать пять лет службы меня ревизовали инспектора, ещё больше раз ревизовал я кассира отделения, но ревизовать чужое отделение мне приходилось в первый раз. Разница в положении заключалась в том, что при домашней ревизии знаешь дело и приходится только смотреть, целы ли ценности и документы. Тут же приходилось входить в рассмотрение каждой сделки по существу, особенно после странного поведения Ветрова и намёков Лемке и Рожковского.
Больше недели продолжалась ревизия, в результате которой выяснилось полное незнание Ветровым постановки товарной операции. А между тем именно он считался у нас в правлении товарником. Не было ни одной сделки, которую кредитор не мог бы оспорить, но никаких хищений обнаружено не было.
Ветров с каждым днём всё больше смирялся с положением ревизуемого и, совсем переменив тон, просил указаний и советов, как исправить ту или иную допущенную ошибку. Очевидно, он не предполагал, что из полученного письма управляющего Иркутским отделением мне известна история получения им одного миллиона рублей. Он отлично понимал, что найти следы исчезновения этого миллиона из-за отсутствия счёта я не мог.
Завершив ревизию кассы и составив протокол, я созвал дирекцию и, призвав Ветрова, заявил, что проверка закончена. Указания на допущенные ошибки я зафиксировал в протоколе. И тут же обратился к Ветрову с просьбой осветить во всех подробностях историю получения им из Иркутска одного миллиона рублей.
Ветров побледнел, как полотно, и очень взволнованно рассказал нам следующее. Он решил воспользоваться тем временем, когда собирался съезд управляющих банками в Самаре, и отправиться в Иркутск. Он не ожидал застать Ермакова, уехавшего на съезд. Состоя директором-распорядителем Омского торгового товарищества, Ветров обещал учесть ему в банке векселя на эту сумму, но таких денег в кассе Омского отделения не было.
Перед тем как ехать, Ветров выдал на эту сумму аккредитив за своей единоличной подписью и отправился в Иркутск в сопровождении двух артельщиков Омского товарищества.
Иркутское отделение располагало средствами, так как оно не было национализировано и вело все операции, а Ермаков не поехал на съезд из-за дальности расстояния и оказался на месте.
Допрошенный впоследствии, Ермаков сознался, что он очень сомневался в правильности выдачи миллиона, но присутствие Ветрова рассеяло эти сомнения.
Получив миллион, артельщики тотчас же отправились в Харбин за покупкой товаров, а сам Ветров в тот же день уехал в Омск. Очевидно, он торопился обогнать почту, дабы скрыть обычную ведомость о выплате перевода. Это ему удалось, и на мою просьбу он передал мне ведомость, равно как и скрытые письма Иркутского отделения о возвращении денег.
Таким образом, факт получения Ветровым миллиона был налицо. Случись это в прежнее, дореволюционное время, конечно, следовало бы снестись с правлением и ждать его указаний. Теперь дирекции предстояло решать этот вопрос самостоятельно.
Передать дело прокурору было чрезвычайно рискованно, ибо обнаружение столь крупной растраты могло возбудить панику среди вкладчиков и банк, не имея возможности оплатить все вклады, мог погибнуть. Надо было во что бы то ни стало вернуть этот миллион. Поэтому, с полного согласия всех членов дирекции, я повёл с Ветровым переговоры в самом дружеском тоне и предложил оформить дело путём дебетования счёта товарищества и кредитования Иркутского отделения. По моей просьбе Ветров в письменной форме подтвердил правильность проведения этой сделки, расписавшись как директор товарищества. Уже одно это до некоторой степени спасало нас от возможных потерь, так как члены товарищества были людьми солидными. Затем дирекция предложила Ветрову сейчас же проехать в Харбин, продать или заложить все товары и перевести деньги нам. На это мы ему дали двухнедельный срок. Мы обещали полное забвение его поступка, если деньги будут уплачены. Ветров обещал выехать в Харбин. Однако принятое решение меня сильно беспокоило. По ходу дела возникли основания думать, что эти деньги, помимо товарищества, присвоены непосредственно Ветровым. Тогда Ветров мог воспользоваться отпуском и бежать из Харбина за границу. Но мои коллеги были уверены в наличии там товаров.
К этому времени относится и моё первое выступление на частном заседании в Министерстве финансов, собранном в воскресенье под председательством товарища министра финансов. В заседании участвовали все начальники отделов, и я ознакомил их с моими планами по денежным вопросам. Заседание тянулось долго — кажется, с десяти часов утра до пяти вечера. Всем оппонентам я давал достаточно исчерпывающие ответы. Закончилось заседание под бурные и продолжительные аплодисменты всех десяти — двенадцати присутствовавших. Это был триумф! Большего удовлетворения я получить не мог.
К этому времени — из-за болезни или из-за отъезда адмирала Колчака — я ещё не был утверждён в должности члена совета министра финансов. Но назначение было подтверждено министром.
В этот же приезд в Омск я получил две телеграммы: одну — от генерала Дитерихса из Челябинска с просьбой приехать к нему, а другую — от жены и сына; в ней сообщалась грустная новость о том, что сын, несмотря на закон об освобождении единственных сыновей от воинской повинности, призван. При этом Анатолий просил совета, какой вид оружия ему избрать.
Я узнал, что провод с Челябинском не действует, а в вызове жены мне отказали.
Я был удивлён, увидев в зале заседаний моего старого знакомого по Симбирску Бориса Николаевича Некрасова, бывшего директора Симбирской гимназии, приговорённого в арестантские роты за растрату восьмидесяти тысяч рублей. Здесь же, оказывается, он занимал пост попечителя учебного округа. Было видно, что ему очень неприятна наша встреча. Я же недоумевал, каким образом Некрасов — выпущенный из тюрьмы, вероятно, до срока — мог быть назначен на столь ответственный пост. Наши взгляды встретились. Некрасов тотчас же согнулся над столом и сделал вид, что углублён в разбор бумаг.
На другой день должен был состояться парадный обед в ресторане «Россия», даваемый Поклевским-Козеллом в честь моего двадцатипятилетнего юбилея. Но накануне у меня поднялась температура, а к четырём часам в день торжественного обеда температура скакнула к тридцати девяти градусам. Меня бил озноб, и холодные мурашки пробегали по спине. Пришлось лечь прямо на пол в кабинете управляющего банком…
Доктор Михаил Иванович Крузе, знакомый мне по Симбирску, был очень встревожен и опасался сыпняка. Я и до сих пор не знаю, что это было. Я пролежал, борясь со смертью, в полном забытье около десяти дней. Когда же я стал поправляться, мне припомнилось, что по пути в Омск в вагоне Государственного банка, проснувшись ночью, я увидел конвойного солдата, сидящего на моей скамейке и ловящего на себе вшей. Я тогда прогнал его. Но мог ли прогнать ползающих по скамейке насекомых? Впоследствии я узнал, что милый чиновник, сопровождавший ценности банка, заболел сыпняком и умер в Омске. Так я и не попал на обед, а десять дней спустя отправился в том же вагоне Государственного банка в обратный путь, но не через Тюмень, а через Челябинск. В Челябинске я надеялся застать генерала Дитерихса, в то время командовавшего чешскими войсками.
ВИЗИТ КОЛЧАКА
Поездка из Омска в Челябинск тянулась семь дней: мы попали в сильнейшую пургу и, занесённые снегом, стояли на какой-то станции около трёх суток. Порывы ветра были так сильны, что вагон вздрагивал. Какой-то генерал требовал, чтобы поезд двинулся в путь, и кричал, что расстреляет начальника станции. Но это не помогало. Буря усилилась до такой степени, что одного проводника, рискнувшего пойти на станцию за кипятком, отнесло ветром в поле, где на третий день, когда метель стала спадать, нашли замёрзший труп.
Положение было скверное. На станции не оказалось буфета, а небольшой запас провизии, что я вёз с собой, весь вышел. Питался я только чёрным хлебом да прополаскивал желудок чаем, и то без сахара. Хотя особого голода я не ощущал, но, приехав в Челябинск, с огромным аппетитом съел в какой-то кофейной две порции бычачьей печёнки в сметане.
Застать Дитерихса, к великой моей досаде, не удалось, но зато повидался с Сергеем Григорьевичем Мельниковым, доверенным Шатрова. Этот практичный человек и здесь, в беженстве, очутившись почти без средств, не растерялся, а, приторговав маленькую мелочную лавочку, питался от трудов своих. В этой же лавчонке Мельников догадался устроить и заводик по производству сальных свечей. В ящик со свечными формами он вкладывал фитили и лил сало. Эти свечи брались нарасхват, а он только посмеивался и, потирая руки, приговаривал:
— Ничего, жить можно… Да и много ли мне нужно?
Я дал телеграмму в Кыштым, где стояла тяжёлая батарея, в которой служил мой сын, но, вероятно, телеграмма запоздала, и мне не удалось повидаться с сынишкой.
Наконец подъехали к Екатеринбургу. Поезд остановился на каком-то полустанке верстах в восьми от города. Шла дислокация войск, и путь был занят.
Пришлось нанять розвальни у станционного сторожа и, погрузив в них вещи, как свои, так и семи пассажиров, двинуться в двадцатипятиградусный мороз к Екатеринбургу пешком.
Недели через две после моего возвращения в Екатеринбург пожаловал Верховный Правитель адмирал Колчак.
К этому приезду готовились, и приём адмирала решено было устроить в особняке Тулуповой, что на Соборной площади. В нём находились наиболее сильные общественные организации того времени: Биржевой комитет. Культурно-экономическое общество, Союзы горнопромышленников и железнодорожников Урала.
Торгово-промышленный класс решил поднести адмиралу чек в один миллион рублей. Сумма как будто большая, но если перевести его по курсу на золотые рубли, то она вряд ли превышала шестьдесят — семьдесят пять тысяч.
Для подношения чека было назначено торжественное заседание, после которого решено было подать лёгкий завтрак а-ля фуршет.
Мы собрались заблаговременно, и ровно к назначенному часу — в десять утра, не запоздав ни на минуту, в сопровождении небольшой свиты военных и двух телохранителей пожаловал адмирал.
Поздоровавшись со всеми общим поклоном, он занял место за накрытым зелёной скатертью столом, а позади Колчака стали два телохранителя: казак с большой окладистой бородой, одетый в черкеску и высокую папаху, и башкир в национальном красного цвета костюме.
Как мне сказали, оба молодца были преподнесены оренбургскими казаками и башкирами в полную собственность Верховного Правителя России.
Зрелище было красивое, но всего эффектнее была изящная фигура самого адмирала Колчака. Особенно выразительны были глаза. Такие глаза мне редко удавалось встречать. В них отражались и ум, и энергия, и благородство.
Начались доклады. От торговопромышленников выступил П. В. Иванов, засим от горнопромышленников — Европеус, а от железнодорожников — Топорнин.
Эти серьёзные доклады, несмотря на крайнюю сжатость, длились более двух часов, во время которых Колчак не проронил ни единого слова, напряжённо слушая.
Когда выступления кончились, адмирал сказал, что доклады интересны и он возьмёт их с собой для детального ответа по всем заинтересованным ведомствам. Однако он считает возможным вкратце ответить на все три доклада вместе теперь, ибо они имеют общие точки соприкосновения. Благополучное разрешение затронутых вопросов в значительной степени зависит от положения железнодорожного транспорта.
— Вы сами, господа, знаете главную причину расстройства работы транспорта: тяжёлая братоубийственная война. Если бы были средства и мы смогли купить подвижной состав, то и тогда не все раны транспорта были бы залечены. Достаточно упомянуть о разрушении мостов и самого железнодорожного полотна… Все сложные проблемы, затронутые в докладах, исходят отсюда.
Существуют претензии иностранцев, и особенно американцев, желающих получить концессию на Сибирскую железную дорогу. Если её дать, то вряд ли работа транспорта от этого быстро улучшится. А кончится война — тогда мы и сами сумеем справиться с восстановлением работы транспорта. Что же касается обеспечения заводов топливом, то всё сводится к решению земельного вопроса. Таковой же должен быть разрешён не мной, а Учредительным Собранием. Здесь я могу только предположительно сказать, что невозможно ожидать постановления, которое лишило бы заводы дешёвого топлива.
Всё это сказано было так просто и в то же время так умно и авторитетно, что я лично и почти все присутствующие остались как от заседания, так и от ответа адмирала в полном восторге.
Засим Колчаку был поднесён чек, после чего все были приглашены к скромному столу, заполненному холодными закусками.
Отъезд адмирала был весьма торжествен. Кортеж состоял из нескольких автомобилей, из коих последний, в котором сидел Колчак, был окружён конным конвоем. Особенно выделялась красивая фигура принца Кули Мирзы в черкесской форме, стоявшего на предпоследнем автомобиле спиной к шофёру и впившегося глазами в автомобиль Верховного. Сам Кули Мирза принадлежал к персидской династии, состоял в свите Его Величества покойного Государя, а теперь сопровождал Верховного Правителя. Глядя на эту живописную картину, я не сомневался в том, что Колчак займёт место Романовых…
Кто мог тогда думать, что он будет казнён и от Омского правительства не останется и следа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43