Получили метеосводку, нанесли на карту, проанализировали, и Романовский доложил старпому:
— Выходить нецелесообразно, не будет нужной видимости.
Выход все же состоялся, а стрелять не пришлось — не было видимости. После этого случая артиллеристы уверовали в штурманские прогнозы.
Честно говоря, в метеорологии я стал разбираться только на «Марате». Предварительные прогнозы, которые докладывались мною вместе с метеосводкой Романовскому, сперва мало походили на действительность, с ними старший штурман нередко не соглашался. Затем, приобретя опыт, я стал добиваться лучших результатов. Мне уже не приходилось краснеть, а иной раз удавалось даже защитить свою точку зрения. Но все это было позже, в плавании… А пока приближался конец ремонта…
В каюте над моей койкой строители установили отличную откидывающуюся чертежную доску. Простая вещь — доска, а какое удобство! Теперь с картами можно работать в каюте, чертить тоже в каюте… Как же не вспомнить добрым словом строителей, вникнувших в труд младшего штурмана!
Последняя декада апреля. Экипаж занимается в основном малярными работами. Красятся каюты, кубрики, коридоры, шкафут — все, что выше палубы. Красится и борт. Помещения, машины и посты — все моется, драится, прихорашивается. Царит всеобщий подъем. Заводы радуются окончанию ремонта, мы радуемся вдвойне: ремонт закончен, наконец-то начнем плавать!
С командиром отделения Лаврентьевым трудимся над первомайским номером корабельной многотиражки. Сами набираем, верстаем и вручную печатаем на плоской типографской машине. Лаврентьева я знал еще по службе в штабе Балтийского флота, по комсомольской организации. Он был по профессии печатником, специалистом высокой квалификации, трудолюбивым и аккуратным человеком. Под его руководством я быстро освоил наборную кассу.
За три дня до 1 Мая береговые краны убрали все заводское имущество, лежавшее на верхней палубе. Прибыли буксиры. По сигналу «По местам стоять, с якоря и швартовов сниматься!» все заняли свои места. Часть команды в строю на левом борту. На стенке толпа рабочих, провожающих нас. Старпом дает команду: «Отдать швартовы!»
Буксиры впряглись в тросы, заиграл оркестр. На берегу, на стапелях рабочие машут кепками, шапками, платочками, раздаются возгласы: «Ура-а! Ура-а!» Маратовцы машут бескозырками, прощаясь с рабочими, среди которых немало служивших раньше на флоте, с друзьями из коллективов заводов, чьим трудом кораблю возвращена жизнь.
Вскоре наш красавец «Марат» стал чуть ниже моста лейтенанта Шмидта на две бочки. Словно по сигналу на мосту, на набережных Невы собрались толпы ленинградцев.
В преддверии праздника на корабле развесили гирлянды торжественной иллюминации. После спуска флага ее опробовали. Зрелище восхитительное. Лампочками оконтурены весь силуэт линкора, борт, башни, боевые рубки, надстройки, дымовые трубы, обе мачты, а между ними, будто в небе, висит огромная пятиконечная звезда с серпом и молотом посередине.
Наступил Первомай. Экипаж выстроился на верхней палубе. Командир и комиссар обходят строй, поздравляют с праздником и с окончанием ремонта.
Торжественный подъем флага и флагов расцвечивания. Играет оркестр. По сигналу «Команде разойтись!» иные побежали на бак, в негласный корабельный клуб, так называемый «Баковый вестник», а многие остались на верхней палубе полюбоваться солнышком и принарядившимся городом.
— Ребята! Никак по правому берегу судостроители идут на Дворцовую площадь?
— Точно, они! А ну-ка, давайте приветствие!..
Хором скандируем:
— Ра-бо-чим ма-ра-тов-ский при-вет!
— Спа-си-бо су-до-стро-и-те-лям!..
Даже вахтенный начальник в этот радостный день такую вольность оставил незамеченной.
Неожиданно раздался оглушительный басовитый гудок линкора. На такое приветствие демонстранты судостроительного завода ответили дружным раскатистым «ур-ра-а-а!». К нам донеслось:
— При-вет бал-тйй-ским мо-ря-кам!
— Сча-стли-воч-о пла-ва-ния, ма-ра-тов-цы!..
Кто включил гудок, неизвестно… Говорили, будто один из сдаточной команды завода. В это верилось мало: Многие думали, что это сделали машинисты и кочегары, чтобы отблагодарить рабочих за их самоотверженный труд. Ну что ж, рабочие ленинградских заводов вполне заслужили такое необычное приветствие.
Все дни, пока «Марат» стоял на Неве, толпы на набережных и на мосту редели лишь ночью. Пошли и мы с женой и ее братом Василием полюбоваться линкором.
— Мощный и красивый корабль, — замечает Василий.
— Володя! А где штурманская рубка, покажи, — просит Зоя.
— Видишь первую башню? За ней круглая, это боевая рубка. Вокруг рубки застекленный обвес. На уровне этого застекленения, почти впритык к боевой рубке, расположена штурманская. Видишь?
— Как будто…
— Нравится корабль?
— Корабль нравится, но не нравится, что ты па нем долго пропадать будешь. Когда «Марат» у завода стоял, в то ты домой не часто наведывался. А в плавание уйдешь — и вовсе надолго…
Что ответить любимой женщине в такой ситуации? Действительно видеться будем редко. Вздохнул только.
Отшумел Первомай. «Марат» ушел в Кронштадт, на Большой рейд, отрабатывать корабельную организацию и одиночную подготовку. На корабле поднял свои флаг с двумя звездами старшего флагмана командир дивизии линкоров Лев Михайлович Галлер.
Начались бесконечные, днем и ночью, тренировки на боевых постах всех боевых частей, потом учения каждой части. Венчалось дело общекорабельным учением под руководством старшего помощника. В то время старпомом был И. В. Кельнер. Большевик-подпольщик, он служил еще в царском флоте, на подводных лодках, участвовал в борьбе за власть Советов, в гражданской войне, окончил специальный курс Морской академии… Одна беда: Кельнер никогда прежде не служил на крупных военных кораблях, не знал всей специфики службы на линкоре, где численность команды далеко превышает тысячу человек…
Старшим артиллеристом был Слава Мельников, он же первый заместитель старпома Мельников тоже выпускник Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе, только кончал его на год раньше меня. Мы хорошо знали друг друга по училищу. А на линкоре еще больше сблизились. Слава по ночам, разбирая, осваивал приборы стрельбы, а я — американский пеленгатор. И у него и у меня при сборке вечно оказывались лишними винтики, гаечки, пружинки, из-за которых все приходилось начинать сначала. Однажды, когда старпом отсутствовал, Мельников вызвал меня к себе в каюту:
— Завтра, в пятницу, заступишь дежурным по кораблю. Хочу в субботу провести большую приборку по всем правилам линкоровского искусства! Линкоровскую службу ты знаешь. Корабль тоже. Глаз у тебя приметливый. Обязанности дежурного по кораблю выполняешь с рвением. Уразумел, почему тебя назначаю дежурным?
— Уразумел. Задумка мне по душе. В самом деле, и у тебя в башнях, особенно на центральном посту, и у нас, штурманов, на постах, не говоря уж о центральном, все надраено, вычищено, а на нижней палубе, в жилых и служебных помещениях нужно желать лучшего!..
В субботу, после чаепития, как и положено, началась большая приборка. Верхнюю палубу драили песком, надстройки мыли с мылом. Внутри корабля на каждом посту, во всех помещениях все покрашенное мылось, металлическое драилось.
Около 11.00 командиры — заведующие отсеками доложили об окончании приборки. Прошел с фонариком, осмотрел каждый закоулок, каждую щель… Докладываю Мельникову, что приборка окончена.
— Хорошо, — удовлетворенно говорит заместитель старпома. — Пойдем проверим…
Вдвоем идем по нижней палубе, заходим в жилые кубрики, служебные помещения. Мельников проверяет дотошно, открывает даже рундучки.
— Товарищ дежурный, смотрите: в углах под трапом грязь, на обеденном столе расписываться можно. Прикажите заведующему повторить приборку. Если вторично замечу грязь, никого в Ленинград не уволю.
Вот и коммунальная палуба, самое просторное место на корабле. Я спокоен: никаких хитрых закоулков в ней нет. И вдруг…
— Это называется приборкой? Посмотрите сюда! — Мельников показывает на пространство между котельными кожухами, не закрытое листом еще на заводе. Дыра эта от палубы находится почти на полутораметровой высоте.
Подхожу, освещаю фонариком, действительно — мусор, оставленный рабочими…
— Плохо проверяете, товарищ дежурный! — уже всерьез в присутствии командира — заведующего отсеком и других командиров распекает меня Мельников. — Прикажите повторить приборку! Ни один человек не будет уволен на берег до тех пор, пока все не приведут в надлежащий для линкора вид!
И так по всему кораблю. Обед задержался. В кают-компании, кроме механиков, никого. Все без команды разошлись по своим заведованиям.
Наконец все огрехи приборки были устранены. К обеду приступили с задержкой на полчаса. Хозяйственников — корабельную интеллигенцию, плохо прибравших свой кубрик, в Ленинград не уволили.
После этого на баке весь день только и разговоров что о приборке. Одни говорили: зря свирепствует старший артиллерист, другие, а их становилось все больше и больше, действия Мельникова одобряли; мне было, конечно, обидно, что приходилось расплачиваться за чулан грехи, что так принародно досталось от заместителя старпома. Но что поделаешь — чувствовал, что и моя вина тут есть.
Мельников был прекрасным товарищем, высокообразованным моряком-артиллеристом. Правда, иногда, «выйдя из меридиана», мог и пропесочить как следует… Но долго обижаться на него никто не мог. Человек он был справедливый. Артиллеристы линкора были на высоте. Их «батько» Мельников пользовался непререкаемым авторитетом. «Марат» на флоте отличался своими артиллерийскими достижениями, завоевывал флотские призы. После того как командир приказал мне заниматься еще и мобилизационными документами, в каюте я остался один, так как иного места для работы с такими документами не было. Утешительного в этом мало: живя вдвоем, было хоть с кем душу отвести… А сейчас единственный собеседник — телефон. Стоя в Кронштадте, можно разговаривать с Ленинградом, с Лужской Губой, с Красной Горкой, хоть с гауптвахтой…
В один из дней, вернее — вечеров, во время стоянки в Лужской Губе работаю над очередным рулоном кальки нашей «кадрили» на Сескарском плесе. Было небольшое учение, мы стреляли, в нас стреляли, нас атаковали, мы уклонялись, и все это на Сескарском пятачке. Чтобы разобраться, что, когда и как делал «противник», чем и как мы ему отвечали, приходилось кальки с карте снимать по ходу действий, старые курсы стирать, чтобы было видно тот, которым идем, Бедная карта от резинки теряла свое лицо, а в иных местах сияла проплешинами. Нормы расхода карт этого района были давным-давно превышены, и каждый новый экземпляр приходилось вырывать у гидрографов с боем.
Сижу, разбираюсь, делаю отчетные кальки по всем правилам штурманского искусства — с изображением курсовых углов атак, маневрирования и стрельбы обеих сторон. Работаю разноцветной тушью, чтобы картина была виднее. Обычно наши отчетные документы по штурманской части являлись основой документов, составляемых штабом дивизии и флота для разбора. Марки своей мы терять не хотели! А это значило — корпеть младшему штурману да корпеть…
Вдруг без стука открывается дверь и входит Дмитрий Поляков.
— Все корпишь? Какой километр кальки заканчиваешь? Оторвитесь, дорогой труженик, передохните! — Он, как всегда, по-доброму улыбается, глаза полны лукавства.
— Молодец, что зашел, — обрадовался я.
— А я к тебе, Володя, по делу. — Дима сразу как-то посерьезнел.
— Вот как! По какому же?
— Говорят, ты на вахте носом клюешь… Не поведаешь ли мне: в чем причина?..
— Причина простая. Каждый день выспаться охота, а возможности никакой. Ты не подумай, что я жалуюсь. Нисколько. Жизнь идет удивительно интересно. Хочется сделать полезного как можно больше!
— Слушай, Володя, сколько у тебя нагрузок?
— Считай: штурманская, командир группы малых секторов, корабельный разведчик, мобилизатор, по партийной линии — член бюро коллектива, руководитель политзанятий со старшинами, редактор многотиражки…
— Ну а как Романовский на это смотрит?
— Романовский требует, чтобы в служебное время я занимался служебными, штурманскими делами. Как специалист и старший он, несомненно, прав. Вот и приходится недосыпать…
Дима ушел. Поговорили — вроде и на душе легче стало. А теперь за дело! Кальки не ждут, газета тоже!
С той поры наш милейший корабельный доктор стал интересоваться моим здоровьем. Чувствуя, что такая тема мне не по душе, однажды, когда в салоне кают-компании мы с ним остались вдвоем, он сердито заявил мне:
— Так и знайте, когда посчитаю нужным, я вас просто выпровожу на курорт!
Вот оно что! А Васильев, а Каменский, да и любой другой?.. А сам Димочка Поляков — разве он меньше меня работает?! Ничуть не меньше. Так что курорт подождет!
…Каждый день во время стоянки на якоре рулевые тренировались в бросании ручного лота. Все вроде бы просто: держа меж пальцев клевант, что есть силы раскрутить рукой в вертикальной плоскости параллельно борту гирю, выпустить клевант, и дело сделано — лот полетел, увлекая за собой лот-линь с разметкой на метры или футы… Однако далеко не всем эта операция хорошо удавалась. Ведь свинцовая гиря ручного лота весила не один килограмм.
Тренировались упорно, и осенью на соревнованиях показатели рулевых в бросании лота, в скорости изготовления к действию механического лота Томсона были лучшими на флоте. Такие, как Зимин, кидали лот далеко за семьдесят метров.
Несколько раз в неделю проводились тренировки по, управлению рулем с различных постов — центрального, штурманского, кормовой боевой рубки, кормового штурманского, румпельного отделения. Как правило, переключения на коммутатору производил Галаульников, он же электродатчиком указывал, на какой борт сколько положить руля. Собственно, он и был главным дирижером и тренером.
Галаульников — личность примечательная и авторитетная. На корабле служил уже более десяти лет. Классный рулевой, в любых условиях ведет корабль как по ниточке, характеру его и спокойствию можно позавидовать. Человек недюжинной силы, смекалистый, волевой, доброжелательный, как младший командир-воспитатель он был просто незаменим. Учить — его призвание, как говорится, «дар божий». Такта и терпения ему не занимать, пунктуальности и требовательности тоже. Службу любит и песет ее превосходно. Подчиненные, да и не только подчиненные, его уважают. Коммунист, член бюро коллектива. Такой главстаршина — и верный помощник, и надежная опора. За ним как за каменной стеной.
Каждый выход в море сопровождался, как правило, тренировками по управлению вслепую, как говорили рулевые. Это стало привычным. Дело дошло до того, что на большой рейд Кронштадта по узкому фарватеру входили, управляя рулями с нижних постов.
Страхующим, готовым каждую секунду принять управление на себя, был ас своего дела Галаульников. Он же и окрестил плавание под управлением с других постов «высшим пилотажем»…
У рулевых появился прямо-таки спортивный азарт. Этому способствовало и то, что в кубрике вывешивались показатели: с какой точностью держал курс тот или иной рулевой. Хоть и дружеская, но все же критика.
…Стоим в Лужской Губе. Ясный день. Тишь и гладь такая, что берега и корабли в водяное зеркало никак насмотреться не могут. Снимаемся с якоря, чтобы следовать на все тот же Сескарский плес. В самом благодушном расположении духа хожу по мостику, беру пеленга, определяю место.
— Младший штурман! Туман! — раздается голос Вадима Ивановича в переговорной трубе.
Какой туман, когда ясный день?! В штурманскую рубку быстро входит Галаульников, задраивает иллюминатор и запирает дверь. Я остаюсь один наедине с тикающими, щелкающими и жужжащими приборами… От сознания того, что линкор идет кривоколенным фарватером, имея десятиметровую осадку, при которой малейшая ошибка грозит посадкой на одну из многочисленных банок, мне стало жарко…
— Младший штурман, скоро поворот? — раздается спокойный голос командира.
— Девять минут сорок пять секунд.
Не прошло и полминуты, опять тот же вопрос. И пошло, и пошло так, пока не выбрались на чистую воду. Допек меня командир своим бесконечным «скоро поворот?»…
При каждом выходе, если видимость на море была приличной, обязательно: «Младший штурман, туман!» Злился я на командира неописуемо, считая, что оп придирается ко мне. Но однажды, когда закончилось очередное «младший штурман, туман!», Иванов, войдя в рубку, самым доброжелательным тоном, улыбаясь, произнес:
— У вас неплохо получается. Рад вантам успехам.
Я стоял обезоруженный, растерянный, не зная, что ответить.
Отлично провели стрельбу противоминным калибром. Артиллеристы ходят именинниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35