Когда заказы были сделаны, стало известно, что «Волховстрой» идет в Лондон, где примет сахарный песок. Все мы горестно повздыхали об исчезнувшей возможности приобрести экипировку в самом Лондоне, а не где-нибудь… Отказаться от заказа значило бы потерять половину его стоимости. Это нам было не по карману.
В Лондоне «Волховстрой» поставили на Темзе ниже города, в районе Черного буя, на две бочки, как и многие другие суда. На берег можно было попасть либо на своей шлюпке, либо за плату на шлюпке перевозчика.
К «Волховстрою» подвели баржи с тростниковым сахаром, докеры занялись погрузкой. Принимал груз и следил за порядком погрузочных работ «грузовой» помощник капитана.
Все дни стоянки в Лондоне мы осматривали его достопримечательности. Любовались сокровищами Национального музея — этой истинной Гордости англичан, побывали в военно-морском музее, на парусном корабле, на котором плавал и побеждал адмирал Нельсон, в ратуше, у Королевского дворца во время смены караула, в Гайд-парке.
В один из вечеров, когда мы сидели на полубаке, дымя кепстеном из своих трубок, обычно молчаливый Михаил Соловьев предложил:
— Через два-три дня закончится сахарная эпопея. А не потопать ли нам на нулевой меридиан? Заодно сличим хронометры и определим их поправки по гринвичским часам точного времени. Как полагаете?
Предложение было встречено всеобщим одобрением. К тому же валютный фонд у многих иссяк. А бей него в Лондоне делать было нечего.
На следующий день все без исключения отправились в Гринвич. Помещение обсерватории похоже на замок. Оно обнесено высоченным каменным забором. Рядом с входом, на заборе, — огромный циферблат с секундной стрелкой. По этим часам, как нам объяснили в обсерватории, и следует производить сличение принесенных нами хронометров.
— Есть предложение отметить историческое событие — наше пребывание на Гринвичском меридиане, который буквально лежит под нашими ногами! — провозгласил Хирвонен.
— Дорогой Саша, вы забыли о сухом законе, объявленном в нашем братстве… — напомнил кто-то.
— Дайте же мне закончить, — взмолился Хирвонен. — Отметить документально! Для этого просить Мишу Соловьева использовать его фотоаппарат…
— Всегда готов! Встаньте на меридиане кучнее и без постных физиономий!
Пока мы утискивались на меридиане, Соловьев успел отщелкать полпленки. Затем мы сфотографировали трек Михаилов — Дацюка, Куликова и Соловьева — на лужайке под могучим дубом. Снимок назвали «Мишки на Гринвиче».
…Из Лондона наш путь лежал в Копенгаген: «Волхов-строй» должен был принять печь для обжига цемента, предназначенную новороссийскому заводу, и другие грузы.
Приняв в проливе лоцмана, днем вошли в порт. Уже с палубы транспорта бросилась в глаза удивительная опрятность всей территории порта.
Не успели таможенники и пограничники выполнить свои формальности, как на корабле появились прачки. Белье у нас было — что рабочая одежда кочегаров, даже сдавать его в таком виде было неловко. Увидев, как мы мнемся, боцман решительно порекомендовал не мешкая сдать в стирку всё грязное, вплоть до носков и носовых платков. «Нигде в мире не стирают белье лучше, чем здесь», — уверял он. Пригласили в кубрик двух пожилых прачек. Каждая из них записала фамилию сдающего и что именно отдано в стирку. Через три дня мы получили белье в великолепном виде: белые рубашки накрахмалены, все дырки зашиты или заштопаны, все пуговицы и крючки пришиты.
На наш вопрос, где помещается Советское посольство, первый же датчанин не только дал обстоятельный ответ, по и проводил нас до самых дверей. Своей приветливостью, доброжелательностью датчане нам очень понравились.
В посольстве нас встретили как родных. Помогли устроить экскурсии по стране, посетить музеи, достопримечательные места, связали с общественными организациями, в которых нашлось немало знающих русский язык и желающих быть добровольными гидами.
Отправляя нас в автопоездку по острову, семьи сотрудников посольства наготовили нам уйму всевозможных бутербродов, дали с собой термосы с кофе и какао.
Огромное впечатление осталось у нас от великолепной Национальной галереи, замков я дворцов, старой крепости и многого другого. Поражала исключительная тщательность ухода за полями и лугами. Шоссе во многих местах были аккуратно обсажены по обочинам садовыми цветами. Повсюду, особенно в городах, тысячи велосипедистов. От древних стариков до ребятишек все катят на велосипедах, оставляют их без присмотра в специальных стойках по краю тротуара, у магазинов и на площадях.
Навсегда запомнился вечер встречи с советской колонией. Были и песни, и танцы, и стихи, и рассказы. И замечательный чай с вареньем и всякими сладостями — печеньем, булочками, тортами. Нас с неутолимой жадностью расспрашивали о Родине, решительно обо всем, ловя каждую деталь, мельчайшую подробность. Люди не уставали слушать, засыпали нас все новыми и новыми вопросами.
…Приняв необходимые грузы, пополнив продовольственные запасы прекрасными датскими овощами, мясными, молочными и рыбными продуктами, мы вышли из Копенгагена ночью с расчетом наиболее беспокойную часть Ла-Манша пройти в светлое время.
Северное море встретило нас изрядной болтанкой, рваной облачностью, через которую лишь временами проглядывало солнышко. Мы терпеливо караулили окна в облаках, чтобы взять высоты солнца. Увы, таких окон было мало. Помогали боцману и команде очищать корабельный корпус от ржавчины. Когда же подошли к Ла-Маншу, то и эти работы — они слишком шумные — прекратились. Видимость уменьшилась. Наплыл туман. «Волховстрой» охрипшим басом своего свистка посылал полагающиеся в тумане звуковые сигналы.
Нет более противного плавания, выматывающего все силы и нервы человека, чем плавание в тумане, и особенно в Ла-Манше, где одновременно и вдоль пролива и пересекая его во всех направлениях между Францией и Англией движутся сотни судов. Никаких ориентиров, кроме надрывно кричащих судовых гудков, в хоре которых нужно в каждый момент суметь выделить наиболее опасный для благополучного плавания. На кораблях выставляются дополнительно наблюдатели, впередсмотрящие располагаются у судового форштевня. Все корабельное начальство, связанное с кораблевождением, бессменно на мостике, где даже разговоры идут вполголоса. Но как бы там ни было, а пролив мы миновали благополучно, хотя и отстав, от расчетного графика часов на пять.
Дальше на нашем пути лежал разбойник Бискай. Редко кому удавалось пройти через этот залив бурь, избежав трепки и не набив себе шишек. Старпом, боцман, матросы еще и еще раз проверяют надежность крепления всех грузов, особенно палубных. Одна печь для обжига цемента чего стоит!
Фокин еще в Копенгагене перед выходом в море сделал обстоятельное сообщение об особенностях плавания Ла-Маншем и Бискайским заливом. Шансов попасть в штормовую передрягу предостаточно.
И что бы вы думали? Бискай изрядно покачал нас на огромной океанской зыби, послизывал все, что было хоть чуточку слабее закреплено, промыл все щели, упорно пытаясь заглянуть под брезент, закрывающий грузовые люки, немного поозорничал в жилых помещениях. Небеса он упрятал за низкими тучами, лишив нас какой-бы то ни было возможности предаться астрономической практике, но все же довольно милостиво пропустил к Гибралтарскому проливу. Это было, по уверению капитана Карклина, просто редкостной благодатью. Видимо, в ознаменование такого события Карклин внял нашим просьбам и проложил курс поближе к гибралтарскому берегу, чтобы хорошо были видны порт и гавани, неприступная скала и все достопримечательности.
Насмотревшись на Гибралтар, все мы снова стали усердно заниматься. Нужно было нагонять упущенное — успеть выполнить нормативное число задач, которое являлось основным мерилом практики. Первая половина ночи была звездной, и мы продолжали упорно работать. Спасаясь от духоты кубрика, расположились тут же, на верхней палубе, на ночлег.
Ночью многие из нас проснулись: в кромешной тьме по всему горизонту блистали молнии. Не успели опомниться, как хлынул настоящий тропический ливень. И так было каждые сутки, пока не вышли в Эгейское море. Там, погода случалась всякая. Порою море просто баловало нас своей зеркальной, необычайной голубизны поверхностью. Норматив мы давно превысили. Мало того, успели помочь экипажу привести «Волховстрой» в достойный для Одессы вид. В Дарданеллы наше судно уже входило франтом — вымытое, вычищенное, покрашенное и ухоженное. Команда была довольна, а больше всех боцман: с его лица не сходила улыбка.
Вот и Стамбул. Стали на якорь. Карклин ушел в агентство Совторгфлота. К борту подвели баржу с водой и провизией.
Судно берут на абордаж десятки торговцев, приплывших на лодках. Вы можете спросить у них все, что вашей душе угодно, и все будет доставлено. От торговцев приходилось отбиваться с помощью, пожарных шлангов. Помогало. Держались на расстоянии.
Часа через два возвратился капитан в самом мрачном настроении: вместо Одессы «Волховстрой» идет в Поти…
К борту подвели баржу с углем и турецкими грузчиками. Наше судно вмиг покрылось угольной пылью. Пропали все труды и старания экипажа.
И вот «Волховстрой» уже идет Босфором, сердито дымя. Распрощавшись с лоцманом, входим в Черное море и, придерживаясь южного берега, идем заданным курсом.
В Поти прибыли без всяких приключений. А вот что делать дальше? Ни денег, ни проездных документов у нас нет. Едва наскребли на телеграмму начальству. Через сутки получили ответ: «Первым пассажирским пароходом отбыть Севастополь, где получите дальнейшие указания». Спасибо капитану «Волховстроя», вошедшему в наше положение: нас поили и кормили до самого прибытия пассажирского парохода, а сердобольный кок дал еще мешок с харчем на дорогу.
Более трех суток ожидали мы в Поти оказии. В конце концов прибыл пароход. Фомиченко ушел договариваться с капитаном. С большим трудом ему удалось уговорить его взять нас на борт. Нам предоставили одну четырехместную каюту второго класса. В ней будем хранить наше имущество, а сами пойдем палубными пассажирами. Ничего, перетерпим — время теплое.
На правах палубных пассажиров мы огородили тросами на правом спардеке, почти в середине корабля, нашу суверенную зону. Удобно: лежи себе на голой палубе и любуйся красотами закавказских и прочих берегов! К вечеру Фомиченко собрал нас в каюте.
— С питанием дело такое: ресторатор требует залог. Я ему предложил взять в залог мой чемодан. Не берет. Пришлось согласиться отдать в залог штурманское имущество. Ящики опечатаем личной печатью капитана и сдадим на хранение «грузовому» помощнику. Я попросил капитана сообщить в Севастополь о нашем прибытии.
Так нас приняли на довольствие в судовой кают-компании.
Еще на «Волховстрое» состоялось партийное собрание, посвященное итогам штурманской практики. Фомиченко, как руководитель группы, досконально разобрал работу каждого.
В Ленинграде получили три дня на личные дела. Прежде всего хорошенько и всласть отмылись в бане, потом отоспались. И в заключение без конца рассказывали женам, родственникам, друзьям и знакомым обо всем, что увидели по ту сторону границы, о том, как нам жилось на море.
В назначенный срок явились на курсы. Нас пригласили в торжественно убранный класс. Рыбалтовский прочитал вслух приказ об окончании обучения и выдал нам дипломы. Глухоченко сказал душевное напутственное слово.
В строевой канцелярии каждый получил отпускной билет и предписание, куда прибыть к месту службы. В моем предписании значилось: «Линкор „Марат“. На должность младшего штурмана».
Наконец-то. Буду служить на корабле!
Свершилось!
Во второй половине ноября после отпуска, уложив нехитрый багаж в небольшой чемоданчик, через Ораниенбаум прибыл в Кронштадт к новому месту службы — на линкор «Марат».
Оказалось, линкор в доке. Добрался и туда. Стоит, старина, весь как будто от холода съежившись, с потухшими топками, замершими донками, с развороченным брюхом: меняют подводную обшивку корпуса. «Маратище», дружище, всегда бодрый, сильный, а сейчас — точно тяжелобольной на операционном столе.
Пребывание на ремонте в доке не украшает корабль. Да и команда ходит хмурая. Вы видали когда-нибудь, чтобы на ремонтирующемся в доке корабле команда пела, плясала, смотрела фильмы? Я никогда не видел. В доке корабль мертв, все спешат скорее выполнить необходимые работы, скорее вдохнуть в него жизнь…
Во время доковых работ пищу готовят на берегу в походных кухнях, все санитарные дела производятся тоже на стенке дока. От клепок, сверл, молотков такой трезвон, точно ты сидишь внутри огромной железной трубы, а по ней яростно колотят кувалдами разных размеров. Во всех проходах, по палубе расползлись десятки шлангов воздухопровода, корабль опутан паутиной временной электропроводки. Ни тебе пройти, ни тебе ступить спокойно. Спрашиваю у вахтенного начальника:
— Где командир?
— Командира нет, за него старший штурман. Он живет в каюте рядом с военкомом.
Оставив чемодан в рубке вахтенного начальника, пошел представляться старшему штурману А. А. Романовскому. На мой стук в дверь последовал громкий ответ:
— Войдите!
— Товарищ врид командира, младший штурман Андреев прибыл в ваше распоряжение.
— Здравствуйте, товарищ Андреев. Присаживайтесь. Меня зовут Андриан Адамович. Плавал на Тихом океане штурманом на «Адмирале Завойло», ныне «Красный вымпел». С личным составом штурманской части вас познакомит главный старшина Галаульников — командир отделения рулевых. Вы его знаете?
— Безусловно.
— Тем лучше. Вам придется командовать личным составом группы малых секторов. Личный состав связистов, торпедистов, хозяйственников примете у соответствующих специалистов. Каюта ваша в теплом коридоре, рядом с буфетной кают-компании. Принимайте дела, людей, вникайте в обстановку всеобщего ремонта. Прошу следить за оборудованием шахты лагов и центрального штурманского поста, где будут установлены новейшие электронавигационные приборы и гирокомпас «Сперри-Х» — последний шедевр американской фирмы Сперри. Все приборы входят в ваше заведование.
Хотя «Марат» находился в длительном ремонте на заводе, огромная часть работ выполнялась силами личного состава корабля. Отбивка ржавчины, старой краски, чистка корпуса вручную железными щетками, грунтовка суриком, а в цистернах цементом — эти очень трудоемкие и адски трудные (особенно в междудонном пространстве и трюмах) работы ложились на плечи экипажа.
Все силы были брошены на очистку и покраску трюмов, междудонных отсеков, наружного подводного корпуса: Работали в две смены, по двенадцать часов в сутки. Каждая боевая часть получила помимо своих помещений, расположенных над вторым дном, еще и соседние междудонные отсеки. Их до выхода из дока требовалось сдать в готовом виде. Принимал работу маратовский «трюмный бог» — главный старшина Майданов. Этого не проведешь, от его опытного глаза ни один огрех не ускользнет. Хозяйственники предъявили к сдаче ряд помещений. Майданов забраковал. Пришлось им делать работу в неурочное время заново.
Провели комсомольское собрание, на котором бракоделов протерли с песочком, некоторых привлекли к комсомольской ответственности. Между службами, входящими в группу малых секторов, организовали соревнование на лучшее качество и досрочное выполнение работ.
Вместе с подчиненными что есть силы крушу ржавчину и старую краску. И так каждый день, все часы смены. Если кто-нибудь из ребят допускал небрежность, халатность, товарищи по работе тут же брали его в такой оборот, что второй раз подобное не повторялось. Без командиров умели внушить, как надо себя вести и работать. Это очень важно — воспитать в человеке ответственность перед коллективом.
Секретарь нашей комсомольской организации, командир отделения сигнальщиков Парамонов в работе был не утомим, делал все с увлечением и добросовестно. Его пример был лучшей школой. Чтобы подзадорить ребят, я вступал с ним в соревнование. Пыхтеть и потеть приходилось изрядно, но сила примера действовала: задание дня всегда удавалось перевыполнять.
Наконец доковые работы были закончены. Ледокол и буксиры разбили в гавани лед и вывели корабль на большой корабельный фарватер. Линкор малым ходом двинулся в Ленинград. Погода стояла морозная и ветреная. Штурмана каждые десять минут точнейшим способом определяли место. Формально за проводку отвечал ледокол, но командир военного корабля всегда должен быть готовым принять все меры для обеспечения безопасности.
Вошли в Неву. До завода рукой подать. Вся сложность заключалась в том, чтобы суметь подойти во льду к стенке завода если не впритык, то на расстояние длины сходни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35